Текст книги "История всемирной литературы Т.5"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 83 (всего у книги 105 страниц)

В Сиаме, Индонезии и Бирме процесс, о котором говорилось выше, получил развитие не только в поэзии, но и в драматургии. В XVIII в. в этих странах происходит срастание различных форм народного театра с канонической религиозной и нормативной высокой литературой, что в большинстве случаев давало начало классическому придворному театру.

До XVIII в. в Сиаме драматургии как таковой не существовало. Различные народные труппы, кочуя с места на место, разыгрывали сцены из «Рамакиана» (название сиамской версии «Рамаяны»), сопровождая представление импровизированным пением. Это так называемый «деревенский театр», у которого не было фиксированного литературного текста. Таково было положение до тех пор, пока принц царствующего дома не написал пьесу на сюжет из той же «Рамакиан» для одной театральной труппы. Это событие положило начало «дворцовому театру» – придворному классическому театру Сиама, для которого специально начали писать пьесы.

Сходные с Сиамом процессы происходили на Яве, где также очевидно слияние народного мистериального театра (ваянг) и литературной традиции. Тексты представлений кукольного яванского театра (ваянпурва), получившие окончательную литературную обработку в это время, обогащаются устной традицией, рядом комических интермедий.

Знаменитый некогда индийский классический театр в XVIII в. прекратил свое существование. Даже пьесы-монологи (бхана), которые иногда ставились при дворах моголов в XVII в., исчезли. Но в Непале, культура которого генетически связана с Индией, он был жив. Его принесли туда индийские брахманы, спасавшиеся от преследования мусульман. Непальские драмы XVIII в. создавались в духе высокой придворной литературы, ориентируясь на законы классической индийской просодии. Индо-непальские драматурги, однако, до известной степени отошли от канонов индийской «Натья-шастры» – наряду с сюжетами из мифологического эпоса или легендарной истории они внесли в драму современный им мир. При дворе Притхвинараяна Шаха особой популярностью пользовалась, например, драма о Гопичандре – бенаресском радже, жившем в XVII в. В пьесе рассказывалось о реальных событиях, происходивших недавно – сто лет не срок для восточной традиции. Такое смелое нарушение драматургического этикета было бы новаторским даже для начала XX в., не говоря уже о XVIII в.

В целом, за очень редким исключением, литература в странах Юго-Восточной Азии в рассматриваемое время была, как правило, литературой придворной. Культурными центрами, как и в предшествующие века, были дворцы феодальных правителей, окружавших себя людьми искусства, и литературными звездами зачастую были представители правящих фамилий. Атмосфера дворцовых кругов существенно не изменилась в XVIII в. по сравнению с предыдущим столетием. Литература, чаще всего поэзия, по-прежнему адресовалась образованному читателю. Склонности и вкусы мецената играли далеко не последнюю роль: король-буддист Боромакот из Сиама создал при своем дворе атмосферу почти монастырского благочестия, поэмы, написанные в годы его правления, носили ярко выраженный буддийский характер; Адиль-шах из Индии, человек в высшей степени образованный и признанный талантливым литератором, немало способствовал развитию изысканной светской литературы на языке урду.

В XVIII в., как и на Ближнем Востоке, а также в ряде областей Средней Азии, получает большую популярность литература усложненной формы, необычайно пышно расцветшая в роскоши придворных кругов. Такова была поэзия «яванского возрождения», «индийского стиля» на фарси, школа «возрождения санскритской учености» в Махараштре, Бенгалии и Мадъхьядеше в Индии, аристократическая поэзия на Ланке, в Бирме, Непале и Сиаме.

До недавнего времени орнаментальную поэзию, процветавшую в дворцовой среде, принято было квалифицировать лишь как формальную школу «изощренных поэтических трюков», как «поэзию оскудевшего содержания», «голой эротики» и пр. Однако исследования последних лет свидетельствуют о том, что именно этой формалистической поэзии, несмотря на ограниченность тематики, было суждено сыграть существенную роль в становлении поэтики Нового времени, не случайна и столь поразительная устойчивость поэтических школ Позднего Средневековья (зачастую вплоть до XX в.).

Следует сказать, однако, что к концу XVIII в. позднесредневековая лирика, давшая великолепных поэтов в XVII в. и первой половине XVIII в., заметно скудеет (кроме разве что Явы, где «яванский ренессанс» наступает как раз в конце XVIII в.); сужается круг поэтических тем, и мысль зачастую едва угадывается за сложными зашифрованными образами. Однако важно, что развлекательные функции аристократической придворной лирики XVIII в. начинают несколько возвышаться над религиозно-дидактическими, связь поэзии с культом иногда начинает носить формальный характер.

Поэзия (драмы тоже писались стихами) составляла основную часть литературы этого времени, однако проза уже была знакома ряду стран. На Ланке, в Южной Индии, в Индонезии, в сфере действия малайского языка она существовала уже ряд столетий. В Северной Индии (возможно, под влиянием мусульманской традиции) начинают создаваться в это время полухудожественные, полубогословские прозаические сочинение на урду. В Сиаме заметно выделение художественной прозы из деловой и агиографической. Важно не только само появление прозаических произведений, но и изменение отношения к прозе вообще, которая до недавнего времени в придворных кругах находила весьма ограниченное применение.

Общий ритм культурного процесса в странах Юго-Восточной Азии нарушается в XVIII в. В известной мере об этом столетии можно говорить как о времени, предвосхищающем качественный поворот XIX в. В одних странах это сказалось с большей очевидностью (Филиппины), в других – с меньшей (Кампучия). Элементы нового, возникавшие в культуре этих стран, не способны были в XVIII в. сломать системы средневекового искусства, но они готовили почву для культуры Нового времени.

*Глава первая*

ИНДИЙСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ЛИТЕРАТУРНАЯ СИТУАЦИЯ

В XVIII в. Индия не была единым государством: на ее территории существовало столько «враждующих между собою государств, сколько она насчитывала городов и даже деревень» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, с. 130). Самой крупной державой по-прежнему была Могольская империя. Но если в течение XVII в. ее владения непрерывно росли, то в XVIII в. они непрерывно сокращались, к концу столетия охватывая лишь северную половину двуречья Ганга – Джамны и некоторые земли к западу от Джамны. Существование империи стало номинальным – в течение каких-нибудь тринадцати лет со дня смерти Аурангзеба, последнего Великого Могола, на престоле сменилось восемнадцать правителей, власть которых уже не внушала ни уважения, ни страха. «Этот несчастный король, – писал об одном из них Э. Берк, – беглец, гонимый с места на место, то император, то узник. За него возносят моления в каждой мечети, в которой строят козни против его же власти, его имя чеканится на монетах, за которые его продают».

Ослабление централизованной власти, сдерживавшей сепаратистские устремления индийских князей, послужило как бы сигналом ко вспыхнувшей с неожиданной силой и ожесточенностью междоусобной войне. Расстановка сил постоянно менялась, вчерашний сюзерен сегодня превращался в вассала, и наоборот. Индия XVIII столетия напоминала зоологический сад со снесенными решетками клеток и без сторожей, как отмечают индийские историки Н. К. Синх и А. И. Банерджи.

Однако распад Могольской державы имел и позитивные результаты. Вместо империи, разнородной по этническому, религиозному и лингвистическому составу населения, стали возникать новые государственные образования, более стойкие и жизнеспособные, складывавшиеся на базе одной народности. Таковы Бенгалия, Майсор и в особенности Махараштра и Пенджаб, игравшие в XVIII в., так же как и во второй половине XVII в., наиболее заметную роль в политической жизни страны. Уже в XVIII в. культура этих областей начинает восприниматься как культура национальная.

XVIII столетие в Индии, пожалуй, наиболее трагическое во всей ее истории. Междоусобные распри того времени превзошли своими кровавыми событиями времена Тимура, набеги соседей (Надир-шаха из Ирана и Ахмад-шаха Дурани из Афганистана) опустошали страну. Популярным в те годы было двустишье: «Ешь и пей все, что можешь, сразу, не сходя с места, остаток отберет Ахмад-шах». К. Маркс в «Хронологических выписках» отмечал: «1761. Дели опустел; управлять им было некому; все соседние правительства рушились...» (Маркс К. Хронологические выписки по истории Индии. М., 1947, с. 49). И в тот же богатый потрясениями век индийцы начали качественно новую войну – войну с европейскими колонизаторами.

В течение XVIII в. англичане настойчиво и непрерывно проникали в глубь Индии, постепенно подчиняя своему влиянию область за областью. Они начали всего лишь с торговли еще в предыдущем столетии: в 1615 г. сэр Томас Роу (первый посол Якова I, аккредитованный при могольском дворе) вел переговоры с падишахом о только что зарождавшейся Ост-Индской компании; в 1613 г. особым фирманом падишаха англичанам было разрешено открыть факторию в Сурате; в 1634 г. – основана первая фактория в Бенгалии; в 1639 – англичане получили разрешение вести торговлю в Мадрасе, а в 1761 г. они уже сами назначали правителей в Бенгалии, Бихаре и Ориссе, фактически став полноправными хозяевами ряда провинций. Ход истории Индии перестал определяться только ее внутренним развитием, страна превратилась в объект колониальных захватов со стороны буржуазных государств.

«Однажды, двести лет назад, пришел купец послушный, жалкий. И робкая его нога боялась сделать лишний шаг. Пока торговля не выросла в империю...» (Р. Киплинг. Перевод Л. Степанова). В XVIII в. политическая структура страны все еще оставалась прежней, но реальная власть уже не принадлежала индийцам. Страна подвергалась беззастенчивому грабежу, разорялись богатые и развитые провинции. Бенгалия, находившаяся в то время на подъеме, первой испытала на себе последствия пагубного хозяйствования англичан: в 1770 г. там разразился невиданный до той поры голод, превративший богатую провинцию в опустошенный и обезлюдевший край.

Всякое историческое событие имеет две стороны: как распад Могольской державы, так и вторжение европейцев принесло Индии не только бедствия. Английское вмешательство в экономическую, социальную и политическую жизнь индийского общества произвело, по словам К. Маркса, величайшую социальную революцию в Индии, разрушив ее экономический базис – сельскую общину и ручное производство (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, с. 135). Англия была тем «бессознательным орудием истории» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 9, с. 136), которое способствовало вступлению Индии на буржуазный путь развития.

Результаты этой важнейшей для Индии революции скажутся в следующем столетии. В XVIII же веке потеря политической независимости и те глубинные процессы, которые она вызвала в развитии индийского общества в целом, еще не получили отражения в культуре страны. Поворотный момент в политической истории Индии XVIII в. не совпал с поворотным моментом в истории ее культуры и литературы. Социальная и религиозная микроструктура индийского общества всегда была менее уязвимой и более прочной, чем его политическая организация. Устойчивость индийских традиций, их охранительная функция, консерватизм и герметичность индуизма (в условиях крушения старого мира) привели в XVIII в. к ярко выраженной конфронтации культуры средневековой Индии с культурой капиталистического Запада. Это сказалось не только в неприятии всего «заморского», но и в нежелании открыть свои «сокровенные знания» «иноверцам». «Предприятие узнать Восточной Индии Брамгенов (брахманов. – Н. В.) системы, священные обряды их и народные страны сея обычаи, есть сколь важно, столь и затруднительно [...] затруднительно же сие предприятие потому, что при всех в разные времена покушениях любопытных испытателей не токмо о брамгенских системах, но и о свойстве древнейшего их шомскритского (санскритского. – Н. В.) языка точного сведения по сие время Европа не имела; да и в самой Индии ни от кого сих предметов не можно занять, кроме Брамгенов, которые на пребывающих там европейцев не инако смотрят, как на бесчеловечных гонителей, или как на презрительнейших своих париев, которые употребляются у них для выносу и вывозу всякой нечистоты из домов и из дворов», – так писал Герасим Степанович Лебедев (1749—1818), музыкант из Ярославля, первый русский индолог, первый профессор восточных языков при Российской Академии наук, живший в Бенгалии во второй половине XVIII в.

Эта характернейшая черта индийской действительности XVIII в., осветившая фон, на котором столетие спустя развивалось индийское просветительство, отмечалась и англичанином У. Джонсом, основателем азиатского общества в Калькутте, в письме от 6 октября 1787 г. к Ч. Вилкинсу – первому англичанину, изучившему санскрит. Джонс писал: «Вы первый европеец, который когда-либо понимал санскрит и будете, возможно, последним».

Художественные достоинства индийской литературы Позднего Средневековья, особенно в сопоставлении с литературой Развитого Средневековья (XIV—XVI вв.) еще лет двадцать назад оценивались весьма невысоко. Причина того – ряд объективных обстоятельств, и прежде всего плохая сохранность текстов этого периода и малая их изученность. Лишь в последние два-три десятилетия в индийских научных кругах возник определенный интерес к индийской культуре XVIII столетия, неуклонно возрастающий за последние годы. Открытие новых памятников, систематизация и публикация текстов, семинары и конференции по проблемам культуры XVIII в. значительно расширяют наши представления об этом периоде истории индийской литературы, систематическое изучение которой по сути только начинается. Но и при нынешнем состоянии исследований общий взгляд на индийскую литературу XVIII в. дает отнюдь не бедную картину. Во всей бенгальской литературе за весь период ее существования индийская традиция выделяет трех великих поэтов, один из них – Бхаротчондро Рай – жил и творил в XVIII в.; один из трех великих малаяльских поэтов опять-таки за всю историю развития литературы на языке малаялам – Кунчан Намбияр – также принадлежит XVIII столетию; Шах Абдулла Латиф, классик литературы Синда, – последний великий бхакт Индии – ни до него, ни после литература на языке синдхи не знала более значительного имени – жил в XVIII в. Расцвет театральных форм катхакали и якшагана на юге Индии, успехи литературы урду и маратхи – все это показывает, что искусство и литература народов Индии даже в период очевидного политического застоя отнюдь не оскудели.

Литература XVIII в. по своему типу почти не отличается от литературы предыдущего столетия, составляя вместе с ней период так называемого Позднего Средневековья. Каноны средневековой литературной системы в XVIII в. почти не нарушаются, иерархия жанров и стилей сохраняется. Как и раньше, в основном развиваются поэтические жанры; проза все еще занимает незначительное место, не выходя, как правило, за рамки литературных комментариев, переводов, хроник и сочинений, близких к агиографическим. Каждая из новоиндийских литератур продолжает развивать традиционные сюжеты в традиционных формах, возникших еще в XII—XV вв., а иногда и раньше: расо (героическая поэма) на языках хинди, маратхи, пенджаби; монгол (эпическая поэма, восхваляющая деяния различных божеств на земле) на бенгали; аттакатха (литературное либретто музыкальной и танцевальной драмы) на телугу, каннада и малаялам и многие другие.

Однако стабильность литературных форм и сюжетов не означает абсолютной статики литературы. Поэзия XVIII в. все же отличается от поэзии XV—XVI вв. и даже от поэзии XVII в. Меняется жизнь, а вместе с ней и поэзия, постепенно накапливая новое качество в пределах традиционных форм, в пределах средневековых законов искусства. В придворной литературе того времени (двор правителя по-прежнему оставался едва ли не единственным центром культуры) наибольшей популярностью пользовалась любовная лирика. Стихи на любовные сюжеты в XVIII в., так же как поэзия бхакти в период Развитого Средневековья, были связаны с культом индийских божеств, однако к XVIII в. они уже начинали терять не только простоту и ясность формы, но и чистоту эзотерической изысканно-совершенной поэзии, порожденной доктриной самоуглубления и отказа от мира. Для Кабира, поэта XVI в., любовь – прежде всего чувство, открывающее человеку возможность раствориться в абсолюте, слиться с ним. Для поэтов XVIII в. любовь порой теряет мистический смысл, ограничиваясь земным кругом, все более формальной становится ее связь с культом, все более светской – ее сущность. В стихах направления рити (орнаментальная поэзия усложненной формы), сформировавшегося к середине XVII в. на диалекте брадж (диалект западного хинди), любовь Кришны к Радхе не только зерно религиозного мифа, но и романическая история. Поэт рити стремится не столько выразить личную преданность божеству, отразить стремление человеческой души или в назидательных целях передать подробности истории божественных любовников, сколько написать такие стихи, которые свидетельствовали бы о его поэтической учености. Его привлекают прежде всего поэтические ассоциации, возможность, соблюдая нормы санскритской поэтики, создать нечто значительное в сфере формы. «Поэзия формы» возникает в Позднее Средневековье почти на всех индийских языках, хотя не везде определяет лицо литературы. Общим для всех локальных школ (рити на хинди, пандиткави на маратхи, маниправалам на телугу, «индийский стиль» на фарси) являются ориентация на искушенного читателя и строгое соблюдение законов классических поэтик (санскритской или персидской). В XVIII в. все с большей очевидностью проявляются негативные стороны этого направления, и на фоне уже тронутой вырождением традиции популярным становится даже среди искушенных приверженцев изящной словесности простой и безыскусный стиль. «Если стиль не отличается простотой и ясностью, нет в нем вкуса», – писал бенгальский поэт Бхаротчондро Рай. В Ориссе, например, где на протяжении более трехсот лет господствовала орнаментальная поэзия, возникает новое течение, противодействующее вычурному стилю. «Муза поэзии орья, устав от тяжелого и стесняющего ее парадного облачения, попыталась вновь выступить в более простом и естественном обличии» (Маядхар Мансинха).

Те же явления наблюдаются в литературе урду, пенджаби и маратхи. Но в Махараштре, области распространения языка маратхи, именно в XVIII столетии ученая орнаментальная поэзия достигает наивысшего расцвета в творчестве Моропанта (1719—1794), равноправно сосуществуя с простой и доступной неискушенному читателю поэзией.

В настоящей главе речь идет далее о наиболее ярких страницах литературы Индии XVIII в., а именно о поэзии бенгали, синдхи, урду, телугу.

БЕНГАЛЬСКАЯ ПОЭЗИЯ. БХАРОТЧОНДРО РАЙ

Подчеркнутый герметизм индийской культуры, ее замкнутость в пределах средневековой традиции, отгороженность от современной истории ярко сказались в бенгальской литературе.

В начале XVIII в. Бенгалия стала независимым, процветающим государством, в середине века (1757) она превратилась в английскую колонию, «в страну голода, горя и нищеты». Живая история тех дней почти не отразилась в литературе XVIII в. «И намека на трагические изменения в судьбе бенгальского народа, – отмечает советский индолог И. А. Товстых, – нет в произведениях, созданных в это трагическое столетие».

Наиболее характерным для бенгальской литературы XVIII в. было творчество Бхаротчондро Рая (1713—1760), великого, как справедливо считает индийская традиция, поэта.

Рай жил на рубеже двух эпох – родился на закате Могольской империи, а умер три года спустя после битвы при Плесси, символизирующей начало британского господства, т. е. Нового времени Индии. Его поэзия обычно завершает историю средневековой бенгальской литературы, она же открывает историю литературы Нового времени. Первые бенгальские грамматики, первые бенгальские печатные книги были заполнены цитатами из Бхаротчондро. Современник поэта, Г. С. Лебедев, не раз отмечал в своих записях популярность его стихов в Индии – он слышал, как поэмы Рая пели на улицах. Бенгальский литературовед Дж. К. Гхош называет Рая «первым бенгальским поэтом с развитым в совершенстве чувством формы и стиля, первым, кто занимался поэзией как искусством.

Никто до Бхаротчондро и после него не изучал так любовно и терпеливо смысловую и звуковую гармонию бенгальского языка». Превосходный стилист, создавший своей поэзией «Тадж Махал из слов», он был мастером емкого, лаконичного, афористического стиха.

Главным трудом поэта, принесшим ему славу, была поэма «Оннодамонгол» – «Песнь во славу Онноды» (Оннода – букв. «дающая пищу» – одно из имен богини Дурги, бенгальский вариант Парвати – жены Шивы). Поэма была создана по заказу раджи Кришначандры, который поклонялся Дурге и насаждал ее культ в своих владениях. «Песнь во славу Онноды» написана в традиционном для бенгальской литературы жанре монгол – трехчастных поэм-восхвалений, какие обычно посвящались местным богиням.

Три части его монгол автономны, сюжетно не связаны; первая – согласно традиции повествует о женитьбе Шивы и Парвати. Во второй и третьей частях рассказывается о походе на Бенгалию полководца Ман Сингха, посланного Аурангзебом на усмирение индусского раджи Протопадито. В борьбе между Ман Сингхом и Протопадито решающую роль играет некий Бхобонандо Маджумдар (предок раджи Кришначандры, заказавшего поэму). Он же рассказывает Ман Сингху историю о Видье (бенг. Бидде) и Сундаре (бенг. Шундор), занимающую почти всю вторую и самую знаменитую часть поэмы. Эта старинная любовная история, хорошо известная по санскритским источникам, была популярна в XVIII в. Бхаротчондро принадлежит одна из ее интерпретаций. Герасим Лебедев писал, что он «перевел из древних книг экстракт героического стихотворца Бхаротчондрораи, который [...] написал так сладкоречиво, приятно, ясно и справедливо, что многие вытверживают наизусть» (далее отрывки из поэмы Бхаротчондро приводятся в переводе Г. С. Лебедева по архивным материалам).

В отличие от многих поэтов, неоднократно обращавшихся к этому сюжету, Рай стремился избегнуть стереотипной идеализации взаимоотношений традиционных героев. Он отказывается от воспевания любви исключительно в духе бхакти и подчеркивает ее плотский аспект. Не забывая напомнить читателю, что «любить – это значит Купидона славить» (Купидоном Лебедев называет Камадеву. – Н. В.), что все в мире достигается «владычицы дарованием», т.е. властью богини Онноды, Бхаротчондро так живо передает любовные встречи принцессы Бидде и тайно проникшего в ее спальню Шундора, забывших в страсти все приличия и осторожность, их размолвки и примирения, что мы на время невольно забываем и о традиции, и о религиозном подтексте. Восприятию поэмы как произведения близкого светской литературе способствуют также конкретные исторические и этнографические реалии жизни и быта Индии, мастерски переданные поэтом. Во дворце раджи, описание которого в целом вполне соответствует санскритской традиции, неожиданно появляются «европейские народы» (англичане, голландцы, португальцы, датчане, французы, немцы) и «магометане» (турки, арабы), «все монахи мусульманов», которые безмятежно «читают Коран». Перед читателем проходят картины базара средневекового города, где «снуют торговцы всех званий и профилей», где «лекаря, пульс щупая, узнают действие болезни, рецепты прописывают, читают книгу физическую», где «холстинщики, брадобреи, музыканты всех званий» и «граждане все». Выразительно передает Бхаротчондро сословные типы – цветочницы, торгующейся с зеленщиком, служанок с их холуйскими душами, горожанок, пришедших на площадь полюбоваться на вора (принц Шундор, пойманный в спальне принцессы, был объявлен вором и выведен на площадь, где он должен был быть казнен) и «ошалевших» от его красоты («умрем за воровское худо, возьмем умрем ... видевши его красоту, домой нейдут жены ... собственных мужей, хуля, поносят...»).

Сцена «поношения» мужей (своеобразный панегирик жениху) традиционна для жанра монгол как обязательный элемент свадебного обряда. Она присутствует и в знаменитой «Чонди-монгол» Мукундорама Чакроборти (XVI в.), и во многих других поэмах этого типа. Но в поэме Мукундорама, как бы совершенна она ни была, нет той живости и непосредственности, с какой Бхаротчондро Рай умел изобразить традиционный сюжет, порой сочувствуя героям, порой подтрунивая над ними, а нередко и откровенно смеясь.

Но как бы ни был отчетлив светский элемент содержания поэмы, он не позволяет забыть до конца, что она посвящена богине Онноде и во славу ей. Завершается поэма страстным гимном богине, спасшей Шундора от казни и соединившей любовников в ответ на мольбу, обращенную к ней. Так отчетливый светский элемент поэмы, который увел было читателя далеко от религиозно-дидактических целей, снова возвращает его в контекст литературы и культуры того времени.

Бенгалия была той областью Индии, где уже в XVIII в., хотя и в самом его конце, был осуществлен первый опыт создания драматического спектакля европейского типа как результат взаимодействия западной и восточной культурных традиций.

В 1955, 1959 гг. в Калькутте происходили торжества, посвященные 160—летию премьеры комедии «Притворство» (по Джорделлу) – пьесы, форме которой, столь счастливо найденной ее адаптатором и режиссером, суждено было сыграть в Индии важную роль в становлении драмы Нового времени. Светского драматического театра и репертуара для него не существовало ни в Бенгалии, ни в других провинциях Индии в XVIII в. Честь его создания принадлежит талантливому музыканту из Ярославля Г. С. Лебедеву, «беспристрастному созерцателю», прожившему в Индии 12 лет (1788—1800). Он не был ни миссионером, ни служащим Ост-Индской компании. «Главным для меня предметом было проникнуть там во нравы, а с тем вместе приобрести нужные сведения в их языках и учености», – писал он. Индийцы считают Лебедева одной из наиболее примечательных личностей в индийской культуре XVIII столетия, отмечая, что «у него не было той покровительственной надменной позы, которая была нормой для европейских ученых тех дней, отправлявшихся изучать Восток. Он был абсолютно лишен религиозных и расовых комплексов превосходства» (С. К. Чаттерджи).

Характер Лебедева, его наблюдательность, позволившие отобрать темы и компоненты драматического произведения, безболезненно прививавшиеся на индийской земле, обеспечили успех начинанию, которое современники называли «планом Дон Кихота», а потомки – «революцией в бенгальской драматургии».

«Зная из наблюдений, – писал он, – что индийцы предпочитают юмор и шутку серьезному, солидному содержанию... я выбрал пьесы («Притворство», «Любовь – лучший лекарь» Джорделла. – Н. В.), прелестно заполненные группой стражей, воров, а кроме того, законников и высокочтимой бандой мелких грабителей во главе с своекорыстным писцом очень небольшого суда, который нагло осмеливается взять своим девизом Совесть только для прикрытия ежедневного грабежа и других беспримерных и дьявольских гнусностей...» Все это соответствовало индийской действительности и без труда переносилось на индийскую почву, стоило только английские имена заменить на бенгальские. Любовь индийцев к музыке также была учтена Лебедевым: действующие лица во время представления распевали песни на слова Бхаротчондро Рая.

В 1796 г. состоялась премьера. Пьеса была сыграна, как писал Лебедев, «обоего пола бенгальскими актерами и удовольствовала [...] европейских и азиатских жителей в собственном мною устроенном театре; чего прежде никто из европейцев в Калькутте не производил».

Лебедев оказался истинным и первым европейским просветителем в Индии, его имя как зачинателя современной бенгальской драмы по праву вошло во все бенгальские хрестоматии.