Текст книги "Родина"
Автор книги: Анна Караваева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 65 страниц)
– Смотри, милая, город поднимается, встает! Видишь?
– Вижу!
Отсюда, с холма, было далеко видно вокруг. Клетки строительных лесов, янтарно желтея, возвышались в разных местах то отдельными вышками, то одна за другой, будто караван кораблей у причала. Проломы пустых кварталов, где вместо домов зияли черные ямы, пустоглазые коробки сгоревших зданий, одинокие, закопченные столбы домовых печей, буро-зеленые заросли бурьянов на пожарищах – все это сейчас, казалось, покорно отступало и, поверженное, жалось к земле, где воочию поднималась, расцветала новая жизнь. Видно было, как в домах, взблескивая стеклами на солнце, распахивались окна, и чудилось – праздничный гомон голосов, что принесли с собой хозяева в новые стены, ветровой весенней песней так и веет над городом.
– Ты молчишь? Что с тобой? – сразу что-то почувствовала Соня, заглядывая ему в лицо большими озабоченными глазами.
– Что со мной? – повторил Пластунов, глядя то на Соню, то на строящийся внизу город. – Сбылось, Сонечка, моя родная, сбылось!
И Дмитрий Никитич рассказал Соне, как полгода назад, томимый жаждой счастья, слушал ее музыку, как потом, стоя около челищевского дома, смотрел на городские развалины и возрожденный Кленовск виделся ему.
– И вот все сбывается, о чем я мечтал! Мне даже не верится: я ли это так счастлив сейчас? Скажи, ты не пожалеешь, что полюбила меня? Ведь моя молодость уж позади…
– Посмотри на меня! – вдруг тихо приказала она, и Пластунову показалось, что вся душа его погрузилась в глубину ее сияющих и в то же время по-женски строгих глаз.
Ольга Петровна Шанина открыла дверь своей двухкомнатной квартирки и зажмурилась от солнца. Хотя каждый гвоздь был вбит ее руками, все-таки вид этих двух светлых комнаток и маленькой кухни с аккуратной печью-шведкой привел Ольгу Петровну в такое волнение, что она даже прослезилась.
– Ох, не могу…
Смеясь и громко распевая, Ольга Петровна быстро развязала небогатый багаж. Раскладная кровать, трехногий круглый столик и такой же старенький венский стул, одолженные у кого-то челищевской няней, пришлись как нельзя более кстати.
– Эх, как распелась пташечка! – воскликнула Ксения Саввишна, квартира которой находилась на той же площадке.
– А что, Ксения? Даже не верится, что вся эта прелесть – та самая развалина, которую мы с тобой восстанавливали!
Ольге Петровне хотелось болтать, острить, хлопотать, расставлять вещи, развешивать занавески, но все уже было развешено и красовалось на своих местах.
– Ну, а у нас в квартире как есть голизна – стены да пол, – сказала Ксения Саввишна..
– Не горюй, Ксения, все будет! – пообещала Ольга Петровна. – На Пионерской улице скоро откроется мастерская по производству мебели из отходов строительства. Конечно, производство в скромных размерах, да и мебель будет простенькая, но все-таки самое необходимое будет и не придется сидеть на полу!..
– Ты просто настоящей хозяйкой стала на строительстве, Ольга! Все знаешь, все идут к тебе, – без зависти похвалила Ксения Саввишна.
– А как же? – просто ответила Ольга Петровна. – Скоро я ухожу с завода и буду старшим техником по городскому строительству. Как жаль, что нашего Владимира Николаича нет сейчас в городе! Как бы приятно было ему посмотреть на этот праздник переселения в новые квартиры!
– Увидит еще не раз… Время идет к лету, и дома еще быстрее будем восстанавливать.
Сняв со стены небольшое зеркальце, Ольга Петровна улыбнулась своему разгоревшемуся лицу и горячим, совсем еще молодым глазам: «Это лицо можно полюбить!»
Кончив все хозяйственные дела, она села на подоконник. Было необыкновенно приятно греться на солнце, да и давно уже не оставалась Ольга Петровна наедине со своими думами.
Знает ли Владимир Николаевич, как он дорог ей, или догадывается ли по крайней мере об этом?.. После разрыва его с женой прошло несколько месяцев, и боль в его душе, конечно, уже перегорела, да и не в его характере предаваться обидам по поводу того, что раз навсегда отрезано. Допустим, он замечает, что дорог ей, – ведь его глаза порой так тепло усмехаются Ольге Петровне, но… почему он не открывает своих чувств, почему? Да и вообще разговоров о личной жизни он избегает. Не оттого ли, что однажды он ошибся в женщине и теперь проверяет себя, а может быть, и ее, Ольгу Петровну Шанину?.. Конечно, разумный человек должен остерегаться повторения ошибок сердца…
«Ошибка сердца»… Но ведь во мне-то он не ошибается! А в себе? Должен же он себя проверить: может ли он отвечать мне так же, как я ему?.. Ведь у него прекрасная, глубокая душа, которая не допустит нечестного отношения к женщине!.. И разве может он жениться только потому, что ему, видите ли, скучно одному жить? Конечно, нет! Не из тех он людей, чтобы так поступать. Ах, чудачка ты, Ольга Петровна! Ведь в разрушенном городе ни у меня, ни у него до сих пор не имелось даже своего угла, где можно было бы начать жизнь вместе… И, наконец, скажите, пожалуйста: зачем мне торопить события? Пусть он еще больше узнает меня, пусть почувствует, как много у нас с ним общего, и тогда он мне все откроет, и это будет настоящая, большая любовь. А этого ждать надо… И, значит, умей ждать, голубушка!»
Ольге Петровне вдруг стало легко и страстно захотелось видеть Соколова, говорить с ним. «Может быть, сейчас мы и заговорили бы наконец о себе», – замирая от радостного ожидания, подумала она.
Ольга Петровна не знала, что Владимир Николаевич Соколов вернулся в город и сидел в это время у себя в комнате, заканчивая длинное письмо своей жене:
«…Я верю, Тася, что тяжелое недоразумение, доставившее нам с тобой немало страданий, наконец рассеялось. Пережитое нами обоими, конечно, оставило тени и горечь в душе, но не будем вспоминать о нем… Вначале, очень возможно, будет нам трудно, дорогая Тася, но постараемся чутко и правдиво относиться друг к другу, попытаемся создать новую жизнь, и пусть она будет не хуже прежней! Ты спрашиваешь, Тася, мог ли бы я устроить тебе приезд сюда самолетом? Думаю, что это удастся. В мае и из Сибири лететь не так уж трудно. Пропуск в Кленовск высылаю тебе авиапочтой вместе с этим письмом. Ну, Тася, жду тебя, приезжай, буду тебя встречать».
После переезда прошло еще несколько дней, «праздничных будней», как называла их про себя Ольга Петровна. В ее трудовой жизни произошла важная перемена: она ушла с завода и самым дружеским образом простилась с бригадой Сони Челищевой.
В строительном отделе горисполкома Ольга Петровна официально приняла дела по техническому надзору в присутствии Владимира Николаевича Соколова. Он пожелал ей, «строительнице», успешно работать в новой профессии, был необычайно оживлен. Отвечая кому-то по телефону, он сказал, не скрывая радости:
– Да, да, едет!
Ольгу Петровну словно что-то кольнуло.
Весь день странная тревога не покидала ее, но на другой день все рассеялось. Погода была солнечная, в меру жаркая, с мягким, бархатистым ветерком. Ольга Петровна побывала в разных концах города и ближе к вечеру зашла на участок Ксении Саввишны, где заканчивалось восстановление большой двухэтажной школы.
Едва обе вышли на Ленинскую улицу, как увидели Соколова. Он шел под руку с женщиной, высокой, стройной, лет тридцати пяти. Она была без шляпы, ветерок развевал ее высоко собранные над лбом бледнозолотые волосы. Щуря голубые глаза и улыбаясь, она слушала Соколова, который, остановившись перед Домом специалистов, что-то объяснял ей.
У Ольги Петровны потемнело в глазах и смертельный холод разлился по телу.
– Кто это?.. – прошептала она.
– Это жена к Соколову приехала, – ответила Ксения Саввишна. – Да идем-ка скорей отсюда, Ольга!
Ольга Петровна не помнила, как пришла домой, как рухнула в постель, сколько времени пролежала без движения, словно мертвая.
Открыв глаза, она увидела на стене багрово-золотое пятно заката – и вспомнила все. Нежданное, крутое горе больно сжало ей грудь.
Ольга Петровна встала с постели, пошатываясь, бесконечно слабая, легкая, пустая, как будто из нее вырвали все, чем она жила и дышала. Голова кружилась, сердце замирало. Ужасная холодная боль, казалось, раздирала ее сердце, ее мысли. Ей хотелось исчезнуть, умолкнуть навсегда, только бы не чувствовать себя.
Уж темнело. На улице весело шумела молодежь. Будто чужое, молодое счастье, дразня, прошло мимо окон, и Ольга Петровна еще сильнее заплакала.
– Ольга Петровна! – раздался вдруг близкий голос, и Ксения Саввишна вошла в комнату. – Ты что без огня сидишь? Идем-ка, душа, ко мне…
Будто не замечая опухшего от слез лица Ольги Петровны, Ксения Саввишна подняла ее с постели, приговаривая:
– Ребят моих дома нету, а у меня чайничек вскипел, идем чайку попьем.
Ольге Петровне было все равно. Она пошла, но от угощения Ксении Саввишны отказалась.
– Тогда я тебя холодной водицей угощу, – нашлась хозяйка. – Идем-ка, умойся под краном… Глаза-то совсем заплыли от слез.
– Мне все равно.
– Умойся-ка, умойся. Вот и хорошо. Небось, голове сразу легче стало? А чайку тебе все-таки налью. Ну, выпей, глотни хоть немножко, а то ведь, небось, горло сдавило.
Она ухаживала за Ольгой Петровной, как за ребенком, который еще не оправился от страха и боли после сильного ушиба.
– Чего тебе от меня надо? – наконец с тоской опросила Ольга Петровна.
– Не много надо, – просто ответила Ксения Саввишна. – Желаю, чтобы ты завтра на работу вышла бодрая и чтоб ни в одном глазу, Ольга, ни в одном глазу ничего не было заметно! Гордость надо женщине иметь, держаться крепко. Ты уважаемый в городе человек.
– Моя жизнь разбита, все у меня отняли…
– Кто отнял у тебя… и что? – медленно спросила Ксения Саввишна и осторожно подняла за подбородок поникшую голову подруги. – Ответь себе сначала, кто тебе что дал, – и, может, полегче станет. Я ведь, Ольга; все видела, что с тобой было, я все знаю. Ну, вспомни: давал тебе Соколов какие-нибудь обещания, ну?
– Нет, – глухо ответила Ольга Петровна; сознание словно после обморока прояснилось в ней. – Нет, таких разговоров у нас с ним не было.
– Помнишь, Ольга, я все тебе напоминала, что Соколов с любовью к рабочему народу относится… активность в человеке поддерживает, ободряет, хвалит его… и тебя он хвалил, и твою работу ценил…
– А я и вообразила бог знает что, – тихо простонала Ольга Петровна. – Все выдумала, сумасшедшая, тешилась, как дурочка… Разбить бы о камень эту голову…
– Не от дурости ты, Ольга, выдумывала, – то душа твоя богатела, цвет свой набирала…
Ольга Петровна привыкла считать Ксению Саввишну человеком честным, но простоватым. Ей всегда казалось, что Ксения Саввишна и не догадывалась, какие мечты волновали ее. А теперь оказывалось, что Ксения Саввишна все отлично видела и понимала.
– Зачем же ты мне тогда ничего не говорила? – горько плакала Ольга Петровна. – Зачем ты ни разу не остановила меня? Ох, не было бы для меня теперь этой муки…
– Да как же я могла тебе на глаза свою руку положить: прекрати, мол, все эти мечтания! Нет, на такое дело у меня рука не поднялась бы, уж так хорошо тебе было! Да и то думалось: может быть, в самом деле вы с Соколовым сдружитесь…
– Что же мне делать-то теперь? – с отчаянием в голосе спросила Ольга Петровна.
– Держаться, милая, держаться.
– Как же я смотреть на него буду?
– Смотри, как смотрела, будто и не случилось ничего. Сказать правду, Ольга: едва ли он что и замечал, если мысли его другой были заняты…
– Да, может быть и не замечал…
– А теперь и вовсе ему до этого дела нет. Давай уж правду резать, так-то лучше. Значит, тебе одно остается: гордость и достоинство свое соблюдать, Ольга.
Ольга Петровна вдруг представила себе длинный жизненный путь без любимого друга, без счастья. Никто не будет ждать ее дома после работы, никто не обнимет ее, ни от кого не услышит она горячих, любовных слов.
– Неужели так и не суждено мне счастье? Так и жить мне вечно одной?
– Счастье… – усмехнулась Ксения Саввишна. – Всем подавай счастье, а где его хватит? Подумай-ка у скольких женщин были мужья, были женихи… и нету, погибли за нас, за Родину… Вот и мой муж лежит где-то в братской могиле.
– И ты никогда не мечтала, что встретится тебе хороший, милый человек?..
– А кто же меня возьмет, Ольга, с четырьмя ребятами? Они были нужны их отцу родному. Да к тому же мне, как и тебе, тридцать восьмой… а рядом с нами молоденькие, хорошенькие девушки красуются.
Как всегда во время беседы, Ксения Саввишна что-то штопала, быстро мелькая иглой. Ольга Петровна, кажется, впервые открыла, что лицо Ксении Саввишны еще привлекательно своей спокойной, чисто русской красотой.
– Ох, Ксения, когда сама любишь и тебя любят, всякая работа легка, будни праздником кажутся… А когда любви нет и впереди не видно, в чем радость найти, как жить? – дрожащим голосом говорила Ольга Петровна, вдруг почувствовав, что ответ будет иметь для нее решающее значение.
– Как жить?.. – раздумчиво повторила Ксения Саввишна. – Для совести надо жить.
– Для совести?
– Да, тут тебе и радость.
Ксения Саввишна стала вспоминать вслух, как обе они восстанавливали завод, как, не отступая ни перед усталостью, ни перед морозами, превратили развалины в жилой дом, как, наконец, Ольга Петровна стала строительницей, которую все в городе знают и уважают.
– И ведь хорошо знать, что ты по совести живешь, людям пользу приносишь… На душе у тебя ясность, уверенность, и ведь это счастье тоже, Ольга!
– Как спокойно ты говоришь обо всем этом, Ксения! Неужели сердце в тебе не кипело?
– Оттого и спокойно, что вдосталь кипения этого было.. Эх, Ольга, не довелось тебе с мое испытать! Бывало зимней ночью идем мы, партизаны, по лесу – место для лагеря меняем… Мороз, усталость страшная, а в сердце такая ненависть кипит к фашистским палачам! Сколько раз думалось тогда: не надобно ни красы, ни молодости, ни богатства – прогнать бы врагов лютых с родной земли, вновь бы дышать свободно… Что мне, человеку, прежде всего нужно? Пусть земля наша будет могучей, свободной, пусть мирная жизнь строится да цветет… Вот ведь оно, самое главное, без чего я человеком быть не могу! Нет, кажется мне, счастья выше, чем свободной себя чувствовать на родной земле!.. Ну ладно, заговорилась я с тобой, не сердись, если что не так сказалось. Завтра у меня утренняя смена, – давай выйдем из дому вместе, согласна? Только я тебя рано разбужу.
Несколько дней Ксения Саввишна и Ольга Петровна вместе выходили по утрам из дому. По дороге Ксения Саввишна передавала заводские новости, рассказывала о разных смешных случаях, всеми способами тормошила Ольгу Петровну.
– Ты так за мной надзираешь, что даже до моих участков большие «крюки» делаешь, – невесело пошутила Ольга Петровна.
– Что ж, лестно за техническим городским надзором надзирать! – нашлась ответить Ксения Саввишна. – Смотри-ка, Ольга, тебя и тут ждут, и там хорошо встречают!
– Ольга Петровна, пожалуйте-ка сюда! – кричали ей с разных концов стройки.
– Сейчас, сейчас, товарищи, – отвечала Ольга Петровна.
Ее не просто знали как «начальство», но и как «добрую помощницу», которая умела требовать выполнения работ в срок и их хорошего качества, всегда была готова поддержать новое и полезное начинание. Она гордилась про себя, что заслужила славу справедливого, отзывчивого человека.
– Ольга Петровна, зайдите к нам! – кричали ей с нижнего этажа.
– Сию минуту! – откликалась Ольга Петровна.
Привычное оживление труда тотчас же повелительно охватывало ее. Она выслушивала сообщения бригадиров, отвечала на множество вопросов, спрашивала сама, торопливо записывала в свой дневник просьбы и рабочие предложения.
В трехэтажном двенадцатиквартирном доме напротив докрашивали рамы и вставляли стекла. На высоте третьего этажа голоногая девчонка, сверкая розовыми пятками, мыла стекла. Брызги воды летели во все стороны, а девчонка гнулась, как ветка на ветру, и пела:
Лучше нету того цвету,
Когда яблоня цветет…
– Эй, певунья! – крикнула ей Ольга Петровна. – Осторожнее там… еще свалишься!
– Не-ет! – хохотала девчонка, продолжая хлестать водой. – Завтра в эту квартиру переезжаем!
К дому подкатила знакомая машина. Из нее вышли Соколов и его жена.
– Здравствуйте, дорогая Ольга Петровна! Вот показываю жене наш возрождающийся Кленовск.
У Ольги Петровны заколотилось сердце и потемнело в глазах, но усилием воли она принудила себя улыбнуться:
– Целый день, знаете, на жаре… глаза даже устают от солнца.
Соколов, представив свою жену, добавил с поклоном в сторону Ольги Петровны:
– Вот, Тася, наша, можно сказать, главная строительница. Когда мне приходится выезжать, я могу быть совершенно спокоен и надеяться на ее умение и хватку в работе, как на каменную гору!
– Вы меня совсем захвалили! – опять насильно улыбнулась Ольга Петровна.
Жена Соколова начала спрашивать, долго ли восстанавливался этот большой дом с балконами и пилястрами по фасаду.
– Милая! – засмеялся Соколов. – Тут только номинально говорится «восстановленный объект»!.. По сути дела, это вновь построенный дом.
– Правда, – не скрывая гордости, подтвердила Ольга Петровна. – Если бы вы знали, какая это была развалина! Мы смогли воспользоваться только одним фундаментом… а все, что вы здесь видите, новое, как с иголочки!
День спустя после праздника переселения, едва Соня вернулась домой, Любовь Андреевна, взволнованная, вошла к ней в комнату:
– Что это, Соня? Нам с папой только сегодня стало известно, что ты собираешься выходить замуж за Пластунова и что у вас все решено. Это серьезно?
– Серьезно, мама… на всю жизнь!
– Ты… так его любишь? А ты проверила себя? Может быть, это… преклонение перед его авторитетом?
– Мама!
В глазах Сони зажглась непримиримая решимость, и мать отступила.
– Хорошо, пусть будет так. Но стыдно было бы нам отпускать тебя из дому, как говорится, без ничего. Разреши нам с отцом похлопотать для тебя!
Соня подумала, улыбнулась:
– Ну, хорошо.
– Вот и чудесно! Только ты мне уж дай некоторое время, чтобы все получилось как следует. Согласна, доченька?
– Ну… согласна.
– Соня! – закричал Чувилев, вбегая в комнату. – Уже появились первые ласточки! Вот почта за два дня – первые ответы на наше письмо!
– Давай, давай! – оживилась Соня и стала вслух читать письмо.
Действительно, это были вполне серьезные и деловые ответы на коллективное письмо большой группы кленовских комсомольцев-активистов, обращенное к советской молодежи и опубликованное в центральных газетах. В этом письме кленовские комсомольцы рассказывали о своей работе и призывали молодежь помочь им в восстановлении города. Самое первое по дате отправления письмо пришло из города Куйбышева, от Фимы Чебаковой. Оно было написано с энергическим лаконизмом:
«Я, Фима Чебакова, девятнадцати лет, окончила библиотечный техникум, работаю по специальности. Я приехала бы к вам в Кленовск, товарищи, немедленно после прочтения вашего письма в газете, но я не могла уехать, не найдя себе заместительницы. Как только сдам ей дела, тотчас же выеду в Кленовск – и немедленно за работу!
Сердечный комсомольский привет всем вам шлет
С е р а ф и м а Ч е б а к о в а».
– Эта, пожалуй, раньше других приедет – решительная! – заметила Соня. – Знаешь, Игорь, Павла Константиновна будет очень рада этой Фимочке!
– Почему?
– Да как же! Здание Центральной библиотеки восстановлено, работу нужно там начинать, восстанавливать книжные фонды… Словом, нужен специалист библиотечного дела. Надо сказать Павле Константиновне об этой Фимочке. Ну, давай дальше читать.
Восемь писем – из Москвы, Чапаевска, Ульяновска, Вологды, Нижнего Тагила, Новосибирска, Алма-Аты и Ташкента – написали юноши, учащиеся старших классов средней школы, которые предлагали «посвятить свое каникулярное время большому общественному делу», как и было написано в одном письме. Два письма пришло из Бурят-Монголии, остальные прилетели в Кленовск из разных мест: Великого Устюга, Тюмени, Челябинска, Молотова, Горького, Казани.
– Серьезное дело, Игорь, – сказала Соня. – Во-первых, надо всем ответить… и не какой-нибудь бумажонкой, а каждому отдельно, по-дружески.
– Само собой, – отозвался Чувилев.
– Потом приготовиться к встречам, Игорь.
– А их будет, чувствую, мно-ого! – засмеялся Чувилев. – Тепло, весна, вот тут они и посыплются, ответы на призыв!
Соня согласно кивала его словам.
– Послушай, Игорь, действительно может разгореться большое дело. Нам надо подготовиться к этому.
И оба принялись обсуждать этот весьма срочный вопрос, потому что отзывчивые ребята с характером, подобным, например, Фиме Чебаковой из Куйбышева, могут вот-вот приехать в Кленовск. Многие могут прибыть и без всяких извещений: «Мы вам нужны – вот мы и здесь!..» Значит, надо установить на вокзале «молодежные посты» для встречи отрядов восстановителей. К участию в этих «постах» следует привлечь также школьников.
– Только кликнуть клич, Сонечка! А уж ребята увлекутся этими дежурствами на вокзале, встречами, новыми знакомствами…
Тут же было решено, что жить приезжим восстановителям придется в палатках, которые удобнее всего раскинуть в Кленовом доле. Хотя и весной страшно и больно смотреть на черные остовы мертвых кленов, но широкая долина и кусты по холмам уже зеленеют, – ведь весна же, весна!..
– Ну как тебя поймешь? – с ласковой иронией сказала Соне мать, когда Чувилев ушел домой. – Только что говорила о женихе… и сразу о какой-то там Фимочке, о восстановителях, о палатках… не понимаю!
– А что же здесь непонятного, мама?
– Когда я выходила за вашего отца, мне со всеми хотелось говорить о нем, я думала только о нем, о моем женихе.
– И я думаю о… Дмитрии, – слегка запнулась Соня.
Фима Чебакова послала в адрес бюро комсомола странную телеграмму:
«Буду Кленовске двадцать четвертого мая прошу встретить путевкой вагон семь».
В комнате бюро сидели Маня Журавина и Тамара Банникова.
– Какой путевкой? Может быть, она думает, что будет жить в доме отдыха? – насмешливо предположила Маня. – Уж не едет ли к нам капризная мамина дочка?
– Нам с тобой как раз поручено встречать эту мамину дочку, – недовольно вздохнула Тамара: Фима Чебакова из Куйбышева заранее ей не понравилась.
Когда поезд подошел к перрону, Маня и Тамара заторопились к вагону номер семь. Но не успели они дойти, как из вагона выскочил подросток в новом, из толстой парусины, комбинезоне, который смешно, будто жестяной, топорщился на маленьком теле. Из-под широкополой, парусиновой же шляпы на розовый лоб и круглые щеки подростка выбивались светлые вьюнки волос. Быстро оглядевшись по сторонам и пожав плечами, подросток решительно направился вперед, держа в одной руке скромных размеров чемоданчик, а в другой постельные принадлежности в полотняном чехле с красиво вышитым вензелем.
– Кто здесь встречает Серафиму Чебакову? – звонким и сердитым голосом спросил подросток.
– Мы встречаем, – в один голос ответили Маня и Тамара, изумленно глядя на новую знакомую.
Пожимая теплую ручку Серафимы Чебаковой, Маня еще не знала, как отнестись к этому забавному существу.
– Так вот вы какая, товарищ Чебакова!
– Самая обыкновенная, – заметно обиделась Серафима. – Я же не в гости приехала! Вы принесли с собой путевку?
«Она опять свое!» – сердито подумала Маня.
– Не принесли?! – возмутилась Серафима. – Но ведь я же просила, чтобы мне сразу дали путевку на работу!
– Ах вот что! – расхохоталась Маня, и Серафима сразу ей понравилась.
– Вот, значит, почему ты так одета, – уже ласково переходя на «ты», продолжала Маня.
– Конечно! Немедленно в работу! Для этого же я и приехала сюда! – энергически воскликнула Серафима, сверкнув яркоголубыми глазами. – На какую стройку вы меня пошлете?
– Но ведь надо отдохнуть после дороги, – несмело предложила Тамара.
– Да я ни капельки не устала! Что я, больная? – опять возмутилась Серафима. – Мне бы только вот это имущество где-то оставить, и я бы сразу…
– Ты будешь жить в квартире секретаря нашего заводского комсомола Сони Челищевой, – разъяснила Маня, и это известие несколько успокоило Серафиму.
– Очень хорошо! – одобрила она. – Уж она меня направит сразу на самую трудную стройку… на восстановление Дома специалистов… В вашем письме написано, что это самый большой дом в городе.
– Но ведь Дом специалистов… – начала было Тамара.
– Что? Вы думаете, я не смогу? – прервала Серафима, бросая на своих спутниц встревоженные взгляды. – Вы думаете, если я маленького роста…
– Нет, я не о том, – сказала Тамара. – Но ведь Дом специалистов мы уже восстановили.
– Что-о?! – вскрикнула Серафима и даже остановилась. Голубые глаза ее метали искры. – Дом специалистов восстановлен? Зачем же вы писали…
– Да ты пойми, горячая голова, – начала убеждать ее Маня, – письмо-то мы в марте в газеты послали, когда нам еще очень трудно было.
– Хорошо! – важно согласилась Серафима. – Тогда я иду на леса Дома стахановцев… тоже важная стройка.
– Но, – хохотнула Тамара, – и в Доме стахановцев уже живут.
– Это просто безобразие! – со слезами в голосе воскликнула Серафима. – И Дома стахановцев, значит, мне уже не достанется! Зачем же вы людей обманывали?
– Да пойми же ты, чудачка! – со смехом уговаривала Маня. – Ведь все это в марте было… Тогда мы сами не думали, что управимся. Не бойся, на твою долю в других местах еще хватит и хватит работы. Вот наш театр сейчас восстанавливают.
– Театр? – просияла Серафима, – Идемте сейчас же туда! Ну, скорей!
– Батюшки! Да о тебя обжечься можно, энергия ты неукротимая! – пошутила Маня, приложив ладонь к разгоревшейся щечке Серафимы, но потом решительно сказала: – Ну, хватит, Фимочка, бушевать! У нас в Кленовске людей жалеют: сначала накормят, дадут выспаться, а потом уж о деле разговаривают.
Пока три девушки шли до челищевского дома, Фима не теряла ни минутки даром. Она то засыпала вопросами своих спутниц, то порывалась взбежать – «ну, совсем на минуточку!» – на мостки строительных лесов решительно каждого дома; то, взволнованно вскрикивая, останавливалась около руин, каких еще много было в Кленовске. Она успела расспросить Маню и Тамару не только об их жизни и планах на будущее, но и о многих кленовских комсомольцах. Она со всеми хотела познакомиться и в каждом готова была видеть «нечто замечательное».
Если бы весну нарядить в рабочий костюм, она выглядела бы, наверное, как эта Фимочка, розовая, кудрявая, трогательная, забавная и неутомимая. Именно так подумала о ней Соня, быстро разговорившись и перейдя на дружеское «ты».
Фимочку поместили в мезонине, в той комнате, где жили чувилевцы. Соня, поднявшись в мезонин, чтобы позвать новую жиличку ужинать, удивилась, найдя ее все в том же комбинезоне.
– Да сними ты этот панцырь! – смеясь, предложила Соня. – Уж не собираешься ли ты спать в нем?
– Он мне ужасно нравится, Соня, – призналась Фимочка. – Когда мама мне его сшила, все знакомые и подружки ходили смотреть на него, как на доспехи какие-нибудь… честное слово! Мама и папа так гордились, что вот в этом комбинезоне я буду восстанавливать Кленовск. Одно только жалко: не успели мы достать никаких инструментов!
– Значит, это для инструментов твоя мама нашила на него столько карманов? – засмеялась Соня.
– Да, как жаль, подумай: карманы есть, а инструментов нет…
– Я думаю, что для работы тебе достаточно будет одной хорошей авторучки, – осторожно начала Соня.
– Какая еще авторучка? – передернулась Фимочка, и ее нежное розовое личико приняло брезгливое выражение.
– А с книгами иметь дело не хочешь? – спокойно спросила Соня. – Ведь ты же библиотекарь.
– Ну, и что из этого следует? – вспылила Фимочка, и голубые глаза ее сердито засверкали. – Я приехала сюда строить дома, а не возиться с книгами!
– Вот как! – удивилась Соня. – По-твоему выходит, работать в библиотеке – значит «возиться с книгами»?
– Нет… я совсем так не думаю, – смутилась Фимочка.
– Тогда разъясни: почему здесь, в Кленовске, ты так презрительно говоришь о своей специальности?
Девушка смущенно заморгала пушистыми ресницами и повторила:
– Нет, конечно, я совсем так не думаю, но в сравнении с восстановлением города моя работа библиотекаря кажется обыкновенной, серенькой.
– Прекрасная работа среди книг! – воодушевилась Соня. – И знаешь, Фимочка, ты нас заинтересовала прежде всего как библиотекарь.
– Неужели? – упавшим голосом спросила девушка и вдруг, закрыв лицо пухленькими ручками, всхлипнула: – Ах, как я мечтала строить… Мне так хотелось стать каменщиком или бетонщицей, а тут, подумайте, что получается…
– Ну, ну! – нежно сказала Соня. – Утро вечера мудренее, мы с тобой еще завтра поговорим. Снимай-ка свой комбинезон, а то нас уже заждались с ужином. Дай-ка я тебе помогу снять… Ух, тяжесть какая!
В пестреньком платьице маленькая Фимочка казалась хрупкой, как ребенок, только голубые глазки ее смотрели грустно и растерянно.
– Ну, ну, завтра все определится, – ласково пообещала Соня.
Утром Фимочка, смотря на Соню жалобным взглядом, спросила:
– Так что же, я буду строить?
– Будешь, будешь строить, – пообещала Соня. – У меня сегодня вечерняя смена, и после завтрака мы с тобой направимся на место твоей работы.
Когда девушки подошли к новому зданию Центральной библиотеки, Фимочка горько вздохнула.
– Значит, ты все-таки хочешь, чтобы здесь я делала то же самое, что и в Куйбышеве? Стоило после этого сюда приезжать!
– Еще как стоило! – хладнокровно отозвалась Соня. – Вот мы сейчас с тобой входим в читальный зал. Видишь, он даже двусветный.
– Да, очень хорош, – оглядываясь вокруг, подтвердила Фимочка. – Но ведь он еще не оборудован!
– Вот в том-то и дело, Фимочка, мой друг.
Книгохранилище, очень просторное и светлое, Фимочке показалось самым несчастным местом на земле.
– Батюшки! Да здесь и книг-то нет! – пораженно воскликнула она, озирая несколько полок, на которых жидкими стопочками лежали старые, обтрепанные книги.
– А откуда им быть в разоренном фашистами городе? – отозвалась заведующая библиотекой, сухонькая старушка с двумя парами очков на костистом носу.
– Вот, товарищ Чебакова, познакомься, – сказала Соня. – Старейший библиотекарь нашего города, Вера Даниловна Красева. Была на пенсии и вот опять вернулась в библиотеку.
– Вернешься! – тем же ворчливо-строгим тоном ответила Вера Даниловна. – Библиотекарей-то в городе не осталось. В партизанском отряде один погиб, кое-кто помер, а некоторые еще из эвакуации не вернулись, да и вернутся ли… Вот я, как последняя могиканша, заправляю тут. А чем заправлять – сами видите, девушка!
– Да у вас и никаких отделов не видно: где выданное для взрослых, где выданное для детей, где отдел помощи самообразованию, отдел политучебы, библиографии… Ну, как есть ничего нет! – сочувственно поддержала Фимочка.
– Будь у нас книги, были бы и отделы. А книги сами на полки не приходят, – опять заворчала Вера Даниловна. – Все, у кого книги дома остались, жертвовали сюда. Вот и Соня Челищева немало с отцовских полок сюда перетаскала… Да ведь все это капля в море! За книгами надо ездить в Москву, в другие города, где разору не было. Нужны целые транспорты книг, а для этих транспортов нужны молодые верховоды, вот такого цветущего здоровья, как вы!
