Текст книги "История всемирной литературы Т.5"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 105 страниц)

Расцвет шведской лирики начинается с Карла Микаэля Бельмана (1740—1795), самого выдающегося и оригинального шведского поэта второй половины XVIII в. Вокруг его имени очень рано сложилась легенда, изображающая его жизнерадостным гулякой и легкомысленным импровизатором, сочинявшим свои песни в трактире под аккомпанемент гитары, чтобы позабавить толпу друзей. Этот образ, однако, дает весьма неточное представление о Бельмане как о поэте. У него, безусловно, был импровизационный дар, который ярко проявился в многочисленных поздравительных стихах и застольных песнях.

Бельман дебютировал подражаниями Далину и пробовал свои силы, правда не очень удачно, в различных жанрах классицистической поэзии – в оде, пасторали и др. В его стихах не было интеллектуальной проблемности, созвучной эпохе Просвещения. В середине 60-х годов он пишет стихи-песни, которые были собраны и изданы под названием «Послания Фредмана» (изд. 1790) и «Застольные песни Фредмана» (изд. 1791). Стихи эти всегда пелись на определенные мелодии, подобранные самим поэтом и модифицированные для более органического слияния с текстом. Состав песен своеобразен. В них, например, включены пародии на библейские сюжеты, а также на церемонии и словесные формулы шведских церковно-рыцарских орденов. Будучи знакомым с французской анакреонтической поэзией, Бельман обращается к мотивам из античной мифологии, оригинально преломляя их в бытовых зарисовках. При этом пародийность и апофеоз народного веселия неразделимы. Бельман рисует картинки из жизни стокгольмских низов, изображает жалких, но веселых представителей городского дна – пьяниц, преступников, проституток и т. п. Он создал целый лиро-эпический цикл, группирующийся вокруг определенных персонажей, – Фредмана, Уллы Винлад, Мольберга, Мовица и др. Все это реальные лица, хотя, разумеется, созданные поэтом образы не во всем следуют своим прототипам и сильно идеализированы. Упоминание «настоящих» имен, названий стокгольмских улиц, точные бытовые детали, такие, как уличные шумы и крики, придают правдоподобность сценам, изображавшим ночную жизнь в старых узких переулках, игру в карты и танцы в переполненных кабачках и т. п. Вся эта пестрая, живая, красочная толпа находится в непрерывном движении, хмельном оживлении, в состоянии экстатического возбуждения.

К. М. Бельман

Портрет Краффта Старшего.

Стокгольм. Замок Гринсхольма

Бельман довольно далеко отходит от «вакхических» стихотворений французского рококо с их условным, далеким от реальности миром. Вместе с тем его песни – это совсем не натуралистические «физиологические очерки» в стихах. При всем правдоподобии деталей материал для них отбирается и радикально преобразуется, используются разнообразные художественные средства – от пародии и гротеска до незлобивого юмора. В «Застольных песнях Фредмана» городские закоулки преображаются в арену праздничного карнавала, а жалкие, деклассированные завсегдатаи трактиров и публичных домов предстают перед нами и достойными жалости слабыми людьми, и одновременно носителями философии наслаждения, остающимися гедонистами даже в свой смертный час. Таков Фредман, проплывающий в ладье Харона по шумящим волнам под темнеющими небесами. Тема смерти занимает существенное место в этих песнях, как и сама смерть – в веселом карнавале. Поэт не только меланхолически подчеркивает быстротечность наслаждения, всеобщую «хрупкость», но смерть составляет зловещий фон, на котором особенно отчетливо вырисовывается все текучее, мгновенное, исчезающее. Своим «карнавальным» колоритом и напевностью стиха, использованием живой, разговорной речи песни Бельмана приближаются к народной поэзии. Вместе с тем художественные средства, посредством которых фиксируется мгновение, как бы предвосхищают импрессионистскую лирику, соединяя правдоподобие деталей с изображением напряженного движения. Показывая природу постоянно изменчивой, в ярких красках, поэт совершенно отходит от статичности и созерцательности своих предшественников. Оригинальность художественного мира Бельмана, бросающаяся в глаза неканоничность его эстетики, что особенно ценили шведские романтики, дает основание говорить об особом месте Бельмана в шведской литературе XVIII в. Объективно его творчество лежит в русле начавшегося движения от классицизма к романтизму.

Последние три десятилетия XVIII в. как в истории страны, так и в ее литературе принято называть «густавианским» периодом по имени шведского короля Густава III, правившего с 1771 г. Большое значение для развития шведской культуры имело учреждение им в 1786 г. Шведской академии, главной задачей которой было поощрение поэзии, филологии и истории. Король и его академики поддерживали французские традиции, классицизм, умеренные формы Просвещения в сочетании со шведским национализмом. В густавианском классицизме преобладали эпигонские черты, особенно у самого Густава III, писавшего по французским канонам драмы на сюжеты из национальной истории. Эти драмы поэт Чельгрен излагал стихами, потом на них писалась музыка, и они ставились как оперы («Густав Ваза», 1786).

Практически густавинизм как идеология характеризует писателей разного толка: К. Г. Леопольда, Ю. Г. Уксеншерну, А. М. Ленгрен, к которым примкнули в конце жизни Крейц и Гилленборг. Самым выдающимся из густавианцев был Юхан Хенрик Чельгрен (1751—1795). Увлеченный просветительскими идеями и эстетикой классицизма, он начал с поэтических деклараций стоицизма, элегантных эротических панегириков Вакху и Амуру, сатирических стихов («Мои шутки», «Наши заблуждения»). В числе объектов общественной критики поэта – и фанатизм официальной лютеранской церкви, в чем сказалось его вольтерьянство. Особенно непримирим Чельгрен к мистицизму сведенборгианского толка. Как сторонник просветительского рационализма и классицизма, он нападал на предромантическую поэзию Турильда, называя ее «эпилептической», долго не хотел признавать даже Бельмана, хотя впоследствии стал ревностным поклонником его таланта.

В стихотворении «Кантата» Чельгрен приветствует Французскую революцию 1789 г. Эту тему он продолжает в начале 90-х годов в сатирах «Защитники дураков» и «Враги света», направленных против мракобесов, страшащихся света истины, который несет с собой огонь революции. В эти годы в его лирике все заметнее сказывается влияние предромантических настроений Турильда и сентиментализма Лиднера: в одном из своих лучших произведений, стихотворении «Новое творение, или Мир воображения» (1790), он восторженно воспевает любовь, одухотворяющую природу и открывающую ее красоту восприятию поэта.

Чельгрен вошел в шведскую литературу как первый ее значительный критик и публицист. Начиная с 1778 г. он печатает в газете «Стокгольмская почта» свои статьи, направленные против всего косного, отживающего в общественной жизни и литературе. В 90-е годы он положил начало также и театральной критике.

Как эпигон классицизма выступал Карл Густаф Леопольд (1756—1819), следовавший принципам героического стоицизма и патриотизма Гилленборга. Довольно широкую известность принесли Леопольду его оды – философские, исполненные классической ясности, и торжественные, официальные, написанные на случай (например, «Ода на день рождения кронпринца», 1778).

Другой известный поэт густавианского периода, Юхан Габриэль Уксеншерна (1750—1817), уже первым стихотворением «Ночь» (1769) вносит в шведскую описательную поэзию новые черты: по сравнению со своими учителями Гилленборгом и Крейцем он более конкретен в наблюдениях, в его стихах преобладают настроение и душевные переживания поэта. В 70-е годы Уксеншерна создает целый ряд философских од и, став придворным поэтом, пишет прологи и пьесы «на случай», эпиграммы. В 1785 г. он заканчивает поэму «Часы дня», в которой изображает ландшафт в разное время суток. Поэзия Уксеншерны развивается в русле классицизма, его идеал прекрасного заключается в вечном, но неизменном в своей сущности круговороте жизни.

Анна Мария Ленгрен (1754—1817), хозяйка литературного салона, долгое время печатала свои произведения в «Стокгольмской почте» анонимно. Она писала небольшие сатиры, эпиграммы, идиллические стихотворения, темы которых большей частью были взяты из повседневной жизни. Ее демократизм, а также наблюдательность и остроумие, обилие правдоподобных бытовых деталей и метких характеристик напоминают Бельмана, хотя поэтесса описывает совершенно иную социальную среду, преимущественно буржуазную.

Уже в первом ее произведении, «Советы за чаем», сатирически изображается пустая жизнь буржуазной дамы, с ее бесконечными сплетнями и пересудами. Во множестве шутливых эпиграмм и фривольных сатирических миниатюр варьируются темы супружеских измен. В 90-х годах в ее творчестве усиливается нравоучительный элемент, а изображение быта приобретает все более идиллический характер.

В борьбе с густавианским классицизмом в конце XVIII в. развился шведский предромантизм, представленный в творчестве Турильда и Лиднера.

Культ природы определяет содержание поэтического творчества Томаса Турильда (1759—1808), а идеализация свободолюбивых древних скандинавов сочетается с революционными мыслями о преобразовании общества. За политическую брошюру «Честность», развивавшую идеи Французской революции, Турильд на четыре года был изгнан из Швеции. Посетив Англию и Германию, он ознакомился с новой литературой романтизма и, вернувшись на родину, стал выступать с требованием ломки классицистических канонов. Представленное им на конкурс стихотворение «Страсти», написанное «неровным» гекзаметром, академики осудили за отклонение от метрических правил. Они требовали точных рифм, александрийского стиха и т. п. В возникшей горячей полемике Турильд проявил недюжинный талант критика. Его статьи, изданные под названием «Критика на критику вместе с наброском законодательства в области гения» (1771), разоблачали дилетантизм и академический формализм, филистерство густавианцев. Турильд рассматривал поэзию не как подражание образцам, а как мощное выражение внутреннего «я» поэта. В своей концепции личности и роли поэта он во многом следовал за Юнгом, а присущий ему энтузиазм, прославление героического деяния, описание космических катаклизмов, несущих миру обновление, сближают Турильда с немецкими штюрмерами.

Резко отличен от Турильда по своему складу и темпераменту подвижный, чувствительный, чуждый теоретическому пафосу Бенгт Лиднер (1757—1793), начавший с оды в стиле Попа и трагедии «Эрик XIV», написанной по правилам классицизма. Однако даже в этих произведениях проявляется его особый интерес к эстетике ужасов. Основные его произведения – поэмы, лирическая драма и оратории – типичны для предромантической литературы, в которой одновременно проявляются черты сентиментализма. Лиднер пламенно сострадает всем несчастным, плачет над ними, видит в них братьев, даже если они душевнобольные или преступники. Но главное место занимает у него на редкость выразительное описание несчастий, катастроф, мучительных ощущений и тягостных впечатлений. Трагически-драматическое событие составляет исходный пункт большинства его произведений: кораблекрушение (поэма «Год 1783»), мессинское землетрясение (поэма «Смерть графини Спастора»), убийство (лирическая драма «Медея»), акты необузданного насилия (оратория «Разрушение Иерусалима»). Все они содержат причудливые, пугающие, волнующие, таинственные образы, порой эротического характера. В «Страшном Суде», используя язык Библии, Данте и Мильтона, традиции религиозной лирики, поэт сочетает тревожные ночные картины с высокой патетикой.

В области метрики Лиднер не порывает с александрийским стихом, но приспосабливает его к передаче неклассических, негармонических интонаций, иногда за счет перебоя спокойного александрийского стиха ямбическим, трохеическим, анапестическим четырехударником. Турильд, Лиднер, а за ними и Франсен открывают дорогу шведской романтической школе.

Франс Микаэль Франсен (1772—1847) опубликовал свои первые стихи в год смерти Лиднера и изгнания Турильда. Творчество Франсена, во многом связанное с Финляндией (поэт родился в городе Оулу и переехал в Швецию в 1811 г.), получало разносторонние импульсы, развиваясь не только на шведско-финской, но и на общеевропейской литературной почве. Вместе с тем Франсен, будучи поклонником Канта, проявлял некоторую сдержанность по отношению к романтическому движению в Европе, и прежде всего в Германии.

В шведской лирике Франсен памятен прежде всего как певец Сельмы – юной возлюбленной, чей прекрасный образ вырастает у него в символ красоты земной жизни («Сельма»). Ей же посвящено и наиболее значительное стихотворение молодого поэта «Лик человеческий» (1793), эпиграфом к которому автор взял слова Мильтона: «Человеческий лик божественно прекрасен». В поэтической идее этого стихотворения проявляется глубокая связь Франсена с гуманистической традицией, его вера в силу разума и величие творческого духа, который он видит также и в природе. «Вещи – это не только материя, но и скрытая в них душа», – утверждает поэт.

Для Франсена «золотой век» не только в прошлом, но и в будущем. Он провидит возможность «Нового Эдема» на земле – в этом основная мысль его одноименного стихотворения 1795 г. Осмысляя бытие исторически, поэт утверждает, что нравственное сознание, путь к которому лежит через ошибки, поражения и страдания, дает современным людям огромное преимущество перед библейскими перволюдьми Адамом и Евой. Человек начинает сознательно творить добро и находить в этом глубочайшее счастье. «Новый Эдем» прозвучал мощным гимном созидательной воле человека, радостно деятельному восприятию. Недаром исследователи отмечали его близость оде «К радости» Шиллера и «Новому творению» Чельгрена.

В 1795—1796 гг. Франсен совершил продолжительную поездку по европейским странам. В Париже были еще свежи следы событий великой революции, которую он встретил восторженно. И хотя период якобинской диктатуры несколько охладил энтузиазм молодого поэта, симпатии его остались на стороне третьего сословия. Франсен сочувствовал тем тенденциям европейской культурной жизни, которые вели к демократизации искусства, к сближению литературы с жизнью. Он отдавал предпочтение мещанской драме Дидро и комедии Бомарше, опираясь на традицию Шекспира, отвергал догмы классицизма: «В театре я хочу видеть характер человека, его поведение в обыденной жизни, а не рассчитанные жесты и ходульную походку», – писал он.

Симптоматичным для предромантических настроений в шведской литературе 90-х годов было новое отношение Франсена к природе. В поэзии его привлекают описания ночного пейзажа с таинственными тропами, прудами, скалами, водопадами, элегические и сентиментально-созерцательные.

Значительное влияние на него в это время оказывают меланхолические поэмы Э. Юнга. Но, впитывая в себя европейские литературные веяния, Франсен преломлял их в своем сознании применительно к собственной родине. Одним из первых в шведской поэзии Франсен обращается к фольклору, создавая стихотворения в духе народной поэзии (баллада «Старый солдат»), для чего нередко использует записи финских народных песен («Ты скачи, олень»).

Однако Франсену не суждено было свершить у себя на родине «романтический переворот», хотя он и предпринимает такую попытку в представленной в 1796 г. на конкурс Академии «Песне памяти графа Густава Филиппа Крейца». Вместо традиционной хвалебной оды Франсен дает в ней своеобразную историю шведской поэзии, считая основной заслугой Крейца объединение «южной и северной традиции», под которыми он подразумевает классическое и национальное. Правда, здесь он скорее принимал желаемое за действительное, приписывал Крейцу то, что хотел совершить сам. Оригинальный ритм, нарушающий классическую размеренность стиха, описания прекрасной в своем величии природы Севера, противопоставленной пышности Юга, попытка поставить древнескандинавскую мифологию рядом с античной – все эти новшества Франсена не нашли одобрения. Академик Леопольд подверг «Песню» доброжелательной, но тем не менее строгой критике за то, что она не соответствовала классическим образцам и, ориентируясь на «древних шотландцев и другие грубые народы», вызывает ассоциации «с некоторыми немецкими скальдами». Франсен переделал «Песню» согласно идеалам густавианского времени, устранил «варварское», каким академизм считал все национальное, получил премию и стал признанным поэтом. В дальнейшем он создает совершенные по форме, воспевающие тихие радости бюргерского существования идиллии, пишет дифирамбы и псалмы.

ФИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (Карху Э.Г.)

На рубеже XVII —XVIII вв. в Финляндии, входившей в состав Швеции, возникает культурное течение, известное под названием феннофильства. Оно было порождено угнетенным положением финского народа, его языка и культуры. Господствующими в Финляндии были языки шведский и латынь, на финском же печатались преимущественно религиозные книги для церковных нужд.

Феннофильская идеология, как ранняя форма пробуждения национального самосознания, противопоставляла себя идеологии шведского великодержавия. Девизом авторов-феннофилов была «любовь к финскому», стремление прославить и возвысить финский народ, сделать его известным культурному миру. Предпринимались первые попытки создать грамматики финского языка и словари, описать прошлое и настоящее страны. Исторические знания ранних феннофилов были еще ограниченными, в их сочинениях истина соседствовала с фантазией, общий тон был подчеркнуто апологетический. В книге «Старый и новый Турку» (1700) Д. Юслениус (1676—1752), доказывая древность финнов, выводил их прошлое из библейской мифологии. Автор считал, что в прошлом у финнов была развитая литература, памятники которой не дошли, однако, до потомков. Наряду с вымыслом и преувеличениями в книге были следы реальных наблюдений. Например, говоря о необычайной любви финнов к поэзии, Юслениус первым упомянул об аллитерированном восьмисложном стихе, подразумевая фольклорный четырехстопный хорей (так называемый размер «Калевалы»).

Феннофильские идеи получили преломление в поэтических опытах этого периода. В финноязычной поэзии можно отметить несколько характерных тенденций: попытки создать стихотворные хроники о прошлом и настоящем страны;

в поэзию входит тема крестьянского труда и быта (например, стихотворение Г. Тудеруса «Одна прекрасная финская песнь в честь и во славу крестьян», 1703); письменная поэзия в какой-то мере сближается с фольклорной (наиболее характерный пример – опубликованная в 1690 г. мессиада М. Саламниуса «Радостная песнь Иисусу», в которой библейский сюжет разработан по законам фольклорной поэтики).

Содержание феннофильства существенно изменяется во второй половине XVIII в., когда в Финляндии получают распространение просветительские идеи. Общим с предшественниками остается интерес к национальной истории и культуре, однако интерес этот обогащается научно-критическим мышлением, антифеодальным по своей социальной направленности. Граничащая с мифотворчеством апология всего финского сменяется строгим исследованием, осознанием отсталости страны, стремлением содействовать ее прогрессу. Национальные настроения принимают форму политического сепаратизма («Аньяльский заговор» финских офицеров во время русско-шведской войны 1788—1790 гг.).

Видным просветителем был Х. Г. Портан (1739—1804), один из основателей культурно-просветительского общества «Аврора» (в 1770 г.) и первой финляндской газеты (в 1771 г. на шведском языке). Портана называют «отцом финской историографии», причем в исторических исследованиях он считал необходимым использовать также язык и народную поэзию. Взгляды Портана на историю народа и его культуры означали решительный отказ от теологических представлений. Для развития литературы большое значение имела его работа «О финской поэзии», выходившая отдельными выпусками в 1766—1778 гг. Портан дал обзор устной и письменной финноязычной поэзии, охарактеризовал особенности живого бытования народных песен, проанализировал их метрику. Финнам, по его словам, надлежало уразуметь, какими огромными фольклорными богатствами они обладают. «Не только то постыдным считаю, что природный финн нашей поэзии не знает, но и то, что он не восхищается ею». Использование литературой фольклорных традиций, как считал Портан, убережет ее от поверхностного подражательства иноземным образцам. Вместе с тем, заботясь о развитии и стабилизации норм литературного языка, Портан предостерегал от злоупотребления фольклорными диалектизмами. В целом же, писал он, в поэзии многое зависит от индивидуального таланта, вкуса, чувства меры. Знание правил и формальное версификаторство еще не создают поэзии – она нуждается в содержании, без которого она «похожа на коляску, разукрашенную лишь снаружи, но внутри пустую». Портан интересовался также русским фольклором. Он был знаком с предисловием к французскому переводу поэмы М. М. Хераскова «Чесменский бой», в котором содержались сведения о русских былинах.

С Финляндией связано раннее творчество крупного шведского поэта Ф. М. Франсена (1772—1847). Он воспитывался в доме Портана, учился в университете г. Турку, а по окончании курса вел там научную и преподавательскую работу. Он привлек внимание не только шведских, но и финских читателей картинами финской природы, которые он рисовал в духе предромантических настроений, характерных для его творчества. Ему даже казалось, что финская природа «самая романтическая». Во время своей поездки по странам Европы Франсен писал из Гамбурга, что он нигде не нашел «такой дикой романтической красоты, как в Финляндии». Однако в его восприятии природы отсутствует тот национально-патриотический аспект, который отличал творчество собственно финских поэтов.

В 1776 г. А. Лицелиус предпринял попытку издавать газету на финском языке, предназначенную непосредственно для крестьянства, но она просуществовала только год. Из поэтов, писавших на финском языке, выделяется X. Акрениус (1730—1798), автор сборника басен и ряда стихотворений, первый финский переводчик «Марсельезы». Сборник финских загадок и исследование «Финская мифология» издал К. Ганандер (1741—1790), известный также своими стихотворными эпитафиями. В стихотворном послании Портану, в котором Ганандер выразил веру в будущее финского языка, он с гордостью писал, что, хотя этот язык принято считать грубым и невыразительным, в нем найдется вдоволь прекрасных и точных слов, чтобы описать и звездное небо, и земные дела людей. Свидетельством этих возможностей финского языка были в какой-то мере поэтические опыты самого Ганандера. Однако литературному финскому языку предстоял еще немалый путь развития, прежде чем эти возможности реализовались в полной мере.

XVIII век стал важным рубежом в развитии Скандинавских стран, вышедших из изоляции в области политики и экономики, философии и литературы. Как датский, так и шведский классицизм не был явлением, выросшим на почве национальной культуры. Заимствованный из Франции, он был, за исключением творчества Хольберга и Далина, по большей части подражательным, однако несовершенство формы и стиля компенсировалось новизной национальной проблематики, представленной в трагедиях, комедиях, эпических поэмах и одах.

Писатели 70-х годов, стоящие у истоков литературы Нового времени, во многом отошли от эстетики классицизма. Не видя в тогдашней буржуазной действительности героического начала, они противопоставляли выспренности заимствованных жанров комедию с героями-простолюдинами и анакреонтическую лирику. Первые попытки создать национальную эпопею, опираясь на классицистические образцы, не были удачными.

Если заслуга скандинавского классицизма состоит в обращении к родному языку, в нормализации и дальнейшей его разработке, то поэты предромантического периода шире привлекали материал из своих национальных культур. Продолжая демократические традиции Хольберга и Бельмана, они подготавливают новый этап датской и шведской литературы и становление норвежской и финской литературы в следующем столетии, в эпоху романтизма, отмеченную появлением крупных индивидуальностей общеевропейского и мирового значения.