Текст книги "Родина"
Автор книги: Анна Караваева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 65 страниц)
– Мы тогда это так себе и представляли: вот из Москвы говорит товарищ Сталин, а народ всем сердцем его слушает!
Тут разом заговорили со всех сторон о том, как фашисты старались своим «толстым враньем» поколебать народ, как мерзкие их газетенки писали, что «мессеры» и «хейнкели» разбомбили все, все советские города, вплоть до Урала.
– А мы им, подлецам, не верили!
– Мы знали, что Москва стоит, как стояла, что Сталин в Кремле!
Среди шума и говора вдруг по-молодому взвился женский голос:
– Да мы и доклад товарища Сталина читали!
– Читали, читали! – подхватили со всех сторон.
– Каким же образом? – изумился Пластунов.
Седая женщина с бледным, худым лицом, на котором молодо блестели темные живые глаза, подошла ближе и сказала:
– Мы и газету с докладом товарища Сталина сейчас вам покажем!.. Эй, сынок… Гришу-ук! Поди-ка принеси!
Гришук, хрупкого вида подросток лет четырнадцати, с черными смышлеными глазками, побежал выполнять поручение, а мать стала рассказывать, как попал в Кленовск номер «Правды» с докладом товарища Сталина.
Десятого ноября мать послала Гришука в лес за валежником. В лесу Гришуку встретился «дяденька в полушубке и с револьвером за поясом», и подросток сразу догадался, что это партизан. Дяденька расспросил Гришука, что делается в городе, а потом серьезно, «как большому», предложил выполнить одно «очень важное поручение», которое, по его мнению, вполне по силам «такому бойкому парнишке, да еще пионеру». Партизан подал Гришуку номер «Правды» с докладом Сталина и сказал: «Вот, сбросили к нам с самолета праздничный привет с «Большой земли». Вот тебе доклад товарища Сталина, передай его слово верным людям. Покажи делом, что ты настоящий пионер, передавай газету из рук в руки, да следи, чтобы не попала в лапы фашистских палачей. Обещаешь?» Гришук ответил: «Обещаю. Честное пионерское!» Так он и сделал. Газета обошла многие и многие землянки и ходила до тех пор, пока совсем не изветшала.
– И что еще радостнее нам было, – продолжала женщина, которую звали Наталья Петровна Ковригина, – сотни людей доклад товарища Сталина читали, но никто не попался, все как один от врага тайну оберегали крепко и сохранили!
Вернулся Гришук и подал Пластунову завернутый в чистую холстинку исторический номер «Правды». Газета действительно до такой степени изветшала, особенно на сгибах, что многие слова и даже целые строки почти стерлись, их уже невозможно было прочесть. Бумага пропиталась едкими запахами сырости, дыма, керосиновых коптилок – запахами бедствия и человеческого горя. Но Пластунов смотрел на нее как на славное оружие, побывавшее во многих боях. Во взглядах людей, также устремленных на эту старую газету, Пластунов читал гордость и удовлетворение: «Да, вот видите, общим упорством и любовью мы сохранили ее, как драгоценность!» Когда Наталья Петровна хотела было взять газету, Пластунов ласково сказал:
– Нет, милая Наталья Петровна, теперь мы поступим иначе: я предлагаю передать этот номер «Правды» на хранение в горком партии. Не так далеко время, когда восстановят в области музей, а там откроется новый отдел – история Великой Отечественной войны. Мы сдадим туда этот дорогой всем экспонат, сохраненный заботой многих советских патриотов. Вы согласны, Наталья Петровна?
– Согласна. Дарю! – торжественно произнесла женщина и вручила Пластунову газету.
Парторг со словами благодарности крепко пожал руку Наталье Петровне, а кругом захлопали, закричали «ура», как будто все это происходило не среди городских руин, битых кирпичей, ям и воронок, а в праздничном зале, полном цветов, огней и знамен. И стояли люди прямо и гордо, будто на отвоеванной высоте, откуда видны мирные дали и солнце, встающее во всей своей красе.
«Да, с такими людьми все сделаем, всего добьемся!» – подумал Пластунов.
«Работа наших агитпропагандистских бригад, – записывал дальше парторг, – помогает также собиранию сил, прежде всего вокруг завода: все новые и новые помощники, всех поколений, появляются на нашей заводской площадке. Для этих людей надо сделать все возможное в данный момент: обучить, накормить, одеть».
Дмитрий Никитич с удовольствием вспомнил, что Наталья Петровна привела с собой на завод целую компанию своих соседей и соседок.
«Чтобы обучение новичков и восстановление старых заводских и других кадров шло быстрее и плодотворнее, мы должны требовать от наших пропагандистов и беседчиков чуткости и умения прислушиваться к нуждам трудящихся, к их пожеланиям и помогать в претворении их в жизнь. Мы должны также шире привлекать к нашей работе городских хозяйственников. Следует больше рассказывать нашим людям, какую широкую помощь оказывает нам государство, какие, например, материалы, товары, продукты питания и т. д. разгружены в Кленовске или ожидаются в ближайшем будущем…»
В эту минуту в комнату постучал Челищев. Пластунов не без сожаления отложил в сторону материалы к предстоящему докладу.
– Слушаю вас, Евгений Александрии.
Челищев начал рассказывать о своих «служебных и душевных делах».
– И вот, Дмитрий Никитич, я пришел к вам за справедливостью. Вы видите, как болит у меня душа! Подумайте… Не вина моя, а беда, что тяжелая болезнь беспощадно выключила меня на целых два года из строя… Но, поверьте, я и моя семья испытали столько страданий… – Евгений Александрович задохнулся и расслабленно опустился на стул.
– Сочувствую вам от всей души, – мягко сказал молчавший все время Пластунов. – Мы готовы направить вас на лечение…
– Не надо мне лечения! Хватит! – страстно вскричал Челищев. – Я жажду работать! Но я считаю, что перенесенные мной страдания дают мне право вновь занять пост главного инженера завода.
– Вот в этом-то и заключается ваша ошибка, – спокойно и решительно прервал Пластунов. – В данном случае страдания – вовсе не довод, как бы ни тяжело было их переносить…
– Почему… не довод? – несколько растерялся Челищев.
– Не довод для решения вопросов государственной важности. Мы отвечаем перед государством, перед Сталиным за восстановление завода, города, всех его человеческих кадров и их будущего. Сами видите, какая колоссальная работа предстоит нам. Если бы мы расставили наши силы бестолково, следуя соображениям психологического или приятельского характера, мы поступили бы антигосударственно, в ущерб интересам тысяч людей, которые ждут от нас, руководителей, помощи и возвращения к нормальной жизни. И вот имеется два варианта: сочувствуя вашим страданиям и вашим переживаниям, оставить вас главным инженером или на ваше место поставить нового работника…
– Молодого, сильного… Я понимаю…
– Нет, не в этом суть дела. Повторяю: поставить нового работника, который все это время находился в самой гуще жизни, имеет немалый опыт военного скоростного строительства, является одним из зачинателей движения скоростников на Лесогорском заводе, а значит – одним из создателей техники военного времени. По моему глубочайшему убеждению, следует принять второй вариант: главный инженер завода – Артем Сбоев, и это решение является, с государственной точки зрения, единственно возможным и правильным.
– А значит, если я в будущем…
– Разве мы вам засекаем дорогу в будущем, Евгений Александрыч? Пройдет время, вы освоитесь с новыми задачами и условиями, да и Артем уедет к себе на Урал, и, возможно, мы даже будем настаивать, чтобы вы снова были главным инженером.
Лицо Пластунова было благожелательно и серьезно.
– Я прошу вас подумать над этим, – повторил он.
– Конечно, – со вздохом сказал Челищев, – второй вариант лучше.
– Ну вот видите, – довольным голосом произнес Пластунов. – Все идет как надо, уверяю вас. Артем Сбоев, как вы скоро убедитесь, умеет срабатываться с людьми и окажет вам большую помощь, вы еще не раз ему скажете спасибо!
– Будем надеяться, – бледно улыбнулся Челищев.
Вечером, дома, уже поостыв, Евгений Александрович передал Соне свой разговор с Пластуновым.
– Логически я понимаю, что лучше было решить так, как и поступило руководство завода. Но, тем не менее, в душе у меня, Соня, словно что-то ноет, болит. Ведь я никогда не был в таком положении…
Соня вдруг быстро поднялась со стула и, порывисто положив руки на плечи отца, сказала:
– Папа, забудь об этой боли, обязательно забудь! Дмитрий Никитич говорил тебе все так верно, так верно…
– Понятно, ты поддерживаешь его как секретарь комсомола.
– И как дочь твоя также, дочь, желающая тебе только добра, папа.
– Вот какие мы стали большие! – с нежной горечью произнес Челищев и, взяв со стола керосиновую коптилку, осторожно поднял ее вровень с лицом дочери.
Серые глаза Сони смотрели укоризненно и строго.
Едва над территорией ремонтного цеха настлали крышу, как Артем Сбоев распорядился немедленно приступать к оборудованию «заводского тыла».
Когда Челищев пришел на утреннюю смену, в цехе уже кипела работа. В одном месте сколачивали длинные верстаки, в другом гремело железо, а в дальнем углу что-то конструировали, а среди этого шума и скрипа и громкого говора двигался Петр Тимофеевич Сотников, весь в пыли, но оживленный и довольный.
– Это что же, действительно, значит, мы приступаем к оборудованию цеха, который еще не имеет ни стен, ни окон, ни дверей? – иронически спросил Челищев, оглядываясь по сторонам.
– Да уж главный инженер знает, что приказывает, – нехотя ответил Петр Тимофеевич и заторопился по своим делам.
Кроме столбов, стропил и крыши, ничего в цехе не было. Отовсюду видно было все, что происходит на заводском дворе, – эта непривычная картина показалась Челищеву столь горестной, что он, не выдержав, отправился к Сбоеву.
– Не рано ли мы начинаем, Артем Иваныч? Уж очень все это странно… – недовольно начал Евгений Александрович. – Когда вы мне говорили, что так именно будет, мне представлялось все это иначе…
– Да как же могло быть иначе? – усмехнулся Артем. – Так, от столбов и крыши, зачинались целые заводы у нас на Урале! Поговорим лучше о другом… Вы наметили уже, как лучше расставить имеющееся оборудование и то, которое должно прибыть к нам?
– Простите, я как-то еще не приноровлюсь к этой пустоте, – смутился Челищев.
– Да почему же пустота, если уже есть фундамент, а на нем уже кладут стены! Напротив, все в порядке, – улыбнулся Артем. – Мы будем заниматься своим делом, а стены будут расти. Жизнь уже подтвердила реальность этого метода в заводском строительстве военного времени, и мы будем продвигать этот опыт и в Кленовске. Вот идемте в цех, и вы убедитесь, как хорошо все расположится!
Двигаясь по цеху своей легкой, пружинистой походкой, Артем успевал все примечать и каждому отдавать короткие и точные указания. Он планировал вслух, записывал, выслушивал советы, делая все это с тем подъемом и непринужденной собранностью мыслей и живой технической фантазии, которые увлекали каждого и заставляли деятельно участвовать в общей беседе. И Евгений Александрович, сам того не замечая, тоже увлекся, начал советовать и планировать, забывая о том, что в цехе еще нет стен.
С каждым днем стены все заметнее поднимались над землей, и Челищев должен был признаться себе, что Артем рассчитал правильно. В течение дня Артем не однажды заходил в цех, окидывал все острым взглядом проницательных глаз, и казалось, уже от одного его появления в воздухе становилось теплее, а от человека к человеку словно передавались невидимые, но веселые искорки. Никого не забывая, Артем подходил к каждому и мгновенно улавливал в его работе именно то, что нуждалось в ускорении или переделке. Когда он бывал доволен, то любил повторять:
– Ремонтники – хороший, крепкий народ! Универсалы и фантазеры, каких мало!.
Челищев пожимал плечами, а Сбоев, закуривая от его папиросы, лукаво усмехался:
– А вы, Евгений Александрыч, вижу, ремонтников не уважаете?
– Я, простите, немного удивлен, что вы, Артем Иваныч, молодой инженер, отмечаете и даже выдвигаете их в первые ряды…
Артем вдруг расхохотался:
– Выдвигаю потому, что отлично знаю. Я, видите ли, сам из ремонтников вышел… да и вообще… попробуйте любое заводское дело без ремонтников на ноги поставить! Осенью сорок первого года у нас в Лесогорске ремонтный цех весь завод выручил, об этом в центральной печати писали… Что было? А вот какая история произошла. В самое грозное время, когда на фронте шли тяжелые бои, сдал самый мощный пресс и, будто по уговору, оба цилиндра лопнули, – словом, беда!.. За несколько лет до войны ставила нам эти цилиндры немецкая фирма «Дейч-пресс». Дело в те годы было для нас новое, да и поглядывать надо было за импортными монтажниками. Спрашивают их рабочие-уральцы: «А что, уважаемые господа, если случится, скажем, надобность произвести регулировку всей этой машины, сколько потребуется времени?» Тогда самый главный инженер ответил: «О, регулировка – это три маленьких неделя!» Ничего себе! Мы тогда уже начали темпы хорошие набирать, а нам преподносят вместо дней целые недели. Далее наши спрашивают: «Ну, а если случится капитальный ремонт всего пресса?» Фирменные инженеры похохатывают: «О, молодий люди… наш пресс на целий век!» – «Но все-таки, все-таки, если случится ремонт?» – «О, увашаемые господа, то будет четыре маленьких месяц!» Четыре месяца! Вот чего они, злодеи, хотели!.. Далеко, гады, целились: сдадут, мол, цилиндры как раз в войну, вот тут-то заказчики советские попляшут! Да мы тоже не зайцы, на опушке ждать пули не стали! Среди эвакуированного имущества разыскали мы цилиндры, да еще куда лучше немецких: за эти годы на наших заводах уже появились свои, отечественные, отличного качества, но не литые, как у немцев, а кованые, что гораздо прочнее и надежнее. Враги нам четыре месяца пророчили, а мы в двенадцать дней нашего медного великана восстановили!.. Понятно, нам, ремонтникам, помогали и кузница, и механический, и другие цехи, но выполнение, планировка, а значит главная техническая выдумка, да и смелость в первую голову от нас требовалась, от ремонтников. Да вы спросите вот этих молодцов, которые в том деле участвовали, они вам порасскажут, в каких других трудных переделках бывали! – и Артем кивнул в сторону Игоря Чувилева и его товарищей.
– А вы говорите: ремонтники, заводской тыл! – закончил Артем. – Как на войне случается, что тыл становится фронтом, так и в заводском деле любой человек может выйти на линию огня!
Утром пятого ноября партийная и комсомольская организации Кленовского завода объявили о предпраздничном субботнике, в котором приглашались участвовать все заводские люди и население города.
Соня, прибежав после работы домой, крикнула уже с порога:
– Мамочка, няня!.. Скорее обедать – и я убегаю… Сегодня общегородской субботник для подготовки к празднику… А до субботника мне нужно успеть побывать на заводе.
– Но ведь ты только что с завода! – удивилась Любовь Андреевна.
– О, на заводе у нас сегодня большое событие… – начала было Соня и смешливо закрыла рот ладонью. – Потом, потом сами увидите… Главное – надо все подготовить к торжественному заседанию… очистить от всего лишнего довольно большой зал…
– Зал? – опять удивилась Любовь Андреевна. – Где же это ты разыскала зал в Кленовске?
– Под театром… и, право, довольно большой зал, мамочка… Ой, какая горячая картошка!
– Под театром? Но прости меня, это же просто подвал.
– Ну, да… подвал… Прежде там декорации и всякая театральная бутафория хранилась… А вот приходите все на торжественное заседание… и увидите, что там будет… Няня, чай пить уже не успею, – вон Маня бежит за мной!.. Пока, пока, до свидания!..
– Все цехи теперь под крышей, – весело отбрасывая от розовых щек развевающиеся на ветру волосы, говорила Маня, пока обе подруги быстрым шагом шли к заводу.
– А под крышей, значит, всюду будут огни, – сказала Соня. – Только бы не опоздать нам к началу события!
– Наши электрики обещали сегодня тоже все закончить. И-их, Сонька-а… Пробежимся по всей линии при огнях! Смотри! – крикнула Маня, указывая вперед.
Над обширным заводским пустырем, высоко над землей, на плоских скатах крыши двигались, размахивая руками, черные силуэты людей.
– Видишь, бригады наших кровельщиков встретились на крыше! – громко радовалась Маня. – Вон шапки в воздух бросают! А железо, как гром, гремит!…
Подбежав ближе, Маня, подняла вверх свою золотоволосую голову и крикнула:
– Товарищи, осторожнее! Крышу, что ли, проломить хотите?
Гром вверху уже стихал, – по лестнице один за другим спускались с крыши комсомольцы. Первым спрыгнул наземь Игорь Чувилев. Увидев Соню, он с улыбкой взял под козырек и отрапортовал:
– Комсомольцы свое слово сдержали, товарищ секретарь.
– Поздравляю, Игорь Чувилев. Поздравляю весь заводской комсомол! – ласково сказала Соня..
– Ну! Мы свое слово выполнили, – начал было Сережа, – а вот проверим, как наши электрики…
– Смотрите – крикнул кто-то.
Под кровлей, где густела мгла, вдруг вспыхнули огни, множество ярких, чистых огней. Некоторое время люди молча смотрели на эти земные, зажженные их руками звезды, на возрожденные заводские огни.
Артем Сбоев, легкий и быстрый, идя рядом с Соколовым, живо рассказывал:
– Вот так же у нас на Урале в первый год войны, случалось, строили: столбы поставят, на столбы крышу, под крышей свет проведут – и пошла музыка! Станки уже работают, а кругом еще стены не до конца выложены. План выполнялся раньше, чем стены встанут.
– Вижу, вы и в Кленовске этот метод применяете, – довольно заметил Соколов.
Маня, схватив Соню за руку, потянула за собой:
– Пробежимся!
Девушки пробежали метров двести по залитому цементом полу, под непривычно сплошной цепью огней.
– Здорово? – спросила Маня, останавливаясь и сияя глазами. – Как замечательно у нас, правда?.. Я всех, всех сейчас ужасно люблю!
– Что с тобой? – лукаво изумилась Соня. – Ты какая-то необыкновенная сегодня!
– А Виталий Банников должен получить двадцать пять носов! – раздался поблизости голос Сережи.
– Каких это носов? – удивилась Соня. – Погоди, Сергей!
– Каких? Обыкновенных двадцать пять щелчков по его глупому носу, – усмехнулся Сережа.
– За что же? – заинтересовались все.
– А вот за то! – загадочно ответил Сережа и, приостановившись, схватил за рукав проходящего мимо Виталия Банникова. – Ну, неприкаянный, где будем с тобой расправу производить – в помещении или на улице?
– Поди ты к черту! – злобно и хрипло прокричал Виталий и вдруг бросился бежать.
– Э-эй! Хвата-ай его! – и Сережа устремился было за Виталием, но Игорь Чувилев резко остановил его:
– Довольно! Бросай свои авантюры… Не в «носах» дело. Всегда ты, Сергей, любишь разные штучки придумывать…
– Что у вас тут происходит с Виталием Банниковым? – недовольно спросила Соня.
– Не с Виталием только, а с целой компанией наших новых подсобников, – объяснил Игорь Чувилев.
Пока все шли по дороге к городу, Игорь Чувилев и три его товарища рассказали, что произошло у них с новыми подсобниками.
Так называли подростков, главным образом мальчишек, призванных на восстановление Кленовского завода. Их набрали отовсюду, одели, обули как смогли, разместили, обучили самому необходимому и поставили на работу. Но работали многие вяло и неохотно, за ними то и дело приходилось досматривать, – такой это оказался «ненадежный народец», как с досадой говорил Василий Петрович. Последние два года они нигде не учились, многие потеряли родителей и, предоставленные самим себе, «промышляли» разными способами, подобно Виталию Банникову, привыкли толкаться на базарах, менять, продавать, бродить с места на место. Привыкнув жить «сами по себе», эта зеленая «вольница» потеряла вкус ко всем занятиям, не связанным с добыванием пищи, курева и дров. Когда после освобождения в Кленовске открылась средняя школа, многие участники «вольницы» оказались столь отставшими, что могли сесть на школьную скамью только с понижением на два, а то и на три класса. Сумевшие преодолеть тяжесть этого разочарования остались в школе, а остальные обратились в «неприкаянных», как выражался Виталий Банников. В бригадах «неприкаянных» он был своего рода вожаком: всегда жаловался то на «несправедливость» с чьей-то стороны, то на «обиду»; то от лица «неприкаянных» предъявлял разного рода требования, без удовлетворения которых «работа явно не пойдет»; то он надоедал всем заявками о «внезапно заболевших» и громко возмущался по поводу того, что «этих сиротинок какие-то черти» не пускают в госпиталь; то он сам по себе или со своей «вольной братвой» поднимал скандал в столовой, крича, что людей «кормят черт знает чем», – и казалось, не было конца его выдумкам и дурным затеям, которыми он даже забавлялся.
Однажды Артем Сбоев, потеряв терпение, просто пригрозил Виталию, что выгонит его со строительства. Виталий приутих, но зато сильнее стал выражать свои настроения, что все разговоры и обещания по выполнению плана восстановления завода, которые он слышал на заводских летучках, были будто «хвастовством». По этому поводу и спорили с ним все чувилевцы.
– Знаете, Соня, он даже поддразнивал нас, чертополох белобрысый! – с негодованием рассказывал Чувилев. – «А вот, говорит, не покроете вы крышу до праздников… А вот не покроете!»
– «И никакого, говорит, плана вы тоже не выполните!» – добавил Сунцов.
– Стал он болтать насчет «хвастовства», – вставил Сережа, – а меня такое зло взяло, что я ему тут же сказал: «Не веришь, что к празднику завод под крышей будет, не веришь? Ну, так вот: если выйдет по-твоему, ты на мне (Сережа показал на свой короткий веснушчатый нос) двадцать пять «носов» отщелкаешь. Ну, а если по-нашему выйдет, я тебе это удовольствие преподнесу. И уж будь спокоен, разделаю тебя в лучшем виде!..» А он, трус, видите, удрал от расправы… Вон бежит, как заяц.
– Еще бы! – усмехнулся Сунцов. – Он еще в школе знал, что ты здорово дерешься!
– Ну что ж, если бы даже Виталий не убежал и Сергей бы ему все эти «носы» отпустил, пользы бы делу не было, – недовольно произнес Чувилев.
– Да, ты прав, Игорь, – раздумчиво сказала Соня, вдруг почувствовав во всем рассказанном скрытый упрек себе: конечно, она, секретарь комсомольской организации завода, должна была присмотреться внимательнее к этой группе неорганизованной молодежи, к этим «неприкаянным», которые уже обратились в помеху общей работе.
Некоторое время все шагали молча, а потом Соня упрекнула Чувилева:
– Что же ты, Игорь, член бюро комсомола, не рассказал мне обо всех этих историях?
– Я не хотел рассказывать об этом… думал, что Виталий выправился, если он внял увещаниям Тамары, – ведь она его на завод привела… Я думал, что надо дать Виталию время освоиться в новой обстановке…
Виталий Банников мелькал среди придорожных развалин. Его белобрысая голова светлела, как растрепанный ветром пучок сухих трав, а в движениях худого, долговязого тела было что-то одичалое. «Так крадутся голодные собаки», – подумала Соня. Виталий был ей противен и непонятен, но против воли она следила за ним.
На некотором отдалении от Виталия Банникова маячили какие-то фигуры. Словно поддразнивая всех идущих по дороге и, как показалось Соне, в первую очередь насмехаясь над ней, секретарем комсомола, банниковские приятели перебегали кучками и поодиночке, перекликались меж собой резкими вороньими голосами и, как по команде, пронзительно свистели в два пальца.
– Эй, чего вы там задираете? – нетерпеливо крикнул Сережа. – Долго вы от людей будете прятаться, как зайцы в лесу?
Свист прекратился. Белобрысая голова Виталия Банникова замелькала уже впереди идущих по дороге. А немного спустя чей-то голос, словно не желая быть узнанным, приглушенно сказал из-за бурого осколка стены:
– А зачем ты человека бить собирался?..
– Я? Бить? – растерялся Сережа и развел руками.
– Конечно, глупо это было с твоей стороны… Просто мальчишество это, – тихо, но с сердцем произнес Чувилев.
– Да, пора это оставить, – серьезно произнесла Соня. – Лучше было бы, если бы все они шагали по этой дороге вместе с нами.
– Конечно, это было бы самое лучшее, – неожиданно прозвенел голосок Тамары Банниковой. Ярко порозовев от смущения, она все-таки продолжала: – Виталька все такой же, как и был, – какой-то дикий… не знаешь иногда, как к нему и подойти…
«Это в первую голову я, я должна знать, как к его душе подойти», – подумала Соня.
Когда Павла Константиновна Кузовлева и парторг Пластунов вызвали ее к себе и предложили ей «руководить заводским комсомолом», Дмитрий Никитич полушутя добавил: «Мы уверены, что вы будете нам добрым помощником и будете вдохновлять на новые подвиги нашу молодежь!» А она прозевала настроение целой группы молодежи и теперь стоит «перед совершившимся фактом», как любит говорить Павла Константиновна.
– Товарищи-и! – смеющимся голосом приказала Маня Журавина. – Шагом ма-арш! Как бы не опоздать на субботник, поторапливайтесь…
– Не расстраивайся, – шепнула она Соне, дружески толкая ее плечом. – Мы этого белобрысого и всю его бражку обуздаем!
Первый, кто им попался навстречу в сенях театрального подвала, был Ян Невидла. Пыхтя и отдуваясь, он тащил наверх тяжелую охапку каких-то досок и деревянных обломков. Его выцветшая фуражка, плечи и лицо были в грязи и в пыли, но глаза довольно улыбались:
– Идет уж работа… на полни ход!
За каких-нибудь два дня Невидла совершенно прижился на строительстве. Уже все знали этого приветливого, добродушного чеха, со всеми он раскланивался, шутил, всем был готов помочь. На участке Игоря Чувилева чеха приняли по-братски радушно. Он с удовольствием месил бетон и утаптывал его в котловане.
Четверке друзей вместе с чехом Василий Петрович поручил очистить от хлама, а затем побелить стену около входа в подвал.
Ян Невидла, работая, поглядывал в сторону Мани Журавиной и следил за выражением милого девичьего лица. Она говорила что-то, а ее розовый подбородок с ямочкой вздрагивал от сдержанного смеха. Ян громко вздыхал и с силой шлепал кистью по стене, но девушка ни разу не обернулась в его сторону. Ян и не подозревал, что Маня говорила как раз о нем.
– Как я с ним познакомилась, Сонечка?.. Ну! Это похоже на роман!.. Как потом оказалось, мы с мамой были первые советские люди, с которыми Ян связался.
Однажды в домик тети Насти ввалилась целая ватага гитлеровцев. Вся улица была оцеплена. Обыскав каждый угол и раскидав все, солдатня протопала дальше. Но один солдат, задержавшись в сенях, вдруг снял пилотку и почтительно поклонился испуганным женщинам. После брани и наглости было удивительно и чудно, как во сне, услышать слова: «Люблю русский народу!», произнесенные с самой лучезарной улыбкой! А потом начались сюрпризы!.. Курчавый солдат сказал, что он чех, что он любит русский народ, а фашистов ненавидит, что фашистам и Гитлеру он «не слуга, а самый заклятый враг», – и далее уже такое заговорил, что хозяйка на него даже сердито шикнула, чтобы болтал потише. Потом Ян, как нарочно, стал всюду попадаться Мане навстречу и всегда с такой преданностью смотрел на нее, что девушка начала разговаривать с ним. Ян Невидла рассказал Журавиным свою историю, и обе партизанки убедились, что Ян «в самом главном», то есть в борьбе с фашизмом, был «вполне умен».
– Мы как раз в то время две диверсии готовили, и Ян Невидла помог в этом деле, а после того ушел в лес к партизанам… Потом я около двух месяцев не видела Яна… словом, до того самого дня, когда пришла к нему в госпиталь. Я без этого кудряша даже соскучилась немножко!
– Вот какие тайны открываются, Манечка! Значит, он тебе понравился?
– Понравился? – Маня смешливо поморщилась. – Д-да, немножко… А кто тебе нравится, Соня?
– Мне?.. Никто.
– Ну, как же это? Обязательно кто-нибудь должен нравиться! – убежденно сказала Маня. – Некрасивые девушки – и то о ком-нибудь мечтают, а ты… Ты скрытная, я знаю!
– Да уверяю тебя, Маня, я ни о ком не думаю.
– Ой, Сонечка, это невероятно: в молодости только и влюбляться!
– У меня, значит, не получается, – пошутила Соня. – Да и в кого же?
– Гм… в кого? А в парторга, например, в Пластунова!
– Ну, с чего тебе это в голову пришло, Маня?
Маня озорно улыбнулась и, наклонившись к уху Сони, зашептала:
– А я видела, как он однажды тебе долго вслед смотрел.
– Тебе просто показалось, – смущенно отрицала Соня.
– Да, да, он находит что-то в вашем личике, товарищ Челищева.
– Э-эй, Маженка! – раздался громкий возглас Яна.
Стоя на деревянных козлах, с длинной малярной кистью в руках, он белил потолок. Высокая, худая фигура Яна, будто паря в воздухе и почти упираясь головой в потолок, смешно возвышалась над оживленными группами дружно работающих людей.
– Маженка! – кричал он, победно тряся кистью, с которой летели капли мела. – Еще пять минут – и я иду вам помогать!
– Управимся и сами, – равнодушно отвечала Маня, мотнув головой.
– Что ты с ним так нелюбезно? – заметила Соня.
– А чтоб не очень о себе воображал! – задорно фыркнула Маня, чуть скосив глаза в сторону Яна.
Ольга Петровна и Ксения Саввишна, управившись с самой грязной работой на своем участке, умылись во дворе и, освеженные, довольные, вернулись на место.
– Прямо даже не верится, что мы с тобой, Ксения, привели в порядок наш, так сказать, сектор, – смеясь, сказала Ольга Петровна, причесывая мокрые, блестящие волосы.
– Ну, в сравнении с тем, что мы с тобой задумали, это еще дело небольшое.
– А мне так хочется скорей взойти на леса и начать дом строить! Справимся ли только? Что-то страшно, Ксения!
– Вот после праздника начнем, тогда и увидим, – рассудительно ответила Ксения Саввишна. – Все заявки Соколов уже одобрил. Да вон он, легок на помине, уже здесь ходит… вот он к нам направляется.
– Будущим строительницам привет! – громко, с широкой улыбкой, сказал Соколов и, как показалось Ольге Петровне, не случайно первой пожал ей руку.
– Спасибо за доверие! – весело сказала Ольга Петровна и стала рассказывать, что ей хочется скорее приступить к строительству и что она готова бороться со всеми трудностями.
– Да вы, я вижу, боевая, – похвалил Соколов, а Ольга Петровна звонко расхохоталась от радости, чувствуя, как идет ей быть веселой.
Ей всегда говорили, что она выглядит значительно моложе своих тридцати с лишком лет, – «да и вообще, боже ты мой, разве это годы?»
– Итак, – сказал на прощание Соколов, пожимая женщинам руки, – в первое же воскресенье после праздника, уважаемые строительницы, вы положите первый кирпич?
– Обязательно! – гордо и весело ответила Ольга Петровна.
– Эх, как ты разговорилась нынче… и разрумянилась, словно невеста! – пошутила Ксения Саввишна.
«А ты ни о чем не подозреваешь и ровно ничего не понимаешь!» – подумала Ольга Петровна, радуясь своей заветной тайне, и Ксения Саввишна показалась ей серенькой и простоватой.
– Смотрю я на предгорисполкома нашего и дивлюсь: и на все-то его хватает! – заметила Ксения Саввишна.
