Текст книги "Родина"

Автор книги: Анна Караваева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 65 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КЛЮЧ

Ольгу Петровну Шанину вызвали в комитет женщин-активисток Лесогорского завода. Она вернулась оттуда к вечеру, мрачная и растерянная.

Олимпиада Маковкина, сидя на ступеньках крыльца, встретила новую знакомую сочувственным вопросом:

– Что, видно, не сахарный разговор был?

– Д-да… Спрашивали о моей специальности и в каком цехе желаю работать, – понуро ответила Шанина, садясь на крыльцо рядом с Юлей.

– Ну уж, у них как водится – всех бы в цеха свои затащить! Садись, садись, умаялась, поди? Кто тебя допрашивал? Поди, «сама»?

– Кто это «сама»?

– Директорша. Ну, Варвара Сергеевна, Пермячиха…

– Да, жена директора говорила со мной, и еще одна была, такая же, как она, полная, русая..

– А… это Лосева Наталья Андреевна, старая подружка Пермячихи. А я вот им не далась, не пошла в ихний цех – и баста! Буду с ребятами здесь грызться, а в цехи, к станку, не пойду! У меня детишек четверо. Пусть благодарят, что в общежитии околачиваюсь. Ну, с чем же они насчет специальности к тебе приставали?

– Ах, знаете, моя специальность здесь ни при чем! – горестно вздохнула Шанина.

– Ты кем же была-то?

– Продавщицей в парфюмерном магазине. Ну, знаете, духи, пудра, одеколон… В нашем городе был замечательный грязевой курорт, курзал, музыка, концерты каждый день. Публика все очень культурная, из Москвы, из Ленинграда. Магазин наш совсем близенько от грязелечебницы. Идут больные с процедур, зайдут в магазин. Они любезны со мной, я с ними… Ну, как добрые знакомые. Форма у нас была: шелковая кофточка и шелковый же фартучек, знаете, нежносалатного цвета, а юбка синяя. Прическа, конечно, перманент.

– После такой сладкой жизни тебе здесь круто придется! – зловеще усмехнулась Олимпиада.

– Зачем вы так говорите? – робко возмутилась Юля.

Сознание, что им обеим не с кем, кроме этой бабы, отвести душу, наполнило ее тревогой.

«Мы здесь как заживо погребенные», – с ужасом подумала Юля и закрыла лицо руками.

– Вона как, испугалась! – по-своему поняла Олимпиада. – Здесь, девка, начальство тебя так приструнит, что не вздохнешь.

Олимпиада стала рассказывать о своей довоенной жизни.

– Эх, теперь вспомнить только да облизнуться! Ну, конечно, бражка всегда была своя. Уж это я варить мастерица! Так, скажи на милость, дознались потом наши заводские до моих дел, стали моего мужика травить. А он у меня рыхлый да боязливый, начальству отвечать не умеет, день-деньской на заводе толчется. По мне черт с ними, с заводскими-то, я бы и посейчас варила да варила: питье есть, так и питухи найдутся… Да одна-то ведь не управишься, помощница нужна, верно, девка? – и Олимпиада вдруг многозначительно подмигнула Ольге Петровне.

– Я вас не понимаю, – смутилась та.

– Ох ты, младенчик! – хихикнула Олимпиада и, придвинувшись ближе, зашептала: – Тебя в помощницы зову! Девчонка-то пусть на завод идет, а ты больной скажись: неприспособленная, мол, к машине. И давай-ка, милая, на пару робить: одна варит, другая дарит… сбывает то есть. Охотники найдутся. Ну, по рукам, значит?

– Что вы, что вы! – испугалась Ольга Петровна и отвернулась.

– Подумаешь! – обиженно сказала Олимпиада. – Как знаешь. Однова по чести просят, а другоряд, может, ты мне сама поклонишься, да я-то уж и бровью не поведу.

Она встала, коротконогая, широкая, как печь. Ее маленькие глазки желтели так ехидно и злобно, что Юле стало страшно при мысли, что тетке придется поклониться завхозихе.

– Этакая подлая растопыра! – успела шепнуть Ольга Петровна на ухо племяннице.

Юля горячо кивнула в ответ.

– Эко, – изумилась вдруг Олимпиада, – кто это к нам?.. Да это Чувилев с мальчишками… Что-то опять выдумали. Да тут и Артемка Сбоев и Нечпорук… Вона Невьянцев топает, старичина, вот связался черт с младенцами! Батюшки, тут и Пластунов сам, тут и Тимофей-сундучник, туда же прется! Все, как на свадьбу, собрались. Гляньте-ка, скамейки ребята, черти этакие, уже выносят… а гости – на-ко-ся! уже рассаживаются под соснами. Ну, теперь тут целая обедня пойдет! – и Олимпиада всколыхнулась всей своей тушей, спеша уйти.

После смерти жены в конце 1941 года парторг ЦК Дмитрий Никитич Пластунов стал засиживаться в своем служебном кабинете, хотя это и не вызывалось необходимостью. Он все еще не мог подолгу оставаться в уютной, светлой комнате в директорском домике, где все так напоминало ему о жене. В заводском кабинете за широким книжным шкафом все еще стоял клеенчатый диванчик, водворенный туда со времен заводских «штурмов» тревожной и трудной осени 1941 года. Здесь парторг и ночевал теперь частенько.

После трехчасовой беседы с новичками Пластунов вернулся в кабинет, решив заняться новым делом, которое начал месяц назад и уже успел «пристраститься» к нему: это был дневник.

«…За этот месяц обнаружилось, что, право, полезно время от времени остаться часик наедине с самим собой да поразмыслить о многом, что порой кажется простым и обычным. Вот, например, сегодняшнее собрание с новичками. На первый взгляд – ничего особенного. А вдумаешься – есть в этом факте нечто свое, не совсем обычное. Инициаторами этой встречи являются наши молодые кадровики: Игорь Чувилев и Анатолий Сунцов. Оба, приглашая меня «прибыть», тут же объяснили, почему они торопятся поскорее организовать эту встречу: «Новички – ребята трудные», «позор будет для нас, если мы их сразу к делу не приспособим». Затем они сообщили мне о тяжелых переживаниях Игоря-севастопольца, который собирается «бежать к себе на бастион», к матросу Максиму Кузенко. А вот Зятьев боится завода, машин, огня, боится и того, что окажется неспособным, что у него «ничего не выйдет». А девушка-подросток, некая Юля, и ее тетя все время плачут и т. д. И вот ребята, ясно понимая, как вредно для общего дела, «когда люди живут врозь», порешили «поговорить по душам» с новичками. Чувилев и Сунцов, излагая мне план проведения беседы, так же ясно сформулировали ее цель: пусть все новички убедятся, что они вовсе не какие-нибудь несчастные одиночки, а нужные заводу люди! Все это я одобрил, согласился быть председателем – и, право, не пожалел.

Сталевар Нечпорук рассказал, как он «сталь полюбил» и какое это замечательное искусство – теперь, в дни войны, варить танковую сталь. Новички понемножку «разогрелись», осмелели, начали задавать вопросы, а значит и выбирать, к кому им определиться. И определились: колхозник Зятьев пошел младшим подручным к Нечпоруку; кое-кто записался к нашему прославленному слесарю-лекальщику Невьянцеву; Игоря-севастопольца взял под свое крыло Игорь Чувилев, а Сунцов заявил, что возьмет шефство над Юлией Шаниной, – ведь она будет работать в строгом «войске универсалов» Артема Сбоева. И то, что эти юнцы помогали нам, руководителям завода, подобрать «ключ» к каждому новичку, показывает, как быстро поднимается к самостоятельности наше новое поколение! Правду сказал старик Невьянцев, что тридцать лет назад люди жили «немеряным временем», а теперь «каждая минутка золотая».

Кстати, об инженере Артеме Сбоеве. Он сразу начал описывать станки своего механического цеха подросткам, которые совсем не знают завода. Он наговорил столько нового и непонятного, что ребята растерялись… Тогда я прервал его и постарался кратко и в самой доступной форме рассказать нашим новичкам, как дружно, быстро и точно должны работать несколько тысяч людей, чтобы создавать сложные боевые машины – танки. Артем сразу на меня обиделся, надулся, отошел в сторону. Вскоре я его опять втянул в разговор, но он продолжал хмуриться. После беседы он излил передо мной свою обиду. А дело здесь, прежде всего, в одной его слабости: он, если можно так выразиться, уж слишком техник. Наши заводские называют Артема «хирургом машин», – и это верно: благодаря своей замечательной технической фантазии он придумал самые быстрые и успешные способы ремонта и полного восстановления станков и даже агрегатов. Но в этих успехах и корень его слабости. Он гордится тем, что одарен «чувством металла», что «влюблен» в точность и силу его движения, и в простоте души считает, что обладает решительно всем. «А люди?» – спросил я его сегодня. «Ну что ж, люди… примерно, все одинаковы», – ответил он. Я не стал с ним спорить, только сказал: «Обидно мне за тебя, Артем: при твоем техническом таланте и организационном умении – и этакая досадная слабость!» Он опять обиделся: «Мне, товарищ парторг, честное слово, не до тонкостей!..»

…Придя домой, Дмитрий Никитич, как всегда, посмотрел на портрет, что стоял слева от письменного прибора. На него глядело лицо Елены Борисовны. Солнечный день в начале мая 1941 года словно опахнул Дмитрия Никитича своим теплом и той особенной, соленой свежестью, которая бывает в Ленинграде, над Невой. И Нева – будто вчера только это было! – засверкала в его памяти своей серебряно-голубой ширью. Тогда он и жена долго стояли на набережной, у Академии художеств. В то майское воскресенье они возвращались с концерта Елены Борисовны в клубе Балтфлота. Букеты, поднесенные жене моряками, были розданы по дороге детишкам, которые стайками выпрашивали «хоть один цветочек». И наконец остался только букет красных и белых махровых гвоздик, которые Елена очень любила.

– Вот сняться бы тебе так, Леночка! – воскликнул Пластунов.

– Снимемся! Снимемся! – восхитилась она.

Поднимаясь по ступеням набережной, Елена Борисовна глянула вверх, на таинственно-равнодушные каменные лица сфинксов, и приостановилась.

– У-у, какие они темные, холодные!.. Знаешь, они будто без слов говорят: «А мы уже всё, всё видали, мы всё знаем, и все прошли мимо нас… и исчезли!» Ах, нет, вы еще нас не видели… вот, посмотрите! – и Елена Борисовна, подняв вверх задорное, смеющееся лицо, помахала букетом перед сфинксом.

«И я смеялся тогда, и ни тени предчувствия не шелохнулось во мне!» – подумал Пластунов с горечью и ужасом, неотрывно смотря на портрет жены.

Она так и снялась тогда с цветами. Из-под слегка отогнутых вверх полей белой шляпы смотрели на Пластунова большие серые глаза, искрящиеся любовью к нему.

– Куда прикажете мне смотреть? – шутила она у фотографа.

– Да хоть бы на вашего мужа, – посоветовал тот.

– Вот очень хорошо! – обрадовалась Елена Борисовна и послала Дмитрию Никитичу полный счастья взгляд, который и запечатлелся на портрете.

Будильник, тикал на столе, с заводской ветки доносились гудки паровоза. Но Пластунов не слышал ничего и уже не помнил ни об Артеме, ни о мальчиках.

А мальчики у себя в общежитии как раз говорили о нем, спорили. Игорь-севастополец хвалил Пластунова и презрительно говорил об Артеме Сбоеве:

– Подумаешь, какой… Сразу начал нас учить: станок такой-то, аг-ре-гат такой-то! Ква-ли-фикация, разряд, бригада. Скука! А Пластунов, небось, все понял и остановил этого твоего Артема.

– Остановил, чтобы ему же помочь, – заступился за своего любимого руководителя Игорь Чувилев.

– Да, но твой Артем ничего не понял и надулся… Да да, не заступайся, я все заметил!

Все в словах Артема Сбоева казалось севастопольцу настолько же неинтересным, насколько у Пластунова все выходило «по-морскому» интересно. Игорю Семенову казалось, что Артем в чем-то даже притворяется: можно ли так увлекаться разными станками, агрегатами и мощностями, которые представлялись Игорю Семенову бесформенными, тяжелыми нагромождениями металла! Механический цех, который так расписывал Артем Сбоев, виделся Игорю пыльным, тесным и душным, как чулан. Вообще Артему он не верил и не хотел его признавать. Будущее, лично для него, Игоря Семенова, оставалось тоже непонятным и тесным, как и механический цех, в котором, очевидно, придется работать. Но разве он сможет работать у разных там сверлильных и фрезерных станков?.. И вообще зачем он здесь, зачем?

«Как бы он в самом деле не убежал отсюда!» – встревожился Чувилев и вдруг понял: если бы Игорь Семенов действительно убежал в Севастополь, непоправимый позор пал бы на его голову.

«Еще инструктор называется!..» – тревожно подумал о себе Чувилев.

«Попробую с Толей поговорить!» – уже бодрее решил он, но, глянув в сторону друга, чуть не вскрикнул от досады: Сунцов неотрывно следил за Юлей и никого, кроме нее, не замечал. Тетка и племянница Шанины примостились на узенькой скамейке у стены. Сунцов не сводил глаз с молчаливой Юли.

«Влюбился! – со злобой, стыдясь самого этого слова, додумал Чувилев. – Влюбился он в эту девчонку…»

Вздрогнув от негодования, Чувилев отвернулся, чтобы не видеть Юли. Он презирал ее и ненавидел, как вора, – эта девчонка отняла у него внимание самого близкого друга и сидит себе, как ни в чем не бывало!

Не сводя глаз, Толя следил за Юлей, покоренный тревожной жалостью, которую она возбуждала в нем. Девушка сидела в той же позе: стиснув руки на коленях и вжав голову в плечи, неловкая, растерянная. Ее маленький, беспомощно полуоткрытый рот, робкое помаргивание ресниц и жалобно застывший взгляд напоминали Сунцову испуганного ребенка. Толе хотелось подойти к ней и сказать: «Чего ты боишься, ведь все идет хорошо!» Он понимал, что на Юлю заразительно действует настроение Ольги Петровны. Мрачно склонив к плечу черноволосую голову с растрепанным «перманентом», Ольга Петровна словно застыла в холодном равнодушии, и весь вид ее показывал, что сидит она здесь только потому, что ей вообще деваться некуда.

«Дура! Мещанка! – мысленно грозил Ольге Петровне Сунцов, в упор взглядывая на нее. – Запугала она Юлю, заразила своими скверными настроениями».

Сунцов думал о Юле, как взрослый и уже опытный человек о слабом ребенке, который не может жить без его помощи. Завода она не знает, работать не умеет, а ей придется иметь дело со сменным мастером механического цеха Артемом Сбоевым. Все они уже давно привыкли к Артему, вожаку бригады «маленького войска универсалов», как любит он называть молодежь, работавшую с ним еще в ремонтном цехе. Артема Сбоева все уважают, – недаром же при переводе Артема из ремонтного в механический цех всех его «универсалов» приняли там с распростертыми объятиями. Но Артем, понятное дело, дорожит своей «маркой» и, умея учить, умеет и требовать; случается, бывает крут и резок.

Да, Толя Сунцов возьмет шефство над Юлей Шаниной, поможет ей освоить станок и добьется того, что Артем Сбоев похвалит ее. А когда ее похвалят, она сразу почувствует себя в цехе своим человеком, а не случайным пришельцем.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НОВАЯ СУДЬБА

Когда Юля Шанина на другой день утром пришла вместе с Сунцовым в механический цех, сердце в ней пугливо сжалось. Солнечный свет, падающий сверху широкими потоками, черные переплеты конструкций, парящие над цехом краны, длинный проход, рассекающий надвое этот непонятный мир движущегося металла, – все казалось неправдоподобным, как видение во сне. Юля стояла растерянная и чужая этому новому, могучему миру.

– Боже ты мой! – вздыхала позади Ольга Петровна. – И что мы здесь будем делать, что мы умеем?

Юля со страхом оглядывалась, ища глазами Сунцова.

– Ну, все в порядке, – раздался голос Толи. – Я все выяснил, Юля: ты будешь работать в нашей бригаде. Бригадиром у нас Татьяна Ивановна Панкова. А вас, Ольга Петровна, направляют в бригаду Чувилева.

Не расслышав возмущенного восклицания Ольги Петровны, Сунцов подвел ее к чувилевскому участку, а потом ободряюще сказал Юле:

– Главное – не бойся, а только слушай внимательно.

«Да, тебе легко так говорить!» – подумала Юля и робко поклонилась Татьяне Ивановне.

В темносиних глазах Панковой мелькнуло подобие улыбки. Будто не замечая большого живота молодой женщины, некрасиво обтянутого черным сатиновым халатом, Юля неловко пробормотала:

– Ну, вот я и пришла.

– Вон туда встань, – торопливо приказала молодая женщина и на ходу локтем отодвинула Юлю в сторону, а сама быстро остановила свою длинную, серую, похожую на хобот машину.

– Опять сверла послали скверные, надо взгреть кого следует! – сказала она, хмуря красивые, круглые брови.

– Я, правда, еще не успел проверить… – начал Сунцов.

Молодая женщина прервала его:

– Надо всегда проверять во-время, знаешь ведь, что сейчас трудная деталь идет.

«Сердитая!» – со страхом подумала Юля, и ей вдруг захотелось спрятаться за железным инструментальным шкафчиком, чтобы о ней все забыли и оставили в покое.

Сменив сверло и пустив опять станок, молодая женщина обернулась к Юле и задала ей несколько кратких вопросов: сколько ей лет, откуда она, работала ли когда-нибудь на заводе или в училище?

Юля начала было рассказывать, где и как она жила с тетей Олей, но Татьяна Ивановна прервала ее:

– Говори короче.

Юля обиделась и замолчала. Татьяна Ивановна, как бы ничего не заметив, подозвала ее поближе к серому хоботу станка и начала объяснять, как надо управлять им.

– Повтори, – сказала молодая женщина немного спустя.

– Я… не поняла… – призналась Юля.

Татьяна Ивановна только молча пожала плечами. Подошел кран, поднял тяжелую стальную деталь с просверленными по краям отверстиями, поднес к станку новую деталь и пошел дальше. Татьяна Ивановна, Сунцов и другие сверловщики ее бригады принялись налаживать для сверления новую деталь.

– Смотри и учись, – сказала молодая женщина. – Сейчас мы опять будем сверлить борт танка. Слушай внимательно и смотри.

И она снова объяснила Юле, как надо сверлить, а потом опять сказала:

– Повтори!

Юля с испугом и стыдом подняла на нее глаза:

– Я… я не могу…

И вдруг расплакалась.

– В чем дело? Что случилось? – спросила молодая женщина, и лицо ее выразило изумление. – Откуда ты, такая нежная? Как же ты будешь дальше работать?

Она отвернулась и опять заправила что-то под серым хоботом станка. Глядя на ее располневшую фигуру, Юля тоскливо подумала:

«Ну зачем она, такая, работает?..»

Юле стало стыдно, что она ничего не поняла из ее объяснений.

«Я просто тупица!» – с отчаянием подумала она и вдруг почувствовала неодолимую сонливость, ей сразу противно стало думать, смотреть, говорить.

Когда к Татьяне Ивановне подошел кто-то, Сунцов быстро шепнул Юле:

– Ты без стеснения спрашивай у меня. Ну, что ты именно не поняла?

Юля только беспомощно развела руками.

Звонку на обеденный перерыв она обрадовалась, как избавлению. Но в столовой, все еще чувствуя себя подавленной, Юля не могла есть. Звон посуды, голоса, смех казались ей оглушительными. Громадная столовая, голубоватый парок над тарелками, мелькание незнакомых лиц напоминали ей многолюдные вокзалы.

– Ты что ж это не ешь ничего? – обеспокоился Сунцов. – Так, слушай, нельзя, нельзя… Сил не станет!

– Какая у меня сила! – прошептала Юля и, чувствуя на себе его заботливый взгляд, рассказала о своей неудаче и о том, что Татьяна Ивановна, конечно, рассердилась на нее.

– Нет, нет! – решительно возразил Сунцов. – Она хорошая и справедливая, но ведь ей же в первую голову надо о плане заботиться. Слушай…

Сунцов вдруг вспыхнул и, глянув куда-то в сторону, предложил:

– Слушай, хочешь, будем приходить до смены? И я тебе все объясню.

– Хорошо, – вяло согласилась Юля.

Из-под сверла, тихонько позванивая, вилась и осыпалась стружка. Юля подумала, что даже этот металлический сор будто знает свое место и время и только ее, несчастную, словно хоронят заживо среди этих машин.

Подходя к общежитию, Юля вспомнила о тетке:

«Как-то у нее прошел день?»

Она застала тетку Ничком лежащей на кровати.

– Что с вами, тетя Оля?

Тетка подняла красное, потное лицо с сухими и злыми глазами.

– Уедем отсюда, уедем! Это же такое унижение! Мальчишка учил меня… этот, как его? Игорь Чу-вилев! Да еще и торопит: «Время дорого, надо стараться». Безобразие!.. Передали меня какому-то мальчишке, по его указке я должна жить, и он имеет право что-то требовать от меня!.. Я не вынесу этого!

– Тетя, перестаньте! – с тоской уговаривала Юля. – Хотите, я вам порошок дам? Нате… и засните, засните, умоляю.

– Ну, как тебе у нас в цехе понравилось? – спрашивал Игорь Чувилев своего тезку севастопольца, когда они вышли из проходной на широкое шоссе.

– Как понравилось? – задумчиво повторил Игорь Семенов. – Ничего, только душно очень.

Он снял бескозырку и начал обмахиваться ею.

– Фу, сколько здесь мошкары! У нас на море ни одной мошки, а здесь от нее прямо-таки дышать нельзя.

«Не понравилось», – понял Чувилев. Ему стало обидно за огромный, с голубой стеклянной крышей новый цех, перестроенный в сорок первом году по последнему слову техники.

– А все-таки откуда у нас в цехе духота, скажи пожалуйста? – прицепился к тезке Чувилев.

– Конечно, духота! – убежденно проворчал Игорь Семенов. – У нас в Севастополе всюду солнце, простор, жара с ветерком и ветер с самого моря. А море у нас какое!.. Правда, Максим Кузенко часто бранился: «Ух, скажет, прижаты мы к этому проклятому морю!» Но это он так, от трудной жизни, а вообще он без моря жить не может!..

«Не надо было мне цепляться насчет цеха… И лучше пока не спорить с ним», – озабоченно подумал Чувилев.

В тот же вечер он повел севастопольца в клуб, на спектакль заводского драмкружка. Через день Чувилев выпросил несколько билетов на футбол. Севастополец раскритиковал лесогорский стадион, но игру смотрел с интересом. Еще через два дня Чувилев повел тезку на киносеанс, но Игорь уже разгадал его намерения:

– Ты что меня таскаешь повсюду? Утешить думаешь?

Входя в цех, Игорь Семенов тотчас же устремлялся к газетной витрине. В сводках Совинформбюро он читал прежде всего сообщения с Севастопольского участка фронта и вздыхал, что они так немногословны.

Но однажды утром, подходя к витрине, он с силой сжал руку Чувилева:

– Стой! Сегодня о Севастополе много напечатано!

Впиваясь жадным взглядом в газетные строчки, Семенов читал беспокойной скороговоркой, нетерпеливо, со свистом переводя дыхание:

– «Вечернее сообщение девятого июня: на Севастопольском участке фронта наши войска отбили многократные атаки противника с большими для него потерями»! С большими для него потерями! – повторил он. – Это здорово!.. «Противник, не считаясь с потерями, продолжает атаки против героического города». А! Охота им, гадам, наш Севастополь взять! Да не выйдет… Вон читай, читай дальше: «…противнику удалось потеснить подразделение…» По-думаешь!.. «Но уже через час…» Видишь, только час нашим понадобилось… «уже через час решительной контратакой, перешедшей в р-рукопашную»… ого!.. «наши бойцы отбросили немцев». Видал? «Немецко-фашистские войска только на отдельных участках под Севастополем в течение дня потеряли свыше двух тысяч пятисот человек убитыми». Вот кр-расота! – И севастополец прищелкнул языком. – Вот как наши краснофлотцы бьются!

На другой день в сводке было всего четыре строчки, и севастополец сразу притих. А через день он с сияющим лицом объявил Чувилеву:

– От одиннадцатого июня сводку читал? Наши моряки вовсю колошматят: до пятнадцати тысяч немцев убито! – И севастополец торжествующе погрозил кулаком.

После, прочитав хорошую сводку, он снова будто расцветал и принимался рассказывать о Севастополе. Молодому моряку все виделся прежний Севастополь, ослепительно белый от солнца, стройный, как линкор на рейде. Ему вспоминались то широкие проспекты, обсаженные акациями и платанами, то любимые севастопольские здания: Дом Красной Армии и Флота с его белой колоннадой на улице Ленина, музей Севастопольской обороны, где в благоговейной тишине вздымают свои мачты макеты старинных кораблей и парусников, где манекены в мундирах ушаковских и нахимовских времен охраняют старые боевые пушки и священные корабельные обломки.

«И ничего-то этого там уже нет!.. Пусть бы он лучше не рассказывал!» – с жалостью думал Чувилев, а севастополец уже вел его дальше, к знаменитой Панораме и памятнику Тотлебену на Историческом бульваре.

«Нет, уж пусть рассказывает!» – немного спустя думал Игорь Чувилев, видя, как его друг, освеженный воспоминаниями, повеселевший, принимался за работу.

Одно неизменно огорчало Чувилева: севастополец совсем не разделял его уважения к Артему Сбоеву.

– Ну что он, Артем твой! – и Семенов иронически кривил тонкие губы. – Вот Пластунов – другое дело!

– Да почему ты так фыркаешь на Артема? – огрызался Чувилев. – Он замечательно знает свое дело, а уж объяснить все умеет. Не знаю, кто на заводе лучше Артема умеет нашего брата учить.

К вечеру на соседнем участке закончили сборку нового фрезерного станка. После окончания дневной смены Чувилев предложил своему тезке посмотреть пробный пуск его:

– Вот ты увидишь, как Артем будет новый станок принимать!.. Ни один врач, как у нас говорят, не выстукивает и не выслушивает так больного, как Артем осматривает каждую машину! У нас его так и зовут: «машинный хирург».

Но и к этому сообщению друга Игорь Семенов отнесся с полнейшим равнодушием.

Артем действительно, как хирург, принимал новый станок: вглядывался в каждый винтик, гаечку, нарезку, проверял все скрепления между частями сложной машины, всматривался в нее со всех сторон, казалось, не веря ни одному слову монтажников. Напротив, все их пояснения только подталкивали его еще придирчивее выстукивать и высматривать. Чувилев следил за каждым движением небольшой фигуры Артема, за быстрой сменой выражения его красивого зеленоглазого лица. Наконец Артем выпрямился, стряхнул металлическую пыль со своего черного комбинезона и, окинув станок удовлетворенным взглядом, сказал:

– Хорош, хорош!

Станок пустили. Он забрызгал стружкой. Артем смотрел и слушал, забавно помаргивая сияющими глазами.

Едва отойдя, Игорь Чувилев взволнованно спросил тезку:

– Ну? Видел, как Артем свое дело знает? Здорово ведь, правда?

– Знает – да, но уж слишком он цацкается со своими машинами. – И севастополец опять бросил недоверчивый взгляд в сторону Артема.

– Артем просто любит технику, – заступился за своего старшего друга Чувилев. – И зря ты так… Посмотрел бы я, как бы ты двинул в плавание корабль, которым ты любуешься, если техники не знаешь! Словами-то кидаться легко, и вообще Артема я не позволю зря задевать: он меня всему выучил. То, что я в «универсалах» числюсь, это один Артем сделал!

– Ах, ну да, да: паять, точить, варить, пилить… – и бледное лицо севастопольца передернулось.

– Что ж тебе еще надо?

– Что, что? Выходит так, что у человека одни только руки действуют. Почему Артем только одни руки видит? Подойдет к тебе – только и считает, сколько ты выточил…

– Но ведь план надо выполнять, это же самая главная у нас забота! – еще горячее заступился Игорь Чувилев.

– Ладно, не стоит спорить, – отмахнулся тезка. – Я все равно буду стоять на своем.

Весь вечер смутное недовольство не покидало Чувилева. Какие-то новые, встревожившие его мысли, в которых он сам еще не мог отдать себе отчет, посеял в нем Игорь-севастополец. Чувилеву захотелось остаться одному, чтобы «докопаться до сути».

Он шел по берегу Тапыни. Река уже мелела. После скороспелого ее половодья в низинах обнажились корни кустов и деревьев, на глинистых берегах появились темнорыжие вмятины. Маленькие земляные выступы с почерневшими пучками прошлогодней травы подмывало водой; еле держась за землю хилыми корешками, эти пучки висели над водой, как поникшие хмельные головы. Глядясь в серенькие торопливые струи Тапыни, бегущей откуда-то с гор, которые голубели за синими далями леса, эти клочки земли, словно обреченные, склонялись все ниже, а некоторые уже касались воды. Она, жадная и спешащая, как само течение времени, уже доставала их, качала, дробила и уносила куда-то в безвестность. В одном месте Игорь увидел, как кусок этой подмытой земли с глухим шумом рухнул в воду и волна, играя, понесла его. У Игоря вдруг стало еще тревожнее на душе.

Все эти дни его томило беспокойство: во-первых, из-за Игоря Семенова, а во-вторых, из-за этой взбалмошной женщины, которая, как снег на голову, очутилась в его бригаде. Вообще-то ему было понятно, почему Ольгу Петровну поставили под его начало: еще осенью 1941 года он прославился как инструктор «по скоростному обучению» (определение Артема Сбоева). Чувилев хоть и годился в сыновья многим своим ученицам, все-таки обучал их, избегая всяких конфликтов, – небольшие недоразумения не шли в счет. Он видел всякие характеры и довольно скоро научился, не умаляя своего инструкторского достоинства, приноравливаться к ним и линию свою проводить. Но с этой женщиной никакая линия не выходила! Каждое указание Чувилева она встречала с таким видом, словно хлебнула уксуса. Уже вторую неделю работает Ольга Петровна в его бригаде, а все еще не может без его помощи установить на станке обтачиваемую деталь. А вчера, когда Игорь, выйдя из терпения, сказал ей, что так работать в военное время недопустимо, она расплакалась, назвала Чувилева «нахальным мальчишкой» и после смены побежала жаловаться Артему Сбоеву. Нет, хватит с него, пусть ее переведут в другую бригаду, он сам подберет себе кого-нибудь из новичков.

С Игорем Семеновым все обстояло гораздо сложнее. Правда, теперь парень уже не мечтает «убежать на бастион» но работе отдает только глаза да руки, а душой холоден.

Игорь повернул назад и опять зашагал вдоль подмытого глинистого берега реки, – и на него опять почему-то повеяло тревогой…

«Надо немедленно что-то делать! С Толей надо посоветоваться непременно!»

С первого дня, когда вместе со всеми птенцами артемовского «войска универсалов» Чувилев перешел в механический цех, его не оставляло сожаление о том, что Толя Сунцов стал работать в бригаде Тани Панковой. Последние дни ему даже не удавалось поговорить с Сунцовым: тот все чем-то был занят, куда-то исчезал.

Чувилев вздохнул и вдруг невдалеке увидел Толю… Друг стоял в тени старой кривой березы и как будто кого-то высматривал на дороге.

– Это я, Толя! – обрадованно крикнул Игорь.

– Да, я вижу, – сдержанно ответил Сунцов.

– Ты что тут? – подозрительно спросил Чувилев. – Ждешь кого-нибудь?

– Да, жду вот одного человека, – не глядя на него, ответил Сунцов и отошел в сторонку.

– Пожалуйста, я не навязываюсь, – обиделся Чувилев.

Сунцов досадливо отмахнулся в ответ, и вдруг лицо его осветилось радостью. Игорь глянул в ту сторону и даже вздрогнул от возмущения: по дороге шла Юля Шанина. Голубой шарфик, который развевался над ее головой, показался Игорю противным.

– На свидание пришел… понимаем! – гневно проговорил Игорь.

– Да ну тебя к черту с глупостями твоими! – тонким, совсем ребячьим голосом выкрикнул Толя и крупными шагами пошел навстречу Юле.

Не в силах больше смотреть на эту картину, Игорь круто повернулся и пошел обратно. Спустившись по тропинке поближе к воде, он присел на выступ и уныло загляделся на Тапынь. Он сидел, крепко стиснув руки на груди, и чувствовал себя одиноким и обиженным.

Невдалеке что-то мягко шлепнулось в воду, похожее на поплавок. Подняв голову, Игорь обнаружил в кустах Василия Зятьева.