Текст книги "Родина"

Автор книги: Анна Караваева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 65 страниц)

Однажды, опять получив резкое замечание, Банникова в отчаянии сказала во время обеда Денисовой и молодой работнице Лизе Тюменевой, недавно вернувшейся из эвакуации:

– Ничего из меня не выйдет, ничего не выйдет!

– Да долго ли вы в уборщицах будете топтаться? – спросила бойкая, круглолицая Лиза. – Переходите на станочную работу, – ведь не боги горшки обжигают, как говорится, и вы освоитесь.

– Что вы, что вы! – испугалась Банникова. – Досмерти боюсь машин. Не выйдет у меня ничего!

– Ну, знаете, если в себя веры нет, во всяком деле будете как по льду ходить, – сказала Лиза.

Ираида Матвеевна работала в одной смене с Виталием и Тамарой, и выходили они из дому вместе. Дела ее в цехе немного поправились, она старалась, следила за собой, присматривалась, как работают другие. Настроение у нее тоже улучшилось, потому что бывали дни, когда ей не делали замечаний. Она уже привыкла быстро подниматься по утрам и довольно бойко шагать по дороге, не отставая от своих детей. Она привыкла к строгому порядку заводской жизни. Перед обеденным перерывом ей было приятно чувствовать голод, она знала, что в заводской столовой ее ждет миска горячего супа, каша или мясное блюдо. Она гордилась, что получает рабочую карточку, что в кармане у нее новенький заводской пропуск. Словом, Ираида Матвеевна, как говорила она про себя, на заводе отогрелась душой и телом.

Когда по дороге к заводу дети ссорились между собой, Банникова почти всегда становилась на сторону Тамары. Виталий огорчал мать своей строптивостью, которую Тамара называла «бессмысленной дурью»; ломался его голос, все в его натуре словно ломалось: он всех задирал и в каждом подозревал желание его унизить или кольнуть тем, что он «недоучка».

Об этом и шел сегодня разговор между Виталием и сестрой.

Приближаясь к заводу, Виталий ядовито заметил сестре:

– А ты что-то рано возгордилась и сама задираешь нос, умница-разумница. Вот уж когда прославишься чем-нибудь, тогда и…

– Сегодня как раз у нас в бригаде такой день, – объявила Тамара: – или директор нас похвалит, или мы оскандалимся.

– Что же у вас такое произошло? – заинтересовался Виталий.

– Сегодня мы электросварку обновляем.

– Как же это вы ее об-нов-ляете… будто это новый костюм или ботинки – даже смешно!

– Смешного ничего нет, напротив – мы будем ремонтировать танк.

– Что-о? – изумился Виталий. – При чем тут танк? Ведь завод-то металлургический!

– А при том, что еще война идет. Директор сказал вчера, что пока идет война, завод будет выполнять фронтовые заказы. Вот электросварка сегодня и начнет свою работу с ремонта танка. Так что ты со мной, братец, не шути.

– Ска-ажите пожалуйста!

В то утро цех электросварки действительно «обновляли» ремонтом четырех отечественных танков, которые стояли посреди цеха, окруженные электросварщиками. Для своей бригады Соня выбрала средний танк «Т-34» и расставила членов бригады сообразно их знаниям. Сама Соня, Ольга Петровна и Юля, «как ветераны», заняли «командные места», а Маня Журавина и Тамара Банникова, «как младенцы», были поставлены Соней на менее ответственные места электросварки.

– Наше место не бывает пусто! – шутила Соня. – В Лесогорске нас в бригаде было пять, и дома нас тоже пятерка.

Соне хотелось, чтобы и все чувствовали себя сегодня приподнято. Она шутила, подзадоривала всех смешными словечками и сравнениями, вызывая дружный смех своей бригады. Когда все заняли свои места, Соня шутливо похлопала танк по броне и подмигнула ему, как живому:

– Ну вот, дорогой наш друг «тридцатьчетверочка». Поработаем же над тобой, наш храбрый красавчик!

Ее, казалось, хватало на все. Она сбегала к электрикам, проверила «боевую готовность» всего оборудования, сама пересмотрела все рукавицы, предохранительные фибровые щитки, придирчиво оглядела их черные смотровые стеклышки, проверила расположение проводов, которые, словно черные длинные змеи, лежали на полу.

– Соня, да уж будет тебе! Вот беспокойная душа! – крикнула Маня.

– Нет, уж вы ей не мешайте, – посоветовала Ольга Петровна. – Что себе назначит, то обязательно сделает, от своего не отступит.

– И как нас она учила, так и вас с Тамарой обучит прекрасно, – подхватила Юля Шанина.

– А мы и не сомневаемся, что с такими знаменитостями, как вы, нам с Тамарой открыт путь славы! – не без лихости ответила Маня Журавина.

При этом она успела кивнуть Яну Невидле, который находился неподалеку, около будки электриков, заканчивая кое-какие подсобные работы. Ян уже привык к тому, что каждое задание, которое он выполнял, было обязательно срочным. Теперь ему особенно приятно было стараться: впереди его ждало одобрение Мани и шутливое разрешение смотреть на нее.

– Тамара, ты трусишь? – шепнула Маня, смотря на бледное, сосредоточенное личико Тамары, – Ой, дурочка, я ведь тоже трушу, но только виду не показываю!..

– Надо твердо помнить, чему нас Соня учила: вести электрод в нужном направлении и следить за рукой, – важно поджимая неяркие губки, посоветовала шепотком Тамара.

– По местам! Надеть щитки! – скомандовала Соня, и электросварка началась.

Тамара дрожащей рукой направляла свой электрод в указанном ей направлении. Сквозь черное стеклышко девушка увидела жарко-белые вспышки своего электрода, увидела жирные меловые значки, отчеркнутые рукой Сони на бурой броне танка, но шов, который оставлял ее электрод, словно потерялся куда-то. Тамара сразу облилась потом, бурно забилось сердце, ослабели ноги.

«Да где он, шов этот проклятый?» – холодея от ужаса, подумала Тамара, видя, как ее электрод, разбрасывая белые фонтаны искр, словно взрывал на броне мохнатую темную бороздку, которая казалась Тамаре бесконечной.

«Остановить! Сказать Соне…» – И Тамара подняла руку, чтобы сбросить с лица щиток и признаться Соне в своем провале, – и вдруг глубокий, облегченный вздох вырвался из груди новой электросварщицы: в памяти ее ясно прозвучали слова Сони: «Помни, что шов ты увидишь тогда, когда собьешь шлак».

«Как же я могла об этом забыть! – смеясь от счастья, думала Тамара. – Значит, я веду электрод верно…»

Мохнатые бороздки шлака вели как раз туда, где белели крестики и стрелки, поставленные Сониной рукой.

Седоусого полковника и еще двух офицеров-танкистов из расквартированной под городом танковой части сразу на заводе все заметили.

– На электросварку пошли! – прошумели голоса.

Любопытный Сережа, не вытерпев, сбегал в цех электросварки и вернулся оттуда очень довольный тем, что видел.

– Когда военная комиссия ремонт машины одобрила и похвалила бригаду за срочное выполнение, полковник сперва поздравил всех девушек, а потом и говорит: «Надеемся, дорогие товарищи, что и в следующий раз, если придется, вы так же добросовестно отнесетесь к фронтовому заказу». Тут твоя сестра Тамара – это, Виталий, специально для твоего удовольствия сообщаю! – улыбнулась танкистам и этак, знаешь, храбро сказала: «Мы всегда рады помочь нашей Красной Армии!..» Вот какая боевая стала твоя сестрица!

Виталий промолчал.

– «Тридцатьчетверку» тут же, понятно, заправили, двое офицеров спустились в танк и покатили к себе в часть… Слышали, как танк рычал? Проводили военных, и потом все, и директор, и парторг, поздравили Соню, всю ее бригаду и поставили их в пример двум мужским бригадам… вот как!

– А уж тут как тут, наверно, от «Кленовской правды» корреспондент прибыл, – добавил Сунцов.

– Обязательною! – пропел Сережа, довольный тем, что был в центре внимания. – Корреспондент еще раньше военной комиссии в цех прибежал, чтобы ничего не пропустить. Я слышал, как он Соню и всех других членов бригады расспрашивал. А твоя, Виталий, сестрица опять отличилась: начала рассказывать, как она сначала волновалась во время работы и как потом увидела, что все у нее идет правильно… и, знаешь, так все интересно Тамара описала, что и мы все и корреспондент с удовольствием слушали ее и смеялись. А потом корреспондент, очень довольный, сказал всем девушкам, что их высказывания «чрезвычайно оживляют материал»! Понятно?

– Нет, я не понимаю, – недовольно признался Виталий.

– Чудак! Это значит, что завтра в «Кленовской правде» ты прочтешь новый очерк о восстановлении нашего завода… и о твоей сестре! – пояснил Чувилев. – Я даже узнал, что очерк будет называться: «Электросварка заработала!» Вот!

– Откуда же ты это узнал? – завистливо спросил Сережа.

– А я тоже заглянул на электросварку, – скромно сказал Чувилев. – Ты, Сергей, все верно рассказал.

– Спасибочко вам! – рассердился Сережа. – Скажите, какой ловкач выискался! Я рассказываю, а он, оказывается, меня проверяет!

– Ну, чтобы Чувилев да не посмотрел на электросварку в такой ответственный момент! – громко усмехнулся Сунцов. – Ты, Сережа, не принял во внимание, что там есть… гм… одна особа… которая его глубоко интересует…

– Поди ты к черту! – вспыхнул Чувилев, но Сунцова поддержал Игорь Семенов:

– Нормально развитое воображение, Сергей, должно тебе подсказать: дело не в «проверке», а в том, что Чувилеву приятно из чужих уст услышать то, о чем ему самому думать приятно! Понимаешь ты, мудрец?

И далее Семенов тоже, как и Сергей, похвально отозвался о Тамаре.

«Далась она им!» – растерянно думал Виталий, силясь представить себе, как сейчас выглядит Тамара.

Забежав в цех электросварки, Виталий сразу увидел Тамару в небольшой кучке женщин челищевской бригады. Все они стояли около сложенных клеткой железных брусьев и вели оживленный разговор с мастером о «большом гражданском заказе». Тамара стояла вполоборота к брату. Одета она была попрежнему в старенький ватник и в выцветший, заштопанный шерстяной шлем на голове, – но что-то неуловимо новое чувствовалось в том, как Тамара стояла, слегка закинув голову и заложив руки за спину. Увидев брата, она обернулась к нему. И тут Виталий увидел новое, горделиво-радостное выражение всего ее повзрослевшего лица.

– Ты что, Виталий? – мягко спросила она, одновременно показывая всем своим видом: «Если бы ты сейчас хотел сказать мне самые приятные слова, я все-таки не могла бы говорить с тобой, – ты же видишь, я занята серьезным делом».

– Ты что? – повторила Тамара.

– Я… ничего… – растерялся Виталий.

…Утром Тамара, никого не дожидаясь, ранехонько убежала на завод.

– Что ж это сегодня она? – недоумевала Ираида Матвеевна.

– Что? Ей хочется скорее прочитать, что о ней в газете напечатано, – усмехнулся Виталий.

В первой же витрине, около Дома Советов, Ираида Матвеевна и Виталий увидели свежий номер «Кленовской правды». На первой странице, среди колонок жирного петита, под заголовком «Электросварка заработала», смотрели портреты всей челищевской пятерки.

– Тамарочка наша тут… боже ты мой! – пораженно шептала Банникова, разглядывая улыбающееся лицо дочери.

– Видишь, мама, – насмешливо-наставительным тоном заговорил Виталий, – вы с папой мечтали из Тамары артистку сделать, мечтали, чтобы о ней в газетах писали. Вот о ней и написали… только совсем по-другому все вышло!

В большом заводском проходе, где обычно развешивались газеты, Банниковы увидели Тамару. Ее окружила большая группа рабочих, которые читали вслух газету и поздравляли Тамару. Она стояла, радостно улыбаясь и блестя глазами, счастливая, розовая, как будто свежий и веселый ветер ласкал ее лицо.

– Статью-то надо вырезать да на стенку в рамочку бы… для памяти, – шептала Банникова на ухо сыну.

А Виталий смотрел на сестру, и что-то ломалось и таяло в его недоверчивой, строптивой душе.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ПРОШЛОЕ НЕ ПОВТОРЯЕТСЯ

Однажды вечером, в двадцатых числах декабря, Евгений Александрович Челищев пришел с работы домой оживленный и говорливый, каким его давно уже не видали.

– Ну, Любочка! И вы, девочки… могу вам объявить приятную новость: меня сегодня вызывал Николай Петрович Назарьев для серьезнейшей беседы… Как это произошло? Сейчас я вам все поведаю.

Сообщив, что начальник механического цеха уходит в армию, директор предложил Евгению Александровичу занять его место.

– Я согласился, милые мои, согласился без всяких там уговоров! – повторял Челищев, возбужденно потирая руки. – Это лучше, чем торчать в ремонтном цехе.

Громко прихлебывая чай, Челищев говорил все с той же энергией:

– Я верил и верю, Сонечка, что справедливость по отношению ко мне восстановится. Пусть я сейчас только начальник цеха, пусть я спустился на ступеньку ниже – я согласен, согласен… Пройдет некоторое время, и я опять буду главным инженером завода! Минуточку, Сонечка, минуточку… Я не собираюсь скидывать со счетов Артема Сбоева, нынешнего главного инженера. Я даже… – Евгений Александрович снисходительно покивал куда-то вбок, как будто Артем сидел рядом, – я даже готов признать ряд его достоинств и талантов, н-но… ведь он здесь человек временный, приехал по обещанию и, смотришь, через два-три месяца укатит обратно к себе на Урал. И тогда вспомнят о нас, старых кадрах, с которыми связано прошлое нашего завода… Старый друг лучше новых двух…

– А как парторг Пластунов? Как он к тебе относится? – осторожно спросила Любовь Андреевна.

– Пластунов?

Челищев пожал плечами и с задумчиво-недовольным видом взъерошил поредевшие седые волосы:

– Гм… Пластунов… Видишь ли, трудно его понять.

– Трудно понять? – резко сказала Соня. – Дмитрий Никитич искренний и прямой человек!

– Не спорю, не спорю! – торопливо согласился Челищев. – Возможно, что все вы, молодые, знаете его лучше, возможно.

– Знаю совершенно точно! – еще настойчивее продолжала Соня. – Он помогал нашей бригаде и на Лесогорском заводе, и здесь… А его помощь, идейная и организационная, в нашей комсомольской работе!..

– Ну ладно, не спорьте, – вмешалась Любовь Андреевна.

Губы ее задрожали, из глаз брызнули слезы. Соне стало жаль ее.

– Ну как ты быстро, мамочка, расстраиваешься… Вот уж и слезы… – говорила Соня, обнимая мать и осторожно, любовно вытирая ее мокрые щеки.

– Я такая слабая стала… – виновато пробормотала Любовь Андреевна. – Когда ты так резко говоришь, Сонечка, я начинаю вспоминать, какая ты была маленькая, – такая ласковая, тихая…

– Мама, ты забываешь, что у меня, взрослого человека, есть свои убеждения, свое отношение к людям, и что я считаю правильным, то я отстаиваю.

Разговор перешел на домашние темы.

– Я сегодня лягу пораньше: завтра у нас воскресный утренник на стройке, – сказала Соня, вставая из-за стола.

– Утренник! До войны так говорили о дневных спектаклях в театре, – вздохнула Любовь Андреевна. – Иди, иди спать, дочка.

Вернувшись в воскресенье домой со стройки, Соня решила отдохнуть, почитать. Нади дома не было, с компанией «верхних жильцов» она ушла в кино.

В доме было тихо, только няня осторожно шаркала вялеными шлепанцами в коридоре да пощелкивали дрова в печке. Накрывшись шалью, Соня лежала на своей кровати и читала.

Дверь в столовую была открыта, и слышно было, как отец вслух, негромко читал матери военный обзор из газеты.

– Я говорю тебе – так будет! – вдруг громко прозвучал голос отца.

Соня вздрогнула и открыла глаза: «Я, кажется, хорошо вздремнула!»

– Так и будет, – словно сердясь на кого-то, повторил отец, продолжая уже начатый разговор. – Этот молодой инженерии, мальчишка в сравнении со мной, проводит у нас разные свои мероприятия, выдумывает какие-то новшества, которые неизвестно как покажут себя в будущем…

– Но что же ты можешь сейчас сделать, Евгений? Ведь он главный инженер, у него власти больше, чем у тебя.

«Зачем он это говорит? – недоуменно подумала Соня. – Еще неизвестно, как сложатся его отношения с Артемом Иванычем, а папа уже подозревает его в чем-то, и это несправедливо по отношению к Артему».

Соне так и хотелось крикнуть эти слова отцу, но разговор в столовой прервался.

– Опять мой наперсток закатился, – огорченно вздохнула Любовь Андреевна. – Поищи, Евгений.

– Поищу, Любочка.

Слышно было, как отец шарил под столом.

– На, вот тебе твой наперсток! У тебя теперь как шить, так и наперсток терять, – твои бедные ручки так похудели. Ты что смеешься, Любочка?

– Я вспомнила, Женя: когда ты был женихом, ты любил напевать: «Дай мне ручку, каждый пальчик, – я их все перецелую».

– А я их и сейчас перецелую, моя родная…

«Нет, они у меня все-таки ужасно трогательные», – улыбаясь, подумала Соня, и усталая дрема опять овладела ею.

В механическом цехе ярко горело электричество, но было холодно, как на улице. Пар от дыхания многих людей клубился беловатыми облачками. В обширные проемы между краем недостроенной стены и высокой крышей глядело декабрьское небо с медно-розовыми полосами угасающего дня. Со всех концов большого заводского зала слышались стуки, звоны, скрежет и жесткий визг металла. Вверху, на переносных площадках, гулко переговаривались монтажники, собирающие подъемный кран.

Евгений Александрович, покашливая в шерстяной шарф, обвязанный вокруг шеи, расхаживал по цеху от одной бригады монтажников к другой. Когда Артем Сбоев вошел в цех, Челищев как раз остановился недалеко от места, где бригада Игоря Чувилева собирала один из сверлильных станков.

Артем приближался к Челищеву, с которым до сих пор близко не был знаком. Он считал закономерным, что старого, опытного инженера перевели на руководящую работу, а в будущем, когда Сбоев уедет отсюда, Челищев, наверное, вновь будет главным инженером. Кроме того, это был отец Сони, которую на Лесогорском заводе все уважали и любили. Артем решил держаться с Челищевым как младший со старшим и ни в какой степени не подчеркивать того, что Евгений Александрович, начальник цеха, подчинен ему, главному инженеру.

После краткого и точного отчета Челищева о цеховых делах, который Артем тут же одобрил про себя, Сбоев спросил шутливо-приветливым тоном:

– На что это вы так загляделись, Евгений Александрыч?

– Почему в этой бригаде, как и в некоторых других, слишком много людей? – спросил Евгений Александрович, пряча в шарф сизый от холода подбородок. – Не кажется ли вам, Артем Иваныч, что при нашей нехватке людей комплектовать бригаду таким количеством рабочих слишком щедро?

– Нет, мне так не кажется, – сказал Артем и начал терпеливо объяснять: – Как вам известно, Евгений Александрыч, на завод все приходят и приходят люди. Их надо учить… и, конечно, срочно, сразу бросая в дело. Игорь Чувилев, по примеру своей же практики на Лесогорском заводе, взялся обучить группу новичков.

– Возможно, – холодно проронил Челищев. – Однако расчет во времени, как того требуют интересы производства…

– Простите, Евгений Александрыч, именно интересы производства требуют, чтобы в расчет во времени входило вот это скоростное обучение новых кадров. Нам их никто не преподнесет, если мы их сами не создадим.

– Ну, какое уж там обучение! – иронически вздохнул Челищев. – Скажите проще: натаскивание. Натаскали на какой-то минимум и толкнули к станку. Вот у нас незадолго до войны открылось замечательное ремесленное училище, и там действительно было обучение…

«А ты, брат, тугодум!» – подумал Артем и сказал упрямо:

– Нет, несогласен я с вами. То, что мы на Урале в годы войны привыкли называть скоростным методом обучения, есть действительно обучение новых кадров.

Правду говоря, Артем не считает этот способ совершенным, но иного выхода сейчас не придумаешь. Не обольщаясь, он тем не менее твердо убежден, что «советский разум да русская смекалка и тут вывезут».

– Да так ведь оно и было, – закончил Артем, притопывая промерзшими валенками по ледяному полу. – Имейте в виду, что тысячи новых танков, самолетов и другого великолепного вооружения сверх плана появились также благодаря тому, что мы за короткий срок обучили тысячи и тысячи новых молодых кадров.

– Не смею спорить, – с официальной почтительностью ответил Челищев и перевел разговор на другое.

«Ладно, как желаете!» – сердито подумал Артем.

Через два-три дня он уже разочаровался в Челищеве.

– Вот тебе и отец Сони… Просто ничего похожего на ее характер и на ее отношение к работе, – рассказывал Артем парторгу, отвечая на его вопрос о начальнике механического цеха. – Заводу этот человек предан, но мыслит все как-то в прошедшем времени и не желает иногда понять самых простых вещей. И, знаете, всегда-то у него такой вид, будто я, например, или кто другой виноваты перед ним!..

– Постарайтесь все-таки сработаться с ним, Артем Иваныч.

– Конечно! – с готовностью воскликнул Артем. – Всей душой хочу сработаться с ним, только бы он с места сдвинулся, тугодум несчастный!

Но искренне желая сработаться с «этим тугодумом», Артем все-таки видел, что дело не налаживается. Натура открытая и непосредственная, Артем не терпел никаких «туманностей» в работе и в отношениях заводских людей между собой. А в его отношениях с Челищевым все было как-то туманно и неопределенно. Артем никогда не мог с уверенностью знать, как относится к его распоряжениям Челищев и какие предложения он, начальник одного из самых больших цехов, считал бы нужным внести от себя. Артем однажды сам спросил Челищева об этом, но получил в ответ:

– Уж разрешите мне присмотреться!

Когда в конце декабря на день запоздал монтаж одного из станков, Артем уже строго-официально выразил Челищеву свое недовольство. И тут впервые за все эти дни Челищев ответил «без туманностей»:

– Это все плоды «скоростного метода». Станки собирают зеленые ребята.

– Мы этих ребят знаем побольше вашего, – резко сказал Артем и приказал закончить работу «к завтрашнему дню – 29 декабря».

Если бы Артем после этого приказа обернулся и увидел взгляд, которым проводил его Челищев, молодому инженеру все стало бы понятно: бывший главный инженер Кленовского завода в эту минуту ненавидел его.

На другой день в назначенный час Артем пришел в цех. Вместе с Артемом ходил по цеху молодой человек, который торопливо что-то записывал в блокнот.

«Корреспондента с собой притащил», – подумал Евгений Александрович, и жгучая обида сжала ему горло.

– Очень хорошо, – одобрил Артем монтаж станка и пожал холодную, безжизненную руку Челищева. – Вот видите, Евгений Александрыч, оказывается, дело-то не в «зеленых ребятах», а в организации труда.

Артема кто-то отозвал в сторону. Тогда Евгений Александрович, кипя обидой, спросил корреспондента, уж не ради ли этого «несчастного монтажа» явился он в механический цех.

– Нет, нет, – довольно смеясь, ответил подошедший Артем. – У нас же сегодня кузница вступает в строй. Неужели вы этого не знаете?

Челищев ничего не ответил.

«Я знал, но забыл, волнуясь из-за спешки, которую ты задал мне, мальчишка!» – подумал он, готовый бросить в лицо главному инженеру слова оскорбления. Но усилием воли сдержался.

Корреспондент спросил Артема, к чему тот прислушивается.

Артем посмотрел на часы:

– Мне хочется проверить, начнется ли это в назначенный срок. Вот! Слышите?

Из глубин заводских цехов, обдуваемых зимним ветром, летели разливы частых и пронзительных звонков, которые как будто звали всех: «Сюда, сюда!»

– Ура, товарищи! – крикнул Артем и бурно захлопал в ладоши. – Иван Степаныч сдержал слово!

Толпа вынесла Челищева на широкую площадку, где тесным полукругом стояли люди. Прямо против него зияла раскаленным рыже-розоватым зевом нагревательная печь, бросая на все лица горячие золотые отсветы.

Вдруг над краем печи вспыхнул пучок ослепительно-белого пламени, которое мгновенно вытянулось в виде толстого прозрачного бруса и поднялось в высоту.

– Ур-ра-а-а! – раскатилось по цеху, и тут все зашумели и засмотрелись вверх.

Словно прожигая и окрашивая воздух багровой дымкой тысячеградусного жара, болванка жар-птицей летела над головами, кратчайшей дорогой к черной громаде молота. Едва болванка вползла в свое железное ложе, как громовой удар потряс воздух, золотая метель каленых искр рассыпалась во все стороны, – молот действовал в полную силу.

Иван Степанович Лосев, побритый и постриженный, сверкая голубизной своего седого бобрика, властно махнул рукой влево, потом вправо, – и тяжелая болванка, поворачиваемая кузнечными клещами, как большой кабан на огне, послушно завертелась, все гуще малиновея и все реже выбрасывая искры.

Иван Степанович опять дал знак, и гром прекратился, молот замер. Старый бригадир поднял руку, показал на свои часы на кожаной браслетке и среди наступившей тишины четко произнес:

– Имею честь рапортовать перед Новым годом: начали работу цеха на два дня раньше и сразу с почином: время ковки сжали на полминуты!

– Поздравляю, – сказал Николай Петрович Назарьев.

– Пожелаю вам и дальше сжимать время, не теряя качества, – промолвил парторг и, сдерживая поднятой рукой шум голосов, объявил торжественно: – Товарищи! Поздравляем добросовестно поработавших восстановителей цеха, а также всех рабочих и инженерно-технический персонал! Кузница, сердце завода, вступила в строй!

Когда отгрохотали аплодисменты и все начали расходиться, Челищев очутился рядом с дочерью.

– Хорошо, папа, правда? – спросила Соня и увидела, как отец брезгливо поморщился.

– Да, молодой человек с блокнотом в кармане, конечно, сумеет расписать… эти обыкновенные два дня и эти… полминуты!

– Обыкновенным это может показаться только тому, кто не видел, как эти полминуты в общей сумме составят часы и месяцы выигранного военного времени, – серьезно сказал Артем, обернувшись на ходу.

Евгений Александрович не успел ничего ответить на это неожиданное вмешательство и только, побагровев, как уличенный, проводил Артема растерянным взглядом.

В первый же выходной день после Нового года заводская молодежь устроила лыжную вылазку за город. К этому дню Любовь Андреевна приготовила дочерям лыжные костюмы.

– Это же прямо сюрприз, мамочка! – радовалась Соня. – И как красиво получилось!

– Да уж не обессудьте, деточки, – смеялась Любовь Андреевна, – скомбинировано из всякого старья: остатки папина синего костюма, моя фуфайка, шаль… словом, дешево и сердито.

Соня застучала палкой в потолок и крикнула:

– Товарищи, выходим!

Сборный пункт был назначен у завода, – оттуда всего ближе до леса. Подходя к заводу, Соня внимательно вглядывалась в шумную и веселую толпу лыжников, разыскивая среди них черную фуражку и морскую шинель, но Пластунова не было видно.

– Раздумал… не пришел… – прошептала Соня, остановилась, воткнула палки в снег и грустно подумала: «Ну чего ради я пойду? Уж совсем не так мне нравится шум и смех!»

– Соня! Ты куда уставилась? – весело крикнула ей Маня.

Рядом с ней ловко двигался Ян Невидла, который почтительно помахал Соне шапкой.

Маня подкатила вплотную и, озорно толкнув Соню локтем, пропела:

– Что ты какая заду-умчи-вая-я? Стоишь, грустишь, а Дмитрий Никитич, наверно, уж давно на месте.

– Где же он? – живо спросила Соня.

– Да вон, с краю стоит… наверно, тебя высматривает!

– Ну, ты скажешь! – не поверила Соня – и увидела парторга. – Дмитрий Никитич! – радостно позвала она.

Соня подошла ближе и смущенно встретила веселый, любующийся взгляд его круглых глаз. Сознание своей молодости и здоровья горячей волной разлилось в ее груди.

– Какая вы сегодня… Замечательно! – радостно одобрил он, оглядывая ее стройную фигуру в лыжном костюме. – Вас не узнать…

– И вас сегодня, Дмитрий Никитич, не узнать! – засмеялась Соня, стараясь не показать смущения, которое все сильнее овладевало ею.

– Почему меня не узнать?

– Вы без шинели, а только в кителе…

Соня чуть не сказала: «В кителе вы совсем молодо выглядите!», но удержалась и спросила озабоченно:

– Вам не будет холодно?

– Какой моряк отправится в путь без доброй шерстяной фуфайки? – и Пластунов шутливо похлопал себя по широкой груди. – Так покатили, Соня? Р-раз!..

– Р-раз! – звонко повторила она и, смеясь сама не зная отчего, пошла вперед.

Пластунов шел рядом широким и легким шагом. Соня слышала его ровное дыхание, видела его бегущую тень на солнечных сугробах, но почему-то боялась встретиться с ним взглядом.

– Счастливый путь! – крикнула Маня, проносясь мимо.

Соня даже вздрогнула от возмущения: «Ну что, что она еще вообразила?»

– Не перегонишь… А вот не перегонишь! – вдруг крикнула она вслед Мане и, с силой оттолкнувшись от земли, скатилась с пригорка на дорогу к лесу.

Солнечные, парчовые снега ослепительно глянули ей в глаза.

«Зачем я погналась за Маней?.. Мне же этого совсем не нужно. Надо же было ей так некстати крикнуть: «Счастливый путь!» Раззадорила меня, а я вот обидела хорошего человека… Он не понимает, конечно, почему я вдруг убежала. Что он обо мне подумает?..»

Соня боялась оглянуться назад, представляя себе взгляд Пластунова: когда он недоволен, глаза у него тускнеют, будто заволакиваясь дымкой, лицо желтеет, становится острее, старше.

«Я же видела: он обрадовался, что мы идем рядом… Ведь у него никого нет на свете, никто ему слова ласкового не скажет…»

Соню охватило раскаяние и жалость к Пластунову, которые были тем горше, что она не посмела бы даже намеком показать ему эти чувства. Боясь оглянуться, Соня шла, чутко ловя ухом скрип снега, звуки голосов, тревожно провожая взглядом мелькание теней на снегу, – Пластунов не показывался.

Когда Соня скрылась из виду, Пластунов с привычно-спокойной горечью гадал про себя, кто сейчас идет рядом с Соней. Он перебрал в памяти многие знакомые лица и с тайным удовольствием не нашел среди них никого, с кем Соне было бы особенно приятно итти рядом.

«Она слишком вдумчива и требовательна, чтобы…»

И в эту минуту Пластунов увидел вдалеке Соню. Она шла одна, ее синяя шапочка с красным помпоном на макушке ярко горела среди снегов.

Соня шла, как в забытьи, чувствуя томительную усталость во всем теле и в мыслях. Солнце, снежная дорога, отливающая то золотом, то синью, неприятно резали глаза. Соня только хотела закрыть на минуту веки, как вдруг увидела на снегу знакомую тень. Тихо вскрикнув, она обернулась и встретилась взглядом с веселыми глазами Пластунова.

– Что? Я догнал и, кажется, испугал вас? – улыбнулся он, вытирая платком свое горячее лицо.

– Я… нет… ничего… – прошептала Соня.

Они опять шли почти рядом, разделенные догнавшим Пластунова Артемом. Он рассказывал что-то смешное, и Соня звонко хохотала, откидываясь назад и радостно поглядывая на Пластунова. Взмахивая палками, как крыльями, Соня то уходила вперед, то, останавливаясь, поджидала Пластунова. В ее улыбке Дмитрий Никитич читал нежное женское лукавство, которое, казалось, говорило: «Хорошо, хорошо, беседуйте… Я молчу, но я свое знаю!»

Соне казалось, что она никогда не устанет шагать по этой широкой зимней дороге, мимо высоких, мохнатых стен леса. Она слышала, как крепко поскрипывал снег под лыжами Пластунова, слышала его голос – и чувствовала себя счастливой тем, что он не сердится на нее и попрежнему верит ей.