Текст книги "История всемирной литературы Т.5"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 105 страниц)

Герой трагедии Банк, оставленный королем на время своего отсутствия наместником, не может в душе не склоняться на сторону венгерских дворян, которые ропщут, возмущенные развращенностью и произволом иноземных вельмож (во главе с королевой Гертрудой). Не может он не признать и справедливости крестьянских жалоб на поборы, на безнаказанное тунеядство за народный счет. Вступаясь за поруганную честь жены, Банк волей обстоятельств сам становится отмстителем за унижение страны и народа: в порыве гнева он убивает королеву-чужестранку, но нравственно, душевно не в силах разрешить для себя прямое противоречие между своим долгом наместника и патриота, гражданина. Страсть не любовная, а прежде всего гражданственно-патриотическая, которая противится традиционно-сословной верности престолу, – вот какой стороной обернулся в литературе порабощенной Габсбургами Венгрии характерный конфликт классицизма.

Разрешить его призваны были уже романтики. Не случайно глубокая драматическая сила, психологическая выразительность характеров и свободолюбивый пафос обусловили огромную популярность трагедии Катоны позже, в канун и в дни революции 1848 г.

На ее романтически переосмысленный сюжет была сочинена Ференцем Эркелем одноименная опера (она с успехом ставится сейчас и у нас). Творчество Чоконаи, Фазекаша, Катоны – вершина Просвещения в венгерской литературе, делающая понятными и объяснимыми как направление ее дальнейшего развития (романтизма, реализма), так и позднейшие художественные достижения.

Литературе венгерского Просвещения начало кладет творчество Бешенеи, а конец – романтическое литературное движение 20-х годов XIX в. Бросается в глаза известная сдвинутость этапов сравнительно с Западной Европой, обусловленная задержкой исторического развития в результате татаро-турецких завоеваний и растущей зависимости от Австрии. В 1690 г. она захватывает и восточную Венгрию (Эрдейское княжество), сохранявшую при турках самостоятельность. Неудачей кончилась попытка отделения северной Венгрии (война Ракоци).

Постоянная борьба с завоевателями требовала огромного напряжения народных сил и, внося в венгерскую литературу социальный драматизм, патриотический пыл, глубокие чувства и мысли, вместе с тем затрудняла ее всестороннее развитие. Классицизм выступает в ней в XVIII в. в позднейшей, вольтеровской и гетеанской интерпретации (именно в такой форме приобрел он значение поэтического идеала и образца для Бешенеи, Казинци). Барокко с его дисгармонично-фаталистскими нормами и представлениями сохраняло вплоть до последней трети века долю власти над пробуждающимися к более гармоничному, рациональному миропониманию умами. Наконец, вследствие позднего, сдерживаемого извне национального самоопределения и освобождения формой антифеодального просветительского движения становится филологическое «обновление» языка, которое подготовляло более широкие творческие начинания.

Вместе с тем одни и те же обстоятельства и мешали, и помогали, давая своеобразные преимущества (хотя в полной мере они обнаружились лишь позже, в XIX в.), обещая быстрый и бурный подъем. В Венгрии отсутствовала своя сколько-нибудь сложившаяся буржуазия – задачи буржуазного прогресса выдвигало и решало передовое дворянство. В этом в венгерских условиях крылось свое противоречие, возникавшее на почве «йозефинистских» иллюзий: национально-освободительные стремления дворян сталкивались с сочувствием разночинных слоев либеральным начинаниям Иосифа II (чьи реформы, действительно, отчасти способствовали экономическому и культурному развитию). Иными словами, антиавстрийские, антигабсбургские требования дворянства могли иногда (в чем заключалось и политическое коварство венского двора) как бы нейтрализоваться – взаимно ослабляться и погашаться – антифеодальными, социально-освободительными стремлениями и выступлениями крестьянства и всего народа. Но при отходе от сословного своекорыстия, при достаточно сильном демократическом воздействии они могли и подкреплять друг друга: национально-освободительное движение становилось резервом и руслом социально-освободительного. В этом таилась своя, неизвестная Западной Европе возможность радикализма и народности здешнего Просвещения. И она с нарастающей силой заявляла о себе как в политике (решительней всего выразившись в особенностях венгерской революции 1848 г.), так и – еще раньше – в литературе.

Продолжал, в частности, непрерывно развиваться венгерский фольклор. Он не застыл на архаическом или традиционном, религиозно-обрядовом, сказочном и бытовом уровне, а непрерывно обогащался патриотически и социально-конкретными мотивами, которые отражали участие народа в освободительной борьбе и вообще отношение к живым запросам времени (ср. песни куруцев – повстанцев из войск Ракоци). Поэтому и могло устное творчество, со своей стороны, оказать в XVIII в. оплодотворяющее влияние на просветительскую литературу: на Чоконаи, Фазекаша.

Прогрессивная национальная романтика начала следующего века (Кёльчеи, Верешмарти и др.), фольклорно-реалистические искания Араня, революционно-демократический сплав романтических и реалистических тенденций у Шандора Петефи – все это было во многом подготовлено венгерским Просвещением.

*Глава четвертая*

ЛИТЕРАТУРА МОЛДАВИИ И ВАЛАХИИ

Начало XVIII в. отмечено решительной попыткой Дунайских княжеств освободиться от османской зависимости. Господарь Молдавии Димитрий Кантемир заключил с императором России Петром I военный союз. К нему был привлечен и господарь Валахии Константин Брынковяну, впоследствии изменивший союзникам.

Прутский поход Петра (1711) окончился неудачей. Д. Кантемир вынужден был переехать в Россию. Оттоманская империя, чтобы усилить контроль над княжествами, приняла решение назначать господарей из фанариотов (греческих семей, находившихся на службе у султана и проживавших в Константинополе в квартале Фанари, откуда и пошло название). Началась так называемая эпоха фанариотов, длившаяся более столетия.

Общественная жизнь Дунайских княжеств на протяжении всего XVIII в. полна противоречий. С одной стороны, правление фанариотов ослабило и без того шаткую самостоятельность княжеств. С другой – начавшаяся с 1711 г. серия русско-турецких войн (1739, 1768—1774, 1787—1791) укрепляла надежду на обретение национальной независимости. Расширяющиеся торговые связи, растущий сельскохозяйственный экспорт стимулировали экономическое развитие княжеств, но одновременно усиливали эксплуатацию крестьян. Господство фанариотов способствовало распространению греческого языка, который стал вторым государственным языком, даже потеснив церковнославянский в богослужении, и занял первое место в светском образовании. Это тормозило развитие национальной культуры. Вместе с тем происходило приобщение к культуре западноевропейской, особенно к научным знаниям, что способствовало превращению национальной культуры из религиозной в светскую и пробуждению национального самосознания.

Общее развитие национальной культуры и в Дунайских княжествах, и в Трансильвании, преодолевшее на протяжении XVIII в. сильнейшее иноземное засилье, шло под знаком просветительства, главной и общей задачей которого было национальное самопознание и самоутверждение.

Начало такому направлению было положено деятельностью Димитрия Кантемира (1673—1723). Сын господаря Константина Кантемира, он мальчиком и юношей провел несколько лет в Турции как заложник (1687—1691). Жизнь в Константинополе и обучение в находившейся там Греческой академии позволили ему глубоко познакомиться с историей, нравами, обычаями, политикой Турции, а также приобщиться к античной и европейской культуре. В. Г. Белинский так охарактеризовал его: «Князь Димитрий был человек ученый; с особенным удовольствием занимался он историею, „был весь искусен в философии и математике и имел великое знание в архитектуре“; был членом Берлинской академии; говорил по-турецки, по-персидски, по-гречески, по-латыни, по-итальянски, по-русски, по-молдавски, порядочно знал французский язык и оставил после себя несколько сочинений на латинском, греческом, молдавском и русском языках».

В ранних трудах, главным из которых надо считать «Диван, или Спор разума с миром, или Распря души с телом» (1698), Кантемир выступает как философ, обсуждающий характерную для этого времени проблему: борение между телом и духом, грехом и праведностью. Не отвергая религиозных догм, Кантемир, однако, утверждал те человеческие добродетели, которые проповедовали античные мыслители (Сократ, Плутарх, Цицерон, Сенека), а именно трудолюбие, человечность, непримиримость к несправедливости, сдержанность, скромность. Таким образом, в литературе впервые появился моральный портрет человека-гражданина своего времени. В 1705 г. Д. Кантемир создает «Иероглифическую историю, на двенадцать частей разделенную и семьюстами шестидесятью изречениями красиво украшенную». Основой для нее послужила борьба семейства Кантемиров против валашского господаря Константина Брынковяну, который вмешивался в государственные дела Молдавского княжества. Однако реальные перипетии ее Кантемир облек в аллегорическую форму, изобразив Молдавию в виде Орла, а молдавских бояр в виде птиц, представив Валахию Львом, а валашских бояр – различными зверями, вплоть до самых фантастических, вроде Верблюдопарда, Страусоверблюда.

Эта форма «Истории» вряд ли была продиктована желанием Кантемира зашифровать свое отношение к конкретным историческим лицам, к политическим и родовым распрям, борьбе за трон. Аллегорическую форму надо понимать как сознательно поставленную художественную задачу: автор переводил «частные» распри между боярами, конкретные козни и интриги, связанные с борьбой за трон, междоусобную вражду, которую поддерживала и разжигала Порта, торговавшая фирманами на правление в княжествах, на обобщенный язык иносказания. Реальные события в княжествах превращались в художественное воплощение просветительских идей, за осуществление которых ратовал и боролся Кантемир, – идеи просвещенной монархии и идеи освобождения от турецкого ига.

«Иероглифическая история», которую можно назвать сатирическим романом-памфлетом, считается первым произведением художественной литературы в Молдавии и Валахии. Кроме общей аллегорической формы, художественность «Иероглифической истории» придают многочисленные почерпнутые из фольклора и других источников и придуманные самим Кантемиром афоризмы, изречения, а также сочиненные им стихи. Это произведение нужно оценивать и как первую попытку поднять родной язык на высокий уровень художественного и философского мышления. Именно этим объясняется значительное число неологизмов (автор приложил даже небольшой словарь философских терминов).

Следующий этап творческой деятельности Кантемира начинается уже в России. Когда планы Д. Кантемира установить в Молдавии просвещенную монархию потерпели крах, он развертывает широкую просветительскую деятельность как автор сочинений, главным образом исторических. В 1716 г. он создает на латинском языке «Описание древности и современности государства Молдавии». В том же году заканчивает «Возвышение и упадок Оттоманской империи», которое стараниями его сына Антиоха в 1734 г. переводится в Лондоне (второе издание – 1735 г., два издания в Париже – 1743, в Гамбурге – 1745 г.) и известно по сокращенному английскому названию как «История Оттоманской империи». В 1717—1718 гг. он пишет на русском языке «Дивныя революции праведного божия отмщения на фамилию Кантакузиных в Валахии славных и Бранковинова», в 1719 г. по-латыни – «Систему магометанской религии», которая по повелению Петра I в 1722 г. выходит на русском языке («Книга систима, или Состояние мухаммеданския религии»). В конце жизни Кантемир работает над «Хроникой стародавности романо-молдо-валахов».

Сочинения Кантемира были яркими образцами просветительского мышления и по своему значению выходили за рамки местных интересов. Прибегая в ряде случаев к латыни и русскому языку, Кантемир обращался как бы ко всему ученому и цивилизованному миру, привлекая его внимание к проблеме Турции и Балкан. Столь различные на первый взгляд сочинения Д. Кантемира пронизаны одной сквозной идеей – исторической неизбежности падения власти Османской империи в Дунайских княжествах и – шире – на Балканах. Эта идея воплощалась и прямо, когда анализировался имперский строй и говорилось о повальной продажности на всех ступенях иерархической лестницы, и косвенно, когда Д. Кантемир обосновывал историческую закономерность заселения территории бывшей Дакии этнической общностью молдо-влахо-ардяльцев (трансильванцев). Сочинения Кантемира стали компетентными источниками, откуда и Россия, и Западная Европа черпали сведения о Турции и Дунайских княжествах, строя свою политику по отношению к Порте. Из «Истории Оттоманской империи» заимствовали сведения о Востоке для своих произведений Байрон и Гюго. «Описание Молдавии», частично переведенное на русский язык в 1769 г. и изданное полностью в 1789 г., изучал также Пушкин.

Вся деятельность Д. Кантемира была как бы взлетом национального самосознания. Непосредственное воздействие ее в родной среде было не столь велико, поскольку главные его сочинения были переведены и изданы на родине спустя десятилетия. Однако это не умаляет заслуг Кантемира, который сфокусировал в своем творчестве основные просветительские идеи в их «придунайском» преломлении. Впоследствии они разрабатывались в Дунайских княжествах и Трансильвании на протяжении всего XVIII в.

Непосредственным продолжателем Кантемира как поборника независимости выступает Ион Некулче (1672—1745). Некулче был гетманом молдавского войска во время Прутского похода Петра I и вместе со своим господарем поселился в России после проигранного сражения под Стэнилешть. Прожив в России два года, Некулче решает вернуться на родину. Переехав в Польшу, он спустя семь лет добивается амнистии, возвращается в Молдавию и с 1733 по 1744 г. работает над «Летописью страны Молдавии от Дабижи-Водэ до второго пребывания господарем Константина Маврокордата». Летописи предшествуют исторические предания, имевшие устное хождение в народе, о наиболее значительных эпизодах из жизни молдавских государей, которые автор сгруппировал под общим названием «Избранные слова».

Как и Кантемир, которому, кстати сказать, отведено в летописи значительное место, Некулче далек от бесстрастного изложения событий. В «Летописи» с гневом и болью он пишет о турецкой тирании, о произволе фанариотов в стране. Этические требования к господарям он предъявляет не в абстрактных рассуждениях, а создавая краткие психологические портреты исторических лиц, давая им характеристики, положительные или отрицательные. Некулче за Кантемиром выдвинул вопрос об этическом облике правителя, что, в свою очередь, придало его историческому сочинению определенную художественную выразительность. Пристрастность в изложении, умелое использование живого разговорного языка подняли историческую хронику до уровня художественного обобщения исторических фактов. Летопись Некулче стала для многих писателей XIX и даже XX в. не только источником исторических фактов, но и образцом исторического повествования.

Идея романского происхождения румынского народа и его языка, а в связи с этим их права на собственное национальное развитие получают в конце XVIII в. дальнейшее развитие в работах представителей так называемой Трансильванской (Ардяльской), или Латинской, школы. Это Самуил Мику-Кляйн (1745—1808), Георге Шинкай (1754—1816), Петру Майор (ок. 1761—1821), авторы многочисленных и разнообразных трудов – в частности, «Краткого исторического описания происхождения и развития дако-романской нации» (1778, С. Мику), «Элементы дако-романского языка, называемого валашским» (1780, С. Мику и Г. Шинкай), «Хроника румын и других народов», над которой Шинкай работал более тридцати лет (опубликована после его смерти). Сюда же относятся «История о начале румын в Дакии» (1812) П. Майора и его «Разговор о начале румынского языка между племянником и дядей» (1819), а также «Словарь, изданный в Буде» (1825), многолетний труд ученого.

Но задача развития литературного языка требовала и теоретического осмысления. В связи с этим появляются различные грамматики. Одной из первых была грамматика Димитрия Евстатьевича, взявшего за образец грамматику Мелетия Смотрицкого. Эта же грамматика была и первым трактатом о стихосложении. Попытки версификаторства, встречающиеся в «Иероглифической истории» Д. Кантемира, получили свое развитие в рифмованных хрониках, но поэзия как жанр начала складываться только во второй половине XVIII в. под воздействием, в частности, новогреческой анакреонтической поэзии.

Анонимные авторы рифмованных хроник не пытались создавать летописей, дающих обзор событий за длительное время. Стихотворные хроники были посвящены, как правило, лишь одному событию. Мечта об освобождении от турецкого ига отражалась в стихотворных произведениях о русско-турецких войнах и русских полководцах. Такова частично сохранившаяся хроника с условным названием «Румянцев в сражении между русскими и турками» и другая – «Слово в стихах о крепости Хотине». В иных хрониках за основу бралась судьба, вернее сказать, трагический конец какого-либо исторического лица. Таковы «Песня Штефану и Константину воеводе, когда император им отрубил голову»; «История Иордаке Ставераке...»; «Стихи на смерть господаря Григоре Гики...»; «Стихи на гибель убиенного Манолаки Богдана, великого ворника, и Иоана Кузы, бывшего великого спэтара, которых порешил царский гнев и господарский меч в правление его величества Константина Димитрия Морузи воеводы в лето 1778, августа восемнадцатого дня». И наконец, «Песнь после успокоения пресветлейшего князя Григория Александровича Потемкина Таврического, великого гетмана и всеобщего архистратига, различных орденов кавалера, свершившегося в октябре месяце пятого дня в полдень лета 1791».

В этих хрониках главенствует двуединая патриотически-гуманистическая тема, воспевается выдающаяся личность. Это воспевание сохраняет еще вид обрядового плача по усопшему. Переходя от религиозного мышления к светскому, литература не могла сразу порвать с традицией религиозных легенд и житий, a потому выбирала не канонический вариант жития, а апокрифический, ведущий начало от языческого, не истребленного в народном сознании плача-причитания по покойнику или от героической гайдуцкой баллады. Если характеристики исторических деятелей в «Летописи»

Иона Некулче являются лишь сопутствующим событиям элементом, то в стихотворной хронике героизация личности становится главной целью.

Стихотворная хроника утверждала и субъективное отношение к личности. Тем самым стихотворная хроника подводила к лирической поэзии, зачинатели которой – Енэкицэ Вэкэреску (1740—1797) и его сын, Алеку Вэкэреску (1767—1799). Из немногочисленных стихотворений Енэкицэ Вэкэреску выделяются два, которые говорят, что поэт точно и ответственно понимал свои задачи и задачи последующих поколений. Первое гласит: «Муза, прошу: дай сил на мои реченья. /Скажи, как начать? как раскрыть мне мое мышленье?». И второе: «Потомки мои, на века//Наследие вам завещаю://Рост румынского языка//И честь родного края!»

И Енэкицэ и Алеку Вэкэреску были авторами элегических стихотворений, основоположниками лирики, утверждавшей право человека на чувство. В их стихах как бы довершается тот моральный портрет идеального человека, который начал набрасывать Д. Кантемир и продолжал рисовать Некулче. Поэзия как бы доказывает, что человек, помимо гражданских добродетелей, должен обладать и чувствительным сердцем. На протяжении XVIII в. идет упорный процесс становления национального самосознания, который заключается прежде всего в том, что деятели культуры освобождаются от религиозных догм и преодолевают давление иноземной культуры. Этот период является и началом становления современного национального литературного языка.

*Глава пятая*

БОЛГАРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В развитии болгарской литературы XVIII век занимает особое место. В историко-литературном отношении он интересен тем, что тенденции средневековой литературы, еще чрезвычайно сильные, традиция дамаскинов, характерная для предыдущего столетия, несут в себе значительные элементы новизны. В то же время в литературе, во всем настрое пробуждающейся общественной мысли ощущаются зачатки болгарского национального возрождения, – как и в других странах, это возрождение проявилось в обращении к собственным культурным традициям, которые были ослаблены и прерваны иноземными захватчиками.

Османская империя и в XVIII в. вела неудачные войны с Австрией, Россией, Персией и другими государствами. Подвластные ей народы – в том числе и болгары – несли тяжелое бремя военных расходов. В Болгарии все более росло влияние России, получившей в 70-е годы XVIII в. право покровительства всему христианскому населению Порты. Успехи русского оружия, материальная и моральная поддержка из России, растущие культурные связи болгарского и русского народов еще больше укрепляли веру болгар в «дедушку Ивана» – в его освободительную миссию. Восходящие еще к XVI в. связи ряда болгарских монастырей с Россией продолжали развиваться как в XVII, так и в XVIII в. На русскую землю монахи шли за помощью и милостыней. Возвращаясь, они приносили все больше печатных книг канонического и светского содержания, были проводниками идеи братства с русским народом.

Центрами просветительской деятельности продолжали оставаться прежде всего монастыри, среди которых особенно выделяются Рильский, Драгалевский, Плаковский, Преображенский, Зографский и Хилендарский на Афоне – Святой горе и др. Рос уровень грамотности как в селах, так и в городах. Умножалось число переписчиков, переводчиков, грамматиков, из среды которых выходили «дамаскинари» – знатоки дамаскинской книжности, авторы-составители как дамаскинов, так и других сборников.

Такая литературная форма, как сборники смешанного содержания и дамаскины, продолжала процветать и в болгарской литературе первой половины XVIII в. Дамаскины (первоначально переводы сборника проповедей «Сокровище» греческого писателя XVI в. Дамаскина Студита, дополненные затем другими авторами) были своеобразным, очень распространенным на болгарской территории явлением, имевшим двухвековую традицию. Они не только многократно и в различном объеме переводились и переписывались, но с течением времени все больше и больше обновляли свое содержание. В XVII в. состав дамаскинов претерпел такие изменения, что они почти перестали отличаться от появлявшихся в течение этого столетия сборников смешанного содержания. Общими отличительными чертами таких сборников стали демократизм, тематическое разнообразие и доступность, народный, понятный, близкий к разговорной речи язык.

К XVIII в. относятся Врачанский дамаскин,

Свиштовский, Эленский, дамаскины Теофана, иерея Пунчо, Романский и др. История не сохранила имена многих дамаскинарей, но некоторые из них, жившие в XVIII в., известны науке. Это Иосиф Брадатый, работавший в Рильском монастыре между 1740—1757 гг., священники Пунчо, Тодор Врачанский, Никифор из Арбанаси, Теофан Рильский, иеромонах Роман.

Наиболее яркой и самобытной личностью среди этих деятелей болгарской книжности был Иосиф Брадатый, автор-составитель ряда сборников, где болгарские сюжеты занимают значительное по сравнению с другими дамаскинами место. Он смело перерабатывал поучения Дамаскина, включая в них мотивы, связанные с народной жизнью, идеи и образы, созвучные литературе болгарского возрождения. В дошедших произведениях Иосифа Брадатого обнаруживаются такие черты его творчества, как живое отношение к окружающей жизни, глубокое знание нужд и чаяний простого человека. В поучениях и словах, число которых достигает почти 150, Брадатый проявляет беспокойство и глубокую заинтересованность в будущем народа, в его духовном прозрении. Он говорит, что церкви должны «иметь книги поучительные на простом языке, и люди простые, бескнижные их понимать смогут». Иосиф Брадатый не только поучает – он активно воздействует на читателя. Пастырям народа, забывающим о своем пастырском долге, Иосиф Брадатый бросает резкие упреки: «Вместо книг – кошек держите или собак гладите... или табак курите и смрадными мокротами гнусно харкаете...». Иосиф Брадатый обличал монахов, попов-корыстолюбцев, бросал гневные упреки богатеям-чорбаджиям и ростовщикам, называя их «идолопоклонниками», которые, как «тати и хищники... пьют кровь бедняка».

Сборники, принадлежащие перу Иосифа Брадатого, а их насчитывается более шести, имели очень широкое распространение и неоднократно переписывались в 1750, 1751, 1753, 1757, 1768, 1778 гг., т. е. когда уже в полную силу развернулась деятельность первого яркого выразителя идей болгарского национального возрождения – святогорского монаха Паисия Хилендарского.

Деятельность Паисия Хилендарского (1722—1773) открыла новый этап в развитии болгарской литературы, которая все заметнее сближалась с народными интересами и чаяниями. В известном сочинении «История славеноболгарская» (1762) Паисий Хилендарский призывал к борьбе против османского ига, против засилья греческого духовенства, к борьбе за родной язык и национальное просвещение, независимую церковь. Он призывал добиваться политической свободы. Книга Паисия проникнута пафосом гражданского служения родине и народу. Это произведение о прошлом обладало для соотечественников богатым познавательным содержанием, выполняя дидактическую, воспитательную роль. В книге много сравнений и антитез, в ней слышны высокий пафос, обличение, звучат возвышенный призыв и добрый совет соплеменникам. Работая над сочинением, Паисий пользовался русскими переводами произведений Мавро Орбини и Цезаря Барония, которые в какой-то мере послужили основой его «Истории».

Паисий был отличным стилистом. С глубокой болью говорит он о рабстве народа, который обрисовывается им с любовью и уважением; с возмущением пишет он о предателях и родоотступниках; с чувством проповедника-трибуна взывает к народным массам, его беспокоит судьба родины, своего народа. Книга Паисия оказала большое влияние на последующую болгарскую литературу и в списках, которых свыше шестидесяти, ходила по всей Болгарии. Паисий Хилендарский и его современники – иеромонах Спиридон, а также анонимный автор «Зографской истории» – обращались в своих трудах к славному историческому прошлому, страстно призывали соотечественников быть достойными своих предков.

Самым талантливым продолжателем Паисия и его почитателем был Софроний Врачанский (1739—1813). Он обратил внимание в основном на народное просвещение. Это было в духе эпохи: для болгарского национального возрождения на раннем этапе характерен призыв к «любомудрию», повышению образованности, приобщению к культурному опыту развитых стран. Данный этап гармонировал с общими устремлениями европейского Просвещения, но задачи его были гораздо более скромные, просветительные (забота о грамотности, открытии светских школ; борьба за родной, а не насаждавшийся греческим духовенством «эллинский» язык).

Софроний и его продолжатели – Иоаким Кырчовский, Кирил Пейчинович и др. – считали образование, просвещение самых широких масс важнейшим делом, которое поможет народу в его борьбе за самостоятельность, возродит его к духовной жизни. Их идеи нашли благодарную почву в Болгарии, и демократическая система просвещения в дальнейшем получила широкую поддержку.

Софроний создал немало оригинальных произведений. Важное место среди них занимает его автобиография – «Житие и страдания грешного Софрония» (1805), где он нарисовал широкую и правдивую картину жизни болгарского народа, его страданий и рабского положения. «Житие» Софрония было одним из наиболее самобытных произведений болгарской литературы переходного периода. Воспользовавшись старой житийной формой, он наполнил ее новым содержанием – создал не житие святого великомученика, а повествование о тяжкой доле одного из многих томящихся под османским игом.

Произведение Софрония – непринужденный, в мемуарном стиле, рассказ о виденном и пережитом им самим. С глубокой и подкупающей искренностью пишет он о себе, о своих чувствах, о своей беспомощности и трудности «живота своего». При этом дается широкий фон действительности, мук его соотечественников, терпящих, как и он, тяжелый османский гнет. Повествование очень часто оживляется драматическими диалогами, которые, органически вплетаясь в ход рассказа, придают ему необычайную для того времени и состояния литературы напряженность и динамику.

Автору присущи не только большая искренность, но и тонкое чувство юмора и художественный такт в изображении событий. Своим бесхитростным изложением и правдивым изображением действительности автобиография Софрония, бесспорно, оказывала огромное воздействие на читателя. Кроме того, многочисленные переводы Софрония знакомили болгарскую читающую публику с новыми идеями и веяниями. Он не был одинок в своих чаяниях и усилиях. Его дело, как и дело Паисия, продолжили болгарские просветители Иоаким Кырчовский, Кирил Пейчинович и др.

Так к концу XVIII в. болгарская словесность, восприняв идеи национального возрождения, утвердила новоболгарский народный язык, стала носительницей нового, светского мировоззрения. Наметился ее переход в самостоятельную национальную литературу.