Текст книги "История всемирной литературы Т.5"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 105 страниц)

Смятение, борьба с враждебностью мира и собственными страхами разрешаются одной темой – темой личного стоицизма. Сильнее угрозы плахи, ужасов тюрьмы, разлуки с любимой оказывается душа поэта. Утверждая безмерные внутренние силы человеческой личности, Гонзага поднимается до образов монументальных и впечатляющих: «Я деревом стал и скалою во власти ветров и морей...». Человеку неоткуда ждать помощи: «...Напрасные вздохи шлю я глухим богам». Он может и должен рассчитывать только на свои духовные силы. Эта мысль овладевает Гонзагой и диктует ему поразительно чеканные формулы, ставшие афоризмами, известными ныне с детства каждому бразильцу: «Сердце мое необъятнее мира...», или «С какою не справится болью такая душа, как моя?»

Сердце, которое больше, необъятнее целого мира, – трудно представить себе такой образ в поэзии XVIII в., настолько полон он преклонения перед человеческой индивидуальностью, перед неповторимой ценностью отдельной личности, которое связывается в нашем сознании с романтической поэзией.

Именно этой погруженностью в свою личную судьбу, утверждением ценности одной человеческой души отличается лиризм второй части «Дирсеевой Марилии». В лирах первой части поэт передавал свои чувства как бы обобщенными, поднятыми до общезначимости. Он более рассуждал о чувствах, обращаясь к собеседнику, слушателю, рассуждал часто с морализаторским оттенком. «Аркадия» стирала индивидуальность поэта. Классицизм выделял из индивидуального, непосредственного чувства нечто общезначимое, поучительное. В новых стихах жизнь души предстает разорванной, кризисной, в метании между крайними эмоциональными полюсами – отчаянием и гордым спокойствием. Отказ от стилизации, появление непосредственности самовыражения, ощущение стихийного, не сведенного к рационалистическим антитезам душевного хаоса – все это указывает на преодоление классицизма в пасторальной традиции и на движение к новому методу. Разумеется, это было еще только намечавшееся движение. И во второй части «Дирсеевой Марилии» еще много дискурсивности, апология индивидуальности часто оборачивается вполне классицистической проповедью стоицизма, разумного терпения и веры в благой закон природы. Но в лучших лирах этой части уже бьется пульс нового, привлекающего не дидактической рассудительностью, а искренностью и волнением лиризма.

Анализируя творчество Гонзаги, можно говорить о классицистических чертах его поэзии, о влиянии эстетики Аркадии и пасторальной традиции, об элементах сентиментализма и просветительского реализма, а в конце – о предромантических мотивах его лирики. Взаимопроникновение разных идейных и художественных систем вообще характерно для XVIII в., особенно его второй половины. Тем более неизбежно было это в Бразилии. Поздно начавшееся культурное развитие, отсутствие прочных национальных традиций делало интеллигенцию страны весьма восприимчивой ко всем влияниям, идущим вначале через Португалию, а потом из Франции, Англии, США. Было необходимо – и в осуществлении этого заслуга «Бразильской Аркадии» – освоение, приспособление к национальной действительности эстетических принципов, почерпнутых извне. Разумеется, в творчестве наиболее талантливых поэтов могли появляться и вне всяких иноземных влияний черты, типологически схожие с теми, что выкристаллизовывались в те же примерно годы в европейских литературах. Так, предромантические мотивы в лирике Гонзаги, очевидно, продиктованы не влияниями (никаких сведений о чтениях такого рода биографы Гонзаги не обнаружили), а лишь личным опытом поэта.

В творчестве Гонзаги, да Гамы, Дурана и других поэтов конца XVIII в. происходит и становление бразильской литературы как национальной литературы, как отражения жизни складывающейся нации и выражения ее самосознания. Чувствуя себя бразильцами, любя эту землю, болея ее болью, они были уже бразильскими писателями, хотя еще не называли себя так и не отделяли себя от литературы Португалии. В литературе прежде всего отражается жизнь новой страны, и лишь потом это осознается как свойство новой литературы. Поэзия Томаса Антонио Гонзаги и составляет первоначальный этап формирования национальной литературы. Талант же поэта, интеллектуальное и эмоциональное богатство его личности сделали этот ранний этап, эти первые самостоятельные шаги национальной литературы достойными всемирного признания.

РАЗДЕЛ ШЕСТОЙ

-=ЛИТЕРАТУРЫ БЛИЖНЕГО И СРЕДНЕГО ВОСТОКА=-

ВВЕДЕНИЕ

В истории литератур народов Ближнего и Среднего Востока XVIII век не составляет особой эпохи. Как и в XVII столетии, разноязычная литература рассматриваемого региона по типу своему продолжает оставаться средневековой. Поэты и прозаики народов, населяющих азиатские и африканские владения Османской империи, Иран, Афганистан (турки, персы, арабы, афганцы, курды и др.), на протяжении почти всего XVIII в. следуют в основном старым классическим традициям. Лишь со второй половины столетия в наиболее развитых литературах региона, в первую очередь турецкой и персидской, появляются некоторые новые черты – первые предвестники литературы Нового времени.

В XVIII в. в рассматриваемом регионе продолжается процесс выделения и обособления местных культур. Начавшаяся еще в XVI в. на Ближнем и Среднем Востоке литературная дезинтеграция в XVIII в. усиливается. Так, литературное развитие оторванных друг от друга арабских провинций Османской империи уже с XVII в. идет различными путями. К концу XVIII в. мы застаем вполне сложившимися и обособившимися персидскую и турецкую литуратуры. Персидская литература, некогда оказавшая влияние на весь мусульманский мир, ныне сохраняет свое значение лишь в небольшой части Ирана, Афганистана и Средней Азии, почти полностью теряя влияние в ее тюркоязычных областях и Закавказье. Населяющие эти области тюркоязычные народы создают культуру и литературу на тюркских языках, персоязычная же литература сохраняется там лишь в среде образованной элиты, которая прибегает к ней как предмету изысканных упражнений для литературных «гурманов».

В XVIII в. турецкая литература постепенно освобождается от преобладающего персидского влияния и все более обретает национальные формы. Своими путями идет развитие литератур на языке фарси и пушту в Афганистане. Некогда во многих отношениях единая мусульманская словесность постепенно распадается, что приводит к образованию зональных национальных литератур в наиболее развитых и однородных в языковом и этническом отношениях областях региона. Этот процесс идет в разных областях с различной интенсивностью и длится почти три столетия (XVII—XIX вв), но в целом в XVIII в. картина остается еще достаточно пестрой.

Далеко на окраине мусульманского мира – в могольской Индии – продолжает существовать поэзия «индийского стиля» на фарси, влияние которой на другие литературы региона, столь значительное в XVII в., в XVIII в. постепенно ослабевает. Обособленно существует в XVIII в. курдская литература, ранее находившаяся под сильным влиянием литератур соседних народов. Известная вялость в развитии литератур Ближнего и Среднего Востока была порождением общего культурного, экономического и политического застоя, царившего в Османской империи и в Иране в XVIII в. Кризис военно-ленной системы, поражения в войнах с Россией, европейская экспансия повлекли за собой ослабление былого могущества Османской империи. Внутриполитическое положение Ирана было не менее тяжелым. Однако в культурных процессах Ирана и Турции в XVIII в. была существенная разница. Если Турция была открыта европейскому влиянию, что существенно сказалось в зарождении элементов Нового времени в ее культуре, то Иран, напротив, стараниями мелких династий начала и середины XVIII в. был огражден от каких-либо чужеземных культурных влияний, и в первую очередь от западноевропейского. Наступившая в это время в Иране феодальная реакция сопровождалась усилением религиозной нетерпимости и следованием традиционной позднесредневековой культуры.

Таким образом, начавшийся еще в предшествующее столетие глубокий кризис всей политической и экономической системы в XVIII в. все сильнее сказывается на всех сторонах жизни двух некогда могущественных феодальных империй, но если в Османской империи этот кризис в конечном итоге способствовал европеизации страны, то в Иране он вызвал культурную консервацию. Исторические судьбы народов Турции и Ирана сложились по-разному и разными путями шло развитие их национальных культур.

Дезинтеграция литератур рассматриваемого региона, их обособление, известная неравномерность в темпах развития не исключают, однако, проявления во всех этих литературах некоторых общих закономерностей.

В трех главных литературах региона (турецкой, персидской и арабской) XVIII век не составляет единой эпохи. Если первая половина столетия еще в значительной мере обращена к Средневековью, то вторая половина уже свидетельствует о зарождении литературы Нового времени. Ростки новой литературы прежде всего появляются в Турции, теснее, чем другие страны региона, связанной с Европой. Европейское влияние ощущается в XVIII в. и в столице империи – Стамбуле, и в арабских христианских областях Сирии, находившихся под сильным культурным влиянием Рима и других европейских католических центров.

В XVIII в. из Европы в Османскую империю проникает книгопечатание: вслед за католическими типографиями в Ливане появляется типография в Стамбуле, где печатаются турецкие книги только светского содержания.

Однако в придворных литературных кругах строгие пуристы все еще защищают «чистоту» традиции, поощряя лишь традиционную панегирическую поэзию. Многие талантливые поэты оставляют двор и либо включаются в создание городской литературы, либо, как это было в Иране, вовсе покидают страну и перебираются в соседнюю Индию.

Поэты-традиционалисты сочиняют панегирики и газели, всевозможные произведения религиозно-назидательного содержания и стихи чисто мистического характера. «Индийский стиль», орнаментальная усложненная поэзия, столь популярная в XVII в., еще продолжает оказывать влияние на персидскую (в меньшей мере на турецкую) поэзию. Однако, если в творчестве классиков этого стиля – таких поэтов XVII в., как Бедиль, – сложная философская символика была адекватным выражением мировоззрения поэта, то в XVIII в. у эпигонов Бедиля «индийский стиль» порой вырождался в гипертрофически усложненную форму, превращаясь в самоцель. Поэтому для литературы XVIII в. характерны постепенный отход поэтов от «индийского стиля» с его непонятными даже образованным людям искусственными образами и высокопарной фразеологией и обращение к новым темам, использование новых, простонародных поэтических форм. Поэты Ирана ратовали за «возвращение» (базгашт) к старой поэзии домогольского периода с ее естественной манерой выражения чувств и настроений, изяществом, простотой фабулы, образов и языка. Поэтам нового направления свойственно иное, отличное от их предшественников чувство жизни. В эпоху перехода от Средневековья к Новому времени происходит ломка старинных устойчивых представлений об идеале. Разрушается былая патриархальная гармония, связанная с сознанием незыблемости установленного богом правопорядка. Поэзия «возвращения» – это поэзия беспокойства, «душевного смятения», обусловленного бессознательным ощущением надвигающихся общественных потрясений. Ей свойственно понимание сложности природы человеческих чувств с их порой неразрешимыми драматическими коллизиями. Эта поэзия явилась своеобразным мостом, соединявшим великую персидскую классическую поэзию с поэзией Нового времени – XIX—XX вв.

Несколько иной характер приняло развитие поэзии в Турции, где уже в XVII в. возникла тенденция к расширению тематического диапазона поэзии. В XVIII в., наряду с традиционными темами вина и любви, панегириками и сложными хронограммами (требовавшими, правда, большого версификаторского мастерства, но не обогащавшими литературу ни новыми мыслями, ни свежими образами), в стихах турецких поэтов звучат общественные мотивы, появляются стихи сатирического содержания, в которых бичуются взяточничество, лицемерие господствующих сословий, подвергаются осмеянию злоупотребляющие властью чиновники и неправедные судьи.

Наиболее существенным явлением рассматриваемого периода в Турции и Иране было развитие городской литературы и возникновение тенденции к некоему синтезу городской и придворной литератур. Процесс демократизации придворной литературы и сближения ее с культурой городских сословий был обусловлен развитием городов. Поскольку шахский дворец в Иране перестал быть литературным центром, поэт покидал двор и попадал в иную общественную среду, где в его творчество естественно входила новая тематика, требовавшая иных поэтических форм. Рост городской литературы наблюдался и в Османской империи. Как в персидской, так и в турецкой литературах традиционные образы переосмысливались и наполнялись новым содержанием. Старые жанры и формы арабской, персидской и турецкой поэзии (газель, маснави и т. д.) теперь используются для изложения народных стихотворных версий классических поэм любовного и героического содержания, в которых эти поэмы перерабатываются в соответствии с общественными идеями, нравственными идеалами и вкусами горожан.

Разумеется, простонародная городская словесность (поэзия и проза) существовала и в предшествующие столетия, но в XVIII в. ее влияние начинает все более проникать в письменную литературу, которая все чаще обращается к сюжетам из жизни столичного, ремесленного и торгового люда, к образам современников-горожан. В придворной поэзии встречаются комические сцены из городской жизни, сатиры на придворных, духовенство и судейское сословие. В стилистику высокой поэзии, с ее сложными заимствованиями из классических арабской и персидской литератур, поэтическими фигурами и вычурной лексикой, поэты вводят живую речь горожан с ее разговорными интонациями, арготивными и диалектальными формами. Появляются новые жанры (городские поэмы, романсы, городские и деревенские песни и др.), в которых применяются поэтические размеры, не встречавшиеся в классическом арабском аруде (перс. аруз) и позаимствованные из народной песенной формы. Конечно, строгие пуристы-традиционалисты к этим жанрам относятся с высокомерным презрением и не включают подобные произведения в свои антологии.

В прозе XVIII в. бытовали те же жанры, что и в предшествующие столетия: послания (личные и деловые), написанные иногда в полубеллетристической форме, научные трактаты различных типов, изысканные макамы и простонародные плутовские новеллы, описания путешествий в дальние заморские страны и т. д. Особенно распространены были в Турции и Арабских провинциях (Египте, Сирии, Северной Африке) различные исторические и географические сочинения, причем произведения подобного рода изобиловали вставными новеллами фольклорного или полуфольклорного содержания. Все эти произведения в основном носили традиционный характер, хотя XVIII век дал в жанре «описаний посольств и путешествий» немало важных и оригинальных произведений на турецком, персидском и арабском языках.

Как и в предшествующие столетия, в XVIII в. среди горожан пользовались большой популярностью различные жанры народной литературы (бытовая и волшебная новеллы, романы-эпопеи о подвигах древних героев и др.). Произведения народной литературы исполнялись перед слушателями специальными чтецами и рассказчиками – меддахами, шаирами, мухаддисами – и имели наравне с устной также и письменную традицию. Чтецы-рассказчики черпали из фольклора сюжеты и поэтические приемы для своих дастанов и сира, сказок и новелл разных типов. Широкое распространение в XVIII в. получают анекдоты о народных заступниках, обличителях произвола правящих сословий – Джухе, Ходже Насреддине и других героях; уличные рассказчики, иногда даже ученые мужи, сводят эти анекдоты в циклы и сборники.

Народные рассказчики – меддахи, шаиры и мухаддисы – обычно сопровождали чтение текста мимикой, голосовой имитацией, воспроизводили речь персонажей с ее диалектными и социальными особенностями, а поэтические вставки пели под аккомпанемент музыкальных инструментов. В их выступлениях уже содержались элементы театрального представления.

Театр возник в странах Ближнего Востока задолго до XVIII в. и, возможно, был занесен сюда с Дальнего Востока. В Османской империи издавна существовал кукольный театр марионеток и теневой театр (Карагёз). Под их влиянием в арабских провинциях империи также создается театр с программой на турецком языке и на арабских диалектах. В первой половине XVIII в. в Турции появляется площадной театр, продолжающий традиции средневекового кукольного и теневого театра, в котором разыгрывались небольшие пьески сатирического и героического содержания. Текстовой материал для театральных представлений всех видов на турецком языке во всех областях Османской империи и на арабских диалектах в Египте, Сирии и Ираке, как и другие жанры народной литературы, передавался от исполнителя к исполнителю, но имел также и письменную традицию. Поэтому можно говорить о наличии в турецкой и арабской литературах самостоятельной традиции национальной драмы, сыгравшей известную роль в формировании драматургии Нового времени.

Несколько иной характер носило развитие театра в Иране, где издавна во время ежегодных шиитских религиозных церемоний разыгрывались сцены на сюжеты, заимствованные из преданий о трагической судьбе шиитских святых.

Из этих театрализованных церемоний развился в XVIII в. мистериальный театр, в спектаклях которого воспроизводились те же предания, но с более сложной драматургией, в театральной обстановке и с участием профессиональных исполнителей.

В литературе народов рассматриваемого региона в XVIII в. еще сохраняются традиции классического периода и вместе с тем возникают некоторые новые элементы, дальнейшее развитие которых при активном взаимодействии с европейской культурой спустя столетие завершится формированием литератур современного типа.

*Глава первая*

ТУРЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА

XVIII век, как и первая треть следующего столетия, – время нарастающего кризиса Османской империи – представляет собой в литературе Турции переходный период от Средневековья к Новому времени.

Состав письменной литературы оставался прежним. Господствовала поэзия, представленная панегириками, любовной лирикой, философскими и романическими поэмами, дестанами, сочинениями этического, религиозного (суфийского и ортодоксально мусульманского) характера, хронограммами, парафразами (назире) и другими видами классических произведений. Почти каждой из этих форм, согласно строгой регламентации канона, во многом опиравшегося на арабо-персидскую поэтическую культуру, как правило, соответствовала определенная образная система и размер. Придворно-аристократическая элитарная поэзия становилась в XVIII в. все более эпигонской. Популярной в этих кругах была поэзия «индийского стиля» – философская лирика, в сложной символике которой порой отражались гуманистические идеи и философское свободомыслие. Орнаментальность и зашифрованность поэзии «индийского стиля» порой приводили к гипертрофии формы, которая становилась самоцелью, поводом для демонстрации поэтической виртуозности автора. Так, утонченной формой, цветистой орнаментальностью и вычурным языком отличаются стихи в «индийском стиле» Рагыба-паши (1699—1763), мецената и государственного деятеля, основавшего одну из крупнейших библиотек Стамбула.

Однако время и запросы нового читателя, прежде всего городского, порождали в литературе перемены. Расширялась ее социальная сфера, многообразнее становились темы и сюжеты, возрастала роль героя из демократических низов общества, появилась тенденция к ослаблению жесткой нормативности. Поэты чаще обращались к сюжетам из турецкой жизни, описывали местные нравы, быт и пейзаж. Язык поэзии, отягощенный сложными арабскими и персидскими заимствованиями, все чаще обогащался за счет городского и крестьянского говора, в некоторых случаях даже арготивных элементов.

Взаимовлияние устной и письменной литератур стало в XVIII в. сказываться с новой силой. Помимо тюркю (вид народной песни), популярной еще в XVII в., стали создаваться шаркы (в стиле другой народной песенной формы), также основанные на тюркской системе стихосложения (хедже).

Новые веяния ярко проявились в творчестве Недима (ум. 1730), талантливого придворного поэта. Его жизнерадостные остроумные газели и касыды воспевали любовь, вино, красавиц и жизнь как радость и наслаждение, что вполне отвечало вкусам двора и духу «эпохи тюльпанов» – так обычно называют историки культуры первую треть XVIII в. в Турции. Характерным для этого времени мотивом в архитектурном декоре, орнаменте произведений прикладного искусства, рукописной миниатюре было стилизованное изображение тюльпана – своеобразного отражения в местной традиции стиля рококо, привнесенного европейскими художниками и архитекторами, работавшими в Турции по приглашению султана. Так выполнен, например, унван (традиционная заставка) в одной из рукописей. Его автор – известный художник Левни (ум. 1732) в иллюстрациях к «Сур-наме» поэта Вэхби в ряде рисунков пытался отойти от канонов восточной миниатюры, достигнуть портретного сходства изображаемых персонажей, придать живость их мимике и позам, достоверно изобразить быт эпохи. Увлечение «тюльпанами» коснулось многих поэтов, в том числе и Недима. Он часто писал о Стамбуле, его пригородах и садах, где цвели тюльпаны. В его стихах отражена и повседневная жизнь простых людей, их нравы, быт, приметы времени и места. Недим расширяет жанровые возможности поэзии, использует шаркы в любовной и пейзажной лирике. В шаркы язык несколько проще, порой приближается к столичному говору, включая и арго.

Недиму стали подражать. Его пример подхватили писатели следующего поколения. Среди них был и такой во многом отличный от Недима поэт, как Шейх Галиб (1757—1799), последний крупный поэт-суфий, который прославился своей аллегорической поэмой «Хюсн ве Ашк» («Красота и Любовь»). В отличие от многих суфийских поэтов, слагавших поэмы на этот сюжет, Шейх Галиб большее внимание уделил так называемому «земному» плану в традиционном для суфийской поэзии сюжете; в поэму естественно вошли стихи, по форме и стилю близкие фольклору, например народные плачи, среди которых немалое место занимали шаркы и тюркю.

Взаимодействие письменной литературы и фольклора сказалось также в литературной обработке дестанов. Проявилось оно и в стихах поэтов саза (как принято называть поэтов, сопровождавших исполнение стихов игрой на музыкальном инструменте). Среди народных поэтов выделялся Эрджишли Эмрах (ум. в начале века), продолжатель лучших традиций знаменитого ашуга XVII в. Караджаоглана. Стихи Эмраха живут в народе поныне, а его трагическая жизнь стала сюжетом популярного романического дестана «Эмрах и Сельвихан».

В XVIII в. дестаны, которые в Турции были преимущественно поэтическими, значительно обогатились в стилевом и тематическом отношениях за счет бытовых сюжетов, отражающих реальную жизнь общества с его заботами и нуждами: «Дестан о несчастном бедняке» Савни, «Дестан о лекарствах» Тахири и др. Помимо новых дестанов, были по-прежнему популярны в народе героико-эпический «Кёроглу» и романический «Керем и Аслы». Существовали в XVIII в. и религиозные дестаны, иногда проникнутые идеями суфизма. В некоторых дестанах можно отметить юмористические и сатирические черты в обрисовке национальных типов, характеров, ситуаций. В высокий поэтический стиль проникали народные выражения и даже вульгаризмы.

Сатира и юмор были свойственны также многим произведениям городской литературы с ее новым героем. Так, поэмы Белига (ум. 1758) «Книга о сапожнике», «Книга о банщике», «Книга о портном» и «Книга о цирюльнике» написаны в стиле шехренгиза, средневековых шуточных поэм, воспевающих юношей-мастеровых, пленяющих своей красотой сердца всего города (в отличие от предшественников, у Белига это всегда Стамбул). Сюда же в известном смысле можно отнести и поэмы придворного стихотворца Фазыла Эндерунлу (ум. 1810) «Тетрадь любви», «Книга женщин», «Книга красавцев» и др., в которых откровенная эротика сочетается с почти натуралистическим, порой шутливым описанием быта, местных нравов и типов. По традиции создавалось множество пародий и эпиграмм. Юмористические народные рассказы и анекдоты объединялись в циклы вокруг Ходжи Насреддина и новых героев: бывалого вояки Инджили Чавуша, дервиша Бекташи и др. Профессиональные рассказчики (меддахи) охотно включали их в свой репертуар. С успехом они исполняли также разнообразные сказки, народные рассказы, притчи, имеющие давние устные традиции, а иногда – письменные источники (турецкие или заимствованные).

В XVIII в. к уже известным и популярным формам народного театра – теневого (Карагёз), театра марионеток (кукла оюну) – добавляется еще одна – площадной театр (орта оюну). Представление орта оюну, в отличие от других форм народного театра, разыгрывается актерами (только мужчинами), но так же, как и в теневом и кукольном театре, строится на традиционных типах и ситуациях. При низкой грамотности народа эти зрелища имели большое значение как средство массовой злободневной информации, подчас преподносившейся в форме политической сатиры.

Проза была представлена в письменной литературе авторскими рассказами, часто созданными на фольклорной основе (оригинальной, турецкой или заимствованной), а также сочинениями делового, исторического, этического и религиозного характера. В XVIII в. были распространены рукописные книги рассказов, известных в устной передаче меддахов. Примером авторских рассказов, вобравших в себя образцы народной повествовательной литературы,

может служить книга «Фантазии» (полное название «Чудеса божественного откровения») Али Азиза (ум. 1798), образованного чиновника, который посетил ряд европейских стран и в качестве турецкого посла два года провел в Берлине. В обрамленную композицию он поместил собственные рассказы из стамбульской жизни того времени и рассказы по мотивам широко известных циклов «Тысяча и одна ночь», «Тысяча и один день» и др. Старинные турецкие, арабские и персидские народные повествования иногда претерпевают по воле автора XVIII в. удивительную трансформацию, например волшебные приключения героев приобретают некое наукообразное объяснение – даже явлениями магнитного поля.

Историки тоже включали в свои повествования рассказы, навеянные фольклором, народные легенды и притчи. Так, в сочинении Супхи (ум. 1769) реальные события турецкой истории XVIII в. переплетаются с фантастическими приключениями вымышленных героев. Историческая литература сыграла значительную роль в формировании новой турецкой прозы.

Одаренным прозаиком был, например, Наима (1655—1716). Его «Цветник Хюсейна в изложении событий Востока и Запада» (1702) представляет собой оригинальное произведение, в котором сухое и точное изложение исторических событий жизни Османской империи (1591—1659), с подробным описанием дворцовых заговоров, народных восстаний и пр., перемежается стихами различных авторов и беллетризованными историческими рассказами, написанными часто в форме ярких жанровых сценок и живых диалогов. Язык этих фрагментов много проще языка деловой прозы. В ходе беседы исторических персонажей выявляется характер взаимоотношений собеседников, мотивы их поведения, различные точки зрения на тот или иной исторический факт и пр. Лаконично и ярко написана, например, сцена казни крупнейшего сатирика Нефи (ум. 1635). Наима не беспристрастный историограф – чувствуется его критическое отношение к некоторым событиям истории, отдельным деятелям. Таковы сатирические портреты жестокого султана Мурада IV, ряда великих везиров и др. «История» Наимы – выдающееся сочинение турецкой средневековой прозы. Оно было впервые издано на турецком языке в 1734 г.

Среди сочинений, входивших в круг чтения образованных людей и оказавших большое воздействие на общественное сознание эпохи, особый интерес представляют посольские книги (сефаретнаме). Эта своеобразная жанровая форма получила у турок большое распространение именно в XVIII в. В ней соединяются особенности деловой прозы и публицистики, мемуаров и дневниковых записей путешественников, иногда очевидна ее близость к повествовательной литературе. Сефаретнаме не имеют твердого канона, но они впитали в себя отчасти канонические правила тех форм, на основе которых сложились. Таковы, например, этикет описания официальных лиц (султанов, королей, придворной знати) и обращения к ним, включая традиционную титулатуру, порой переносимую с правителей Востока на царствующих особ Запада. Помимо этого, значение канона приобрели точность в описании событий с указанием времени, пройденного расстояния, количества и качества врученных и полученных даров, а также последовательность в изложении трех обязательных частей – поездка посла к месту назначения, пребывание там, возвращение домой. Все это, естественно, было связано с деловой функцией посла и его посольской книги.

Эти правила строго соблюдались прежде всего в сефаретнаме, написанных в качестве официального отчета и потому отмеченных определенной заданностью. Другого рода посольские книги создавались как некое частное приложение к этим отчетам, как книги для чтения и адресовались не только султану, но и более широкому кругу читателей. В этих сочинениях ярче проявлялась авторская воля, заметнее – известная свобода выражения (в прямой и завуалированной форме) собственных оценок и т. п. Авторы таких сефаретнаме иногда прерывали хронологическую последовательность записи, вводя, например, рассказы из истории техники изготовления французских зеркал и гобеленов, описывали технику печатания книг, интерьер парижской оперы, а также включали различные легенды и притчи. Просветительские задачи такого рода произведений очевидны.

Выдающееся сочинение XVIII в. – «Парижское сефаретнаме» Мехмеда Челеби (или Йирмисекиз Челеби, умер 1732), турецкого посла в Париже (1720—1721). Автор этой книги, написанной сравнительно простым языком, проявил острую наблюдательность и достаточную критичность в восприятии увиденного. Воодушевленный идеей принести пользу отечеству, способствуя развитию наук и просвещению, Мехмед Челеби создал сочинение большой познавательной ценности. Он первым обрисовал многие стороны хозяйственной и культурной жизни французов, познакомил соотечественников с европейским театром, столь несходным с народным турецким. Возвратясь на родину, Мехмед Челеби содействовал организации турецкого книгопечатания. Многое сделал для этого и его сын Сейид Мехмед, побывавший вместе с отцом в Париже, где юноша овладел французским языком и общался с образованными людьми Франции. Видимо, благодаря его посредничеству французский писатель Сен-Фуа (1698—1776) близко познакомился с послом, его свитой и смог составить себе представление о турецком мире того времени. Многие страницы «Турецких писем» (1730) Сен-Фуа текстуально близки «Парижскому сефаретнаме» Мехмеда Челеби, который начал писать свою книгу еще до возвращения на родину. Тогда же Сен-Фуа стала известна одна пьеса из репертуара народного театра орта оюну. На ее основе французский писатель создал комедию «Вдовы» (во второй редакции – «Турецкие вдовы»). Позднее она, по-видимому, была переведена на турецкий язык сыном Сейида.