Текст книги "Родина"
Автор книги: Анна Караваева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 65 страниц)
– Не знаешь? – изумился Пластунов. – Что же, выходит, ты не уверен, что Севастополь был и будет советским?
– Что вы, что вы?! – испугался Игорь Семенов. – Севастополь мы непременно обратно возьмем!
– Ну вот видишь! – воскликнул Пластунов. – Мы с тобой, оказывается, одинаково думаем!.. Только вот разлука горька… верно?
– Верно, – потупился Семенов.
– Так в разлуке всем надо тверже быть, иначе тоска всю душу съест, а фашисту только это и нужно.
Парторг погрозил пальцем, но тут же улыбнулся хитро и лукаво.
– Ты еще молодой и терпения не накопил. Когда мы маленькими-то были, нам хотелось, чтобы все скоро-скоро делалось. Верно?
– Верно, – невольно улыбнулся Игорь Семенов.
– Немножко, Игорь, конечно, дрался?.. С мальчишками дрался? Ну?
– Д-да…
– А тебе нравилось, чтобы тебя били?
– Ну! – опять улыбнулся Игорь. – Все-таки лучше, когда ты сам кого надо проучишь!
Мирная севастопольская жизнь как сладостное видение пронеслась перед Игорем Семеновым.
– Был у нас на Ленинской улице один такой Кешка… – заговорил он, мечтательно усмехаясь, – Этот Кешка всех бил, как хотел, и все мы, ребята, его боялись ужасно… Потом мы присмотрелись, как он дерется, и однажды так его вздули, что он долго на улицу даже ухо боялся высунуть!.. А потом тихий стал!
– Вот видишь, мал ваш Кешка, а и с ним повозиться пришлось. Вот ты и поразмысли, как военный человек: в этакой колоссальной войне, в которой нам приходится кипеть, мы не только ведь силой, но и военным опытом победы добиваемся. Считай-ка, мы уже большие битвы выиграли… Ну?
– Москва… – сказал Игорь Семенов и, загнув большой палец, вопросительно взглянул на Пластунова.
– Ленинград, – сказал Дмитрий Никитич и мягко пригнул к ладони указательный палец Семенова. – Ленинград не пустил немца. Третья – Севастополь… Да, Игорь, это так. Враг захватил на время его руины ценою тысяч своих трупов, и весь мир увидел, как умеют драться советские воины. А теперь ты учись терпению, товарищ Семенов, и будь уверен: придет день, и мы так грянем на врага, что фашисты покатятся, будто камни с горы. И будь уверен: все, что наше, вернем, все города, села, всю землю до последней травинки!.. Севастополь мы долго обороняли, а возьмем мы его гораздо быстрее, – в этом-то я убежден! А тебе, севастополец, советую: утвердись на этом, наберись терпения и будь крепким, заводским человеком!..
Парторг вдруг наклонился и погладил руку Игоря своей горячей и плотной ладонью.
– Ничего не попишешь, товарищ Семенов, жизнь нас торопит скорее взрослеть! Ну, кончим пока на этом пожелании, согласен?
– Согласен, – весь загорелся Игорь Семенов.
Укладываясь спать, Чувилев спросил его:
– Ну как, с Пластуновым поговорили?
– Да.
– Гаси огонь, – сказал Чувилев и накрылся одеялом с головой.
Севастополец лежал, вытянувшись на узенькой койке, и не мог заснуть.
Лунный свет широкой полосой вливался в распахнутое окно. Знакомая береза глядела на Игоря Семенова, теперь молчаливая, застывшая, как ветвистое серебряное изваяние, рожденное тишиной и сиянием ночи. Но сердце Игоря бурно стучало, а кровь горячо билась в висках. Ныла грудь, в голове проносились мысли, быстрые, как искры, которые он не мог поймать.
– Не спишь? – шепотом спросил Чувилев.
Тут севастополец рассказал «по порядку», как прошла его беседа с парторгом.
– Тебе не жарко? – спросил Чувилев.
– Жарковато.
– Давай вылезем в окно!
– Давай!
Они бесшумно, как тени, перелезли через низенький подоконник и соскочили на темную полянку под березой.
– Что? Говорил я, что Пластунов тебя примет, – и вот, принял! – торжествовал Чувилев. – Да еще смотри, как он сказал: «Выйдет из тебя крепкий, заводской человек!..» Видишь, как он доверяет тебе!
– Мне всегда все доверяли! – гордо произнес севастополец.
– И ты всегда слово держал? – вопросительно промолвил Чувилев.
Севастополец вдруг обиделся:
– Это ты в каком смысле? Сомневаешься? Если бы ты с Максимом Кузенко мог познакомиться, он бы тебе рассказал, как я слово держу!
– Эка ты! Да разве я…
– И здесь, на заводе, я ничего не завалю, не воображай! Ты меня еще мало знаешь, вот что!
– Стой… С чего ты так расстроился? Я как раз это самое и думал… Уж скажу тебе напрямки: я о тебе так и думал!
Чувилев помолчал и добавил тихим и настойчивым голосом:
– А мы ведь и из-за тебя опозорились…
И Чувилев торопливо рассказал, как с первых минут встречи он начал сочувствовать севастопольцу и как потом все боялся огорчить его замечаниями по работе. Игорь Семенов сидел молча, и только его короткие, тихие вздохи показывали, как сосредоточенно вслушивался он в каждое слово товарища.
– Да! – глубоко вздохнул он. – Теперь уж ты меня… брось жалеть, а лучше надейся на меня!
– Вот и здорово! – обрадовался Чувилев и предложил: – А ну, полезем спать!
– Есть.
Как заговорщики, они бесшумно перелезли в комнату.
Растянувшись на постели, Игорь Семенов хотел было еще что-то сказать, но сон прикрыл его широким и теплым крылом.
Утром Чувилев заметил, что у Игоря на работе было такое выражение лица, будто он, оглядывая свой токарный станок, что-то выпытывал у него, как у живого.
– Ты что? – как ни в чем не бывало, спросил Чувилев.
– Да вот я думаю, в чем тут штука… как бы скорей научиться работать… ну вот, как ты… – с озабоченным лицом ответил Игорь Семенов.
– Обыкновенное дело, – сказал Чувилев почти равнодушным тоном.
Он остановил станок и подошел к товарищу.
– Значит, так… – начал он. – Берешься ты за работу в общем правильно, только вот сил не жалеешь…
– А зачем же их жалеть, если я работаю?
– Эге-ге… Да ведь их надо на весь день распределить и работать так ровно, чтобы и к концу смены не выдыхаться. Ну вот, смотри. Ты, чтобы рычаг повернуть, налегаешь на него, вот этак… у тебя и грудь, и плечи, и локти – все в ходу, все утомляется. А надо браться легче, вот так… Смотри! – И Чувилев свободным движением руки, чуть шевельнув плечом, повернул рычаг. – А как ты деталь снимаешь?.. А ну, сними, сними… Ой, можно же лучше снять! Гляди!
Чувилев опять тем же экономно-мягким движением снял деталь. Он еще кое-что показал своему ученику, и каждое движение бригадира казалось севастопольцу удивительно красивым и разумным.
– Ты учишь, как Максим Кузенко меня стрелять учил, – вспомнил Игорь Семенов.
– Да ну-у?! – вдруг хохотнул Игорь. – Вот новость-то сказал!
– С чего ты развеселился, бригадир? – спросил, подходя, Артем Сбоев.
Его острые глаза сразу заметили что-то хорошее на чувилевском участке. Чувилев передал ему слова севастопольца.
– Это ловко! – одобрил Артем. – Если будешь хорошо работать, товарищ Семенов, ты еще другое поймешь!
– А что еще?
– Что еще?.. – и Артем хитро усмехнулся. – А вот что: ты у себя на передовой в немца стрелял, но и он тебя мог достать, а отсюда ты в немцев будешь каждый день палить, а он тебя уж достать не сможет.
– Действительно! – согласился Семенов и, понизив голос, проговорил, кивая вслед инженеру:
– А Артем, наверно, сильный человек! И знаешь, мне он нравится, честное слово!
– У-у! – восхищенно протянул Чувилев, гордясь своим любимцем. – Артем – это, знаешь, такой человек, такой… – и Чувилев, не найдя слов, с тем же гордым кивком включил опять свой станок.
ГЛАВА ШЕСТАЯТОВАРИЩ ТЕРБЕНЕВ ТЕРЯЕТ КЛЮЧ
В конце июля вечером у крыльца общежития затарахтел грузовик. Дедушка Тимофей, весь серый от пыли, торопливо вошел в комнату, держа в руке почтовую посылку, похожую на большой, толстый пакет.
– Эй, ты… севастопольская душа!.. Получай посылку с фронта, на твое имя!
Дрожащими руками севастополец принял посылку и впился в нее глазами и даже зачем-то понюхал грубый серый холст. Потом вынул из-под бечевки помятый конверт и отчаянно крикнул:
– От Иннокентия Петровича!
С какого же фронта он тебе пишет? – засуетился любопытный Сережа.
«Милый Игорь!.. Пишу тебе уже с другого участка фронта. Здоров, работы много, – вполголоса, задыхаясь от волнения, читал письмо Игорь Семенов. – Ездить приходится много, и потому боюсь потерять вот эту папку с фронтовыми зарисовками сорок первого года. Посылаю ее в Лесогорск, под твою охрану. Поглядывай, друг пулеметчик, за моей квартирой (если она не занята), очень прошу тебя – сохрани этот альбом. Уж ты-то знаешь, как он мне дорог, да и тебе тоже. Как ты живешь, как работаешь? Надеюсь – хорошо, как полагается военному человеку. Не знаю, когда увидимся, пиши мне о твоей новой жизни. Крепко обнимаю тебя.
Твой И н н о к е н т и й Р а к и т н ы й».
– Под мою охрану выслал! – важно произнес севастополец, прижимая в груди пакет в грубом сером холсте. – Запру его в тумбочке. Но это все-таки ненадежное место, – вслух размышлял он. А ведь ключа-то я тогда так и не добился! – вдруг вспомнил севастополец, сердито ударяя себя по лбу. – О чем я думал битый месяц? И зачем я не искал этого… как его?..
– Тербенева. Но Тербенев ведь часто ездит в область. Вот и теперь он опять ездил и опять приехал, – объяснил Сережа.
– Приехал?! Сегодня же разыщу его!
Но ни в обеденный перерыв, ни утром, после смены, оба Игоря не могли разыскать заместителя директора Алексея Никоновича Тербенева. Они узнали только, что в четыре часа назначено совещание у директора и Тербенев будет там.
– Заседают они или еще не начали, как по-твоему? – спрашивал севастополец Чувилева, подходя к дому заводоуправления и вглядываясь в мелькающие в большом окне фигуры.
– По-моему, еще не начали, – ответил Чувилев. – Вон Тербенев сидит, в светлом костюме… вот он в нашу сторону глядит.
Чувилев приподнял фуражку и поклонился. Но Тербенев в этот миг повернулся к улице широкой спиной.
…Алексей Никонович удачно съездил нынче в область. Решительно все сошло прекрасно: и беседа его с секретарем обкома, и беседы в тресте, и выступление на совещании хозяйственников. Приятно было вспомнить и то, как он, Тербенев, держался на этом совещании. О родном его Лесогорском заводе, который просто неузнаваемо вырос за время войны, было сказано немало похвальных слов. А представитель треста назвал Тербенева «одним из обещающих молодых руководителей нашей индустрии». На совещании Тербенев, не моргнув глазом, выслушал эти лестные слова. Но здесь, дома, он уже не мог удержаться, чтобы не рассказать об этих приятных минутах. Увидя входящего в кабинет Артема Сбоева, он призывно кивнул ему. С Артемом он учился в школе, почти в одно время с ним вступил в комсомол и в партию. Потом пути их разошлись: Артем учился на инженера в областном институте, а Тербенев поехал учиться в Москву. Теперь Тербенев и Артем встречались чаще, но дружба между ними сошла на нет.
– Садись, садись, – приветливо сказал Тербенев Артему. – Ну, как жизнь молодая?
Но, не дождавшись ответа, начал сам рассказывать о поездке в область.
– Представь себе, мне даже неловко стало: такой заслуженный человек (четыре ордена – это тебе не шутка!) вдруг так охарактеризовал мою скромную персону…
– Ну, ну! – подмигнул Артем. – Если бы он и еще слаще о тебе выразился, ты бы и это… с аппетитом скушал!..
– Вот чудак! – расхохотался Тербенев и привстал со стула, чтобы раскланяться с Пластуновым.
У парторга было желтое, утомленное лицо. Тербенев, чувствуя на своих круглых щеках ровный румянец прочного внутреннего довольства и здоровья, улыбнулся Пластунову даже с оттенком превосходства: «Эге, да вы уже стариться начали, уважаемый!»
– Как здоровье? – улыбаясь всем своим розовощеким лицом, спросил Тербенев парторга.
В эту минуту в окне показалась голова подростка в морской бескозырке.
– Извиняюсь, вы товарищ Тербенев?
– Я, а что тебе надо? Вот так моря-як! – весело протянул Тербенев с таким видом, как будто этот мальчик только для того и появился, чтобы развеселить его. – Откуда ты, красавец молодой?
– А… наш севастополец! – приветливо сказал Пластунов. – В чем дело, Игорь Семенов?
– Я вот к товарищу Тербеневу, мне нужен ключ.
– Ключ? Какой такой ключ? – изумился Тербенев.
– Ключ от квартиры художника Ракитного.
– А… Верно, был такой ключ. Но где он… черт его знает, куда он подевался! – И Тербенев благодушно развел руками. – Вот смешная история!
– Но… как же это может быть? – уже громко, с обидой, произнес Игорь Семенов, – Как же можно потерять ключ от квартиры, если вам его доверили? У меня от Ракитного поручение.
– Позвольте, да мне-то что? – И Тербенев, как ни устойчиво было его настроение, нахмурясь, взглянул на дерзкого подростка в бескозырке. Думая, что парторг уже отошел от этого неинтересного и случайного разговора, Тербенев добавил повелительно: – И вообще… кто ты такой?
– Я знаю его, – вдруг сказал парторг над ухом Тербенева, и Алексей Никонович, обернувшись, увидел недовольно поблескивающие глаза Пластунова.
– Я знаю его, – повторил парторг, – это один из наших молодых рабочих, работает в механическом цехе. Требование Игоря Семенова, по-моему, правильное: нельзя терять ключ. Он был в ваших руках и должен быть найден. Не беспокойся, Игорь, – ласково сказал он в окно, – ключ найдется.
– Приступим, товарищи, начнем! – густым басом прервал шумок разговоров директор Пермяков.
Все начали рассаживаться вокруг длинного стола.
Тербенев подсел ближе всех к директору.
– Не худо бы, Михаил Васильич, заслушать сообщение, хотя бы короткое, о моей поездке в область, – тихонько произнес Тербенев уже заготовленную фразу.
Но директор, разбирая большими, властными руками какие-то бумаги, обронил своим рокочущим голосом:
– Что у тебя там? Второй раз об этом ключе слышу.
– Э, пустяки… найдется! – досадливо отмахнулся Тербенев.
Директор, разгладив сивые усы и еще раз оглядев всех из-под нависших, словно меховых бровей, произнес:
– Сегодня мы обсудим один вопрос: о снабжении завода металлом. Особого доклада не будет, так как вопрос уже не раз обсуждался и важность его ясна каждому. Думаю, первое слово в обсуждении мы дадим товарищу Тербеневу.
– Позвольте… почему же мне? – слегка растерялся Тербенев. – Я же только третьего дня приехал… Может быть, кто-нибудь другой…
– Возражение считаю неубедительным, – прервал Пермяков. – Товарищу Тербеневу, как моему заместителю, по нашему общему решению, еще в марте нынешнего года поручено было заниматься проблемами сырья. Значит, твое слово, Алексей Никоныч.
– Ну что ж… – покорно промолвил Тербенев.
Он начал по памяти перечислять, сколько у лесогорцев прибавилось заводов-поставщиков, на каких условиях заключены с ними соглашения, которые «в основном выполняются». Далее Алексей Никонович перечислил, сколько вагонов металла он «лично сам» принимал в мае и июне. Он делал все по утвержденному заводом плану, и в основном подчиненные ему сотрудники правильно выполняли его советы и приказания.
– «В основном» да «в основном»… просто не слова, а валерианка для успокоения нервов! – вдруг не выдержал старый мастер кузнечного цеха Иван Степанович Лосев. – Что из того, ежели по плану все правильно да красиво, а в жизни-то как? Надо по жизни проверять. А жизнь, недогляди за ней, сразу же тебе сюрприз приготовит… прорывом это называется. Я вам, товарищ Тербенев, еще в мае – помните? – заявил: «Ох, запасов нам надо больше иметь, запасов больше!» – и Лосев угрожающе постучал по столу темным,, морщинистым пальцем. – А в июне мы робим, робим, бывало, да назад все оглядываемся: не очутиться бы нам, братцы, и вовсе без материала на завтрашний день?
Зол был и Артем Сбоев.
– Вот уже второй месяц и я в своем цехе чувствую, как нас металл прижимает. Вдруг, смотришь, деталь на обработку к нам тонким ручейком потекла, того и гляди скажут: «Шабаш, обождите, товарищи». В чем дело, почему? Да, видите ли, штамповка задержала. А штамповщики вроде и ни при чем: к ним металл приходит через час по столовой ложке!.. На что это похоже?
– Беззаботность! – припечатал Иван Степанович Лосев и вдруг обратил к Тербеневу мрачный взгляд. – Я, как один из заводских стариков, такого молодого человека, как вы, Алексей Никоныч, хотя вы и начальство, кое в чем поучить могу.
– Пожалуйста, я не против, – вставил торопливо Тербенев, но старик, никак не отозвавшись на эти слова, продолжал еще резче:
– Когда на фронте опять стало тяжко, нам все жарче охота биться трудом своим. А товарищу Сталину обещание? В мае мы слово свое с перевыполнением сдержали, и он нас похвалил. Как подняло нас всех слово его! А тут – накося! Из-за металла поджимайся, снижайся, – обида! Уж коли взлететь, так по-орлиному, а не по-куриному… Такого положения наша совесть не терпит, да и война не позволит!.. К новому, сорок третьему году обещали мы товарищу Сталину втрое больше танков фронту выдать, чем было намечено весной.
– И обязаны выдать! – раздался спокойный, веский голос главного конструктора Юрия Михайловича Костромина.
Сняв пиджак, он повесил его на спинку стула и остался в белоснежной украинской рубашке с пестрым красивым узором. Легкий ветерок чуть развевал его пышные волосы, которые уже начинали редеть с затылка. Пока он молча слушал других, его бледноватое бритое лицо с неяркими голубыми глазами принимало то задумчивое, то ироническое, то гневное выражение.
– Совершенно согласен с вами, Иван Степаныч, и с вами, Артем, – сказал Костромин. – Я вношу пожелание, товарищи, чтобы подобные вопросы, как сегодняшний, обсуждать нам как можно реже. К колоннам наших средних танков «ЛС» с осени прибавятся тяжелые танки. Это будет мощная, но не менее маневренная, чем и наш средний танк, боевая машина. Однако, невзирая на то, что мы будем выпускать и тяжелые танки, производственный процесс должен будет проходить в самые сжатые сроки. Для этого нам придется собрать весь наш военно-технический опыт и все наши возможности: готовится новое наступление труда, товарищи! К концу сорок второго года мы должны дать в три раза больше танков.
«Ну, обо мне теперь забыли! – ехидно думал Тербенев. – Интереснее тема нашлась, чем недоданный металл…»
И Алексей Никонович, быстро распрямив плечи, уселся поудобнее. За столом уже стало шумно. Сообщение Костромина вызвало целый поток вопросов, и Пермяков, как председатель, начал восстанавливать порядок.
«Эх, люди! – презрительно размышлял Алексей Никонович. – Вот уже налетели, льнут к Костромину, как мухи к меду!»
Но вот заговорил Пластунов, и Алексей Никонович весь превратился во внимание. Пластунов вначале кратко напомнил, как наступали своим трудом лесогорцы осенью 1941 года.
– Осенью сорок первого нам всем, товарищи, было чертовски трудно – ведь мы из заводов, производящих мирную продукцию, создавали военные заводы. Нам и сейчас будет чрезвычайно трудно.
Пластунов оглядел обращенные к нему лица и продолжал:
– Но теперь, товарищи, другая эпоха: мы здесь, в Лесогорске, создали для нашего труда как бы новую землю, уже иного сплава, то есть создали условия заводского производства военного времени. Значит, теперь мы наступать будем еще упорнее и шире! Мы можем не просто повысить план, мы можем, – Пластунов опять оглядел всех, – засыпать фронт танками! Но это значит, товарищи: ни одного дня успокоения и довольства собой. Иван Степаныч Лосев, по-моему, очень кстати напомнил об опасности прорыва. Как многие тяжелые болезни, опасность прорыва имеет свой, так сказать, инкубационный период… и очень важно во-время нащупать его. Как вы думаете, Алексей Никоныч? – и Пластунов иронически посмотрел на Тербенева.
Алексей Никонович только беспомощно развел руками чувствуя, как жалкая улыбочка дергает его губы.
«Нет, этот ничего не забудет, у него каждое лыко в строку! – подумал Тербенев. – А наш уважаемый директор просто по-свински ведет себя по отношению ко мне. Небось, когда меня заместителем выдвигал, какие разговоры вел: «Конечно, пока освоишься, Алексей, будем тебе по-отцовски помогать». А сейчас сидит, молчит, как истукан… вот тебе и «по-отцовски»!
На совещании и другим досталось за разного рода «зевки» и недоделки, но Алексею Никоновичу от этого не стало легче. Обида на Пластунова и на директора все сильнее разгоралась в нем. Уже ничего не слыша и не понимая, он тоскливо, как в плену, томился на своем месте около директорского стола и жаждал только одного: скорее, скорее бы все кончилось!
После заседания он догнал директора и пошел с ним рядом. Пермяков шагал широко и быстро, нимало не заботясь о том, может ли итти с ним в ногу человек среднего роста.
«Вымахнет же этакий верзила!» – злобился про себя Тербенев, стараясь поспеть за директором.
– Удивительно мне, Михаил Васильич, очень удивительно видеть ваше теперешнее отношение ко мне, – торопливо говорил Тербенев. – Я ждал, Михаил Васильич, что вы меня хоть чем-то поддержите, а то ведь я остался совершенно в одиночестве.
Директор продолжал молчать.
– Я работаю как умею. Я еще молод. Мне обещали помогать, а между тем…
– И помоложе тебя люди есть! – усмехнулся директор, кивая вслед двум подросткам в замасленных комбинезонах. – Два года назад этот народец ходил в школу, а теперь мы их к станкам поставили. И с них, сам знаешь, всерьез спрашиваем. А ты прибедняешься!
Поднявшись по лестнице и открыв дверь своей квартиры, Тербенев вспомнил неприятную историю с ключом от квартиры художника Ракитного.
«Вот еще не было печали! – и он скрипнул зубами от досады. – Придется найти этот проклятый ключ!..»
Ключ от квартиры художника Ракитного передал Игорю Артем Сбоев.
– На, получай свою драгоценность. Пришлось Алексею Никонычу попотеть, а ключ все-таки найти. Зато урок: в другой раз не станет терять.
Под вечер оба Игоря подошли к небольшому рубленому дому художника Ракитного.
Едва вошли они в полутемную переднюю, как услышали из-за наглухо запертых дверей комнаты чей-то звучный спокойный голос.
– Кто это там? – прошептал пораженный севастополец.
– Да это радио! – засмеялся Чувилев и с силой дернул дверь к себе.
Из пропыленного, висящего на стене черного диска звучно раздавался знакомый баритональный бас диктора:
– «В течение 31 июля наши войска вели бои в районах Клетская, Цымлянская, южнее и юго-восточнее Батайска…»
– Это Ракитный уезжал и забыл радио выключить! – прошептал Игорь Семенов. – Чудно́: слушать было некому, а радио работало себе да обо всем рассказывало!
– Игорь! – обратился к товарищу Чувилев, спеша отвлечь его от тяжелой сводки. – Давай наведем здесь порядок, а?
Друзья распахнули окна и двери, радуясь посвистыванию сквознячков, золотым пятнам солнца, звукам людских голосов и тарахтению машин, доносящимся с заводского шоссе.
Не жалея сил, они принялись мести и отовсюду выбивать слежавшуюся пыль. Оба то и дело чихали, валились от смеха на широкую тахту в мастерской, потом принимались выбивать из нее пыль, опять чихали и опять хохотали. В пустой мастерской, на большом шкафу, лежали крепко перевязанные папки.
– Это все картины Петровича, – важно пояснил севастополец.
Поставив стул на стул, он полез с тряпкой и смахнул тучу пыли.
– Ой, я пропылился до самого желудка! – спрыгнув на пол, заявил он.
– Давай устроим себе ванну!
– Дело!
В сарайчике друзья обнаружили запас дров, сухих, как порох. Дрова щелкали и стреляли на весь дом – и это было смешно и необычайно. В ванне друзья мылись, как в речке, толкались, брызгались и хохотали на весь дом, словно опьяненные движением и звуками жизни, которая по их воле вернулась в эти заброшенные стены. Распаренные, с мокрыми, взъерошенными, как иглы, волосами, друзья наконец уселись за стол. В буфете они обнаружили сахарный песок в вазочке и окаменелое печенье. Но сразу приняться за чаепитие не могли, – невозможно было не посмеяться вдоволь над собственным смешным видом: облачившись в полосатые пижамы художника, подростки почувствовали себя как на спектакле. Трудная заводская жизнь и все, что произошло сними, вдруг отступило, ушло из памяти, – осталась только ребячья беспечность и чувство подмывающей, как теплая вода, необычайной полноты жизни, как это бывало в детстве, когда не знаешь даже толком, почему ты так рад и счастлив.
– А хорошо здесь, у нашего Иннокентия Петровича, – мечтательно сказал Семенов, грызя печенье. – Слушай, Игорь, давай здесь жить!
– Здесь жить? – переспросил Чувилев: предложение застало его врасплох. – Погоди… А зачем нам здесь жить?
– Ну вот! Здесь же лучше, сам видишь.
– Лучше-то оно лучше, кто спорит.
Чувилев задумчиво оглядел комнату, посмотрел вверх, на матовые тюльпаны люстры, и покачал головой.
– Нет, здесь бы я жить не стал. Мне с тобой, значит, будет хорошо, удобно, а другие наши товарищи? Ведь разрешения нет у нас эту квартиру в общежитие обратить. Значит, и говорить нечего.
– Действительно… – смутился Семенов. – Это я не подумавши сказал.
Оба вдруг замолчали.
Переодеваясь, Чувилев говорил озабоченно:
– Сам видишь, никак нельзя в тяжелое время товарищей оставлять. Все-таки мы с тобой покрепче других, как ты считаешь?
– Ну, еще бы! – почему-то густым, низким голосом отозвался севастополец. – Здесь мы, конечно, жить не будем, а вот наведываться иногда…
– Это можно. Давай закроем окна.
Заперев квартиру, севастополец удовлетворенно похлопал себя по карману.
– Ключ теперь у нас! Когда наш Иннокентий Петрович вернется, дома у него все будет в полном порядке!
