Текст книги "Родина"

Автор книги: Анна Караваева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 65 страниц)

РАЗБЕГ
Роман

«Я думаю, что никакая другая страна и никакая другая армия не могла бы выдержать подобный натиск озверелых банд немецко-фашистских разбойников и их союзников. Только наша Советская страна, и только наша Красная Армия способны выдержать такой натиск. И не только выдержать, но и преодолеть его».

И. СТАЛИН

(Доклад на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями г. Москвы 6 ноября 1942 года.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕСЕННИЙ ШУМ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВСТРЕЧА

Сталевар Александр Нечпорук только хотел повернуть за угол и выйти на шоссе к заводу, как вдруг, пораженный, остановился: знакомый, под облупившейся охрой, забор углового дома исчез под пышными облаками… яблоневого цвета!.. Белые, охваченные нежным, как первая дрожь зари, розовым пламенем, плыли над землей яблоневые цветы. От яблонь на сталевара пахнуло буйной волей детства, восторгами первых вешних дней, когда на родном его Дону каждая пядь земли благоухает и радует человека. Правда, в родной деревне и в заводском поселке под Ростовом яблони зацветали гораздо раньше, и тогда все тонуло в белой кипени садов, а здесь только на углу Речной улицы красовался яблоневый сад лесогорского садовода Степана Даниловича Невьянцева. Но тем неожиданнее и дороже было Нечпоруку открыть эту красу среди уральских лохматых тополей, берез, палисадников и высоких ворот с резьбой и навесами. Еще вчера улица жила своей небогатой весной, а сейчас Нечпорук смотрел и не мог насмотреться на это поразительное цветение, – и подумать только, где: на Урале, среди угрюмых лесов, на берегу холодной речонки Тапыни!

Нечпорук тряхнул своим цыганским чубом, почувствовав, что белый цветок яблони запутался в его черных кудрях. Осторожно шевеля смуглыми пальцами, сталевар снял с головы цветок на тонкой ножке и положил его на ладонь.

Тут он заметил, что не один любуется цветущим садом. Рядом с Нечпоруком остановился приземистый сероглазый паренек в черной шинельке, в черной фуражке с синим кантом.

– Эге, да тут знакомый человек! – вспомнил Нечпорук. – Ты ведь Игорь Чувилев?

Паренек с достоинством кивнул головой.

– Да, я Чувилев.

– То-то, бачу, знакомая личность. Ты ведь в цехе Артема Сбоева?

– Да, я в его цехе.

– Знаем, знаем… Много Артему хлопот с вашим братом: зеленые хлопцы, а задиристые…

– Государственный план вместе со всем заводом выполняем, – напомнил Игорь тоном человека, который уже отвык от покровительственного отношения к себе.

– Хо, хо… Извини, брат, извини! – проговорил Нечпорук. – Это я по старой, довоенной привычке выразился. Ты ведь у Артема даже в инструкторах числишься, он тебя хвалил недавно.

Игорь смущенно засмеялся, а потом подтвердил:

– Да-да… уже десятка два людей через мои руки прошло. Сегодня вот опять новые эвакуированные ребята прибывают, иду их встречать.

– Ну, в час добрый, товарищ инструктор, в час добрый! – весело напутствовал Нечпорук юношу.

Игорь вышел на главный Лесогорский тракт, проложенный еще при Акинфии Демидове, потом повернул на железнодорожное шоссе. Щуря серые глаза, Игорь приостановился на дороге и засмотрелся на иззолоченные майским солнцем стеклянные скаты заводских корпусов.

– Ага-а! Вижу, что о прошлогодних воскресниках вспомнил! – прокричал, подходя к нему, Сережа Возчий.

– Да хоть бы и так, – буркнул Игорь.

– Эх-х, здорово мы на воскресниках зимой парились! – со скрипучим своим смешком продолжал Сережа. – Морозище, а нам жарко! Верно ведь, Толька?

– Н-ну, мороз был самый обыкновенный, – солидно, в чуть небрежной манере ответил, подходя, Толя Сунцов.

Ему шел семнадцатый, он был на год старше своих товарищей. Худенький Сережа и широкоплечий, приземистый Игорь казались маленькими рядом с высоким и стройным Сунцовым.

– Чего там «обыкновенный!» – передразнил Сережа, и на его остроносом, костистом лице появилась ухмылочка; больше всего он любил «словить» другого, «посшибать спеси», а то и просто позлить.

– Чего там! – не унимался он, – Помнишь, когда артиллерийский корпус возводили, директор Пермяков нас всех… ой, как поддел… помнишь? Мы замерзли, стали снежками кидаться, а он нас приструнил: «Вы для чего же сюда собрались? Мальчишество-то пора оставить!» Ты до корней волос вспыхнул тогда, честное слово!

– Да и ты тоже, – с усмешкой ответил Толя.

– Хм… хм… – сконфузился Сережа, его бойкое лицо сморщилось.

Потешив свой беспокойный характер, Сережа, как и всегда, сразу сник. Пряча смущение, он принялся насвистывать.

Толя Сунцов зашагал впереди приятелей. Игорь исподлобья наблюдал за своим другом и втихомолку сравнил себя с ним. Оба росли вместе в Кленовске, даже жили на одном дворе. До двенадцати лет оба поднимались вровень и так не спеша, что в школе их прозвали «коротышками». И вдруг Толя пошел и пошел вверх, а в «коротышках» остался один Игорь. Он, как выразился Толя, «рос наоборот» – в ширину: шея крепкая, короткая, а плечи даже слишком широки для невысокого роста, лобастая, крупная голова. Черная гимнастерка сидит на нем неуклюжими складками, брюки всегда коробит «гармошкой», а фуражка, как ее ни надень, сползает на самые брови, широкие и ершистые. А вот на Толе все как специально для него сшито и радует глаз.

Осенью 1941 года, когда эвакуированные ученики Кленовского завода очутились в Лесогорске, многие из них быстро выделились: Кленовское ремесленное училище, в котором они учились, славилось и за пределами своей области. Организатор знаменитой бригады ремонтного цеха, молодой инженер Артем Сбоев сразу призвал ребят в свое маленькое «войско универсалов», подружился с ними и скоро настроил их на боевой лад. К началу 1942 года, быстрее других, Игорь овладел мастерством артемовского «войска»: точил, сверлил, паял, ковал, рубил, сваривал, а при случае – и конструировал. Он был первый, кого Артем Сбоев произвел в инструкторы. Об Игоре заводские новички говорили: «Наш инструктор», «Обратитесь к Чувилеву, – он знает, он укажет». Но сколько раз случалось также Игорю замечать в глазах этих новичков огорчительное для него изумление: «Инструктор? Вот этот самый? Коротышка?..» Правда, некоторое время спустя новички на опыте убеждались, что он кое-чего стоит, этот инструктор, но обидное изумление первых минут Игорь помнил всегда. На косяке дверей в общежитии, тайком от всех, Игорь сделал зарубку и временами проверял свой рост. Но ладонь – увы! – упиралась все в то же место. О Толе Сунцове говорили: «А вот этот совсем молоденький, а выглядит – дай боже!» Но завидовать своему другу Игорь не мог и даже совестился думать об этом, – слишком связаны между собой и сходны были судьбы их. Игорь рано лишился матери – и Толя Сунцов тоже. У Игоря появилась мачеха – и у Толи тоже. Мачеха обижала Игоря, а случалось – и била по-свойски. Со всеми своими обидами он бежал к Толе, как к старшему и более сильному. Учились друзья в одной школе, а со второго класса, когда Игорь догнал Толю, сидели на одной парте. Вместе пошли в училище при новом Кленовском заводе. Вместе в пыльный, душный день, когда над городом ревели гудки воздушной тревоги, друзья погрузились в заводской эшелон, направлявшийся на Урал. Нет, зависть к Толе Сунцову никак «не выходила», даже несмотря на поддразнивания беспокойного Сережи, который присоединился к их дружбе уже в школьные годы. Вихрастый, с острым веснушчатым лицом и рыженькими глазками, озороватый, бойкий на язык, Сережа сразу был прозван в классе «лисичкой» и прослыл главным заводилой спортивных состязаний, загородных вылазок и всякого рода соревнований на первенство в борьбе, силе и ловкости. И на Лесогорском заводе Сережа Возчий остался тем же неугомонным выдумщиком. Именно он придумал так называемые «встречи новичков». Каждую группу их встречала шумная молодежная комиссия Лесогорского завода.

Толя Сунцов, чем-то недовольный, шагал впереди, потом остановился, поджидая друзей.

– А вы не задумывались, ребята, над тем, что мы зря с этими встречами возимся и только время дорогое теряем? – насмешливо спросил он. – Неужели тебе, Игорь, не надоели эти хождения на станцию?

– Почему же? – смутился Игорь.

– Нянчимся мы, нянчимся с мальчиками и девочками, слезы им утираем, будто мы бородатые папеньки, а они наши малые детки. Смешно! А ведь мы с ними однолетки, и с нами никто не возился…

– Но они, примерно, то же самое переживают сейчас, что и мы в сорок первом году, – сумрачно прервал его Игорь.

Он представлял себе, что все прибывающие в Лесогорск ребята тоже видели бомбежки родных городов, пожары, разрушения, смерть близких. Многие стали бесприютными и безродными. Наверное, многие из них тревожно смотрят сейчас в окна вагонов на новые места и гадают про себя: как-то встретит их новая жизнь?..

«Ну вот, мы их и встретим», – думал Игорь, когда приятели уже подходили к дощатому перрону лесогорского вокзала.

– Поглядим, ребята, сводку, – предложил Толя, направляясь к витрине Совинформбюро.

– Не нравится мне сводка, – недовольно объявил он. – Вчера в госпитале знакомый раненый рассказывал мне, что немцы опять напирают. Говорят, танков, авиации они опять на юг подбросили страшное дело сколько!

– Да, – хмуро заметил Игорь, – еще долго придется воевать.

– Неужто и в сорок третьем году вот в это время еще будет война? – испугался Сережа. – Да когда же мы опять наш Кленовск увидим?

– Придется тебе потерпеть, – сухо сказал Толя, сел на узкую скамью и задумался.

Игорь и Сережа тоже замолчали.

Длинный состав, тяжело громыхая платформами, нагруженными ржавым металлом, показался из-за пакгауза. Зеленый пассажирский вагон остановился в самом конце перрона.

Только успел Сережа крикнуть: «Вот они где, новички наши!» – как со ступенек вагона спрыгнула легкая женская фигура в когда-то светлом драповом пальто и когда-то розовой соломенной шляпе. Впрочем, обо всем, что было на ней, хотелось сказать «когда-то»: на модном пальто чернели пятна дегтя, светлосерая шелковая подкладка висела грязными лоскутами; шляпа с обтрепанными цветами, приплюснутая, почти бесформенная, чудом держалась на черноволосой голове со спутанными «перманентными» локонами.

– Приехали! – резко и злобно выкрикнула брюнетка. – Кончилась мука эта! Юля, выходи!.. Юлька… Ну?

– Иду, иду, тетя! – ответил из глубины вагона тоненький голосок.

Тетя, никого не замечая вокруг, стащила с площадки вагона рыжий кожаный чемодан, исцарапанный, со сломанными замками. Бросив чемодан наземь, она стащила со ступенек тоненькую, как жердинка, девушку-подростка. Юля испуганно озиралась вокруг, а тетя кричала, словно в пустыне:

– Боже ты мой… куда приехали… одни пеньки да лесище!.. А уж везли-то нас черт знает как… к этому вот паршивому железу прицепили.

– Тетя Оля… не надо… не надо… – бессильно бормотала Юля, и носик ее жалобно морщился.

Этот носик с прозрачными ноздрями, необычайно выразительный и подвижной, сразу бросился в глаза Толе Сунцову. Глядя на Юлю, на ее большие фиалковые глаза, мокрые ресницы и вздрагивающие, как у малого ребенка, губы, он растерянно прошептал:

– Разрешите, я помогу вам.

Юля с мольбой глянула на него, и Толя вдруг почувствовал себя единственной опорой этих двух слабых существ.

– Мы пойдем в общежитие, – смущенно разъяснил он, взваливая себе на спину тяжелый чемодан.

Игорь, наблюдавший эту сцену, хотел было помочь Сунцову, но Сережа потянул Чувилева за рукав:

– Идем, идем… Вон там еще ребята стоят, не знают, куда итти.

Оба направились к кучке юнцов с сундучками и узлами в руках. Подростки ехали, видимо, долго. Грязь и пыль темным налетом лежали на их измученных лицах, – все они показались Игорю одинаковыми. Но один выделялся среди всех. Это был молчаливый парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, в морском бушлате и тельняшке с чужого плеча. Старенькая матросская бескозырка со скатавшимися ленточками была ему не по голове и сидела криво. Правая бровь пестрела обнажившимися пятнышками бледной кожи и пучками черных волос, словно выщипанных клювом; на левой щеке краснел зигзаг свежезажившего шрама. Сжав бескровные губы, подросток в бескозырке не спеша оглядывал маленькую станцию. На его худом лице застыло выражение суровой, совсем взрослой серьезности. Прихмурив бровь, он искал что-то глазами.

– Ты откуда приехал? – почему-то робея, спросил Игорь.

– Из Севастополя, – ответил парнишка и, все так же хмурясь, требовательно спросил: – А где у вас тут сводка?

– Сводка Совинформбюро? А вон на той стенке висит.

– На стенке? Неудачное место: за столбом не сразу заметишь, – явно осуждая, произнес севастополец.

Сдвинув на макушку свою большую бескозырку, подросток подошел к сводке и начал читать. Все приезжие уже прошли мимо, а севастополец все еще читал, хмурясь и думая о чем-то своем.

– Сводку читаешь каждый день? – спросил он Чувилева, не оборачиваясь.

– Когда читаю, когда слушаю…

– «Слушаю»… – усмехнувшись, повторил севастополец. – Сводку, товарищ, читать надо так, чтобы… – и он, не найдя слова, медленно сжал кулаки. Потом отошел от витрины и опять требовательно спросил: – О Максиме Кузенко ты, значит, ничего не читал?

– Н-нет, не помню что-то… – виновато признался Игорь. – А кто он, Максим Кузенко?

– Вот в том-то и штука! – гордо сказал севастополец. – Максим Кузенко – это такой, понимаешь, человек, что его на всех бастионах на-округ знают! В госпитале мне рассказывали, что о Максиме даже в сводке Совинформбюро было написано… а я об этом сам не мог прочесть… я тогда без памяти лежал.

– Значит, ты сюда из госпиталя попал? – спросил Чувилев.

– Из госпиталя… – и севастополец с досадой отмахнулся.

«Рассердился он, что ли?» – растерянно подумал Чувилев.

– Я бы никуда не поехал, – глухо продолжал севастополец, дернув пестрой бровью, – ни за что бы не двинулся с переднего края, от наших морячков… да в последний раз меня здорово ранило, и я не помнил, как меня погрузили и вывезли в тыл… А потом, когда выздоровел, посадили в вагон и отправили сюда.

– Тебя как звать-то? – спросил Игорь.

– Игорь… Игорь Семенов.

– Я тоже Игорь… Чувилев моя фамилия!

– А… тезка, значит!

Игорь Семенов протянул руку Игорю Чувилеву и скупо улыбнулся одними губами.

– Это где же тебя? – осторожно осведомился Чувилев, указывая на красные края большого шрама, стянувшего левую скулу.

– А… это когда мы под Учкуевкой оборону держали, осколочной пылью задело.

– Что это за Учкуевка?

– Ты в Севастополе бывал?

– Нет, никогда.

– Учкуевка… это за Северной, есть у нас гавань такая – пляж, простор, открытое море… Прежде мы, бывало, с папой и мамой на целый день туда в выходной уезжали.

Семенов вдруг оборвал свою речь, худое лицо его сморщилось, как от скрытой боли.

«Наверное, отец и мать его убиты», – подумал Чувилев, решив больше ни о чем не спрашивать нового товарища.

Некоторое время оба Игоря шагали молча. Игорь Семенов, чуть сутулясь в просторном своем бушлате, холодно оглядывал шоссе, косматые стены леса, поляну с торчащими всюду пеньками, кочками и буро-рыжими камнями. Потом он посмотрел на бледное небо. Серые облачка уже скапливались где-то неподалеку от затуманившегося солнца. Подернутое дымкой, оно недовольно щурилось и будто засыпало. А ветер, вдруг вырвавшийся из сизой мглы леса, уже веял холодком и раскачивал тонкие, недавней посадки липки по обочинам железнодорожного шоссе.

– Погода здесь капризная, – прервал молчание Чувилев.

– Да, – сумрачно согласился Игорь Семенов, и вдруг его сухие губы тронула улыбка. – А у нас в Севастополе уже лето, яблони и миндаль давно облетели. Ты не знаешь и не видел, какие под Севастополем сады были… о-о! И в городе, и все вокруг весной белое, розовое. Куда ни взглянешь… прямо-таки на сотни километров сады!.. И сколько же их фашисты проклятые пожгли, изломали… и сколько в садах этих людей погибло… Зато били мы фашистов днем и ночью!

Игорь Семенов вскинул голову, его шрам налился кровью.

– Максим Кузенко как пойдет, бывало, в разведку, так всегда «гостинцы» принесет: револьверы, патроны, лимонки, а то и автоматы. А как Максим на нашем бастионе появится, у всех настроение поднимается. Это, понимаешь, такой парень, что его все главные командиры знают.

Игорь Семенов то замолкал, то опять им овладевала возбужденная говорливость.

– Ты знаешь, – начал он вновь, упрямо дергая бровью, – сколько времени наши севастопольцы бьются?

– Месяцев пять будет? – нерешительно сказал Чувилев.

– Седьмой месяц наши бьются, – гордо поправил Семенов, и лицо его залилось румянцем. – Впрочем, уже месяц как я никого из наших не вижу… и кто теперь из моего пулемета стреляет, не знаю…

– Ты пулеметчиком был?!

– Да, мне сам Кузенко пулемет доверял!

Семенов вскинул было головой, но сразу помрачнел:

– А вот что я здесь буду делать?

– Танки будешь делать, – ответил Игорь Чувилев тоном опытного человека. – Танки будешь делать, вот что.

– Так это надо уметь, – усмехнулся Семенов.

– Научишься.

– А вдруг не сумею? Я ведь к другой жизни привык. Я морской человек, а у вас тут… лужа… – и севастополец пренебрежительно кивнул на узкую серую ленту реки, петляющую среди лесистых берегов. – Я Максиму из госпиталя писал… Получал ли он мои письма? Я не знаю, что с ним, где наш бастион, а Максим не знает, где я!.. Нет, убегу я отсюда обратно к морю, в наш Севастополь!

– А кто тебе пропуск даст?

– Пропуск!.. Можно под вагоном в ящике укатить.

– Та-ак! Тебя успеют научить делу, а ты укатишь…

– Но, но… Уж и вцепился! Ты меня всего пятнадцать минут знаешь, а уже готов меня… Мало ли что иногда ляпнешь, когда у тебя вот тут… – и Семенов выразительно покрутил пальцем вокруг медной пуговицы бушлата.

Разговор опять прервался. Игорь Чувилев исподлобья следил за своим тезкой. Все в нем нравилось Игорю – и большие черные глаза, посверкивающие из-под длинных, словно спутанных ресниц, и легкое подергивание узкогубого рта, и пестренькая бровь, и этот шрам, багровеющий на скуле. Судьба его представлялась Игорю горькой и трудной.

Чувилев помнил свой приезд в Лесогорск осенью 1941 года, когда он, почти больной после двадцатидневного пути, очутился в общежитии заводской молодежи. В Кленовске ремесленники жили в больших светлых комнатах, кровати были с сетками, мягкими шерстяными одеялами и двумя простынями, в каждом дортуаре (это слово привилось перед войной) висел репродуктор, на стенах – портреты вождей и картины. В Лесогорске ребята увидели наскоро сколоченный барак, где немилосердно дымили печи, на топчанах лежали грубые сенники, а уж о радио и разных там играх и мечтать не приходилось!.. Игорь Чувилев всю первую ночь не опал от дыма и холода. Теперь новичкам уже было полегче: все эти месяцы ребята «дрались» за свое жилье и добились кое-каких перемен к лучшему. Только в одном им не повезло: завхозом в общежитии назначили Олимпиаду Маковкину, жену сталевара Алексахи Маковкина. Все сразу и дружно возненавидели «завхозиху», и она платила «общежитчикам» той же монетой. С ней приходилось воевать из-за каждой мелочи, и победа, по выражению Толи Сунцова, «переходила из рук в руки». Особенно свирепствовала Олимпиада, когда прибывали новички, которых она встречала с такой враждебной подозрительностью, будто все они покушались на ее жизнь.

«Сегодня будет очередная баталия, – озабоченно думал Игорь. – Севастопольца мы, ясное дело, втиснем как-нибудь в нашем углу. Тесновато будет, но перепланировать можно».

– Слушай, Чувилев, а где у вас тут живет Иннокентий Петрович Ракитный? – прервал молчание Игорь Семенов.

– Ракитный? Иннокентий Петрович? – повторил Игорь Чувилев. – Это кто же такой?

– Художник. Он четыре месяца прожил у нас в Севастополе, да и сейчас, наверно, все еще там. И у нас на участке он бывал, всех нас срисовывал… и до чего же похоже!.. Он здешний, лесогорский, но с начала войны на фронте. Однажды видит: Максим из разведки ползет «с гостинцем» – тащит немецкий пулемет. Ну, зарисовал, ясное дело, – и до того похоже: вылитый Максим!

Лицо Семенова вспыхнуло, стало совсем ребячьим. Он порылся в кармане бушлата и вынул два конверта.

– Вот эти два письма я в госпитале у себя в бушлате обнаружил. Одно – лично мне. Вот что Ракитный мне пишет… слушай!

Игорь Семенов остановился и прочел:

– «Милый Игорюша! Желаю тебе скорого выздоровления. Это я посоветовал начальству отправить тебя в наши лесогорские места. Живи у меня. Квартира теплая, дрова есть, тебе будет хорошо. Не скучай, знакомься с ребятами, приглашай их к себе. Передай от меня письмо и сердечный привет директору Лесогорского завода Михаилу Васильевичу Пермякову, – ключ от квартиры я оставил у него. Ну, обнимаю, тебя… Твой Иннокентий Ракитный». Видал?.. Теперь, значит, я должен получить ключ у вашего директора.

– Устроим, – пообещал Чувилев.

– Ты с директором знаком?

– Ну еще бы… – усмехнулся Чувилев.

Приближаясь к заводоуправлению, они увидели, как к стоящей у подъезда «эмочке» подошли двое. Группа рабочих окружила их.

– Пойдем скорей! – заторопился Игорь Чувилев. – Там как раз наш директор!

– Это который же?

– Да вон тот, высоченный, в кожанке.

– Вижу, вижу… А другой с ним кто, в морском кителе? – заинтересовался Семенов.

– Это парторг ЦК, Дмитрий Никитич Пластунов.

– Откуда он, Пластунов? С Черного моря?

– Нет, он из Ленинграда… А ну, двинем… Ой, они уезжать собираются!

Оба Игоря подбежали в ту минуту, когда, заканчивая разговор, директор уже взялся за дверцу машины.

– Михаил Васильевич, вот тут Игорь Семенов… из Севастополя. А я не знаю, где квартира художника… – сбивчиво начал Чувилев. – Художник вам с Игорем письмо послал…

– Да, и привет вам велел передать, – подтвердил Семенов и невольно засмотрелся на могучего человека в потертой кожанке.

Семенову понравились густые сивые усы директора, пристальный и спокойный взгляд, твердые, словно высеченные, морщины вдоль бритых щек и крупного носа, понравилась и улыбка, строгая и медлительная.

– Вот как! Значит, ты из Севастополя? – неторопливо, низким басом произнес директор и, приняв письмо, осторожно пожал руку Игорю. – Ну, дело, дело, что к нам приехал: нам люди нужны!

Потом, указывая на бушлат и бескозырку севастопольца, директор кивнул Пластунову и пророкотал:

– Похоже, вояка приехал?

– Ну, как там наши моряки держатся? – мягким тенорком спросил Пластунов.

Его коричневые круглые глаза улыбнулись Семенову, но лицо, желтое, с обтянутыми скулами, словно после тяжелой болезни, было серьезно.

– В каком положении город? Давно ты из Севастополя?

– Положение трудное, но наши отобьются, – уверенно сказал севастополец.

Пока директор читал письмо Ракитного, парторг успел расспросить Семенова, как выглядел Севастополь, когда Игорь месяц назад оставил его. Дмитрий Никитич бывал в Севастополе, отлично знал город, и тем приятнее было Игорю отвечать на его вопросы.

– Вот что, Игорь Семенов, пока помочь тебе не могу, – сказал директор, положив письмо в карман. – Товарищ Ракитный просит, чтобы я тебе передал ключ от его квартиры, но он запамятовал: ключ-то он отдал Тербеневу, моему заместителю. А Тербенева я вчера послал в область, и вернется он через несколько дней. Вот Чувилев устроит тебя пока в общежитии, позаботится о тебе.

– Ну ясное дело, – охотно отозвался Игорь Чувилев и тут же опасливо подумал: «Будет сегодня баталия с этой поганой бабой!»

Почти у самого общежития оба Игоря нагнали двух путешественниц – тетку и племянницу. Позади них, согнувшись под тяжестью узлов и растрепанного чемодана, еле шагал Толя Сунцов. Глаза его устало моргали, лицо побагровело, он обливался потом.

– Тоже, нар-род! – презрительно бросил севастополец. – Всю дорогу эти две гражданки рыда-али и весь белый свет проклинали, будто у них у одних домик да садик немцы разбомбили!.. Люди побольше потеряли, да вот не плачут же!

Почти одновременно все пятеро подошли к крыльцу барака.

– Боже ты мой! – жалобно воскликнула тетя, всплеснув руками. – Вот в этом ящике нам придется жить?.. Юля, куда мы попали?!

– Тетя, не надо!.. – беспомощно взывала Юля.

– Довольно вам трагедии разводить! – вдруг вспылил Семенов. – Барак как барак, стекла в окнах имеются… Мы вон в Севастополе в подвалах жить научились, а то и просто в пещере или под скалой…

– А мне какое дело? Я тут при чем? Живите, как хотите. Вот еще!.. Всякий мальчишка еще учить меня будет! Вот жизнь пришла! – вспылила приезжая гражданка.

– Успокойтесь, товарищи, успокойтесь, – смущенно бормотал Чувилев, услышав в конце коридора знакомые раскаты голоса Олимпиады Маковкиной.

С ней уже вступил в объяснение Сережа, который с группой встреченных им ребят подошел раньше других к «запретной зоне» – двери кладовой.

– Не отопру! Не пущу! Нет у меня никаких запасов! Нет! Я вам не фабрика!! – кричала, как под ножом, Олимпиада.

– А я говорю: откроешь – и откроешь! – вдруг пронзительно выкрикнул Сережа.

– Полундра-а! – усмехнулся Игорь-севастополец и потянул за собой Чувилева.

Олимпиада Маковкина, расставив короткие ноги и вцепившись пятернями в дверные косяки, стояла, широкая, толстая, как тумба, врытая в землю. Чувилев повысил голос:

– Это что за отказы? Общежитие для того и открыто, чтобы все наши ребята здесь жили… Оборудованием оно теперь довольно обеспечено…

– Ну тебя! – взвизгнула Олимпиада и еще злее впилась пальцами в дверные косяки. – Что за напасть такая, всамделе?.. Всякий мальчишка распоряжаться хочет!..

– Ай-яй, красавица! Ай, королевна!.. Ну и голосок благословенный – на конце улицы слыхать!.. Не иначе, думаю, наша Олимпиада с ребятками ласковый разговор ведет! – раздался чей-то насмешливый, покряхтывающий голос.

На пороге появился малорослый старичок в темносинем рабочем халате, поверх которого, как осенний кленовый лист, горела рыжая бороденка, тронутая сединой.

– Дедушка Тимофей! – шумно обрадовался Игорь Чувилев.

– Здорово, ребятки! – засмеялся дедушка Тимофей, пронзая Олимпиаду острым взглядом аквамариновых глазок. – Вот везу на станцию целый грузовик нашей продукции – ящички снарядные. Слышу, Олимпиада Маковкина бушует, кого-то не пущает… так, что ли, королевна?

Кругом засмеялись, посыпались шуточки. Олимпиада сразу присмирела.

Дедушка Тимофей еще несколько секунд озирал растерявшуюся завхозиху, а потом грозно помахал небольшим, но крепким кулаком.

– Ну, что стоишь, словно слепая? Не видишь, как ребята уморились за дорогу? Распахивай дверь в свое царство… ну! Вот и открылась дверь, слава тебе господи! Ребята-товарищи, кто у вас за старшого? Принимай добро!