Текст книги "Говорящие с... (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 68 страниц)

   – Год назад, – Эша кивнула. – С тех пор твои шалости стремительно возросли. А почему Макс?

   – Чтобы на меня не подумали, – просто сказал Сева и ухмыльнулся. – У Макса свои заскоки и он часто выражает свои желания вслух. Совсем несложно было ему внушить, что он чего-то там умеет. А он еще и болтал об этом направо и налево. Тетка и к нему своих специалистов приглашала, думала, он одержим демонами. Знаешь, что самое смешное? Что, скорее всего, ей ничего не будет.

   – А как же ты?

   – А я уеду. Не из-за этого – вообще... Уговор ведь был не на вечность. Полное совершеннолетие – крупная сумма и до свидания, – Сева откусил кусок пирога. – Конечно деньги, Эша. Таким, как я, жить непросто. Не думала же ты, что я четыре года изображал дебила бесплатно? А так все было прекрасно – трогательная забота о больном племяннике, который заставляет жену вести себя примерно и которым можно наказывать своих строптивых детей. Между прочим, я очень способствовал его репутации.

   – В одном он прав, – Эша пожала плечами. – Если узнают, будет катастрофа. Либо они решат, что ты семнадцать лет их дурил, либо, что это чудо. Во втором случае тебя точно разберут на реликвии. Или отправят на опыты.

   – Меня это не устраивает, – мрачно сказал Сева. – Поэтому я и уеду подальше. Я справлюсь. Может, я и не очень дееспособен, но я вполне разумен. Я не только умею читать, но и понимаю, что читаю. Мне долго пришлось уламывать дядю, но он все же нашел мне неболтливых учителей – я езжу к ним каждый день. Знаешь, я плохо помню свою жизнь до четырнадцати лет. Как будто это была чья-то другая жизнь. Помню только мать, больницы, бесконечные массажи и упражнения... Все считают, что она ушла, потому что устала, но я знаю, что это не так, хоть и не знаю, что случилось. Просто однажды... ее вдруг не стало, а я оказался в какой-то комнате, с какими-то людьми... и я понимал их иначе, чем раньше. Они спрашивали, кто я, потом смотрели какие-то бумаги, позвонили дяде, он приехал... Он долго не мог поверить, что я – это я, он ведь знал меня всю жизнь. Может, это действительно чудо. Но, наверное, не такое уж хорошее, потому что оно забрало маму, и почему-то я уверен, что насовсем. И если оно вылечило мою голову, почему не вылечило и мои ноги?

   – Наверное, потому, что чудеса нельзя выбрать, – осторожно ответила Эша и улыбнулась. – Если, конечно, это не твои собственные чудеса.

   – Ну, – Сева чуть повеселел, – мне мои нравятся. В той комнате... тогда, я ведь первыми начал слышать и понимать не людей, а их, – он повел вокруг рукой, указывая на мебель, заполнявшую погруженную в полумрак комнату. – То что они говорили... рассказывали – это было так удивительно, так интересно. Это многому меня научило. Может, кто-то из них и изменил меня, кто знает... Ты, кстати, учти на будущее, что некоторая мебель бывает очень болтлива. Так что сидеть в кресле и постоянно думать или бормотать: "Соображай, Эша Шталь! Ты идиотка, Эша Шталь!" – не больно то здорово для конспирации с такими, как мы. Я все думал – ну кто ты такая? – Сева потер нос. – Значит... есть и другие?

   – Я не знаю. Те, кого я видела... вполне возможно, они вообще с тобой не связаны. И не болтай об этом, понял?

   – Но они говорят. И ты тоже... да?

   – Слушай, Сева, – Шталь насупилась, – они говорят, ты говоришь, я... я вообще не знаю, что я делаю, но в любом случае, это и их, и твое, и мое личное дело! Я тебе сказала, что мои цели самые безобидные...

   – Исследования, – Сева принял глубокомысленный вид. – Ты исследуешь сама? Или для кого-то?

   – Я не желаю больше это обсуждать! – резковато ответила Эша, потом ехидно сверкнула глазами. – Значит, утверждаешь, что твой секрет знает лишь дядя и учителя? Готова поспорить, что Инна тоже в курсе.

   – При чем тут Инна?! – даже в полумраке стало видно, как Сева густо побагровел. – Она просто...

   – Разумеется она исключительно просто, – Эша покладисто кивнула. – Не обращай внимания и не забывай, что у тети Эши все еще сотрясение мозга. Слушай, давай просто посидим, как собирались. Твой дядя внизу, твои братья-сестры ушли гулять с охраной, тети тоже нет дома... так что весь этаж в нашем распоряжении. Кстати, нам повезло, что на даче оказалось так много мебели.

   – Они отвозили туда мебель, которая им надоедала, – сообщил Сева с набитым ртом. – Не антикварную, конечно, обычную. И на даче она больше всего скучает и злится. Поэтому уговорить ее на что-то было совсем несложно. Никто ведь не спрашивает мебель, где ей нравится стоять, какое она предпочитает соседство. Никому не интересно, хотят ли стулья и кресла, чтобы в них садились именно вы, какую посуду предпочитают столы и буфеты, каких спящих любят кровати и все ли из них хотят быть удобными. Некоторые желают просто красоваться, некоторые вообще не любят, чтоб их трогали, некоторым нравится солнце, некоторым темнота и покой, некоторым вежливость, а некоторым – напротив, бесцеремонность. Они все такие разные... Видишь ли, не столько я уговаривал их на всякие... хм-м, шалости, сколько они договаривались со мной. Я лишь помогал им получить то, что они всегда хотели. По-моему, это справедливо.

   – Если ты и дальше будешь нести такую справедливость, в мире воцарится кавардак! – Эша вытянула ноги. – Каждое рабочее утро вежливо садиться на табуретку, спрашивать у стола разрешения поставить на него сковородку и не дай бог сказать при комоде что-нибудь не то! В конце концов, разве это не мы их сделали?

   – А кто сделал нас? Может, это произошло с той же целью – кто-то сделал нас для удобства. Как мы – мебель или другие вещи.

   – Никаких теологических споров! – с ужасом отрезала Шталь. – И вообще посиди немного тихо, я еще не привыкла к тому, что ты столько говоришь. Было проще, когда ты только и делал, что просил мороженого и погулять – тогда я не чувствовала себя так глупо!

   Сева усмехнулся и замолчал, попивая чай, а мебель вокруг вздыхала и поскрипывала в полумраке, и игриво покачивал дверцами шкафчик-кабинет, приглашая поиграть. Сонно что-то бормотала софа на золоченых ножках, предпочитающая принимать на себя только женщин и непременно хрупких. Массивный дубовый буфет в углу был погружен в воспоминания о французской семье, в которой он жил до середины девятнадцатого века и к которой был очень привязан. Дремал старый классический секретер, довольный тем, что уже много лет его нутро совершенно пусто. Отреставрированный диван с фигурными выступами на спинке скучал по своей гобеленовой обивке, на которой были выписаны музыкантки-флейтистки, а новая, разрисованная цветами, ему отчаянно не нравилась. Шкафчик в китайском стиле грезил о ветре, прилетающем из апельсиновых рощ. Кажущиеся отчаянно надменными стулья с алой бархатной обивкой с удовольствием бы поиграли с кем-нибудь в лошадки. Дубовые резные стулья желали, чтоб на них немедленно кто-нибудь сел с размаху, а стулья с парчовыми сиденьями предпочитали вежливое обращение. Хрупкий журнальный столик боялся, что его в любую секунду сломают, и требовал не ставить на него тяжелые предметы, и сейчас в который раз силился сбросить с себя бронзовые часы. Трюмо с нетерпением ждало кого-нибудь, кто начнет перед ним прихорашиваться, а индийская скамеечка с таким же нетерпением ждала кого-нибудь, чтоб его уронить. Изящное креслице зазывало Эшу посидеть в нем, но Эша уже отлично знала, что у креслица сволочной характер, и сладить с ним невозможно. Тонконогое чопорное дамское бюро скучало по временам, когда пели романсы, а две стоявшие рядом горки-витрины – одна из груши, другая из ясеня – не выносили друг друга и желали пребывать на разных этажах. Но громче всех слышался массивный купеческий стол из соседней комнаты – ему хотелось, чтобы убрали вообще всю мебель, кроме него, а за ним устроили развеселое застолье с плясками и битьем посуды. Разностильная и разновозрастная, суровая и легкомысленная, аляповатая и предельно строгая, молчаливая и разговорчивая, погруженная во мрак и ловящая отблески каминного пламени стояла вокруг мебель, и каждой ведомы были свои тайны, и у каждой были свои желания и свои предпочтения, и, несмотря на их разнообразие, больше всего она жаждала любви и внимания, и Эша слушала ее удивленно и увлеченно, иногда задавая вопросы на этом странном языке без слов. Кто-то не нравился ей, кому-то не нравилась она, но, тем не менее, беседа ладилась – настолько, что кое-кто из предметов обстановки уже был не прочь на пару с ней устроить какую-нибудь совместную пакость и интересовался идеями, и дубовый буфет негодовал, словно престарелый лорд, в фамильном замке которого озорничает детвора.

   "Господи, я больше не думаю о них "что"!" – вдруг ошеломленно поняла Шталь.

   Это была катастрофа.

  * * *

   – Трогательная история, – констатировал Ейщаров совершенно нетрогательным голосом. – Очень трогательная и поучительная история.

   – Да, – согласилась Эша, сваливая вещи в багажник. – У меня до сих пор внутри что-то пощипывает.

   Ейщаров хмыкнул, после чего цинично предположил, что Эша, вероятно, съела что-нибудь не то. Шталь немедленно обиделась и выставила счет за травму головы.

   – Ладно, ладно, – примирительно проворчал Олег Георгиевич, – в следующий раз будете чаще оглядываться. А как ваша голова вообще?

   – Плохо! – Эша хлопнула багажником. – Кстати, предупредите, когда начнете кричать.

   – Чтобы вы отодвинули телефон подальше? Нет уж, кричать я начну совершенно неожиданно. Впрочем кричать мне на вас не за что. Ненужная и неважная конспирация, затянутое расследование, неосмотрительность – это, конечно, плохо. Но то, что вы сделали... кстати, почему вы это сделали?

   – Потому что... А можно, я скажу попозже? Я еще не придумала.

   – Можете вообще не говорить, – милостиво разрешил Ейщаров. – Забавно, Эша, что общение с вещами, похоже, добавило вам немного человечности в отношении к людям.

   – Разве раньше я была бесчеловечной? – Эша раздраженно открыла дверцу и плюхнулась на сиденье. – Олег Георгиевич, наш контракт, конечно, подразумевал ругань с вашей стороны за проступки с моей стороны. Но он никоим образом не подразумевал чтение моралей! Барный стул заберете из гостиницы. Как там у нас дела с Череповцом?

   – Никак, – лениво ответил Ейщаров. – Туда уже ехать не нужно.

   – Ага, я же вам говорила! Он оттуда смотался, пока я... А куда ж мне теперь?

   – Отдохните пока, вам не помешает. Я с вами свяжусь позже.

   – Ой, кстати о той табуретке, – Эша захлопнула дверцу, глядя на раскачивающиеся вокруг площади ивы. – Сева вспомнил ее, но не знает, как она попала в Буй. А вот насчет тех двух кресел я забыла его спросить.

   – Вы не забыли, – мягко сказал Ейщаров. – Думаю, вы просто не решились его спросить. Ничего страшного, Эша. Правда. Всего доброго.

   Шталь прикрыла веки, с тоской подумав, почему Олег Георгиевич не может всегда быть таким милым и вежливым, но тут же распахнула глаза, когда кто-то вежливо постучал в боковое стекло.

   – О! – она опустила стекло и выглянула в окошко. – Ну, как поживают ваши тумбочки?

   – Передавали тебе привет, – стоявший рядом с "фабией" Сева ухмыльнулся, после чего, осторожно оглянувшись, вновь вернул на лицо старое отрешенно-взлетающее выражение и прислонился к машине. У его ног притулилась большая спортивная сумка.

   – Ну, так поцелуй их от моего имени, – Эша втянула голову в салон. – Тебя я уже поцеловала вчера, даже два раза, так что приходить сегодня было необязательно. Впрочем, до свидания.

   – Я еду с тобой, – сурово сообщил Сева, и Шталь снова высунула голову.

   – Кто тебе сказал такую глупость?

   – Я все обсудил с дядей. Позавчера мне исполнилось восемнадцать. Все, хватит, я решил уйти!

   – Иди! – Эша махнула рукой в сторону фонтана и опять спряталась в машину.

   – Я тебе соврал.

   – Да ну? – удивилась Эша, поворачивая ключ. – Это который из эпизодов ты имеешь в виду? Их ведь было довольно много.

   – Я знаю одного, – Сева наклонился ниже. – Я встречал одного Говорящего. Я знаю, кто он, знаю, как он выглядит. Я могу тебе помочь его найти.

   – Единственное, чем ты можешь мне помочь, так это информацией, – Эша просунула руку в окно и дружелюбно похлопала Севу по руке. – Кто этот...

   – Нет. Я скажу только если ты возьмешь меня с собой! – заявил Сева, принимая чрезвычайно надменный вид.

   – Я не могу тебя взять, – изумленно сказала Шталь, поспешно убирая руку.

   – Почему?

   – Ах почему?!.. – причин было столько, что она даже не знала, с какой начинать, поэтому решила идти напролом. – Сева, ты инвалид.

   – Это верно, – Сева кивнул, сделав такое лицо, будто был до крайности потрясен ее наблюдательностью. – Я этого и не скрывал. А еще причины есть? Потому что это – ерундовая причина, если, конечно, не понадобится толкать машину. Одеваться я могу сам, в магазин тоже могу сам сходить... как и в туалет, деньги у меня есть и их немало. Что тебе еще?

   Эша глубоко вздохнула, и сказала, что еще, обозначив все причины и Севины недостатки с максимальной жесткостью, которая такого человека, как Сева, должна была сильно задеть за живое. Потому что ей не нужен был спутник. Тем более ей не нужен был Сева в качестве спутника. Ей нужно было работать. У нее серьезные дела... во всяком случае, так считает ее наниматель. Она не врач и не нянька. И уж тем более не друг ему, вот так!

   По окончании ее страстного монолога Сева, вздрогнув, глубоко вздохнул, и Эша испуганно подумала, что, пожалуй, перестаралась. Зажмурившись, он мотнул головой, сделал шаг в сторону, и, снова привалившись к машине, принялся издавать громкие звуки, подозрительно похожие на жизнерадостный хохот.

   – Секундочку, – мрачно произнесла Эша, – разве ты не должен был обидеться?

   Сева пояснил, что обидеться он никак не может, поскольку Эша говорила совершенно неискренне, и это предельно очевидно. Шталь сердито спросила, не присутствует ли в Севиной родословной кто-нибудь с фамилией Звягинцева или симпатичный горный хрусталь. Сева ответил, что ничего такого не припоминает, и уставился на нее выжидающе. Эша отрицательно покачала головой.

   – Без меня ты его никогда не найдешь. К тому же, он не такой, как я. Он ненормальный и опасен.

   – Мой юный друг, а я, по-твоему, нормальная? Нормальные не допрашивают стулья и посудные шкафчики и вообще... Извини, я не могу взять тебя. Никак.

   Прежде чем Сева успел еще хоть что-нибудь сказать, Шталь резко выжала педаль газа. Согласно давнему предупреждению смешливого ейщаровского шофера, "фабия" возмущенно подпрыгнула, издала скрежещущий звук и сделала попытку поехать задом наперед, но тут же опомнилась, изящно вильнула и помчалась прочь, огибая площадь по широкой дуге, ввинтилась в утренний поток транспорта и пропала из виду.

   Сева остался один.

   Нет, разумеется на площади были еще люди – стояли у ларьков, на остановке, сидели на скамейках под ивами, шли куда-то мимо, но он чувствовал, что остался один. Огляделся, вздохнул, подхватил свою сумку и медленно пошел в сторону автовокзала. Сумка почти волочилась по асфальту, впрочем сейчас его это не заботило.

   Несколькими секундами позже Сева резко остановился, потом повернул, но шедший через площадь человек уже увидел его, кинулся догонять – и догнал.

   – Привет! – Инна удивленно загородила ему дорогу. – Ты что тут делаешь? Почему ты один? Зачем тебе сумка?

   – Почему ты со мной разговариваешь?! – мрачно спросил Сева. – Зачем я тебе?

   Инна настороженно огляделась, потом подвинулась ближе, тряхнув светлыми пружинками волос.

   – Что с тобой? Ты же на центральной площади, здесь половина народу тебя знает! Неужели, ты, наконец, решил...

   – Да, я... – Сева вздохнул, с досадой чувствуя, что краснеет, а Инна еще и хуже сделала – потянулась и взяла за руку. – Я просто... в общем... всего лишь... а-а! – высвободившись, он отчаянно махнул здоровой рукой, после чего этой же рукой схватил Инну за плечо, дернул к себе и поцеловал. Отпустил почти сразу же и отшатнулся, ожидая пощечины, ругани или насмешки, что было бы хуже всего.

   – Вот дурак, – сказала Инна, облизнув губы, – ты почему так раньше не делал?!

   Сграбастала его за плечи, притиснула к себе, и мизансцена повторилась. Прервалась она лишь тогда, когда через площадь полетел истошный вопль:

   – Инка! Инка! Быстро отпустил ее, урод! Ну все!

   – Ой! – Инна отдернулась. – Он все видел! Ой, что ж делать?! Ничего, ты пока иди, а я ему...

   Сева упрямо мотнул головой, оставшись стоять на месте, и глядя, как через площадь к ним грозно несется Толик с друзьями в кильватере. Ноги Толика громко топали. Широченные джинсы хлопали на бегу, словно паруса. В воздухе ощутимо запахло озоном, и Сева невольно поежился.

   – Акт второй, – пробормотала Эша, с восторгом наблюдавшая за этим из машины с другой стороны площади. – Те же, въезжает Шталь.

   Веселенькая синяя "фабия", беззастенчиво нарушая все правила движения, перепрыгнула через бордюр, пролавировала между клумбочками, разогнала подбегавших, словно стаю куриц, и с визгом притормозила рядом с Севой, который выглядел радостно, но озадачено.

   – Залезай, – Эша распахнула дверцу, – пока мой припадок безумия не прошел!

   Сева плюхнулся в машину, Инна забросила следом его сумку и томно замахала вслед отъезжающей "фабии".

   – Спасибо, – проникновенно сказал Сева.

   – Чтоб ты провалился! – искренне ответила Шталь.

  * * *

   Михаил открыл дверцу и с усталым вздохом повалился на сиденье, потом мрачно посмотрел на Ейщарова, постукивавшего пальцами по рулю.

   – Вижу, ты опять приехал?!

   – Тебя не обманешь, – ехидно ответил Олег Георгиевич. – Судя по твоей физиономии, вы его так и не нашли.

   – Никто ничего не знает, – светловолосый развел руками. – Дядя сказал, что он собирался покинуть город, а направление ему неизвестно. Чертовски любящий у парнишки дядя!

   – Я тебе говорил нужно ехать сразу?

   – Ну говорил, – Михаил помрачнел еще больше, после чего вскипел: – Кто мог знать, что такому, как он, вдруг взбредет попутешествовать?! Ты, между прочим, тоже хорош! Мы могли взять его намного раньше! Ты ведь был уверен почти с самого начала!

   – Я не был уверен до конца, – Ещаров невозмутимо закурил, глядя на гречухинский особняк. – Что с вещами?

   – То, что ты называешь заразой, – проскрежетал Михаил, – не обнаружено. Вся мебель чистая, инфицированных нет. Мальчик себя контролирует, хотя вряд ли знает об этом.

   Олег Георгиевич хмыкнул, достал телефон и вызвал номер, поставив разговор на громкую связь.

   – Здравствуйте, Эша, – приветливо сказал он. – Ну как ваши дела?

   Михаил принялся гримасничать, ладонями изображая некие молитвенно-расцветающие жесты, но Ейщаров показал ему кулак, и водитель, обозрев кулак, принял серьезный вид. Далеко, сквозь машинный шум, Шталь мрачно ответила, что дела у нее превосходно, ибо у людей с черепно-мозговой травмой дела всегда идут превосходно – иначе и быть не может.

   – Я звонил родственникам Севы, но они сказали, что Сева уехал. Насовсем. Он вам ничего не говорил о том, куда собирается? Я надеялся переговорить с ним.

   – Ну, он что-то болтал об этом, но я особо не вслушивалась, – сообщила Эша еще мрачнее. – Значит, он сбежал? Тем лучше для него.

   Ейщаров спрятал телефон, и Михаил тотчас же весело сказал:

   – Гляди-ка! Похоже, она начинает тебе врать! Это плохо для дела.

   – Для дела это хорошо, – задумчиво произнес Олег Георгиевич. – И для нее это хорошо. Но это очень плохо для нас

V
ПОСРЕДНИКИ

   Курочка, возлежавшая на блюде в окружении горошка и зелени, выглядела прекрасно. Размерами она могла бы посоревноваться с индейкой, но размеры Игоря не пугали – Игорь был мужчиной крупным с отличным аппетитом и не менее отличным пищеварением и на завтрак мог умять хоть слона, что никак бы не сказалось на его работоспособности. Экс-супруга без восторга относилась к этому качеству, что стало одной из причин недолговечности их семейной жизни. Игорь любил начинать день хорошим обильным завтраком, любил мясо, пироги, а в особенности жареную курицу, но утренние кулинарные фантазии жены не простирались дальше яичницы и бутербродов, а жареная курица и вовсе была исключена из меню, поскольку жена считала, что она крайне вредна для сердца. Игорь же считал, что если ему что и вредно, так это скудный рацион, а за сердце в свои тридцать четыре не волновался, потому благосклонно улыбнулся курочке, подтянув тренировочные штаны, сел на табурет и так же благосклонно улыбнулся сестре, наполнявшей огромную кружку чая. Сестра была двоюродной – веселой розовощекой селянкой-разведенкой, приехавшей пару недель назад и потребовавшей развлекательных мероприятий. Развелась она тоже недавно, отчаянно скучала и жаждала заполучить нового мужа. Ленкин приезд был не очень кстати, но отказать ей было нельзя, кроме того она потрясающе готовила и полностью разделяла убеждения брата, что завтрак непременно должен быть обильным.

   – Часы заляпаешь, – заметила Лена, выкладывая на тарелку пухлые пирожки. Игорь отмахнулся и азартно набросился на еду. Когда курица уменьшилась на две трети, а жадное жевание брата приобрело слегка задумчивый оттенок, он вспоминающе взмахнул обглоданной костью и указал ею в сторону гостиной:

   – Аф, да, фофем фабыф! Фриглафения на фелефизоре лефат!

   Лена по-детски всплеснула руками, убежала и почти сразу же вернулась, размахивая двумя глянцевыми карточками с вытисненными на них неестественно яркими кувшинками, приветливо раскрывающимися ажурными воротами, далеким силуэтом трехэтажного домика в русском стиле и витиеватой надписью:

   Добро пожаловать в "Тихую слободку".

   Весенний бал.

   – Только имена вписать, – пояснил Игорь уже более внятно и сделал добрый глоток чая. – Ну, это уж ты сама.

   – Бал! – воскликнула Лена. – Бал? – повторила она задумчиво. – Бал... – в задумчивости проступили контуры растерянности, и Лена опустила взор на свой яркий цветочный халат. – А где у вас можно купить...

   – Не бери в голову, – ободрил брат, догладывая куриную ножку. – Это просто громкое название. На деле соберется десяток-другой человек, поедят, выпьют, потопчутся – и всего делов! Главное лишь в том, что все это бесплатно, место неплохое, вид там симпатичный, а еще хорошо, что нам не пришлось покупать в магазине всякую дребедень, чтоб это приглашение выиграть. Босс вчера подкинул. Но если не хочешь, можно и не ходить.

   – Как это не ходить?! – возмутилась Лена, вчитываясь в разворот. – Бесплатное проживание и питание в течение пяти дней! Сауна, бильярд, боулинг, тренажерный зал, катание на лодках – и все бесплатно! Конечно пойдем!

   – Ты, если хочешь, конечно можешь оставаться на все пять дней, но я с тобой схожу только на бал, – упредил Игорь, торопливо допивая чай и вытирая салфеткой губы и короткую бородку. – Жить я в этой гостинице не останусь!

   – Почему?

   – Потому что я ее строил, – Игорь осекся, потом добавил: – Я эту гостиницу видеть не могу!

   – Ты все-таки заляпал часы, – заметила Лена, аккуратно закрывая приглашение. Игорь чертыхнулся и принялся вытирать салфеткой циферблат. От входной двери долетел звонок, и он чертыхнулся снова.

   – Кого там еще принесло?!

   – Я открою.

   – Вот именно, что ты откроешь, – ворчливо осадил ее брат. – Ты всем открываешь! Стоит отвернуться – и прихожую наводняют маньяки и коммивояжеры! Я сам посмотрю.

   Сытый и довольный направился он к двери. Настроение у него превосходным и нисколько не испортилось бы даже, если б он увидел через дверной глазок маньяка или коммивояжера. Но звонивший не был ни тем, ни другим. На лестничной площадке стояла пожилая сонная женщина в стрекозиных очках с пачкой газет и каких-то бумаг и широко зевала прямо в дверной глазок.

   – Заказное Пашковскому, – буркнула она на вопрос Игоря "кто там?" – Распишитесь.

   – Разве заказные все еще разносят? – весело удивился он, приоткрывая дверь. Женщина что-то пробурчала, подсовывая ведомость и ручку, потом отняла и то, и другое, и вручила вместо них квитанцию и большой конверт, сделав это так порывисто, что инерция качнула ее вперед, и женщина едва не повалилась Игорю на грудь и не уронила все свои газеты. В лицо Игорю повеяло свежим перегаром.

   – Рановато начинаете, тетенька, – насмешливо сказал он.

   – Тебя не спросила, племянничек! – желчно проскрипела "тетенька" и, развернувшись, тяжело затопала вверх по лестнице. Игорь усмехнулся и, захлопнув дверь, пошел в гостиную.

   – Кто там был? – крикнула сестра с кухни, уютно звеня посудой.

   – Да так, – ответил Игорь и опустился на диван, озадаченно разглядывая облепленный марками конверт, на котором значился только его домашний адрес. Адреса отправителя не было. Пожав плечами, он надорвал конверт, раскрыл его и недоуменно сдвинул брови. Конверт был совершенно пуст.

   – Что за шутки! – Игорь свирепо встряхнул конверт, потом отшвырнул его и откинулся на спинку дивана, чувствуя себя очень усталым. В желудке образовалась неприятная тяжесть – странно, вроде он съел не так уж много. Что такое одна курочка? Много было бы, если б он съел две курочки – да, тогда, пожалуй, перед выходом можно было и отдохнуть. Но одна курочка – это ведь такие пустяки! К тяжести в желудке почти сразу же присоединилась легкая ноющая боль в колене, а мгновением спустя зверски заболели пальцы ног, будто он втиснул их в тапочки на пять размеров меньше. Поморщившись, Игорь машинально взглянул на часы и снова сдвинул брови в крайнее положение. Потом приподнял их. Отвел запястье подальше, встряхнул, потом вновь приблизил его к глазам, растерянно глядя на свои новые часы, стрелки которых бешено вращались. Скорость вращения была так велика, что сами стрелки почти не различались, превратившись в мечущиеся под стеклом серебристые взблески.

   – Барахло, – раздраженно сказал Игорь испортившимся часам, – всего-то жиром капнул!

   Он хотел было постучать ногтем указательного пальца по часовому стеклу, но отчего-то не смог поднять руку с колена – рука зацепилась, хотя цепляться ей было совершенно нечем. Но прежде чем Игорь успел перевести взгляд на руку, чтобы узнать, почему она ведет себя столь странно, в комнату вошла сестра и немедленно тоже повела себя очень странно – взвизгнула и отдернулась назад, чуть не повалив торшер. Потом всплеснула руками и плюхнулась в кресло, разразившись нервным смехом.

   – Ой, ну Игорь, ну ты дурак вообще! В твои-то годы такие шутки шутить!..

   – Какие еще шутки? – недовольно осведомился брат и снова взглянул на часы. Те уже вернулись к нормальному ритму, и стрелки исправно отсчитывали время, как и полагалось добропорядочным стрелкам – очевидно, это была какая-то кратковременная неисправность. – Я как-то смешно сижу? Или у меня дырка на интересном месте?

   – У тебя борода, – пояснила Лена, и Игорь насмешливо вздернул бровь.

   – Ленок, я уже шесть лет бороду ношу. И мне казалось, что она...

   – И ногти... а голова... Когда ты все это успел?! Ты ж всего пять минут как с кухни ушел!

   Изумление и остатки испуга в ее голосе звучали настолько убедительно, что Игорю стало чуток не по себе. Он опять шевельнул правой рукой, потом дернул, и рука наконец-то с треском освободилась. Игорь поднял ее, несколько секунд молча созерцал, присовокупил к ней и левую руку, потом хрипло произнес:

   – Это как же понимать?

   – Вот и я тебя спрашиваю! – Лена не сводила глаз с его пальцев, каждый из которых венчал сильно изогнутый грязно-белый ноготь, по длине намного превышающий сам палец. С двух ногтей свисали темно-синие нитки. Ногти слоились, потрескались и выглядели довольно неряшливо. Игорь медленно пошевелил пальцами, и это движение вызвало у сестры новый нервный взвизг. Он в смятении опустил глаза. Там, где пару минут назад была его голая грудь, теперь лежало что-то пепельное и невероятно запутанное – то ли старая тряпка, то ли не менее старая мочалка. Он тряхнул головой, и тряпка шевельнулась. Он опустил глаза ниже и узрел выпирающие из срезанных носков тапочек жуткие, невероятно скрученные и перепутанные желтоватые роговые выросты.

   – Что это такое?! – негодующе завопил Игорь, вскакивая и подхватывая свои штаны, которые немедленно скользнули вниз, воткнув при этом собственные ногти себе же в бедра и снова завопив – на этот раз еще и от боли. – Мне к девяти надо быть на совещании!

   Он на пятках добежал до прихожей и, включив свет, уставился на себя в зеркало, откуда на него диким взором посмотрел немолодой уже человек с огромной лысиной, подернутым морщинами одутловатым лицом и длиннющей неряшливой бородой, доходящей почти до пояса. Кто бы ни был этот человек в зеркале, Игорем Пашковским он быть никак не мог! Игорю Пашковскому тридцать пять лет. Зазеркальному же видению явно далеко за шестьдесят.

   – Ты не можешь идти на улицу в таком виде, – заметила сестра, влетая следом в прихожую. – Если это не шутка, значит, это что-то гормональное. Я смотрела передачу...

   – Вызови "скорую", – сипло сказал Игорь, с размаху усаживаясь на пуфик и пытаясь прижать ладонь к груди. – По-моему, у меня сердечный приступ.

  * * *

   Один человек лежал в постели, а другой стоял рядом и смотрел на него, напряженно вслушиваясь в монотонное попискивание приборов. Потом аккуратно поправил уголок простыни, разрисованной ромашками и дотронулся до лежащей поверх руки. Рука была неподвижной и на ощупь казалась сухой, словно обтягивающая кости и мышцы кожа была картонной. Дверь в палату отворилась, впуская молоденькую, очень серьезную медсестру, и человек, обернувшись, поприветствовал ее кивком.

   – Заведующий хочет поговорить с вами, – сообщила девушка. – Это насчет денег.

   – Деньги будут, – рассеянно произнес стоящий. – Все будет...

   Он снял с тумбочки дешевый розовый будильничек в виде избушки, обтер рукавом циферблат и поставил на место. Потом вытащил тонкую пачку денег и протянул медсестре, принявшей их все с тем же серьезным видом.

   – Смотри же, Ниночка, чтоб с часами ничего не случилось.

   – Конечно, – медсестра кивнула, – но их бы починить следовало. Они же всегда неправильное время показывают.

   – Для него в самый раз, – сказал человек неожиданно жестко, еще раз дотронулся до неподвижной руки и вышел. Ниночка вслед пожала плечами. Она закончила медучилище меньше года назад и еще не успела обрести достаточно положенной циничности, но прекрасно понимала, что, вероятней всего, лежащему в этой палате часы уже никогда не понадобятся.

  * * *

   – Ты меня наколол! – мрачно сказала Шталь, овевая оппонента сигаретным дымом и осыпая сигаретным же пеплом, и оппонент морщился, вяло отмахиваясь.