Текст книги "История всемирной литературы Т.5"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 105 страниц)

*ГЛАВА 8.*

НИДЕРЛАНДСКАЯ ЛИТЕРАТУРА. (Ошис В.В.)

КЛАССИЦИЗМ. ПООТ. ЛАНГЕНДЕЙК

Уже во второй половине XVII в. в нидерландской художественной культуре наметились тенденции, уводившие ее в сторону от путей самостоятельного развития. Изменились общественные настроения и вкусы верхушки общества. После глубоких по мысли полотен Рембрандта распространяется декоративная живопись; после яркого своеобразия и масштабности Вондела литература теряет перспективу и оригинальность, а с ними – завоеванное ею в XVII в. место в ряду западноевропейских литератур. Этот процесс совпадает с началом заката Голландии как мировой торговой и колониальной державы. Голландские буржуа стали забывать демократизм своих предков. Теперь их больше прельщали манеры французских вельмож. В годы англо-нидерландской унии (1689—1702) и правления Вильгельма III (1672—1702), когда олигархия делала ставку на сильную власть, в Нидерландах становятся популярными односторонне понятые идеи французского классицизма. Следование его нормативной эстетике, смыкающееся с эпигонским подражанием ученым поэтам-гуманистам XVII в., характерно для литературного явления последней трети XVII – первой половины XVIII в., которое принято называть нидерландским классицизмом.

Главными центрами его были многочисленные поэтические общества (в 1680—1718 гг. их появилось более 30). Члены этих обществ ставили поэтику выше поэзии, отказывались от народных традиций, объявляя таких писателей, как Бредеро, грубыми «натуралистами». В то же время их несомненной заслугой стали переводы шедевров классицистической драматургии (Корнель, Расин, Мольер, Кребийон, Кино и др.). «Возвышенной простоте» – к чему вслед за Буало призывал выдающийся филолог Ламберт тен Кате, следовал в своем творчестве Сибранд Фейтама (1694—1758), оставивший, помимо ряда названных переводов, трагедию «Фабриций» (1720) и другие, а также свои переложения «Телемака» Фенелона (1730) – роман был стилизован под героическую поэму – и «Генриады» Вольтера (1753), вызвавшие оживленную полемику.

Виллем ван Сваненбюрх (1678—1728), напротив, утверждал, что поэзия жива не правилами, а вдохновением, даже одержимостью. На практике же он доводил барочную «вонделовскую» смелость фантазии до грани абсурда (сборник «Парнас», 1724, и др.).

Барочные традиции воспринял также Хюберт Корнелис Поот (1689—1733). Выходец из крестьян, близкий к коллегиантам и пиетистам, он был широко образованным человеком. Поот активно занимался издательской деятельностью, подготавливал издания стихов поэтов-современников, переработал «Всемирный театр природы и нравов» – итальянское энциклопедическое «зерцало» естественнонаучных, этических и эстетических знаний и понятий. Ему принадлежат исследования творчества Вондела и Хофта.

Как Лангендейк в драматургии, Поот опосредовал живую связь между «золотым» веком и веком Просвещения в поэзии. Первым сборником «Разные стихи» (1716) Поот платит дань уважения великим «язычникам» Овидию и Горацию и наследникам их в нидерландской поэзии – Хофту, Вонделу, которых он чтит как своих учителей. Впоследствии в «Стихах» (1722) и «Стихах, части второй» (1728) любовная тема все больше вытесняется религиозной, полнокровие радости – меланхолической созерцательностью, хотя в жанровом отношении его поэзия становится богаче (лирика, эпиталамы, эпитафии), форма ее – отточенней. Правда, нередко мастерство Поота считают холодным: «Блеск он любил больше, чем свет» (П. Валкенхоф). Уместно добавить – в особенности блеск луны: Поот был первым поэтом лунной ночи, «романтического» ландшафта; мало напоминающего леса и пашни его деревни. Стихи Поота воспринимаются как предвосхищение сентименталистского чувства природы, взволнованного и, что еще важнее, личного. Субъективизм и самоуглубленность делают Поота одним из предтеч Фейта и других сентименталистов.

С народным искусством связано творчество лучшего нидерландского драматурга XVIII в. – Питера Лангендейка (1683—1756). Сын каменщика, Лангендейк в юности был членом «камеры риторов», писал буколические стихи, трагедии строго по классическим правилам. Об истинном призвании и национальной самобытности автора свидетельствовали первые его комедии – «Дон Кихот на свадьбе у Камачо» (ок. 1700 г.) по Сервантесу и «Хвастун» (1712), в которых Лангендейк продолжил традиции народного клухта (фарса), освободив его от излишней грубости и примитивизма, но сохранив «аттическую соль». Буколическая сцена из романа Сервантеса преображается в веселую деревенскую пирушку, которую венчает поединок «рыцаря печального образа» против целой оравы вооруженных половниками поваров и кухарок. Однако новый конфуз со славным идальго ничуть не мешает автору глубоко симпатизировать и ему, и донкихотству. Более того, правдолюба Лангендейка иногда тоже сравнивают с Дон Кихотом.

В предисловии к следующей комедии, «Взаимный свадебный обман» (1714), драматург обрушивается на рифмоплетов, топящих нидерландскую комедию в море «исторических» пьес, и заявляет о намерении возродить ее для исправления общественных нравов. Сама пьеса, обыгрывая типичную ситуацию (Шарлотта, девушка из бедной, но «хорошей» семьи, предполагает поправить свои дела выгодным браком; о том же мечтает ее жених, разорившийся дворянин Лодевейк), ценна своей гуманистической идеей – любовь побеждает эгоистические расчеты. Но герои здесь еще по-прежнему – типы одной страсти. В комедии есть то «смешение приятного с полезным» и нравоучительным, которое Буало находил у Мольера – автора «Школы жен».

Лангендейк, как и большинство комедиографов XVIII в., не избежал влияния Мольера (сходные приемы типизации, тематические и образные аналогии), но был далек от нетворческого подражания. К традиции национальной комедии нравов, пальму первенства в создании которой он отдавал Хофту и Бредеро, примыкает одна из лучших его пьес – «Математики, или Беглянка» (1715). Хотя герою ее Филипейну далеко до мольеровского Скапена, все же его грубоватая обходительность, остроумие, ловкость, находчивость, бескорыстная помощь влюбленному юноше Элхарту, чувство независимости составляют в целом яркий и симпатичный образ слуги, в котором Лангендейк, как и Мольер, хотел запечатлеть привлекавшие его черты человека из народа. Выразительны сатирические фигуры ученых-математиков. Запоминается сцена их диспута о вращении Земли – остроумная издевка здравомыслящего человека из третьего сословия над схоластами, подсказанная реальными обстоятельствами научно-философской полемики того времени. В классицистских формах воспроизводились правдивые, реалистические сцены, полные сочного юмора, напоминающего нидерландских жанристов XVII в.

Комедия-фарс того же года «Крелис Лауэн, или Александр Великий на поэтическом пиршестве», поднимающая мольеровскую тему (разбогатевший крестьянин мечтает о дворянском титуле), ближе комедии положений, как и две пьесы 1720 г. – «Кенкампуа, или Аферисты» и «Арлекин-акционер», поводом к которым послужили истории многочисленных акционерных обществ (по примеру нашумевшей авантюры Дж. Лоу), раскинувших свои сети в Нидерландах (Кенкампуа – улица банкиров в Париже, где Лоу открыл свою «Компанию Луизианы»).

После ряда малоудачных попыток («Ксантиппа, или Укрощенная злая жена философа Сократа», 1720, и др.) Лангендейк смог создать подлинную комедию нравов. Это последняя, незавершенная пьеса «Зерцало отечественного купечества», противопоставляющая добродетельных негоциантов их мотоватым сыновьям. Морализаторский дух меняет прежнюю мольеровскую традицию, приближает эту комедию к мещанской драме. Как и в «Ксантиппе», здесь зло высмеяны поэтические общества с их галломанией.

Смерть Лангендейка прервала развитие национальной комедии. Народный фарс (клухт) был вытеснен со сцены австрийским зингшпилем и пантомимой во французском вкусе. Голландская Талия стеснялась своих деревянных башмаков.

СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Нидерландское Просвещение по общему тону и социальному смыслу своей идеологии ближе всего стояло к английскому Просвещению, хотя, разумеется, и несопоставимо с ним по масштабам. Как и в Англии, Просвещение развивалось здесь после буржуазной революции (к тому же революция была далеко в прошлом). В нидерландской литературе доминирует философия «здравого смысла», критика общественных отношений носит весьма умеренный характер. И все же просветители немало содействовали освобождению общества от духовных пережитков феодализма, помогали утверждению новой общественной морали, отвечавшей задачам буржуазно-промышленного развития. И здесь Англия была примером и образцом.

Первой и самой выдающейся фигурой среди нидерландских просветителей в первой половине века был Юстус ван Эффен (1684—1735). Сын небогатого офицера, он был гувернером, затем – на государственной службе; в 1727 г. получил степень доктора права. По примеру «Зрителя» Дж. Аддисона и Р. Стила Ю. ван Эффен основал несколько журналов; самым значительным из них был «Голландский зритель» (1731—1735), породивший многочисленные подражания. В них Эффен с позиции «неизменных принципов разума» критиковал увлечение французской модой, говорил о противоречиях между общим воспитанием и культурой для немногих, общенародным литературным языком и пуризмом ученой верхушки, оценивал состояние современной поэзии в свете традиций камер риторов и т. д. Отстаивая интересы третьего сословия, писатель-моралист с иронической улыбкой осуждал его пороки. Острый взгляд наблюдателя часто преображает у Эффена форму обычного эссе в очерк типических характеров, поданных с известной заостренностью, дабы они «служили зеркалом для других». Эти очерки, порой перерастающие в новеллы («Бюргерские амуры Кобуса и Агниты», «Тейсбюрский бык» и др.), – ранний образец просветительского реализма в нидерландской литературе. Предвосхищая таким образом социальный реалистический роман в Нидерландах, Эффен немало места уделял пропаганде творчества английских просветителей (Свифт, Дефо). Эстетические идеи Эффена, связанные с полемикой против классицизма, отмеченные демократическими симпатиями, были унаследованы теоретиками искусства и литературы второй половины века, в особенности утрехтской школой предромантизма (X. ван Алфен, Я. Беллами и др.).

Во второй половине XVIII в. нидерландское Просвещение переживает самую деятельную пору. Выходят десятки журналов на голландском и французском языках, посвященных вопросам политики и экономики, философии и теологии, литературы и искусства, дидактики и воспитания: «Филантроп», «Философ», «Педагог», «Рапсод», «Театр», «Отечественные литературные опыты» и др. Со времен «Голландского зрителя» не только расширились проблематика и контингент пишущих – журналы стали существенным фактором демократизации духовной жизни страны. Другим фактором обновления жизни были общества – образовательные, культурно-просветительные, концертно-театральные, возникавшие в больших и малых городах: «Голландское общество науки» в Гарлеме (1752), «Общество нидерландской литературы» в Лейдене (1766), «Felix Meritis» в Амстердаме (1777) и др.

Третьим важным фактором было издательское дело. Нидерланды в XVIII в. сохраняют свою роль идеологического посредника, продолжая оставаться политическим убежищем и европейским центром книгопечатания. Здесь впервые публикуются почти все сочинения Гольбаха и Руссо, многократно переиздаются Монтескье, Вольтер, Дидро, выходят в переводе Гоббс, Локк, Пейн... Но, как замечает современный исследователь В. Гобберс, «эмансипации умов в этой кальвинистской стране было оказано, пожалуй, значительно более резкое сопротивление, чем политическому обновлению»: нидерландские пасторы успешно инспирировали запреты на издание Руссо и Гольбаха, вели «сократическую войну» против «Велизария» Мармонтеля и т. д. В век разума влияние церкви не упало, а приняло более развитые формы (две теологии: традиционная – «откровения» – и «естественная», полудеистского толка; фидеизм в естественных науках и т. п.). Слова «спинозизм» и «атеизм» произносились вместе и были самыми одиозными.

Главными противниками консерватизма церкви и застрельщиками всех просветительских начинаний были деятели из среды так называемых «патриотов». Движение этой партии средней (промышленной) и мелкой буржуазии развернулось в 70-е годы в условиях общего обострения политической борьбы и массовых антиоранжистских настроений, в конечном счете выражавших потребность страны в промышленно-капиталистическом развитии. «Патриоты» требовали контроля над управлением, активных действий против основного конкурента – Англии, поддержали Американскую революцию 1775—1783 гг., а после 1789 г. – Французскую. Но в целом Нидерланды, пережившие свой «героический» период буржуазной революционности двумя веками раньше, лишь повторяли в ослабленном виде великие движения эпохи. В январе 1795 г. французская революционная армия, в составе которой был и сформированный из политэмигрантов, преимущественно «патриотов», Батавский корпус, свергла одряхлевший режим статхаудера и «регентов». Нидерланды стали вассальной Батавской республикой, а с 1806 г. – фактически французской провинцией, королевством во главе с Людовиком Бонапартом, братом Наполеона.

Политическая ситуация, давнишние культурные связи, «второе бегство» (после отмены Нантского эдикта за 1685—1750 гг. в Нидерланды переселились 75 тыс. гугенотов, большей частью из интеллигенции и духовного сословия) объясняют преобладающий авторитет французского языка и литературы в это время. Показателен успех трагедий Вольтера: до 1764 г. было переведено лишь пять из них, затем до конца века – все остальные. Французская классицистская трагедия господствует на нидерландской сцене еще в начале следующего столетия. Подражали Вольтеру братья Харен – Виллем ван Харен, автор героической эпической поэмы «Деяния Фризо» (1741) о легендарном основателе Фрисландии, и Онно Звир ван Харен («Вильгельм I», 1773, героическая поэма «Гёзы», 1772). Они, как и другие поэты и драматурги, воскрешают в своих трагедиях славные страницы национальной истории, патетически повествуют о свободе. В трагедии «Агон, султан Бантамский» (1769) о восстании яванцев против голландского ига О. З. ван Харен впервые в нидерландской литературе поднял антиколониальную тему, осудил бесчинства Ост-Индской компании в Индонезии.

«Агон» был с успехом поставлен первой постоянной профессиональной труппой Гааги. Ее основатель, актер и режиссер Мартен Корвер (1727—1794), горячо выступал за демократизацию театрального искусства. Вопреки классицистским традициям Корвер стремился утвердить в сценической практике свободу актерского поведения и мизансценировки, местный колорит и историческую достоверность в оформлении спектакля; внедрял принципы мещанской драмы и популяризировал ее лучшие образцы. Реформа Корвера заложила основы национального реалистического театра (опередившего в этом отношении литературу), который в конце XVIII – начале XIX столетия пережил новый расцвет и выдвинул блестящую плеяду актеров и режиссеров (И. Зисенис-Ваттир, И. Дейм, А. Снук и др.). «Театральные заметки» (1786)

М. Корвера – один из немногих и наиболее интересных образцов мемуарного жанра в нидерландской литературе.

Против излишнего увлечения чарами «фернейского патриарха», за самобытное национальное лицо литературы борется Йоханнес Кинкер (1764—1845; пародии «Убийственная трагедия Оросман Малый», 1787, «Габриэла Фаиль, урожденная Вержи», 1798, и др.). Решительный бой классицизму был дан в эстетике (X. ван Алфен, Р. Фейт, Я. Беллами, Й. Кинкер, Р. ван Гунс и др.).

Буржуазно-просветительскими по духу и классицистскими по форме (кроме соблюдения трех единств) были трагедии Рейнвиса Фейта (1753—1824): «Тирса, или Победа веры» (1784) – о праматери библейского рода Маккавеев, «Леди Джейн Грей» (1791) – на известный сюжет из английской истории, «Инес де Кастро» (1793) – по мотивам «Лузиад» Камоэнса. Однако известность Фейт приобрел как автор «чувствительных» эпистолярных романов («Юлия», 1783, русский перевод 1803 г.; «Фердинанд и Констанция», 1785, и др.) и ряда стихотворений в духе «кладбищенской» лирики (поэма «Могила», 1792, и др.), совершив «благонамеренную, но тем не менее судорожную попытку придать... голландский облик» (В. Гобберс) предромантизму и сентиментализму, которые в Нидерландах нередко тесно переплетались.

Сентиментализм на землю польдеров был занесен главным образом из Франции с произведениями Руссо, Мерсье и др., хотя в Нидерландах неплохо знали также Ричардсона, Стерна, Гете, особенно же Геллерта. Например, приблизительно в 1800 г. на сто человек, читающих Геллерта, приходилось десять читателей Гете и два – Канта. Это, разумеется, не случайность, а закономерный результат «избирательного сродства» голландского и немецкого бюргера. Основной сентиментальный жанр – мещанская драма («Дружба» М. ван дер Виндена, 1760; «Фанни, или Счастливое раскаяние» К. ван Хогевена, 1780, и др.), навеянная «слезной комедией» Лашоссе и Детуша, – так и не избавился от сословной замкнутости, узкого бытовизма и морального утилитаризма, которые преодолевали в своем творчестве Дидро и Лессинг. Нидерланды по существу не знали и революционного классицизма (редкий пример – «Муций Корд, или Освобождение Рима» Р. Фейта, 1795). Приземленно-бытовая тенденция возобладала над абстрактно-идеализирующей, чему косвенно способствовала и господствующая философия «здравого смысла». В то же время «грубого» Шекспира воспринимали только в переделках Дюсиса. Одним из первых стал переводить Шекспира и Шиллера Й. Кинкер.

СЕНТИМЕНТАЛИЗМ И ПРЕДРОМАНТИЗМ. ХЕМСТЕРХЕЙС

Нидерландский сентиментализм и предромантизм, наряду с религиозно-медитативными, в духе Клопштока и Юнга, стихами Р. Фейта, ознаменованы тремя сборниками благонравного «Опыта кратких виршей для детворы» (1778—1782) Хиеронима ван Алфена (1746—1803), патетическими «Песнями об отечестве» (1783) Якоба Беллами (1757—1786). Его же анакреонтические мотивы («Песни моей юности», 1782) были подхвачены Й. Кинкером («Моя маленькая певунья», 1785; «Первенцы», 1788). Естественная эмоциональность и благородный пыл этих стихов, прежде всего у нидерландского штюрмера Беллами, полемически противостоят фейтовской деланной экзальтации и внешним атрибутам сентиментального изображения.

Такая же полемика идет на теоретическом уровне, где – как это типично для нидерландского предромантизма – требование верности «хорошему вкусу», «чувству меры» сочетается с горячими призывами к творческой свободе, высокому назначению поэта и т. д. («Поэтические наблюдения» Алфена, 1782, и др.).

Предромантики, почти все из «патриотов», ратовали за национальную самобытность литературы, но сами испытали прямое воздействие немецкого Просвещения (вообще немецкое культурное влияние до 70-х годов шло в Нидерланды через Францию, затем – непосредственно; необходимость в переводах отпала лишь к началу XIX в.). Требования новой, романтической эпохи в литературе они нередко подводили под старые, классицистские понятия, и по форме и по существу оставаясь на перепутье времен.

На скрещении просветительских и предромантических идей сложилась оригинальная эстетическая концепция Франса Хемстерхейса (1721—1790), получившая общеевропейский резонанс. Сын известного филолога Тиберия Хемстерхейса, он получил блестящее классическое образование, дополнив его изучением современной философии. Существенной предпосылкой и составной частью его системы воззрений стала «философия чувства», возникшая как реакция на рационализм – его «одностороннюю и преувеличенную рассудочность, неспособность удовлетворить запросы чувства, непонимание диалектики» (В. Ф. Асмус). Учение Хемстерхейса об универсальном «моральном органе» общественного индивида прямо связано с развитием «чувства личности», показательным для растущего нравственного самосознания третьего сословия, для всей просветительской идеологии. В этом контексте понятен живой интерес Дидро,

Лессинга, Канта к Хемстерхейсу. Его лично знали и высоко ставили Гете, Гердер, Форстер, Мендельсон, В. Гумбольдт, Гаман, Якоби.

«Поэтическая философия» Хемстерхейса (как называли ее современники), принципиально лишенная строгой системности – как у Сократа и Платона, которых он считал своими наставниками, – во всех ее составляющих разделах (онтология и гносеология, этика и эстетика) объединяется одной, гуманистической идеей полноты человеческой жизни в ее связях с миром. «Греческая натура под северным небом» (А. Шлегель), Хемстерхейс пытался возвести утопический идеальный мир целостного совместного человеческого бытия посреди реального мира меркантильности и утилитаризма, в условиях внутреннего и внешнего отчуждения личности, предвосхищая своей концепцией романтическую концепцию двоемирия. Он резко отвергает Буало, Расина, Корнеля, Мольера (противопоставляя им Гомера, Феокрита, Платона), отвергает каноны симметрии и нормативность – словом, все то, что, по его мнению, могло как-то сковывать «врожденную» творческую способность души. Искусство, по Хемстерхейсу, есть ступень восхождения человека к высшему благу и совершенству, долг человека и художника – очищать душу от шлаков, возвышать ее к «божественному», «моральному органу» (т. е. к бесконечной власти духовного над природой). В этом аспекте мысль Хемстерхейса предвосхищает «Наукоучение» Фихте, вместе с которым он «заложил философское основание романтизма» (П. Клукхон). Предвосхищает Хемстерхейс и романтическое отношение к искусству как к иррациональному источнику истины, и высокую миссию поэзии, и концепцию романтического героя, «энтузиаста», прототипом которого был его нравственный самосозидающий индивидуум. Неудивительно, что в письмах и высказываниях А. и Ф. Шлегелей, Новалиса, Тика, Гельдерлина, Шлейермахера, Жан-Поля высказано глубокое уважение и восхищение Хемстерхейсом, а также признание его бесспорного влияния и приоритета во многих вопросах романтической эстетики.

Идущие от просветительской идеологии активность мысли и чувства, оптимизм действия больше не находят себе приложения вовне, обращая свою энергию внутрь личности. Хемстерхейс уже не просветитель, но еще не совсем романтик. В противоречивом скрещении двух тенденций состоит его значение, своеобразие и привлекательность. Его фигура поднялась на путях того широкого взаимодействия идей, которое стимулировалось потребностью осмысления грандиозных перемен в духовном мире Европы накануне и в период Французской революции. Не случайно и то, что Хемстерхейс писал свои сочинения по-французски. Вместе с тем «Письмо о страстях» (1766—1770), «Письмо о скульптуре» (1765), «Письмо о человеке и его отношениях» (1772), «Симон, или О способностях души» (1779), «Алексис, или О золотом веке» (1780) – все «Письма» и диалоги этого «батавского Платона» (Г. Форстер) можно без колебаний отнести и по духу и по форме к лучшим образцам нидерландской прозы эпохи Просвещения, как принадлежат нидерландской прозе эпохи Возрождения латинские сочинения Эразма.

Просветительская проза на нидерландском языке не получила большого развития. Помимо упомянутых романов Фейта, написанных под преобладающим воздействием Руссо и раннего Гете, а также литературно-теоретических опытов, стилистически нередко примыкавших к собственно художественной литературе, она еще представлена несколькими образцами жанра социальной утопии («Рапсодии, или Жизнь Альтамонта» Виллема Перпонше, 1775) и, самое важное, социального реалистического романа – «Сара Бюргерхарт» Элизабет Вольф-Беккер и Агаты Декен (1782). В этом произведении органически усвоенный опыт англичан (Филдинг, Смоллет, Ричардсон, Стерн), соединясь с дидактической и жизнеописательной традицией Ю. ван Эффена, породил живую, почти свободную от привычных литературных условностей национально-характерную картину третьесословной морали, психологии, быта. Последующие романы тех же авторов («Виллем Левенд», 1784—1785, и др.), их стихотворные сочинения страдают излишней назидательностью, благочестием, сентиментальностью.

На скрещении беллетристики и публицистики располагаются многочисленные сочинения в духе «робинзонады», романа-путешествия, авторы которых пропагандируют передовые философские идеи, высказывают прогрессивные политические мысли, т. е. по сути дела вуалируют художественной фикцией диатрибу и памфлет. О литературной ценности можно говорить, пожалуй, лишь в отношении единственного невымышленного образца жанра путешествия – «Заметок, учиненных в странствиях по Турции, Анатолии, Крыму и России в годы 1784—1789» (1795) судового врача Питера ван Вунсела. К эффеновской позиции «непредвзятого разума» здесь добавляется реализм утраченных иллюзий и острая критичность восприятия, которые позволяют Вунселу не только метко и наблюдательно характеризовать увиденное, но и нелицеприятно отзываться о политической борьбе в собственной стране (в том числе и о «патриотах»), в особенности же о невежестве и обскурантизме, насаждаемых, по его мнению, религией и церковью. Типичный просветитель, Вунсел смог занять место в ряду основоположников современной нидерландской прозы.

В конце XVIII и на рубеже XVIII —XIX вв. происходит также становление творчества В. Билдердейка, А. Старинга, Х. Толленса и ряда других писателей, которое следует рассматривать уже в контексте литературы романтизма, хотя в начале XIX в. не нашло полнокровного воплощения.