Текст книги "Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 147 страниц)

Вокруг него суетилась Елена Степановна. То ли от горя, то ли от глупости, то ли от инстинкта "партийности", который срабатывает и в минуту смятения, порола она чушь несусветную:

– Это американцы заразили его раком! Вот будет вскрытие, мы докажем!..

Вилли, в полном сознании, раздираемый адской болью, слушал.

Перед самым концом сделал знак дочери склониться к нему, взял ее за руку, слабо пожал, шепнул:

– Не забывай, что мы немцы…" Похоронили знаменитого разведчика на

кладбище Донского монастыря.

В тот день, когда умер Абель, завершился 33-й чемпионат страны по футболу. Как мы помним, досрочным победителем в нем стало киевское "Динамо". А вот две последние строчки в турнирной таблице заняли ташкентский "Пахтакор" и донецкий "Шахтер", которые теперь вылетали в первую лигу. Причем "Пахтакор" эта участь постигла в результате интриг – из-за сговора двух команд. Я уже вскользь упоминал о существовании договорных игр в советском футболе, теперь самое время рассказать об этом подробно.

Вспоминает судья М. Рафалов: "1971 год, последняя игра сезона. Московская бригада арбитров должна судить в Ростове матч между местным СКА и минским "Динамо". Минску очки не нужны, Ростову надо было взять хотя бы одно. Тогда он остается в высшей лиге, а вылетает отыгравший все игры "Пахтакор". Приезжаем в Ростов, смотрю: нас везут к черту на куличики – аж в Азов, в дом для спецприемов. Встречает секретарь горкома партии, от икры и рыбных деликатесов столы ломятся. На следующий день прогулка на любимом катере Брежнева – кругом красное дерево, диваны с подушками, отменная кухня. Короче, в Ростов попадаем к самой игре. А пока мы отдыхали, бригады из КГБ отлавливали по всему Ростову всех, кто хоть немного смахивал на узбека.

Боялись, что Рашидов послал гонцов-перекупщиков…

Началась игра. Ростовчане забивают два мяча. Потом гол забивает минчанин Малофеев, еще один – с углового – его товарищ по команде Юргелевич. 2:2. До конца игры остается 20 минут. Смотрю на футболистов и ничего не понимаю – все бегают, шепчутся, не игра, а совместное профсоюзное собрание. Позже я узнал, в чем было дело.

Ростовчанам нужно было очко. Когда они стали договариваться, минчане поставили условие: "Мы даем вам забить два гола, а вы два – нашему Эдуарду Малофееву. Он становится членом клуба Григория Федотова (туда включали футболистов, перешагнувших рубеж в 100 голов. – Ф. Р.), а вы остаетесь в высшей лиге". На том и порешили… И тут случайный гол Юргелевича. Пришлось заново, на бегу пере договариваться: сейчас забьет Ростов, а потом Малофеев. Игра закончилась со счетом 3:3. Победила "дружба".

Между тем футбольная тема в ноябре на этом не исчерпывается. 16 ноября в "Комсомольской правде" была опубликована заметка М. Блатина под названием "Что же вы, бомбардиры?", посвященная неудачным выступлениям советских футбольных клубов в европейских кубках. В частности, с дистанции сошли столичный "Спартак" (проиграл в 1/16 финала Кубка УЕФА португальскому "Виторио" с разгромным счетом 0:4) и ЦСКА (проиграл в 1/8 финала Кубка чемпионов бельгийскому "Стандарту" со счетом 0:2). Блатин писал:

"То, что наши футбольные клубы столь "мелко плавают" в стихии европейских турниров, в самом деле кажется непонятным, необъяснимым. Шестой год снаряжаем команды, а они всякий раз, получив пробоину, с полпути возвращаются домой. И всякий раз знакомые оправдания: плохо-де нас снаряжали, мало помогали. Те же вздохи и сейчас…

Читатели часто спрашивают нас в своих письмах: "Чего не хватает нашему футболу для того, чтобы добиться таких же успехов, как в хоккее?" Этот вопрос был адресован читателями Анатолию Фирсову. Вот что он ответил:

– В футболе, конечно, добиться успеха сложнее. И все же, думаю, неудачи нашего футбола проистекают оттого, что он лишился самобытности, утратил свое лицо, стал на путь подражания…"

В среду, 17 ноября, в два часа дня Владимир Высоцкий дал концерт в Центральном статистическом управлении, где исполнил сразу несколько новых песен: "Мои похорона" ("Сон мне снится – вот те на…"), "Горизонт" ("Чтоб не было следов, повсюду подмели…"), "Милицейский протокол" ("Считая по-нашему, мы выпили не много…"). Самой популярной станет именно последняя песня, которую уже через пару недель народ растащит на цитаты. Это оттуда: "Как стекло был, то есть остекленевший"; "На "разойтись" я сразу ж согласился – и разошелся, и расходился"; "Теперь дозвольте пару слов без протокола. Чему нас учат, так сказать, семья и школа?"; "Ему же в Химки, а мне – в Медведки"; "Разбудит утром не петух, прокукарекав, – сержант подымет – как человеков" и т. д.

И еще о Высоцком. В те дни его угораздило быть свидетелем на свадьбе своего друга и коллеги по Театру на Таганке Ивана Дыховичного (на "Таганку" пришел в 70-м), который женился на дочери самого Дмитрия Полянского, члена Политбюро, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР.

Вспоминает И. Дыховичный: "Интересный и смешной эпизод произошел с моей свадьбой. Володя был свидетелем и относился к этому необычайно торжественно. У него вдруг появлялись такие архаизмы. Вначале он начал искать пиджак и галстук – свидетель на свадьбе! Потом он понял, что ему нельзя надеть ни пиджак, ни галстук… Тогда он надел какой-то необыкновенно красивый свитер, долго гладил себе брюки – была какая-то невероятная трогательность с его стороны… А потом был знаменитый эпизод, когда я уже поехал расписываться. В этот день мы должны были прогонять "Гамлета", причем это был один из первых прогонов, а днем, в половине четвертого, мы назначили регистрацию. Утром, когда я ехал в театр, я взял с собой все документы – паспорт, какие-то свидетельства, все деньги… По дороге в театр я заехал за Аллой Демидовой, а когда вышел из машины, то понял, что потерял все документы и все деньги. Самым главным документом, как вы понимаете, в этот день был паспорт. Мне было ужасно неловко. И хотя я потерял все имевшиеся у меня на тот момент деньги – на свадьбу, на подарки, это меня как-то не тронуло. Но вот паспорт! И понимание, что в половине четвертого я должен предстать перед девушкой, которая достаточно умна, перед ее родителями, перед гостями. Получалось, что я специально потерял паспорт… Какой-то гоголевский персонаж, который хочет убежать из-под венца… Об отмене прогона не могло быть и речи. Любимов не признавал никаких причин. Володя увидел меня: "Что с тобой?" – "Я потерял документы и паспорт". Он схватил меня за руку, мы спустились со сцены. Володя говорит Любимову: "Юрий Петрович, мы должны уехать. Иван потерял паспорт". Петрович несколько обалдел от убедительного тона. "Ну, идите". Потом, говорят, он кричал: "Как я мог их отпустить!" Но мы уже уехали.

Дальше произошло следующее. Мы подъехали к милиции. Володя ворвался туда и сказал: "Значит, так, я буду здесь петь ровно столько, сколько времени вам нужно, чтобы выписать моему другу паспорт". В милиции шло какое-то совещание, они его прекратили, послали какого-то человека за домовой книгой, домовая книга оказалась у домоуправа, который был на свадьбе своей дочери в Химках-Ховрине… Поехали туда. И все это время Володя пел. Ему нашли какую-то детскую гитару, и он им пел, заливался со страшной силой. Привезли пьяного домоуправа, сорвали замок – тут уже Булгаков начался. В эту душную комнату, где шло совещание, понаехало множество милиционеров со всего города… А внизу, в камерах, слушали Володины песни пятнадцатисуточники, не понимающие, что происходит. Я вырезал свою фотографию из общего школьного снимка… И мне дали вот такой паспорт. В половине четвертого мы расписались.

А потом выяснилось, что у этого паспорта нет никакого подтверждения… Через много лет, когда шел обмен паспортов, выяснилось, что все это сплошная фальсификация. Просто липа. И меня таскали чуть ли не в КГБ. Вот такая странная история…"

В те же дни Алла Пугачева стала солисткой ВИА "Москвичи". Как мы помним, полгода назад она родила дочь Кристину и все это время терпеливо выполняла роль кормящей матери. Однако в то же время она сильно тосковала по сцене и к ноябрю уже была готова вернуться на нее при малейшей возможности. Что, собственно, и случилось. События развивались следующим образом.

Приблизительно полтора года назад при Росконцерте был создан новый ВИА "Москвичи", а его режиссером назначили Олега Непомнящего. В короткие сроки подготовили программу, с которой новый коллектив должен был отправиться на свои первые гастроли. Однако эта поездка сорвалась. Вокалист ансамбля оказался большим любителем "зеленого змия" и практически с первых же гастрольных дней не отрывался от бутылки. А поскольку некем его было заменить, выступления прекратили, Ансамбль вернулся в Москву, где солиста тут же уволили. Непомнящий вскоре нашел другого человека – солиста популярного ВИА "Веселые ребята" Юрия Слободкина. В последнее время тот стал тяготиться своим присутствием в "Веселых" и вынашивал планы начать самостоятельную карьеру. Предложение Непомнящего оказалось для него как нельзя кстати. "Веселые ребята" в те дни гастролировали в Чехословакии, однако в телефонном разговоре Слободкин пообещал Непомнящему сразу после приезда в Москву написать заявление об уходе из ансамбля. И не обманул. Однако когда начались репетиции, вдруг выяснилось, что программа явно не получается. При том репертуаре, который был у "Москвичей", одного вокалиста не хватало, требовался кто-то еще. Причем Непомнящий хотел пригласить женщину. Вот тогда он и вспомнил про Аллу Пугачеву, с которой ему довелось впервые активно поработать в декабре 1970 года на новогодних детских утренниках. В один из ноябрьских дней режиссер отправился в деревянный двухэтажный дом на "Заставе Ильича", где жила Пугачева. Далее послушаем рассказ самого О. Непомнящего:

"Поднявшись по ветхим ступеням, я постучал, и Алла сама открыла мне дверь. Из квартиры пахнуло умилительными детскими запахами – глаженого белья и кипяченого молока. Мы поздоровались, она пригласила меня войти, как-то машинально, не обрадовавшись и не удивившись моему приходу. Во всем ее облике сквозила бесконечная усталость, будто бы каждое движение давалось ей с трудом. Как все творческие люди, она тяжело переносила образовавшуюся вокруг нее пустоту. Работа была ее главным стимулом в жизни, она не могла, не умела быть счастлива одними семейными заботами, ни любовь к мужчине, ни любовь к дочери не могли поглотить ее целиком, без остатка. Возможно, она сознавала это и мучилась чувством вины за то, что она не такая, как все "нормальные" женщины, пыталась обуздать себя и соответствовать образу идеальной матери.

Я сбивчиво, то перескакивая с пятого на десятое, то вдруг вдаваясь в ненужные подробности, объяснил ей цель своего визита, закончив свою речь решительным предложением о совместной работе. Она сопротивлялась мне, как Ева сопротивлялась обаянию змея-искусителя:

– Ты что, с ума сошел! У меня маленький ребенок! Кто с ней будет нянчиться? Ты, что ли?

– А хоть и я! – парировал я в запальчивости и тут же сообразил, что это заявление вряд ли сойдет мне с рук…"

Короче, Непомнящий уговорил Пугачеву вернуться на сцену, но сам вынужден был переквалифицироваться в няни, поскольку Пугачева, поймав его на слове, заставила сидеть с ее дочерью. Правда, так продолжалось недолго, так как вскоре к делу воспитания девочки подключилась мама Пугачевой Зинаида Архиповна. Непомнящий вернулся в "Москвичи", но, к своему удивлению, увидел, что от его режиссуры ничего не осталось. Пугачева взяла на себя смелость все переделать по-своему: порядок номеров, конферанс, выходы и прочее. По словам Непомнящего: "В глубине души я понимал, что человек с таким уровнем одаренности, как Алла, никогда не станет считаться с чьим бы то ни было творческим самолюбием и понятиями о служебной субординации. Тот факт, что я был режиссером коллектива, никак не ограничивал ее вдохновение и способность перекроить "под себя", что там программу, – целый мир! Быть сапожником без сапог мне тоже не хотелось, и я начал активно искать новое место работы…"

Андрей Тарковский продолжает снимать "Солярис". 18 ноября репетировался один из самых "скользских" эпизодов – "постельная" сцена Криса (Донатас Банионис) и Хари (Наталья Бондарчук). Вспоминает О. Суркова:

"Сцена не идет и стопорится, несмотря на все указания Тарковского. Тогда он предполагает: "Все разваливается, потому что мы хотим эту сцену сделать короче. Но это не дело! Сделать короче – сама по себе задача фальшивая! Наташа, делай, как раньше, и не оглядывайся на длину. Тебе нежности не хватает в этой сцене. Ты должна начинать очень нежно, стараясь, чтобы он понял, что ты все знаешь, ты располагаешь его к откровенности. А дальше все хорошо. Ты только начни: пусть тебя трясет и улыбка блуждает. Однако от него ты стараешься скрыть свое состояние, сдерживаешься, загоняешь его внутрь. Понежнее! Понежнее! У тебя море любви по отношению к нему, а он тебя не любит. Ты где-то за гранью, а ты нам истерики разводишь! Нет. Нет. Нет. Нервность свою нам демонстрируешь, и никакой собранности я не вижу. Почему ты стала такой мелкой и злобной?.."

В это время гример пытается подправить грим Бондарчук. "Что вы делаете? – кричит Андрей. – Зачем? Ведь она измучена, ревела, у нее красный нос, и в этот момент Крис ее застал". Гример хочет исправить свою оплошность, подмазать нос красным, но Бондарчук отстраняется: "Не надо!" Все напряжение снимается подтрунивающим смехом Андрея: "Быть покрасивее – единственная задача этой актрисы!"

Другой мосфильмовский кинорежиссер – Николай Москаленко – продолжает съемки фильма "Русское поле". Как мы помним, с конца июля группа работала на натурных эпизодах под городом Кетовом Горьковской области, где пробыла до начала октября. А с 11 ноября переместилась в Чебаркуль Челябинской области, чтобы отснять там "военные" эпизоды: по сюжету герой Владимира Тихонова уходил служить в армию и погибал от рук китайских провокаторов. В течение нескольких ноябрьских дней снимали эпизод "похорон", который произвел на всех участников гнетущее впечатление. Ситуация усугублялась тем, что роль матери погибшего исполняла настоящая мать Владимира Тихонова – актриса Нонна Мордюкова. Когда она с плачем падала на гроб, где лежал ее сын, у всех присутствующих по телу пробегали мурашки. По фатальному стечению обстоятельств, спустя 19 лет Мордюкова похоронит сына уже по-настоящему.

В двадцатых числах ноября на телевидении в самом разгаре съемки новогодних передач. В частности, в одном из павильонов снимают традиционный "Голубой огонек" с участием звезд отечественной и зарубежной эстрады. Среди них: Аркадий Райкин, Муслим Магомаев, Людмила Зыкина, Джордже Марьянович (Югославия), Жаклин Франсуа и Жан Вольтэ (Франция), польский ВИА "Трубадуры" и др.

В это же время в Концертном зале "Останкино" началась подготовка к съемкам новой передачи, которой суждено будет стать одной из самых популярных на отечественном ТВ, – "Песня года". По задумке ее создателей, в нее должны были войти наиболее любимые народом шлягеры, получившие признание у публики в течение последнего года. Однако эта благая идея по ходу дела претерпит значительные изменения, и "Песня года" буквально с первого же своего выпуска превратится в этакий междусобойчик, где "правили бал" только корифеи эстрадного жанра, а молодым авторам или исполнителям дорога туда чаще всего будет заказана. Конечно, будут и здесь исключения, но не столь часто, как этого бы хотелось. В "Песню года-71" были отобраны следующие произведения:

"Товарищ песня" (О. Иванов – А. Прокофьев) – исполняет Лев Лещенко; "А где мне взять такую песню" (Г. Пономаренко – М. Ага-шина) – Ольга Воронец; "Баллада о красках" (О. Фельцман – Р. Рождественский) – Иосиф Кобзон; "Любите Россию" (С. Туликов – О. Милявский) – Галина Ненашева; "Не плачь, девчонка" (В. Шаинский – В. Харитонов) – Лев Лещенко; "Будет жить любовь на свете" (В. Дмитриев – А. Ольгин) – Эдуард Хиль; "Ненаглядный мой" (А. Пахмутова – Р. Казакова) – Мария Пахоменко; "Журавли" (Я. Френкель – Р. Гамзатов) – Иосиф Кобзон; "Зачем вы, девочки, красивых любите" (Е. Птичкин – И. Шаферан) – Ольга Воронец; "Русское поле" (Я. Френкель – И. Гофф) – Юрий Гуляев; "Признание" (А. Колкер – К. Рыжов) – Мария Пахоменко; "Свадьба" (А. Бабаджанян – Р. Рождественский) – Муслим Магомаев; "Я люблю тебя, Россия" (Д. Тухманов – М. Ножкин) – Галина Ненашева; "Алеша" (Э. Колманов-ский – К. Ваншенкин) – Г. Николова и Г. Кордов (Болгария); "Вдоль по Питерской" (русская народная песня) – Муслим Магомаев; "Червона рута" (В. Зенкевич – В. Ивасюк) – трио В. Зенкевич, В. Ивасюк, Н. Яремчук; "Зима" (Э. Ханок – С. Островой) – Эдуард Хиль; "Знаете, каким он парнем был" (А. Пахмутова – Н. Добронравов) – Юрий Гуляев; "Фантазия на тему песен Аркадия Островского" – эстрадно-симфонический оркестр под управлением Юрия Силантьева; "Взвейтесь кострами" (С. Дежкин – А. Жаров) – Большой детский хор ЦТ и ВР под управлением В. Попова; "Трус не играет в хоккей" (А. Пахмутова – С. Гребенников и Н. Добронравов) – Большой детский хор; "Любовь, как лодочка" (В. Левашов – А. Софронов) – хор имени Пятницкого; "Погоди ж ты" (А. Колкер – К. Рыжов) – Эдуард Хиль.

Две песни исполнила Мария Пахоменко – одна из самых популярных певиц в Советском Союзе в начале 70-х. Как мы помним, в июне этого года она стала победительницей конкурса эстрадной песни "Золотой Орфей", проходившего в Болгарии, поэтому она имела полное право не только стать участником "Песни года", но и исполнить в ней две песни. На записи передачи певица выглядела прекрасно. Глядя на нее, трудно было поверить, что всего несколько месяцев назад Пахоменко едва не стала жертвой самого настоящего маньяка, который пытался похитить ее прямо из-под носа у законного супруга. Впрочем, расскажем обо всем по порядку.

Дело было в Челябинске, куда чету Пахоменко (как мы помним, мужем певицы являлся известный композитор Александр Колкер) занесла гастрольная судьба. Поселившись в лучшей гостинице города "Интурист", они вели размеренную командировочную жизнь, как вдруг однажды, после двух концертов, поздним вечером в их номере раздался телефонный звонок. Звонила дежурная по этажу, которая сообщила Колкеру, что в их городе случилось какое-то ЧП и что в гостиницу пожаловала милиция.

– Милейшая, не морочьте голову! – попытался отмахнуться Колкер. – У нас завтра два концерта! Дайте отдохнуть!

Но женщина была непреклонна и, пригрозив гостям суровыми санкциями за неподчинение требованиям законных властей, заставила их выйти из номера, прихватив с собой паспорта. При этом композитор появился в пижаме, а певица – в ночном халате.

В коридоре они встретили высокого мужчину с вузовским ромбиком в петлице. Даже не представившись толком, он сообщил заспанным постояльцам, что ищет опасных преступников, и попросил предъявить документы. Удостоверившись, кто перед ним, мужчина вернул Колкеру его документ, а вот паспорт Пахоменко придержал, предложив ей пройти с ним в отделение. Колкер, естественно, возмутился. Но мужчина его жестко осадил:

– Вы, супруг, идите досыпать. А вашей жене придется пройти с нами.

Однако композитор оказался молодцом. Не испугавшись грозного вида стража порядка, он сам пошел в атаку. Выхватив из рук мужчины паспорт своей жены, Колкер буквально закричал ему в лицо:

– А ну-ка, предъяви документы!

На лице стража порядка появилась растерянность, но тут ему на помощь пришла дежурная по этажу, все это время молча стоявшая рядом:

– Да что вы нервничаете? – обратилась она к композитору. – Я этого товарища знаю, он показал свои документы. Это товарищ Хайруллин из уголовного розыска.

Но в следующее мгновение произошло неожиданное. "Товарищ из угрозыска" внезапно оттолкнул от себя композитора и кинулся бежать вниз по лестнице. Колкер, после секундного замешательства, бросился следом. За ними помчались певица и дежурная по этажу.

У входных дверей был шанс остановить беглеца, но швейцар на призыв Колкера ответил словами дежурной по этажу: мол, это товарищ Хайруллин из местного угрозыска, он мне документы показал. В итоге "розыскник" выскочил из гостиницы и полетел через площадь во дворы. Колкер в пижаме бросился было за ним, но тут до его ушей долетел грозный окрик жены: "Остановись, идиот!" И он перешел на шаг. Поблизости он заметил такси, водитель которого явно кого-то ждал. Колкер бросился к автомобилю.

– Этого человека надо задержать! – обратился он к водиле, показывая на убегающего "сыщика". На что таксист ответил:

– Он меня просил в аэропорт его отвезти, а у меня смена кончается. А ты что в таком виде бегаешь? С бабы, что ли, соскочил?

Вернувшись к себе в номер, Колкер тут же набрал на телефоне "02". Трубку поднял дежурный по ГУВД. Узнав о том, что с ним разговаривает супруг самой Марии Пахоменко, страж порядка внимательно выслушал сбивчивые объяснения композитора, пообещал во всем разобраться и минут через десять перезвонить. Дежурный не обманул. Спустя несколько минут он позвонил и сообщил, что в уголовном розыске Челябинска действительно работает майор Хайруллин, что это исключительно серьезный сотрудник, даже имеющий награды за службу. Однако со вчерашнего дня этот самый товарищ Хайруллин… находился в отпуске и в данный момент должен был греть свое бренное тело на одном из пляжей Сочи. Короче говоря, выходило, что приходивший в гостиницу – человек никакого отношения к органам внутренних дел не имел и явно замышлял что-то недоброе по отношению к популярной певице. Поэтому уже с утра следующего дня рядом с Пахоменко появился охранник – подполковник милиции в штатском.

Но история на этом не закончилось. Спустя некоторое время, когда певица и ее супруг уже благополучно добрались до родного Ленинграда, Колкеру пришло письмо из ГУВД Челябинска. В нем сообщалось следующее:

"Во время пребывания на гастролях в нашем городе вы чуть не стали жертвой матерого бандита. Дело в том, что работник нашего уголовного розыска майор Хайруллин перед вылетом на лечение в город Сочи напился… Этим воспользовался злоумышленник, завладев его служебным удостоверением и авиабилетом. Сейчас бандит задержан. Он трижды судился за кражи и изнасилования. Выношу вам благодарность за проявленную бдительность и личное мужество. Вы предотвратили трагическое развитие событий. Сердечный привет Марии Леонидовне.

Начальник ГУВД города Челябинска, полковник Рождественский. Майор Хайруллин из органов уволен".

Но вернемся к хронике ноября 71-го.

23 ноября Ролан Быков уехал в Москву из Дома творчества кинематографистов в Репине. Там он появился неделю назад, чтобы на местной публике "обкатать" свою роль в пьесе "Медная бабушка" (кстати, ее автор – Леонид Зорин – тоже находился в Репине, где работал над доработкой сценария фильма "Гроссмейстер", который вскоре должен был начать снимать режиссер Сергей Микаэлян). Однако "обкатка" роли давалась Быкову с трудом: то его требовали к застолью, то отвлекала от "вхождения в образ" юная фанатка, ходившая за актером чуть ли не по пятам. Но все же в конце концов Быков свою роль, что называется, "добил". Последнее чтение состоялось в широком кругу – собрались почти все режиссеры, бывшие на тот момент в Репине. Чтение прошло с большим успехом, хотя дочитать пьесу до конца Быкову не удалось – концовка оказалась утерянной.

Итак, 23 ноября Быков уехал в Москву, а два дня спустя во МХАТе состоялось его окончательное утверждение на роль. В тот же день Зорин получил телеграмму от Михаила Козакова с этой новостью и торжественно зачитал ее на ужине в столовой Дома творчества. Присутствующие встретили эту весть с ликованием.

Эльдар Рязанов продолжает работу над фильмом "Старики-разбойники". Как мы помним, устав ждать снега во Львове, он со съемочной группой вылетел в Москву. И тут, как назло, синоптики объявили повсеместные снегопады, метели, в том числе и во Львове. Что было дальше, рассказывает О. Аросева:

"Мы кинулись во Внуковский аэропорт, а нас не выпускают по причине нелетной погоды. Сутки сидим, домой в город ехать опасаемся. Женя Евстигнеев спит на подоконнике.

Наконец выпустили. Во Львове счастливый Эльдар нашел то, чего так страстно желал для финала: туман, белый снег и т. п.

Прилетев, тут же, ранним утром, мы все это быстро отсняли, вернулись в гостиницу и решили праздновать завершение работы. В восемь утра ресторан еще закрыт, но нам его отперли, вчерашней холодной закуски на стол накидали, бутылки с водкой поставили… Женя Евстигнеев увидел на эстраде оставленные музыкантами инструменты и сел за барабан и тарелки. Вот тут-то я впервые услышала и увидела, какой потрясающий Евстигнеев был джазовый ударник…"

В те же дни в газете "Советская культура" была помещена любопытная заметка в защиту… домино. В те годы эта игра была чрезвычайно популярной. Резались в нее практически везде; по всей стране мужское население с воодушевлением забивало "козла". Мой отец, например, ходил в соседний двор в Гороховском переулке, где существовала целая группа заядлых "доминошников", проводивших часы напролет за игральным столом (по будням в хорошую погоду играли с семи до одиннадцати вечера, по выходным – с утра до глубокой ночи с перерывом на обед).

Но вернусь к пресловутой заметке. Начиналась она с сердитого письма некоего пенсионера Ситнова из Ставрополя, в котором тот ругал на чем свет стоит это самое домино. Цитирую:

"Вы много пишете про культурного человека и гармоническую личность. А почему до сих никто не обращает внимание на такое вредное и очень распространенное занятие, как игра в домино? Вместо того чтобы пойти в кино, театр, почитать книгу или, на худой конец, посидеть у телевизора, человек часами забивает "козла". С этим надо кончать…"

Однако редакция не согласилась с мнением своего уважаемого читателя и устами кандидата философских наук В. Пименовой весьма доходчиво объяснила, что домино – игра не вредная, а в каких-то своих проявлениях очень даже полезная. Действительно, чего плохого было в том, что в сильно пьющей стране тысячи мужчин, вместо того чтобы "ханку лакать", проводят время за игрой в невинное домино? Кстати, сам генсек Леонид Брежнев был большим любителем "забивать костяшки". Вот как об этом вспоминает его телохранитель В. Медведев:

"В домино Леонид Ильич резался, нарушая собственный строгий режим, до часу, иногда до двух ночи. Подходила его жена Виктория Петровна, возмущалась:

– Прекратите! Какая это игра? Он отвечал примирительно:

– Да чего ты? Нормальная игра. Садись. Она садилась и тоже втягивалась. Играли двое на двое: Леонид Ильич с Рябенко (начальник охраны генсека. – Ф. Р.) против Виктории Петровны с доктором. Иногда он выбирал в пару доктора. Случалось, соперники незаметно поддавались, Леонид Ильич побеждал и в хорошем расположении уходил спать…"

Но вернемся к хронике событий ноября 71-го.

В воскресенье, 28 ноября, Борис Бабочкин записал в дневнике:

"Нахожусь под громадным впечатлением от "Ракового корпуса" (роман А. Солженицына. – Ф. Р.), прочитанного залпом. Вот в этом романе – все мои убеждения, все мои размышления, воспоминания, весь он – как бы мой, как бы мной написан. Какая радость узнавания и какая горечь, какой трагический осадок, какой страшный и, вместе с тем, какой человечный, добрый результат! Какое влияние – поистине благотворное! Вот парадокс: литература идейная в самом высоком смысле слова, очищающая, воспитывающая, пробуждающая добрые чувства у нас под запретом. Она нелегальна. А выдуманная, пустая, "составленная" умозрительно и, уж конечно, не искренне, а с корыстным расчетом – выдается за истинную литературу "социалистического реализма".

Сколько же мы забываем страшного, если оно прошло мимо нас, не задев прямо. И как стыдно за все, чему вольно или невольно, но в чем-то содействовал – пусть только молчанием. Да и не только молчанием. Самый постыдный поступок моей жизни – это когда после убийства Кирова (декабрь 1934 года. – Ф. Р.) в двадцать четыре часа из Ленинграда высылали "бывших" и тетя Катя Корчагина подошла ко мне: "Боря, надо что-то делать, хлопотать – высылают Марию Александровну Потоцкую с племянником. Они оба служили в Александринке". А я ответил: "Нет, я за них хлопотать не буду. И тебе, тетя Катя, не советую".

Хоть и знаю теперь, что никакие хлопоты не помогли бы, а стыдно до слез, что я мог так сказать, мог так думать…

И эта книга, написанная больным, отверженным и совершенно героическим человеком, заставила еще раз вспомнить и покраснеть и пожалеть о многом. Хорошо, что совесть моя давала мне твердость не делать зла, – плохо, что совесть не давала мне сил делать добро. Гнусный приспособленческий нейтралитет и удовлетворение от сознания своей "порядочности". Правда, я всегда ходил по краю, но что это меняет? Может быть, честнее было все-таки погибнуть, а не быть пособником всех кошмаров, всего ада, который нас окружал, да и теперь еще окружает – в более мягких дозах и формах.

Прочитав книгу, сравниваешь людей. Впечатление от книги еще усилилось, когда понял, к кому относятся стихи рязанского поэта Евгения Маркина "Белый бакен" в десятом номере "Нового мира". Какие чудные стихи! Какой молодец! Есть еще на земле честные смелые люди. А Исаичу (Солженицыну. – Ф. Р.) будут стоять памятники на Руси, как великому писателю, великому учителю, великому человеку. Еще отрезвеет народ, страна… Неужели нет? Тогда и жить не нужно. Тогда это не страна, а "раковый корпус".

Вот недавно были у X. В какое тупое мещанство выродился подлинный талант этого человека! Да, конечно, таким необходим Сталин, вождь. Ведь они не умеют думать. Несчастные "счастливые" люди!.."

В эти же дни Дмитрий Шостакович, после двухмесячного пребывания в больнице, куда он угодил после инфаркта, переехал в санаторий в Барвихе. Как он писал 28 ноября И. Гликману: "Сердце мое вылечили хорошо. Однако очень ослабли руки и ноги. Все то, что у меня перед болезнью укрепилось, сейчас стало опять очень плохим. Придется, видимо, начинать все заново.

Может быть, опять придется ехать в Курган.

Мне дано наставление: полностью изъять из рациона алкоголь, никотин, крепкий чай и крепкий кофе. Это меня огорчает.

Береги здоровье. Ужасно тяжело делается, когда его потеряешь. А всякого рода инфаркты подкрадываются незаметно. Тем не менее, когда почувствуешь, что ты не получаешь удовольствие от первых стопок водки, значит, дело дрянь. Я заметил, что еще в Репине водка не доставила мне радости. А это означало, что инфаркт приближается. В этом случае сразу обратись к врачу. А еще лучше совсем не пей или соблюдай строгую умеренность…"