Текст книги "История всемирной литературы Т.5"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 105 страниц)

Образованные греческие круги разбиваются на два лагеря, каждый из которых вскоре приобретает отчетливую идеологическую тенденцию. Сторонники демократических преобразований, в том числе Ригас, опираются на живой народный язык, «димотику». Главой этого направления был уже упомянутый Димитриос Катардзис (1725—1807) из Константинополя. В Молдо-Валахии он ведал финансами, имел большое влияние в официальных кругах, но главным делом его жизни было просветительство. Он провозгласил и яростно отстаивал право народного разговорного языка стать основой языка литературного. Кроме этого воззвания, он оставил трактат «Познай самого себя» (речь идет о национальном самосознании), «Руководство к написанию стихотворений на новогреческом языке», «Грамматику древнегреческого языка» (написанную на новогреческом) и «Грамматику новогреческого языка». К сожалению, большая часть его произведений оставалась неизданной, и его идеи только косвенно могли влиять на споры вокруг языкового вопроса в Греции. К концу жизни он отошел от активной общественной деятельности и умер преуспевающим царедворцем, сторонником просвещенного абсолютизма.

Видным участником споров был также Атанасиос Псалидас (1767—1820) из купеческой семьи г. Янины. Некоторое время он жил в России, возлагая большие надежды на помощь России в деле освобождения Греции и посвятив свою первую книгу Екатерине II. Возвратившись на родину, он преподавал в Янине и более или менее последовательно пропагандировал народный язык.

Консервативные же фанариоты, в первую очередь П. Кодрикас, и патриархия требовали возвращения к древнегреческому языку. Формировалась и третья группировка, во главе которой встал один из влиятельных представителей греческого Просвещения – Адамантиос Кораис (1748—1833).

Кораис родился в купеческой семье в г. Смирне, получил образование во Франции. В 1798 г. он опубликовал «Братское увещание» в защиту памяти и идей Ригаса, а в 1800 г. – свое единственное стихотворение «Военную песню» – пламенный призыв к восстанию (в надежде на поддержку Наполеона):

Мы не врозь – французы, греки,

род единый – франкогреки.

Не страшны нам смерть и раны,

пусть боятся нас тираны.

Нестерпимы рабства годы, —

в бой же, братья, за свободу!

В следующем году вышел его «Призыв к битве» в прозе, проникнутый теми же идеями. В Париже Кораис выступил с лекцией о положении Греции. Когда же его надежды на освобождение при помощи Наполеона рухнули, Кораис замкнулся в филологической деятельности, главным делом его жизни стало научное, комментированное издание древнегреческих авторов – «Греческая библиотека», которая завоевала прочный авторитет в образованном мире и до сих пор не потеряла своего значения. В издании этой серии ему помогали образованные греческие купцы, особенно жившие в Москве братья Зосимады.

В языковом споре Кораис предложил «средний путь», взяв за основу народный разговорный язык с его синтаксисом и морфологией. При выборе же лексики он считал необходимым «очищать» ее от варваризмов, в первую очередь – тюркизмов. Вообще при наличии двух разновременных синонимов Кораис отдавал предпочтение новейшему. Друзьям в Греции он поручил собрать диалектологические материалы для составления полного Словаря новогреческого языка. Из-за неопределенности терминов «варваризмы» и «очищенный язык» у Кораиса принципы отбора лексического материала привели после смерти ученого к злоупотреблению его именем при создании искусственного архаизованного стиля XIX в. – кафаревусы.

На Ионических островах, которые никогда не принадлежали Оттоманской империи, языковой вопрос не стоял так остро. До наполеоновских войн острова были колонией Венеции, а в 1815—1864 гг. – Великобритании, которая затем «уступила» их Греции. Народный язык там развивался в относительно свободной обстановке. Даже церковь, следуя примеру западных миссионеров, не отгораживалась от народного языка. Еще в XVI в. на Керкире была создана первая грамматика новогреческого языка. Остров дал Греции в XVIII в. много деятелей Просвещения, среди которых – Евгений Вулгарис и Никифор Теотокис. Процветало на Керкире и книгоиздательство. Здесь в 1798 г. были напечатаны гимны Ригаса. И поэзия на Ионических островах развивалась свободнее.

Идейным вождем прогрессивных сил тут был поэт-революционер А. Мартелаос (1755—1819). Он выражал антиаристократические настроения народной партии – пополаров – и радостно приветствовал в стихах приход на Керкиру наполеоновских войск. Повод к этому дал командующий десантным корпусом, заявив, что его миссия – освободить и возродить православную Грецию. Самое значительное произведение Мартелаоса – «Военный гимн» является, в сущности, одним из греческих вариантов «Марсельезы». Поэта-революционера любили пополары и ненавидели аристократы. Поэтому, едва французская армия покинула Ионические острова, ему пришлось эмигрировать в Италию. Поэзия Мартелаоса оказала несомненное влияние на творческое формирование национального поэта Греции Д. Соломоса.

Литературное движение XVIII в. в Греции, составляя часть движения общекультурного, носило во многом как бы подготовительный характер. Это значит, что литературный язык находился еще в процессе становления, а литература только начинала опробовать новые для нее направления, жанры, стили, распространенные в Западной Европе. Особую «литературообразующую» роль в культурном процессе, как вообще в литературах Юго-Восточной Европы, здесь играл фольклор, питаемый непрекращающейся народной борьбой за освобождение от оттоманского ига. Эта борьба вплоть до обретения независимости составляла основное содержание внутренней жизни страны.

Обращаясь к греческой литературе, только условно можно говорить о таких направлениях, ведущих в западных литературах, как сентиментализм, классицизм с разными его оттенками, просветительский реализм и т. п. Литературные направления как таковые, с их борьбой и контаминациями, возникают в Греции в XIX в. А пока, попадая с Запада через учено-филологическую среду в Грецию, классицистические и прочие явления накладывались на традиционные еще с византийских времен различные стихии – народно-поэтическую и учено-книжную. Из западных образцов отбирались элементы, жанрово близкие народной словесности, идейно способствующие национальному освобождению. Так, Ригас, переводя рассказы Ретифа де ла Бретона, то и дело переходит на стихотворную форму. Ему трудно, непривычно говорить о чувствах языком прозы, ибо для Греции это тема народных песен, вообще поэзии. А воспитание свободы чувства для него – первый шаг на пути к социальной свободе. Ученая среда гордилась героическими идеалами античности, но даже в гражданственно-патриотической лирике античные мотивы и герои занимали скромное место, потому что для Греции XVIII в. более значительные явления истории – эпизоды клефтской борьбы и революционные события во Франции.

Видное место заняли стихотворные диалоги с их социально-обличительной тенденцией, стихийно-материалистической философией, с их наивным реализмом. Драматургия, еще недавно процветавшая на Крите, в XVIII в. представлена в Греции робкими переводами. Только на Ионических островах, в частности на о-ве Закинф, продолжались традиции критской комедии. Так, в 1745 г. появилась только недавно обнаруженная пьеса Савойя Сумерли «Мнимые врачи», а в 1790 г. – популярная комедия Димитриоса Гузелиса «Хасис», сохранившаяся во множестве рукописей и, наконец, опубликованная в 1860 г. Художественно-повествовательное искусство только складывается в ученых сочинениях, эпистолографии, назиданиях, переводах. Отличительной чертой греческой книжной литературы являлась локализация ее носителей в диаспоре, в зарубежных греческих торговых колониях, которые и стали реальным оплотом просветительства. Все это еще раз доказывает, насколько тяжелыми были условия для культурного развития в Греции.

Предпосылкой развития культуры была задача освобождения от чужеземного ига. Языковой вопрос, как и в других странах Юго-Восточной Европы, непосредственно был связан с этой задачей. Сторонники народного языка и сторонники насаждения древнегреческого к концу века по необходимости сосредоточились в двух враждебных политических лагерях: революционно-демократическом и реакционно-консервативном. Прогрессивная интеллигенция Греции понимала, что древнегреческий язык – это не только оружие реакционеров, но и носитель античной культуры, которую они не могли не почитать. Однако античная культура тогда еще не могла составной частью войти в культуру новогреческую (это осуществилось позднее, только в XX в.). Пока она только присутствовала в книжной литературе, как отдаленный фон, способствуя развитию чувства гордости за прошлое и вере в грядущее возрождение греческой нации. Импульс же и материал для литературных произведений давало большей частью новогреческое народное творчество. А основой национального литературного языка становился язык народных песен.

Однако греческая литература не была замкнута в узконациональных традициях. Находясь на перекрестке Востока и Запада, Греция была открыта всем литературным веяниям. Для греческих просветителей были вполне естественными идеи международной солидарности народов и литератур. Недаром герой греческого народа Ригас планировал создание демократической федерации балканских народов с турками включительно. Совершенно органично француз Момарс стал греческим поэтом. Песни Ригаса вошли в общебалканскую поэзию; грек Капнист – в русскую литературу, а К. Стамати, К. Конаки и Г. Асаки – в молдавскую. Запад открыл для себя греческую литературу XVIII в. значительно позднее, главным образом в связи с восстанием 1821 г. И в России М. Л. Михайлов осуществил поэтический первод гимна Ригаса только в середине XIX в.

XVIII век дал греческой литературе высокие идеи, героические темы, прекрасные образцы поэтического языка.

*Глава десятая*

АЛБАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

XVIII век в албанской литературе отмечен расцветом поэзии так называемых бейтеджи, возникшей на базе местного фольклора под влиянием ближневосточной литературы. Название бейтеджи (букв. сочинители бейтов) образовано от ближневосточного поэтического термина бейт (двустишие). Поэзия бейтеджи чутко реагировала на социальную действительность и отражала жизнь албанцев в условиях турецкого владычества. Стихи бейтеджи или записывались арабским алфавитом, или, что чаще, распространялись устно.

Не учитывая особенностей албанского устного народного творчества, трудно понять характер поэзии XVIII в., связанной с традициями ближневосточных литератур. Особый интерес в этом смысле представляет популярный в Албании жанр короткой песни, содержащей непосредственный отклик на какое-то событие, лаконичное описание ситуации, хвалебную или, наоборот, отрицательную, часто ироническую оценку того или иного лица, его действий и т. д. Специфически городской разновидностью подобного фольклора с давних пор и были так называемые бейты, широко распространенные в исламизированной среде, составлявшей большинство населения албанских городов в период турецкого владычества. Бейтами стали называться импровизированные четверостишия, чаще всего сатирического содержания. Афористичность и лаконизм – общие характерные признаки албанского фольклора – стали определяющими и для этого жанра. Заметной особенностью языка албанских бейтов является присутствие в них довольно значительного процента турецкой и арабской лексики, что отражало реальную языковую ситуацию старой Албании.

В качестве обычного для бейтов стихотворного размера утвердился популярный в албанской народной поэзии трохеический восьмисложник и четко выраженная форма четверостишия.

Бейтеджи играли заметную роль в культурной жизни городского общества старой Албании. Они состязались в остроумии и искусстве импровизации как во время народных празднеств в среде цеховых ремесленников и мелких торговцев, так и на пирах военно-феодальной знати, куда их охотно приглашали. Поэтическое творчество бейтеджи может служить примером пограничного состояния между авторской и анонимной устной народной поэзией. Имена многих бейтеджи были забыты, лишь наиболее выдающиеся народные поэты XVIII—XIX вв. остались в памяти поколений.

Воссоздавая культурно-бытовую атмосферу албанского города XVIII в., можно предположить, что образная система народных поэтов была первичной основой, на которую наслаивалась поэзия более высокого уровня, создававшаяся под влиянием восточной (в основном персидской) поэтики.

Среди исламизованной части населения старой Албании, особенно в городах, было немало людей, получавших мусульманское образование в многочисленных медресе в самой стране и за ее пределами и тем самым в той или иной мере приобщавшихся к культурной жизни мусульманского Востока. Эти образованные слои албанского общества состояли в основном из многочисленного духовенства, а также из представителей военно-феодальной знати, купечества и верхушечной части цехового ремесленничества.

Уже в первые века турецкого завоевания стали известны как авторы турецких диванов албанцы Месихи Приштина (XV в.), Яхья-бей Дукаджини и Ахмет-бей Дукаджини (XVI в.). В XVII—XVIII вв. дальнейшее распространение ислама усилило влияние ближневосточной культуры в Албании, особенно в городах, роль которых как экономических и культурных центров в этот период заметно возросла. В качестве очага мусульманской культуры особенное значение приобрел Берат. По свидетельству известного турецкого путешественника Эвлиа Челеби, посетившего Албанию в 1670 г., в этом городе было пять медресе, много красивых мечетей и текке (обители дервишей); в кофейнях на берегу реки собирались и беседовали поэты, ученые. Архитектура Берата и теперь еще сохраняет следы жизни богатого и культурного города, утратившего в XIX в. свое значение административного и торгового центра. В пору своего расцвета в XVII—XVIII вв. Берат был богатым городом, средоточием многочисленных беев, богатого купечества, цеховых ремесленных организаций (эснафы). Вокруг мечетей, медресе и текке концентрировалось мусульманское духовенство – как ортодоксально-суннитское, так и члены шиитских сект. Быт христианской части населения, сохранявшей культурную обособленность, с внешней стороны также в значительной степени подчинялся восточному укладу, надолго определившему характер городской жизни в странах Балканского полуострова. Помимо Берата, значение очагов ближневосточных культурных влияний приобретали и другие города, прежде всего Шкодра, ставшая в XVIII в. политическим центром северной Албании, Эльбасан, позднее Тирана.

Естественным следствием расширения социальной среды ценителей восточной поэзии, притом в условиях большой популярности и действенности собственного фольклора, явилось развитие и на родном албанском языке специфических для мусульманского Востока поэтических жанров.

Нет сведений о том, кто из поэтов-мусульман стал первым сочинять стихи на албанском языке. Наиболее ранним из дошедших до нас произведений является датируемая 1724 г. «Молитва о кофе», автором которой обозначен некий Мучи Заде. Стихотворение состоит из 17 четверостиший, каждое из которых заканчивается рефреном: «Боже, не оставь меня без кофе!» Характер этих бейтов, интересных в историко-бытовом отношении, остается в известной мере загадочным. Автор высокопарно клянется именами членов семьи пророка Мухаммада, и в то же время весь текст находится как бы на грани пародийности.

Литературная жизнь Берата была в середине XVIII в. очень интенсивной. Помимо известных поэтов – Незима Фракулы и Сулеймана Наиби, стихи сочиняли многие, в том числе и сам правитель Берата – Исмаил-паша. Сохранились сведения об острой дискуссии по вопросам поэтического творчества, разгоревшейся между Незимом Фракулой и его литературными противниками – главным муфтием города муллой Али и евреем-торговцем Соломоном. Поэзия, связанная с ближневосточной традицией, культивировалась и в других городах Албании.

Наиболее значительными поэтами этого направления в XVIII в. были Незим Фракула, Сулейман Наиби и Хасан Зюко Камбери. Хотя произведения их не дошли до нас в полном объеме, а сохранившиеся тексты опубликованы лишь частично, эти поэты уже заняли свое место в истории албанской литературы.

Незим Фракула (ок. 1680/1685—1760) – выходец из военно-феодальной среды – в юности получил хорошее мусульманское образование, много странствовал, не находя себе устойчивого положения в жизни; основным местом его жительства был Берат, в литературной жизни которого он играл большую роль. Жизнь его закончилась трагически: он погиб от пыток в стамбульской тюрьме. Поэтическое наследие Незима составляют два турецких дивана, один албанский и много отдельных стихотворений на обоих языках. Ожесточенно полемизируя с литературными противниками, он высоко оценивал художественное и литературно-языковое значение собственной поэзии, подчеркивая свое новаторство в создании жанра дивана на албанском языке. Он объявлял себя первым подлинным поэтом Албании, пренебрежительно отзываясь о стихах, сочинявшихся на албанском языке до него.

Поэзия Незима, то сатирически острая, то глубоко лиричная, в стилистическом отношении представляла собой контаминацию двух традиций – ближневосточной поэтики и народно-албанской песенной традиции. Значительное место в его поэтическом репертуаре занимала любовная лирика, в содержании которой проявилась определенная связь с жанром газели. Наиболее интересными и оригинальными представляются лирические стихи, посвященные трудным и печальным ситуациям, в которых оказывался мятежный, душевно ранимый, гневный в своих обличениях поэт. Содержание их – иронические беседы с незадачливой судьбой, собственным сердцем, «плачущим кровью», обличение подлости и невежества, мечты о подлинной дружбе, правдивые, порой сатирические зарисовки быта. Поэт находил яркие и лаконичные формы выражения, своей афористичностью напоминающие албанский фольклор. Однако, несмотря на стилистическую связь с устным творчеством народных поэтов-бейтеджи, стихотворения Незима, без сомнения, более литературны и обнаруживают знание автором классической восточной поэтики. Стихотворные размеры, применявшиеся Незимом, в основном соответствуют размерам албанской народной поэзии. Чаще всего он пользовался восьмисложником, иногда искусно чередуя его внутри строфы с шестисложником или четырехсложником (например, в изящных стихотворениях, посвященных весеннему расцвету природы). Поэтическая лексика Незима была особенно сильно (даже по сравнению с другими поэтами его времени) пронизана арабскими, персидскими и турецкими элементами, что показывает определенную установку автора на литературность его творчества.

Сулейман Наиби (конец XVII в. – 1772), как и его современник Незим, большую часть жизни провел в Берате. Он был также автором поэтического сборника – дивана, к сожалению не сохранившегося. Несколько дошедших до нашего времени стихотворений говорят о большом лирическом таланте их автора, впервые в албанской поэзии, как отмечается албанскими филологами, посвятившего свое творчество воспеванию женской красоты. Стихи Сулеймана были очень популярны; некоторые из них стали народными песнями, как, например, стихотворение о «нарядной Махмудэ».

Красиво стихотворение, посвященное наорузу (невруз) – первому дню весны, который олицетворяется поэтом в виде прекрасной пери, сошедшей в его сад с горних высот. Поэт описывает земную прелесть этого небесного видения, говорит о своей страсти и вдруг, упрекая себя в безумии, вспоминает в последней строфе о том, что наоруз – это день рождения имама Али (зятя Мухаммада, почитаемого шиитами). Гимн женской красоте заканчивается словами: «явился Али». Таким образом, воспевание женской красоты оказывается, как у средневековых персидских лириков, формой религиозно-мистического откровения.

Это дает основание полагать, что лирика Сулеймана связана с символикой суфизма, что в свою очередь, говорит о более тесной, чем у других албанских поэтов того времени, связи с традициями персидской поэзии. Однако при наличии этой глубокой сущностной связи во внешних формах лирических произведений поэт оригинален: албанская лексика его богата и почти свободна от книжных ориентализмов.

Хасан Зюко Камбери, наиболее видный из албанских поэтов ориентального направления, родился в южноалбанской деревне Старья около 1740 г. и умер там же в самом начале XIX в. По-видимому, он принадлежал к социальному слою мелких сипахи (тимариотов), традиционно служивших в турецкой армии. С прекращением завоевательных походов Османской империи тимариоты теряли постоянный источник своих доходов и разорялись. Поэт много скитался по свету, принимал участие в военном походе 1788 г. (против Австрийской империи), который не принес ему ни чинов, ни богатства; в старости он стал дервишем.

Неясно, где и в какой среде протекала литературная жизнь Хасана, в поэтическом творчестве которого широко отражена картина социальной действительности южной Албании второй половины XVIII в. Составленный им самим сборник стихов не сохранился. К стоящему времени собраны и находятся в архивах Тираны восемь больших стихотворений (собственно поэм) светского содержания, из которых опубликованы лишь фрагменты, и несколько произведений на темы ислама.

В поэзии Хасана могут быть выделены четыре основные тематические линии: социально-критическая; поэт и общество (тема личной судьбы); любовно-лирическая; религиозная. В существующих публикациях отражены лишь первые две, представляющие наибольший интерес. Эти темы развернуты в нескольких поэмах, состоящих из четверостиший, твердо спаянных рифмой (типа абаб и особенно аааб, при котором последние строки являюся рефреном, проходящим через все произведение).

В первых частях поэм «Вдовы» и «Брачная ночь» даны яркие зарисовки жизни албанской деревни, проникнутые сочувствием к трудной и бесправной доле женщины. Но с особенной остротой тема социальной критики звучит в поэме «Деньги». Поэт бичует корыстолюбие и продажность всей правящей верхушки турецкого общества, заканчивая каждую строфу рефреном: «Он знает цену деньгам». От строфы к строфе проходит вся правящая иерархия: султан, везирь, паши, беи, судьи – все они не упускают наживы. Хасан не щадит и служителей ислама, выстраивая их в общей шеренге корыстолюбцев и взяточников, начиная с самого шейх уль-ислама (духовный глава мусульман в Турецкой империи).

Не ограничиваясь обличением тех, в чьих руках находится власть над простым народом, поэт говорит далее о развращающем влиянии денег на саму сущность поведения человека, живущего в обществе, где все продается. «Нет человеческого существа, которое не стремилось бы к деньгам... И даже дитя в колыбели протягивает ручонку и говорит „дай“... И даже бессловесная галка, урони только монету на землю, подхватит ее и отнесет в гнездо... Деньги бодрят тебе дух, дают жену, прославляют твое имя... За деньги ты проливаешь кровь, без денег ты кажешься дураком...» И заключающий гневный возглас: «О вы, грязные деньги! Вы развращаете людей, превращая их в бродячих псов! Знаю цену деньгам!»

Гнев Хасана – это гнев человека, оказавшегося в разладе с обществом. Он увидел и осудил уродливость, жестокость порядков Османской империи, мучительно переживавшей распад старой феодальной системы на рубежах перехода к Новому времени. В сатирической поэме «Мучная похлебка» поэт обрисовал обнищание деревни, где восемь месяцев в году варят лишь мучную похлебку: «Слава тому, кто выдумал мучную похлебку! Она поддерживает жизнь бедняку, без нее плачет голодная детвора – да утешит их аллах».

Пафос обличения у поэта сливается с жалобами на личные невзгоды, на свою собственную печальную судьбу. И в этих жалобах, полных иронического самоанализа, прорастает новая для албанской поэзии личная тема героя-неудачника, окрашенная в сатирические тона.

Тема судьбы занимает центральное место в поэзии Хасана, она находит интересное решение, реализуемое в диалогах автора с Фелеком (от арабского фалак – судьба, рок, небо), таинственным началом, определяющим судьбы людей свыше, и Бахтом (от перс. бакхт – доля, благоприятная судьба) – материализацией некоего «второго я», двойника авторского начала с непредсказуемым поведением, приносящим основному «я» удачи или неудачи.

С Фелеком, т. е. с Провидением, Хасан ведет долгий и мучительный разговор в поэме «Царский поход». Поэт осыпает упреками Фелека («Что я тебе сделал, о Фелек?»), который отправил его в несчастный поход, принесший разорение и позор. Обвиняя Провидение, он одновременно раскрывает и зависимость своих личных неудач от тяготеющих над его судьбой, как и над судьбами других людей, факторов социального порядка.

Диалог с Бахтом строится принципиально иначе. «Начал Хасан ссориться, браниться со своей долей: где же ты прячешься? Почему бездействуешь, о мой Бахт?» – таков зачин поэмы «Моя судьба». Поэт иронически перечисляет возможные ситуации, которые могли бы объяснить бездействие Бахта, обязанного своими стараниями обеспечивать его, Хасана, благополучие. Не в тюрьме ли Бахт, спрашивает поэт, не болен ли? А может быть, он просто лентяй, поэт или пьяница, который шляется от двери к двери, валяется, и некому его поднять? Лени и бездействию своего Бахта Хасан противопоставляет усердие людей, которые трудятся, получают откупа, аренды, богатеют.

В упреках Хасана явно ощущается мотив иронического самоанализа, а тема личной судьбы в его поэзии приближается к понятию лирического героя, что в творчестве поэта, вышедшего из среды народных сатириков-бейтеджи, принципиально ново и важно. Хасан, мысливший в категориях и терминах ислама, своей иронией и открытым негодованием, в сущности, бросал вызов мусульманскому догмату покорности судьбе и воле Аллаха. Обличая пороки окружавшей его социальной среды, поэт определял в ней свое индивидуальное место. По силе и яркости таланта Хасан Зюко Камбери стоит в первом ряду албанских поэтов как старого, так и Нового времени.

На протяжении всего XIX в. творчество выдающихся поэтов предшествующего столетия сохраняло свою популярность в народе, частично сливаясь с фольклором. Однако создание новой албанской литературы с ее новой тематикой национального характера и расширившееся с конца XIX в. распространение ее в печатных изданиях положили естественный предел бытованию старых поэтических традиций, чему немало способствовали также сознательные установки деятелей албанского Рилиндье (возрождение).

Борьба с ориентализмом, объявленная идеологами движения Рилиндье, и разрыв со старыми поэтическими традициями явились одной из причин пренебрежения и забвения, которым на долгие годы оказалось предано творческое наследие поэтов XVIII в. Это привело к утрате текстов, еще сохранявшихся на протяжении прошлого и начала нынешнего веков. Лишь в 50-е годы XX в. потери были частично восполнены благодаря усилиям албанского филолога-ориенталиста Османа Мюдерризи, которому удалось обнаружить и спасти некоторое количество рукописей и тем самым заново открыть забытое творчество поэтов старой Албании.

Христианское население Албании (католики на севере, православные в южной и центральной частях страны) не имели в XVIII в. условий для развития письменности на родном языке и тем самым для создания художественной литературы в собственном смысле слова. Бытовала лишь устная поэзия.

Литературная деятельность североалбанского католического духовенства, пережившая пору своего расцвета в XVII в., в XVIII в. надолго прервалась, если не считать издания в 1743 г. перевода катехизиса.

Для общего процесса культурного развития южной части страны определенное значение имело открытие начальных школ с обучением на греческом языке, которые посещались детьми православных албанцев и аромунов. Особую роль сыграло основание в городе Воскопоя (Мосхополис) весьма авторитетного среднего учебного заведения, получившего в 1744 г. почетное название «Новой Академии». Воскопоя с ее смешанным аромуно-албанским населением приобрела в XVIII в. значение важного экономического и культурного центра, в котором процветали торговля и ремесленное производство, строились и украшались фресками многочисленные церкви. Преподаватели «Новой Академии» были тесно связаны с культурной жизнью греческой Янины, являвшейся в XVIII в. основным центром распространения некоторых идей западноевропейского Просвещения на Балканах. В Воскопое существовала даже типография, издавшая ряд книг на греческом языке. В процессе обучения греческому языку использовались в качестве вспомогательных также родные языки учащихся – албанский и аромунский. Возникший интерес к этим языкам послужил стимулом к созданию трехъязычного (греко-аромуно-албанского) словаря руководителем «Академии» Теодором Каваллиоти. Этот словарь был опубликован в Венеции в 1770 г., а в 1774 г. полностью воспроизведен в труде Иоганна Тунмана «Исследования по истории восточноевропейских народов».

В конце XVIII в. Воскопоя была разорена и перестала существовать как экономический и культурный центр. Однако повышение культурного уровня содействовало росту национального самосознания в среде православных албанцев. Это сказалось во второй половине столетия в появлении первых опытов перевода христианских текстов с греческого языка на албанский, а также в попытках создания оригинальных «собственно албанских» алфавитов, непохожих ни на греческий, ни на арабский, ни на латинский (обычно с использованием в измененном виде элементов славянской глаголицы). Сохранившиеся рукописные тексты имеют в основном историко-культурное и лингвистическое значение.

Итало-албанская литература. В культурной жизни албанских поселений Италии в XVIII в. заметно обозначились предпосылки последующего (в XIX в.) расцвета оригинального творчества. Переселение албанцев, бежавших от турецкого завоевания с территорий Албании и Греции, совершалось рядом последовательных волн в основном на протяжении XV—XVI вв., частично позднее.

Численность жителей албанских деревень в областях южной Италии – от Абруццких гор до Сицилии включительно – в разное время составляла свыше 200 000. Долгое время они сохраняли свою этническую и культурную обособленность. Лишь в XIX в. они полностью включились в культурную и политическую жизнь Италии, в связи с чем заметно усилился процесс языковой ассимиляции.

В XVIII в. условия литературного развития у итальянских арберешей (древнее этническое самоназвание, сохраняемое албанцами Италии и Греции) определялись тремя факторами: наличием значительного и влиятельного интеллектуального слоя (духовенство, учителя, юристы, врачи и др.), культивировавшего этнические культурные традиции; значительным влиянием православной церкви, которая при формальном подчинении Ватикану соблюдала свою обрядность, что способствовало сохранению этнической самобытности арберешей; неуклонным усилением итальянских влияний во всех сферах жизни, включая и религию.