Текст книги "История всемирной литературы Т.5"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 105 страниц)

КРЫЛОВ. КОМЕДИЯ КОНЦА ВЕКА

В первую половину своей литературной деятельности Иван Андреевич Крылов (1769—1844) – впоследствии крупнейший русский баснописец – был завершителем традиций русской сатирической литературы и журналистики XVIII в.

Сатирический журнал молодого Крылова «Почта духов» (1789) был облечен в форму переписки «арабского философа Маликульмулька» с «водяными, воздушными и подземными духами». По глубине философской мысли, дерзости и запальчивости обличения, бескомпромиссной и понятной читателю (несмотря на иносказательную, эзоповскую форму) критике деспотизма Екатерины II, взяточничества, казнокрадства, лицемерия верхов, а также по разнообразию выразительных типов дворянского и бюрократически-чиновничьего общества «Почта духов» – одна из вершин русской сатирической прозы XVIII в. Последователь западноевропейской просветительной мысли, органически объединивший в журнале свое и переводное, молодой Крылов настроен антидворянски. Размышляя об идеале гражданина, приносящего пользу обществу «во всех местах и во всяком случае», где он может ее принести, издатель «Почты духов» полагал, что «учиниться истинно честными людьми» часто гораздо легче могут «мещанин добродетельный и честный крестьянин, преисполненный добросердечием», чем дворянин, умножающий «число бесплодных ветвей своего родословного дерева».

После вынужденного прекращения в августе 1789 г. «Почты духов» Крылов снова вернулся к журнальной деятельности в 1792 г.: совместно с драматургами А. И. Клушиным и П. А. Плавильщиковым и актером И. А. Дмитревским он основал типографию, где начал издавать ежемесячный журнал «Зритель».

Здесь были помещены остросатирические «восточная повесть» Крылова «Каиб» и его гротескно-пародийная «Похвальная речь в память моему дедушке, говоренная его другом в присутствии его приятелей за чашею пунша». В «Каибе» Крылов по примеру Монтескье и Вольтера обратился к форме восточной повести для воссоздания прозрачной сатирической картины русских самодержавных порядков. Полная иронии и сарказма, «Похвальная речь» дополнила богатую портретную галерею, созданную русскими сатириками XVIII в. от Кантемира до Сумарокова, Новикова и Фонвизина, еще одним ярким образом тупого и жестокого помещика-крепостника.

«Зритель» уделял пристальное внимание национальной драматургии и театру. Программный характер носят две опубликованные в нем втатьи драматурга Петра Алексеевича Пласильщикова (1760—1812), купца по происхождению, выступавшего за изображение в искусстве жизни мещанства. Плавильщиков ратует в них за расширение национального репертуара, воспроизведение живых русских нравов и характеров. В трагедиях Плавильщикова сочетаются принципы трагедии и чувствительной драмы, а его комедии воспроизводят ряд колоритных черт купеческого и крестьянского быта («Бобыль», 1790; «Сиделец», 1803), предваряя порой комедии А. Н. Островского.

Выдающимся драматургом был и сам Крылов – автор комической оперы «Кофейница» (1782), нравоописательных комедий «Бешеная семья» (1786), «Сочинитель в прихожей» (1786), «Проказники» (1788) и ряда других – вплоть до направленной против Павла I «шутотрагедии» «Подщипа» (1799—1800) и написанных уже в XIX в. и сделавших его одним из видных предшественников Грибоедова сатирических комедий «Модная лавка» и «Урок дочкам» (обе – 1807).

Вообще 80—90-е годы XVIII в. – время интенсивного развития русской драматургии и театра, в которых все более явно развертывается в различных формах то борьба, то сложное взаимопроникновение традиций классицизма, просветительского рационализма и сентиментальной чувствительности. Жанры высокой стихотворной трагедии и комедии сосуществуют и конкурируют на сцене с прозаической бытовой комедией и драмой – переводными и оригинальными.

Из стихотворных комедий этих десятилетий, продолжавших традиции классицизма, наиболее значительны «Хвастун» (1784 или 1785) и «Чудаки» (1790) Я. Б. Княжнина, переводчика комедий Гольдони, и написанная не позднее 1794 г., но напечатанная и поставленная в 1798 г. «Ябеда» В. В. Капниста (1757 или 1758—1823). Особенно остра по общественно-политическому звучанию «Ябеда», где с необычайной наглядностью обнаружены скрытые пружины тогдашнего судопроизводства. Длительная тяжба, которую пришлось вести самому Капнисту, помогла ему на своем опыте изучить судебные порядки самодержавно-крепостнической России. Острота их критики сделала комедию Капниста непосредственной предшественницей гоголевского «Ревизора».

СЕНТИМЕНТАЛИЗМ. КАРАМЗИН

Последнее десятилетие XVIII в. – время расцвета сентиментализма и зарождение преромантизма в России.

Проникновение в русскую литературу элементов сентиментализма начинается уже в 60—70-х годах. Особенно заметно оно в творчестве М. М. Хераскова и поэтов его круга, объединившихся в московском университетском журнале «Полезное увеселение» (1760—1762). В 70-х годах Михаил Никитич Муравьев (1757—1807), провозглашая идеал внутренней свободы человека («Того лишь, кто владеть умеет сам собою, // Зову свободным я»), признает, что в нем самом заключен источник и его бед, и его счастия. Гражданской поэзии классицизма и его «громкости» предвестники сентиментализма противополагают идеал нравственного воспитания личности, поэзию «тихого» покоя и мечтательного уединения. Богатой питательной почвой для сентиментализма явилось увлечение масонством. В русле идей сентиментализма развивается в творчестве того же Муравьева и других поэтов и прозаиков конца XVIII в. русский оссианизм, сочетающий в себе поэзию мечтательного уединения и овеянный меланхолией героико-патриотической культ противопоставленного убогому настоящему великого исторического прошлого.

Наиболее выдающимся деятелем русского сентиментализма был Николай Михайлович Карамзин (1766—1826) – теоретик этого литературного направления, практически развивший его принципы в своих произведениях.

Ранний период творчества Карамзина связан с кругом Новикова. В годы, когда Новиков арендовал университетскую типографию и возглавлял Типографическую компанию, он привлек Карамзина к сотрудничеству в качестве переводчика, поручил ему редактирование первого в России специального журнала для детей «Детское чтение» (1785—1789).

Мистические идеи масонства, с деятелями которого общался Карамзин в это время, остались ему чужды. Но он разделял интерес своих друзей из круга масонов к проблемам этическим, их стремление к внутреннему самопознанию и нравственному самоусовершенствованию. В то же время уже с молодых лет Карамзин испытал воздействие философских и эстетических идей английского, французского и немецкого Просвещения. Он верил «в изящность законов чистого разума», усвоил учение просветителей о внесословной ценности личности. Культура, просвещение навсегда стали в глазах Карамзина «палладиумом благонравия» .

«Республиканец в душе», Карамзин переводит на русский язык шекспировского «Юлия Цезаря» (1787) и трагедию Лессинга «Эмилия Галотти» (перевод напечатан в 1788 г.), увлекается в молодые годы ораторами Французской буржуазной революции. Относя ее к «таким явлениям, которые определяют судьбы человечества», Карамзин внимательно следит за развертыванием событий во Франции вплоть до эпохи якобинской диктатуры, которую он переживает болезненно и под влиянием которой испытывает глубокий внутренний кризис. В письмах – «Мелодор к Филалету» и «Филалет к Мелодору» (1793—1794) – сказалось трагическое разочарование писателя в идеалах Просвещения. «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя, среди убийств и разрушения не узнаю тебя!» – восклицает Мелодор. В ответ на его сетование Филалет горестно призывает искать «источника блаженства в собственной груди нашей».

Утверждая вслед за Руссо, автором «Общественного договора», что республика – лучшая форма правления для малых стран, Карамзин отныне твердо отстаивает благотворность для России и для крупных государств вообще монархии как гарантии прочного общественного порядка. Он признает прочными лишь те изменения государственного и общественного уклада, которые осуществляются мирно, «неприметным действием времени», «посредством медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания, добрых нравов».

Карамзин-художник формировался под широким влиянием западноевропейской культуры. Впервые он выступил в печати с переводом идиллии С. Геснера «Деревянная нога». Особенно сильным было воздействие, оказанное на Карамзина творчеством Руссо.

Эстетика и поэтика классицизма в России, как и на Западе, имели иерархический характер. «Высокими» жанрами искусства слова поэты и теоретики классицизма считали в первую очередь стихотворство и ораторское красноречие. Первым из признанных и авторитетных русских писателей XVIII в. Карамзин избирает главной областью своей творческой деятельности прозу, желая поднять ее в России на уровень высших достижений прозы европейской, сделать ее предельно гибкой, высокоодухотворенной и поэтичной, способной не только изображать все богатство явлений внешнего мира, но и передавать «музыку души» – сложные оттенки человеческих чувств и настроений.

Н. М. Карамзин

Портрет Ж. Б. Дамон-Ортолани. 1805 г.

Карамзин-просветитель оспаривал в статье «Нечто о науках, искусствах и просвещении» мнение женевского философа о пагубном влиянии наук и искусств на развитие человечества. Но это не мешало ему находить, что «в самых заблуждениях» Руссо «сверкают искры страстного человеколюбия». С горячим восхищением Карамзин относился к Ариосто, Шекспиру, Т. Мору, Ричардсону, Руссо, Стерну, Юнгу, Гольдони, Гердеру, Гете. Его знание европейской культуры – литературы, философии, общественной мысли – носило подлинно энциклопедический характер.

Основной пафос эстетики Карамзина выражает статья «Что нужно автору?» (1793). Объявляя здесь чувство главным двигателем творческого процесса, Карамзин заявляет, что только «доброе, нежное сердце», воодушевленное «желанием всеобщего блага», сочувствием «всему горестному, всему угнетенному, всему слезящему», дает писателю право браться за перо. И памятуя, что в любом произведении писатель пишет вольно или невольно «портрет души и сердца своего», он должен прежде всего спросить себя, «наедине, без свидетелей, искренно: каков я?». «Дурной человек не может быть хорошим автором».

Личность автора – благородного и чувствительного человека, писателя-сентименталиста – неизменно присутствует в произведениях Карамзина. В этом отношении особенно примечательны «Письма русского путешественника» (первая часть напечатана в 1791 г.), явившиеся итогом длительного пребывания за границей (с мая 1789 по сентябрь 1790 г.) и надолго ставшие образцом для многочисленных позднейших писателей-«путешественников» эпохи русского сентиментализма.

Карамзин побывал в Германии, Швейцарии, которую посетил «с Руссовою «Элоизою» в руках», в Париже и Лондоне. Его «Письма» содержат обширный информационный материал об общественной и культурной жизни западноевропейских стран, описание их исторических и художественных достопримечательностей. Карамзин приехал на Запад не как чужой ему человек – он с юношеских лет хорошо знал культуру, литературу, памятники искусства западноевропейских стран – и теперь получил возможность проверить сложившиеся у него впечатления. Рассказывая о встречах и беседах со знаменитыми людьми Запада, Карамзин дает их любовно написанные яркие портреты (Кант, Гердер, Виланд, швейцарский натурфилософ Боннет и др.), он охотно знакомит читателя с красотами тех мест, где ему довелось быть. При этом Карамзин-путешественник стремится передать читателю чувства, возникавшие у него под влиянием увиденного и накладывавшие на его душу свой отпечаток; анализ этих чувств ведет автора к самоуглублению и самонаблюдению. Прощаясь с читателем в последнем письме, Карамзин делает знаменательное признание: «Вот зеркало души моей в течение осьмнадцати месяцев, оно через двадцать лет (если столько проживу на свете) будет для меня еще приятно – пусть для меня одного! Загляну и увижу, каков я был, как думал и мечтал; а что человеку (между нами будь сказано) занимательнее самого себя?»

«Письма русского путешественника» печатались в «Московском журнале» (1791—1792), издание которого Карамзин предпринял по возвращении из-за границы. Наряду со стихами и прозой в журнале систематически помещались разборы новых книг, рецензии на спектакли. Благодаря широте и богатству содержания «Московский журнал» занял видное место в истории русской литературы и театральной критики. Немалую роль он сыграл в ознакомлении русского читателя с выдающимися классическими произведениями и новинками зарубежной литературы. О широком диапазоне литературных интересов издателя свидетельствует то, что выход немецкого перевода древнеиндийской «Шакунталы» побудил Карамзина напечатать в «Московском журнале» переведенные им сцены из пьесы Калидасы.

В «Московском журнале» появилась и повесть Карамзина «Бедная Лиза» (1792), с восторгом принятая современниками. В основу ее положен сюжет, широко распространенный в литературе сентиментализма: трогательная и трагическая судьба соблазненной молодым дворянином чистой душой девушки из крестьянской среды. Поэтический образ Лизы обрисован Карамзиным как воплощение трудолюбия, скромности, бескорыстной, бесхитростной доверчивости и самоотвержения. Писатель стремится тонкими штрихами передать постепенное развитие в ее душе чувства любви к Эрасту, возрастание этого чувства от робкой привязанности до пылкой страсти. Сложнее характер Эраста. Не злодей и не коварный соблазнитель, Эраст – человек умный и добрый, но ветреный и малодушный. «Он читывал романы, идиллии; имел довольно живое воображение и часто переселялся мысленно в те времена (бывшие или не бывшие), в которые, если верить стихотворцам, все люди беспечно гуляли по лугам, купались в чистых источниках, целовались, как горлицы, отдыхали под розами и миртами и в счастливой праздности все дни свои провождали. Ему казалось, что он нашел в Лизе то, чего сердце его давно искало». Душевная красота Лизы и ее чистая любовь оказали на Эраста, привыкшего к «презрительному сладострастию», на минуту облагораживающее воздействие. Но хватило этого воздействия ненадолго, так как по самой своей природе Эраст не способен к сильному и глубокому чувству. Рассказывая о последнем свидании Лизы и Эраста и о его трусливой попытке откупиться от Лизы ста рублями, которые он кладет ей в карман, выпроваживая из своего кабинета, автор пишет: «Сердце мое обливается кровию в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте – готов проклинать его, – но язык мой не движется – смотрю на небо, и слеза катится по лицу моему». Эраст «был до конца жизни своей несчастлив», узнав о гибели Лизы, бросившейся в пруд, и считал себя ее убийцей. Осуждая героя, автор оправдывает его несовершенством человеческой природы, мечтает о примирении Лизы и Эраста за гробом.

Лаконизм повествования, тонкость художественного письма, умение сделать читателя соучастником переживаний героев, одухотворенность и лиричность то мрачного, оссианского,

то радостного весеннего или бурного и грозного пейзажа, созвучного чувствам автора и персонажей повести, сложность психологического рисунка – все это было ново для русского читателя. Повесть Карамзина воспринималась как быль (так же, как это было в Германии со «Страданиями юного Вертера» Гете): окрестности Симонова монастыря, где жила и погибла Лиза, «Лизин пруд» стали надолго любимым местом паломничества образованной дворянской публики.

Прозаические опыты Карамзина по жанровой структуре не повторяли друг друга. Среди них – и образцы бессюжетной лирической прозы («Деревня», 1791; «Цветок на гроб моего Агатона»); несколько вариантов любовно-психологической повести из современной жизни («Юлия», 1796; «Бедная Лиза»); ироническая повесть-сказка («Прекрасная царевна и щастливый Карла»); и таинственный рассказ-миниатюра с элементами преромантической готики («Остров Борнгольм», 1794); и полная романтической экзотики, бурная, мелодраматическая «Сиерра-Морена» (1795); и философско-психологический очерк, построенный на контрастном сопоставлении двух разных характеров («Чувствительный и холодный», 1803); и написанная от первого лица сатира на тип современного дворянина с сухой и извращенной душой и сердцем («Моя исповедь», 1802); и сентиментально-умиленное повествование о кротком и трудолюбивом безвестном русском герое, всегда довольном своей участью и проникнутом верой в благость Провидения «благодетельном поселянине» («Фрол Силин», 1791; в повести ярко сказывается консервативная позиция Карамзина в крестьянском вопросе); и незавершенный опыт романа о «сентиментальном воспитании» типичного героя эпохи («Рыцарь нашего времени», 1802—1803); и две – разные по типу – исторические повести («Наталья, боярская дочь», 1792, и «Марфа-посадница», 1803). Это разнообразие прозаических жанров было результатом сознательного стремления Карамзина-реформатора усвоить отечественной словесности разные типы повествования. Пейзажные зарисовки, лирические медитации, элегии в прозе делают достоянием его прозы мотивы, которые прежде были исключительным владением поэзии. Большое значение приобретают сложные перифразы, психологические эпитеты, лексические и синтаксические повторы, звукопись, приемы музыкально-ритмического построения. В природе и человеке подчеркивается то мирное, идиллическое, то скорбно-меланхолическое начало. Причем восхваление естественности, простоты и чувствительности не чуждо манерности, социальной позы.

Искусство Карамзина-прозаика – искусство акварелиста. Избегая широкого охвата явлений, обилия деталей, разработанного, последовательного фабульного развития, ограничивая каждый раз повествование небольшой, искусно выбранной сценической площадкой и всего лишь одним-двумя главными героями, Карамзин-повествователь стремится к одухотворенности повествования, его несколько условной поэтичности, тщательной проработке каждого штриха. Графическую тонкость письма, нежные акварельные краски он искусно соединяет со своеобразной «музыкальностью» произведения, все элементы которого проникнуты единым эмоциональным началом и как бы настроены по одному камертону.

В молодые годы переводчик Лессинга и Шекспира, сам Карамзин не пишет для сцены. Он предпочитает лирическую прозу и повесть, рассчитанные на уединенное чтение и размышление. Но в то же время вслед за «Московским журналом» Карамзин основывает в 1802—1803 гг. надолго ставший лучшим русским литературным журналом «Вестник Европы». Появившиеся здесь критические, публицистические, исторические статьи и фрагменты Карамзина подготовили вторую его, полную возвышенной национально-патриотической гражданской патетики повесть «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода» – на тему о взятии Новгорода Иваном III, трагическом столкновении последней республиканки, верной своему долгу жены и матери и молодого самодержца.

Венцом деятельности Карамзина – писателя и историка стала многотомная «История государства Российского» (опубл. 1816—1829). «История» Карамзина познакомила несколько поколений русских читателей с отечественной историей, содействовала процессу становления в стране национального самосознания в годы, предшествовавшие восстанию декабристов. Несмотря на то что она вызвала недовольство и возражения декабристской молодежи (в том числе молодого Пушкина) из-за своей монархической тенденции, «История» Карамзина была для того времени не только школой критики источников и вообще важной вехой в развитии национальной исторической мысли, она имела большое воспитательное значение и явилась одним из первых опытов многостороннего, шекспировского по духу изображения главнейших характеров и событий русской истории от ее истоков до начала XVII в.

И в прозе, и в стихах (шутливая поэма «Илья Муромец», баллада «Граф Гваринос», «Осень», «Меланхолия») Карамзин стремился устранить разрыв между языком письменным, книжным и разговорным языком «хорошего» общества.

Здание Академии наук в первой половине XVIII в.

Гравюра М. И. Михаева. XVIII в.

Языковая реформа Карамзина противостояла ломоносовскому принципу «трех штилей». Отвергая архаизированный высокий слог классической трагедии и оды, как и бытовое просторечие низкого, Карамзин ориентировался на единый для всех литературных жанров «средний» слог. Однако, хотя Карамзин значительно обогатил русскую лексику и семантику новыми смысловыми оттенками, новыми словами и понятиями, разработанные им языковые формы оставались оторваны от народной речи. Нормой для Карамзина служил разговорный язык образованного общества, язык дворянской интеллигенции, и это делало его языковую реформу половинчатой и ограниченной. Неотшлифованный, повседневный бытовой язык народа представлялся Карамзину грубым и непоэтичным. Сильные и слабые стороны его позиции раскрыла полемика о «старом» и «новом слоге», разгоревшаяся в первом десятилетии XIX в.

Ближайшим соратником Карамзина был его друг, поэт Иван Иванович Дмитриев (1760—1837). Им разработаны многочисленные стихотворные жанры поэзии сентиментализма: песни, романсы, альбомные стихи и другие поэтические мелочи, сатирические сказки и басни. Широкую известность завоевали его стихотворный сатирический портрет «пыжащегося» от натуги сочинителя (и вместе с тем пародия на стиль высокопарной торжественной оды эпигонов классицизма) «Чужой толк» (1794), дружеские поэтические послания; чувствительная песня «Стонет сизый голубочек...» (1792), историко-патриотические стихотворения «Ермак» (1794) и «Освобождение Москвы» (1795), ироническая сказка-сатира «Модная жена» (1791).

Талантливым автором сентиментальных песен был также Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий (1752—1829), ряд песен которого («Выйду я на реченьку...»), как и песня Дмитриева «Стонет сизый голубочек...», проникли в популярные песенники и были восприняты устной народной традицией.

В XVIII в. русская литература, как и русская культура в целом, в своем стремительном развитии решала важную задачу, которую Пушкин определил формулой: «...в просвещении стать с веком наравне». Задача эта являлась естественным результатом выхода России как великой державы на мировую арену и усвоения ею общеевропейских достижений. Оды Ломоносова и Державина, комедии Фонвизина, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, проза Карамзина и его «История государства Российского» образовали тот прочный и необходимый фундамент, без которого было бы невозможным здание позднейшей русской классической литературы.

Наиболее сильную сторону русской литературы XVIII в., в лучших ее образцах тяготевшей к сближению с жизнью, к глубине и широте ее осмысления, составляли патриотизм, гражданственность, высокая человечность и мужественность, восприимчивость к передовым идеям века, могучая изобразительность и музыкальность. Широкое распространение сатиры, проникновение социально-критических, сатирико-обличительных элементов даже в далекие от нее литературные жанры, внимание к жизни народа и меткому народному слову и глубокая постановка крестьянского вопроса, характерный для русской литературы «смех сквозь слезы» отличают лучшие произведения литературы XVIII в.

Все эти особенности ее подготовили последующие великие достижения русской литературы в XIX в.