Текст книги "Родина"

Автор книги: Анна Караваева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 65 страниц)

– Да ты, наверно, Сонечка, в газетах указ об этом читала?

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПЛАН ГОРОДА КЛЕНОВСКА

Владимир Николаевич Соколов, секретарь горкома партии Павла Константиновна Кузовлева, парторг Пластунов и директор завода Назарьев только что расселись вокруг стола в кабинете предгорисполкома.

– Мы прямо на новоселье попали, – довольно сказал Пластунов, осматривая блистающие светлой эмалевой краской стены, янтарно-желтые ромбы паркета, новенькую дубовую мебель, суконную скатерть вишневого цвета на длинном столе.

– Да, самое настоящее новоселье, – с веселой гордостью подтвердил Соколов. – Можем с полным основанием заявить, что восстановили этот дом объединенными силами всех сотрудников при отчаянной недостаче специалистов-строителей.

– Одним из доказательств того, в каких темпах все работали, являются руки председателя горисполкома, – тихонько засмеялась Павла Константиновна. – Ему повезло, левая рука уже зажила… и хозяин на совесть пустил ее в работу.

– Ну, ну… – смутился Соколов, пряча под стол свои огрубевшие руки, в царапинах, мозолях и пятнах от красок и лаков. – Смотрите, Павла Константиновна! – шутливо погрозил он. – Начну-ка я рассказывать о ваших строительных подвигах!

– Хватит вам перекоряться! – засмеялся Пластунов. – Что бы вы ни говорили друг на друга, дело само за себя говорит: новоселье по всем статьям.

– Это вам не то, что ютиться в комендатуре, – вспомнил Назарьев и, обращаясь к Пластунову, добавил со вздохом: – Вы знаете, что и на заводе мы, руководители, ютимся в бывшем гараже, единственной, кстати сказать, «коробке», которая уцелела на нашей территории… Ну, да это к слову пришлось. Так о чем же у нас сегодня беседа, Владимир Николаевич?

– Очень важная беседа, товарищи, – многозначительно оглядывая всех серьезным взглядом, ответил Соколов. – Наше узкое совещание напоминает заседание штаба.

– А ведь в самом деле это так и есть, – в тон Соколову произнес парторг. – Все мы представляем собой, конечно, штаб нашего Кленовска.

– Прежде всего я должен вам показать план нашего города… – и Соколов вынул из ящика письменного стола сложенный в несколько раз, изрядно обветшавший лист плотной бумаги. – Вот он, наш довоенный Кленовск…

Соколов расстелил на сукне большой лист и немного откинулся назад, любуясь чертежом с разноцветными прямоугольниками и квадратами уличных кварталов, прорезанных зелеными стрелами аллей.

– Хорош? А?.. – спросил Соколов. – Весной сорок первого года составлен этот самый план нашего Кленовска, со всеми его окрестностями и нашим знаменитым зеленым поясом – Кленовым долом. Вот этот самый лист я взял с собой в партизанский отряд… и этот план служил нашей партизанской стратегии…

– Практическое выполнение всех диверсий продумывалось очень подробно благодаря вот этому плану, – добавила Павла Константиновна и мягким движением бледных, тонких пальцев коснулась помятой поверхности листа и задумчиво усмехнулась. – Смотрите, Владимир Николаич, на плане так и остались следы вашего командирского красно-синего карандаша.

– Да, да… – улыбнулся Соколов. – Стирать мы эти следы не станем, так как новому заданию они, понятно, не помешают… Прошу, товарищи, извинить нас с Павлой Константиновной за эту невольную лирику, и перейдем к делу. Вопрос повестки дня: о мерах наиболее быстрого и успешного восстановления города Кленовска. Других вопросов нет?.. Отлично! Итак, товарищи, следуем по плану довоенного города Кленовска. Мы с вами в центре города. Вот наша Советская площадь, а этот красный кружок – Дом Советов, где мы находимся… единственное пока большое здание, которое нами восстановлено. Далее центральные и прилегающие к центру улицы – сплошные развалины. Далее…

– Далее развалины Кленовского завода, – вставил Николай Петрович Назарьев, указывая на яркосиний многоугольник в юго-восточном углу городского плана. – А вот эти голубые кубики обозначают теперь руины нашего заводского образцового городка. А там, еще дальше… (Николай Петрович с горечью махнул рукой) вырубленный и сожженный наш заводской парк и плодово-ягодный питомник, созданный нашими заводскими мичуринцами…

– Да, враг разрушил все городские сады и скверы, которыми мы так гордились, и об этом мы, кленовцы, никогда не должны забывать, – продолжал Соколов. – После того как вошел в строй Кленовский металлургический завод, город наш начал быстро расти. Вскоре у нас вступил в строй завод строительных материалов, кирпичный, недурной хлебозаводик. Все это надо восстановить, товарищи. Наш город обладал довольно разветвленной пищевой, мукомольной и кустарной промышленностью, – все это надо восстановить.

– За последние годы в нашем городе заметно возросло количество школ и детских учреждений, – заговорила Павла Константиновна, указывая карандашом на разноцветные кружки на линиях улиц и площадей. – Все новые школы-десятилетки, а также многие детские сады и ясли помещались в специально построенных зданиях. Все это надо восстановить. У нас в Кленовске были педагогический и машиностроительный институты, у нас было несколько известных по всей области ремесленных училищ…

– Из которых самое большое – при Кленовском заводе, – с оттенком нетерпения в голосе вставил Николай Петрович.

Соколов понимающе усмехнулся:

– Что, вы не знаете нашего уважаемого директора Назарьева? Только бывало посмей не упомянуть в любом случае о заводе, «его» заводе, так сразу попадете в число ого заклятых врагов!

– Да, конечно, я не позволю никому забыть, – настаивал на своем Николай Петрович, – что наше заводское училище было самым лучшим.

Павла Константиновна, кивнув Назарьеву в знак согласия, продолжала:

– А помните, Владимир Николаич, как одобрили нашу инициативу в центральной печати, когда мы построили Дом добровольных обществ и совещаний?.. Ведь у нас в Кленовске, – обратилась она к Пластунову, – существовали много лет общественные организации: общество врачей, общество содействия внешкольному образованию, общество «семья и школа»…

– Значит, город обладал хорошим пульсом культурно-общественной жизни, – оживленно сказал Пластунов. – Это все тоже надо восстановить!

– Какой бы проблемы мы сейчас ни коснулись, – произнес Соколов, – перед нами встает главная забота: в городе негде людям жить. Как человек, имеющий архитектурное образование, – он скупо улыбнулся, – я особенно остро представляю себе, какая работа предстоит всем нам по восстановлению жилой площади нашего города… Следуем дальше по плану. Вот частью сохранившиеся окраины – Нагорные улицы, Иванова слободка, Приречная, – но все это районы одноэтажных домиков, людей там набилось, как сельдей в бочке. Восемьдесят восемь процентов городской жилплощади разрушено. Наш недавно цветущий город, выражаясь образно, наполовину ушел под землю, – люди живут в землянках или ютятся в каморках, сколоченных среди кирпичных развалин…

«Ему следовало бы созвать более широкое совещание, чем это камерное – иначе не назовешь – собеседование», – недовольно думал Николай Петрович. Как ни старался он быть внимательным слушателем, внимание его все больше рассеивалось мыслями о заводе, которые не оставляли его даже ночью, во сне. Перед приходом в горисполком у Николая Петровича был телефонный разговор с начальником товарной станции. На возмущенный вопрос Назарьева, почему четыре вагона кирпича до сих пор не прибыли в Кленовск, начальник ответил: «Да ведь еще война идет, железная дорога прежде всего перевозит войска и фронтовые грузы, – а вы уже полностью настроились на мирное строительство».

Да, он уже настроился на это. Завод, который он любил, как живое существо, обратился в развалины, и главной целью жизни Николая Петровича было возродить этот красавец-завод, скорее увидеть вновь стеклянные купола его крыш, голубые от солнца, скорее услышать мерный шум машин и станков. Николай Петрович составил для себя и график восстановления, где был расписан тот порядок работ, который соответствовал его расчетам. В этих расчетах-выкладках все представлялось выполнимым в кратчайший срок, – с другой перспективой он не мирился. Но множество совершенно непредвиденных помех и случайностей, вроде не прибывших во-время вагонов с кирпичом или цементом, то и дело нарушали этот график, который так радовал Николая Петровича своей стройной точностью и быстротой. Сегодняшнее «сидение» у Соколова Николай Петрович тоже считал нарушением графика. Он досадовал на себя, что неосмотрительно сел рядом с Павлой Константиновной, а не с Пластуновым, который сидел напротив, рядом с Соколовым. Подняться с места, подойти к Пластунову, слегка подтолкнуть его локтем, – дескать, не пора ли нам к себе? – было явно невозможно и выглядело бы просто невниманием по отношению к людям, которых Назарьев глубоко уважал.

Вместе с Пластуновым он работал в эвакуации на Лесогорском заводе и привык ценить открытый и целеустремленный характер парторга. Николаю Петровичу были хорошо знакомы и это быстрое, с прищуром, поблескивание карих глаз Пластунова, и сосредоточенная молчаливость, с какой он сейчас слушал Соколова, и манера одним росчерком записывать в блокнот, и легкая, раздумчивая улыбка, трогающая губы, – все это показывало самый живой интерес парторга к предмету разговора. Он часто посматривал на план города Кленовска и, казалось, что-то отмечал в нем и запоминал для каких-то целей, неизвестных Николаю Петровичу.

«Он, кажется, готов даже заняться изучением этого плана, – уже с раздражением думал Николай Петрович. – Ну, знаете, Дмитрий Никитич, теперь совсем не время разбрасываться! Не знал я за вами такого обыкновения, не знал…»

Одной из священных трудовых заповедей Николая Петровича было правило: не разбрасываться! К этому Назарьев привык с юности. Отец его, старый литейщик, наживший чахотку на заводе братьев Черкасовых, провожая сына в московский институт, говорил:

– Ну вот, инженером будешь, Николушка… Учись, милый сын, да советскую власть благодари. А выйдешь в большие заводские люди, не жадничай, за многие дела без разбору не хватайся, главным делом дорожи, держись одной линии, – тогда и польза будет.

С детства Назарьев привык верить каждому слову отцовской науки, рожденной горьким опытом тяжелой рабочей жизни, и напутствие отца глубоко запало в сердце сыну. Николай Петрович был твердо убежден, что инженером он стал именно потому, что всегда держался «одной линии». Средний человек, каким Назарьев считал себя, может плодотворно управлять большим делом и приносить пользу обществу только строго целеустремленной направленностью своего труда.

Слушая сейчас Соколова, Николай Петрович с досадой думал, что, уступая настояниям парторга, пришел сюда совсем напрасно: Соколову он ничем помочь не может.

– Вот я и говорю, Николай Петрович, – вдруг громко сказал Соколов и пристально посмотрел на Николая Петровича. – Я, знаете, с большим нетерпением ждал, когда Кленовский завод, наша главная краса и гордость, вернется из эвакуации.

«Ну еще бы!» – подумал Николай Петрович и довольно улыбнулся.

От улыбки его длинное, прямоносое лицо сразу хорошело и молодело. Легкий, так красивший его румянец еще не успел погаснуть на плоских щеках Назарьева, как Соколов произнес еще более подчеркнуто:

– Все мы ждали, когда вернется в родной дом самый большой и наиболее весомый в нашем городе отряд рабочего класса.

– Понятно, понятно, – довольно согласился Назарьев.

– Мы крепко надеемся на ведущую роль рабочих и инженеров Кленовского завода в восстановлении нашего города, – продолжал Соколов, а Павла Константиновна, кивая седой головой, тихо, но решительно поддержала:

– И мы, горком партии, надеемся, что наши металлисты во всем покажут прекрасные примеры того, как надо восстанавливать жизнь города.

Николай Петрович в первые минуты опешил: ни о чем подобном он просто не думал.

– Моя главная забота – восстановить сначала завод, товарищи, – сказал он серьезно. – Восстановление завода в кратчайшие сроки имеет значение не только для нашего Кленовска, но и для всей области. Наш завод – самое крупное предприятие в области. Все восстанавливающиеся заводы и фабрики будут обращаться за технической помощью к нам, и нетрудно предвидеть, сколько заказов будет у нас в ближайшие же месяцы. Завод, завод! Только о нем я думаю и за него отвечаю перед государством. А вы, Владимир Николаич, представляете собой город, и значит…

– Нет, Николай Петрович, неточно вы сказали, – усмехнулся Соколов. – Все мы, сидящие здесь, представляем собой штаб восстановления. По нашей общей работе, повторяю – общей работе, будут равняться все, и нам, заводу и городу, не подняться друг без друга. Перед вами, руководителями завода, довольно старыми членами партии, не приходится распространяться о том, что в нашем государстве все области труда не разъединены, а связаны между собой. Мы учитываем все материальные трудности, понимаем, сколько пережито нашими людьми, – и, несмотря на все это, мы будем требовать от себя и от других выдержки и силы больше, чем когда бы то ни было.

– Но нельзя скинуть со счетов больших потерь в людях, – напомнил Николай Петрович.

Он кратко рассказал о том, как идут восстановительные работы на заводской территории и как всюду «катастрофически недостает людей».

– А кроме того, нельзя забывать, – продолжал Николай Петрович, – что, вернувшись домой, мы недосчитались многих замечательных мастеров своего дела.

– Да, да, – жестко и горько произнес Соколов. – Умерло от голода, погибло в фашистских застенках, увезено на каторгу в Германию в общей сложности более шести тысяч человек…

– Многие рабочие и служащие еще не вернулись из эвакуации, – добавила Павла Константиновна. – И наша городская партийная организация стала гораздо меньше… Сколько славных коммунистов сложили головы в партизанской борьбе!

– Да, и это все учтено, – сказал Соколов, окинув ласковым взглядом Павлу Константиновну, которая вдруг задумалась и поникла. – И все-таки, товарищи, – продолжал Соколов, – мы, все вместе, восстановим, возродим жизнь и, наперекор всему, будем мечтать о сжатых сроках всех работ. Мы, город, не обойдемся без вас, заводских людей, а вы, завод, не обойдетесь без нас. Поэтому ставлю в известность вас, товарищ директор, и вас, товарищ парторг Кленовского завода, что в самое ближайшее время я обращусь за помощью к самому сильному отряду рабочего класса нашего города…

– И рабочий класс ответит делом на ваш призыв, – просто сказал Пластунов.

«Вот ты когда заговорил!» – подумал Николай Петрович, чувствуя досаду на Пластунова и одновременно удовольствие от того, как просто и ясно выразил свою мысль парторг.

– Так до скорого свидания, Николай Петрович! – произнес Соколов.

Назарьев только кивнул в ответ, а Пластунов спокойно и радушно пригласил:

– Пожалуйста, ищем вас, Владимир Николаич.

«Ждем…», «Восстановим…», «Сжатые сроки…» – горько думал Назарьев, спускаясь по лестнице Дома Советов, устланной новой ковровой дорожкой. – Думать программами, уважаемые товарищи, куда легче и приятнее, чем с головой зарыться в бесконечные заботы и трудности самой тяжелой реальности…»

На площади колючий октябрьский ветер гнал пыль. На развалинах Центральной городской библиотеки напротив уныло качался и шумел на ветру высокий бурьян. Ворона, ища что-то среди мертвых камней, глухо каркала, словно сердясь на бесплодность своих поисков.

– Вот она, неприглядная действительная картина! – сказал Николай Петрович Пластунову, показывая на унылый пейзаж, и укоризненно посмотрел на парторга. – На словах-то размахнуться вширь куда как просто, уважаемые товарищи!..

– Вот здесь-то и нельзя забывать о размахе, – не спеша ответил Пластунов. – Что ж вы думаете, завод воскреснет, как феникс, из пепла? Нет, дорогой мой, человеческие руки, которые будут воссоздавать силу и тепло завода, ведь сами нуждаются в тепле, одно неотделимо от другого.

На улице, поднимая пыль, показались два грузовика.

– Смотрите, смотрите! – весело воскликнул Пластунов. – Этакий великолепный лес, и что за плахи, широкие, могучие… красота!

– Вы знаете, Дмитрий Никитич, что из Москвы и других мест к нам каждый день приходят составы с разным оборудованием, – заметил Назарьев, недоуменно посматривая на оживившееся лицо парторга и лукавые искорки в его глазах.

– Да, да… Вот я и говорю: великолепнейшие плахи! – засмеялся Пластунов, сверкнув белыми зубами. – Какие ха-а-рошие полы настелют из этих плах, обстругают до блеска, чтобы детишки, бегая босиком, ножки себе не занозили!

– Пусть детишки бегают себе на здоровье, – в такт подхватил Николай Петрович. – Будем вот просить, чтобы нам подкинули двадцать – тридцать строительных бригад…

– Которые нам негде разместить, разве что предложить им сначала заняться строительством… землянок для жилья, – иронически закончил Пластунов. – Нет уж, теперь, куда ни глянь – всюду нам начинать.

Николай Петрович опять посмотрел на парторга, лицо которого приняло холодно-раздумчивое выражение.

– Мне все ясно, – с искренним огорчением заговорил Назарьев. – Вы, Дмитрий Никитич, конечно, считаете меня этаким… ну… делягой, что ли, без сердца и воображения…

– Не в том дело, Николай Петрович. Мы, коммунисты, должны вещи в еще более широкой перспективе видеть.

– А здесь, на этой разоренной земле?

– Тем более здесь.

– Н-ну, знаете… – насмешливо улыбнулся Назарьев. – Я, как инженер, обязан быть реалистом и математиком.

– И я инженер и также реалист и математик, как и вы.

– Вы с морским заводом связаны были, вы по морям плавали, а все моряки – романтики, – упрямо усмехнулся Назарьев. – Вы там пересекаете моря и океаны, а мы, заводские, стоим на твердой почве, наши расчеты куда сложнее. Да и где точность расчета, математика имеют такое решающее значение для движения вперед, как в заводском деле?

– Могу напомнить вам, Николай Петрович, что математика служит не только числу и расчету, но и смыслу: философы с большой пользой для дела обращались к математике, чтобы видеть дальше того, что видят наши глаза.

– Я слаб в философии, Дмитрий Никитич, – сухо ответил Назарьев.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КОРЕНЬ ЖИЗНИ

В обширном кузнечном цехе восстанавливали нагревательные печи. Работами руководил старый уральский кузнец Иван Степанович Лосев и Василий Петрович Орлов, у которого уралец и поселился. Старики быстро подружились. Василий Петрович, отличный токарь и слесарь, представлял собой особенно близкий сердцу Лосева тип мастера широкого склада: Орлов знал толк в электричестве, в кузнечном деле и даже оказался недурным каменщиком, что особенно радовало Ивана Степановича.

На восстановительных работах сильно не хватало людей, да и многих к тому же приходилось спешно учить разным специальностям. За всеми этими пожилыми, молодыми и совсем зелеными новичками приходилось постоянно доглядывать, и Лосев, стремясь проверять «все до последнего кирпичика», иногда просто сбивался с ног. Восстановительный участок Василия Петровича (бывший механический цех) находился влево от кузнечного цеха – только двор перейти, – и Орлов ежедневно заходил к своему новому другу.

Сегодня, десятого октября, у Ивана Степановича на участке был горячий день. Желая «не хуже людей» встретить праздник Октябрьской годовщины, старый кузнец со своей бригадой обещал восстановить коробку нагревательной печи. Покрытый весь бурой шамотной пылью, Лосев поспевал всюду, совершенно забыв наказ жены: «Ты, Иван, не очень там тормошись, – годы ведь уж не молоденькие, да и едешь ты помогать, вроде ты гостем будешь…» Но Иван Степанович сразу почувствовал себя на заводском пепелище хозяином, который, не считая сил, должен вызволить дом из беды.

Сегодня он особенно обрадовался приходу Орлова, не преминув при этом сказать:

– Мне-то сочувствуешь, а себя-то не обделяешь ли, Василий Петрович?

– Не обделяю, – улыбнулся Орлов. – У меня на участке печей класть не надо, а потому тебе сейчас круче моего приходится: хорошую заводскую печь сложить – будущее за рога схватить.

– Печь добрая, так и ковка золотая! – отозвался Иван Степанович.

Оба побывали в бригадах, проверили, что надо, обменялись последними заводскими новостями и вернулись к печи № 1. Когда-то это была самая мощная печь в кузнечном цехе Кленовского завода. Голая, пахнущая сыростью печь стояла, как широкий выступ горы, а посреди цеха темной громадой возвышался большой пневматический молот, безгласный, мертвый, с разбитыми взрывной волной частями управления. В огромном проломе стены бледно голубело небо, и, как в мрачной раме, далеко видны были оголенные заводские площадки и нагромождения железных конструкций.

– Вот уж больше месяца я здесь, а все, понимаешь, глаза мои к разрушениям этим привыкнуть не хотят, – говорил Иван Степанович. – Вот в руке у меня шамотный кирпич позванивает, – отличный кирпич нам отгрузили, ничего не скажешь. А только горько, что приходится людям снова этот кирпич класть… Интересно, долго ли мы один на один с немцем будем кровь нашу проливать, скоро ли союзники второй фронт откроют? – спросил Иван Степанович, как и друг его, споро и ловко работая своими большими костистыми руками.

– Они тогда второй фронт откроют, когда мы уже к горлу фашиста свой штык приставим.

– Подумаешь этак, подумаешь, Василий Петрович, да и приходишь к выводу: надо нам прежде всего на себя надеяться.

– Так оно и есть, Иван Степаныч. К примеру, мы с тобой могли бы уже дома сидеть, на пенсии, а нам неохота от всех отставать.

– Совесть не позволит в такое грозное время дома сидеть. Корень нашей жизни не таков, Василий Петрович.

В проломе стены показался высокий худой солдат.

– Здорово, папаши! – браво крикнул он, приложив руку к каске.

– А, Федя-зенитчик! – приветливо отозвался Василий Петрович. – Ну, как дела, паренек?

– Дела хорошие, Василий Петрович. Вот только табак искурил, не угостите ли на закурку?

– Сделай милость, Феденька, – заторопился Василий Петрович. – На, закуривай, защитник! Ну, как… Охраняешь нас? На небе никакой пакости не заметил?

– Пока все тихо, а пушечки наши наготове в случае чего. Счастливо оставаться!

– Будь здоров, Федя!

– Вот, – многозначительно произнес Василий Петрович, когда зенитчик отошел. – Ты говоришь про корень нашей жизни… Как тут не задумаешься: нашу заводскую территорию еще зенитчики охраняют, а на ней уже работа занялась…

Василий Петрович взял в руки два кирпича и, звонко ударив один о другой, довольно крякнул:

– Эх, хорош, крепок материал!.. Вот чего эти фашистские гады не учли: из какого материала советские люди сделаны, из какого корня растут. Ты на последней политбеседе у Пластунова был, Иван Степаныч?

– Ну как же! Интересно он рассказывал про «четверть века русского восстановления», как в Америке и в Англии некоторые насчет нас планируют.

– Повторяют о нас дурацкие фашистские сказки… Они, видите ли, уж высчитали: мы с тобой, Иван Степаныч, только через двадцать пять лет все восстановим!.. Да за кого они нас считают?

– Интересно, Василий Петрович, какой срок назначили бы все эти, черт их возьми, «сказочники» на восстановление вот этого кузнечного цеха?

– Хо-хо! – прогрохотал Василий Петрович. – Уж, поди, на годочка три-четыре, а то на всех пять желали бы они растянуть твои восстановительные планы!

– Пусть-ка они вот это выкусят! – выразительно складывая вместе свои темные, твердые пальцы кузнеца, сказал Иван Степанович. – Говорю тебе, Василий Петрович, вот в этом самом цехе… и не только в этой, но и во второй печи в феврале нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года будет пылать пламя… Будем калить болванки, и молот будет ковать, а я, Лосев Иван, буду стоять у того молота… и выполнять государственный план! Слыхал?

– Слыхал.

– Веришь?

– Ясно, верю.

* * *

Ксения Саввишна Антонова и Ольга Петровна Шанина почти с первого дня знакомства стали вместе ходить в столовую. Заводская столовая помещалась в палатке. Осенний ветер хлопал брезентом, в прорезы окошек и дверей врывался холодный, косой дождь.

– Холодно-то как всюду! – поежилась Ольга Петровна. – За целый день на работе погреться негде.

– А это тебе чем не грелка? – пошутила Ксения Саввишна, кивая на миску с супом, которую она обхватила своими широкими ладонями.

– А ведь правда! – согласилась Ольга Петровна, принимаясь за суп. – Ты как-то все к себе приспособить умеешь…

– Научишься, милая, когда два года в партизанском лесу проживешь, – спокойно сказала Ксения Саввишна.

Хотя она ни одним намеком не обнаруживала стремления кого-либо поучать, Ольга Петровна все время училась у нее неистощимому терпению, стойкости, находчивости в работе и в отношениях с людьми.

– Ты что-то поникла нынче, Ольга Петровна? – спросила Антонова, когда они вышли из столовой.

– Надоело мне без своего угла жить, – сердито вздохнула Шанина. – Хорошие люди Челищевы, а все-таки ведь знаешь, что стесняешь их. Сама Челищева больная, слабая, дочки и муж на работе. Весь дом на няньке, а ей уже за семьдесят. Мне всегда совестно, когда я вижу, что старуха у нас в мезонине прибирается. Нет, нет, я сплю и вижу: выбраться бы нам с Юлькой куда-нибудь в свой уголок! Да ведь куда выберешься, когда кругом пустыня одна?

– Почему пустыня? – спокойно возразила Антонова. – Наоборот, квартир сколько хочешь. Я, например, уже присмотрела один домик…

– Что ты говоришь? Какой домик? – удивилась Шанина.

– Ты слушай внимательно, я дело говорю. Домик этот в центре города, около Театральной площади… еще около него красивая решетка сада сохранилась… Помнишь?

– Помню, да ведь домик-то этот – одна каменная коробка осталась.

– А мы из нее теплое, хорошее жилье сделаем!

– Кто это «мы»?

– Да вот, например, мы с тобой, Ольга Петровна.

– Вот чудачка! Да ведь домик-то двухэтажный… разве мы с тобой, Ксения, его сможем поднять?

– Это вот ты чудачка, – терпеливо улыбнулась Ксения Саввишна. – Мы же с народом вместе будем строить, все сообща – ты для меня, а я для тебя. Читала ведь, как в Сталинграде Александра Черкасова выступила инициатором восстановительных бригад?

– Наверно, ее учили строительному делу, – уже раздумчиво сказала Ольга Петровна.

– Так и мы с тобой постараемся поскорее выучиться. Да и будто уж ты не знаешь, что русскому человеку только бы рукой достать да поднять, а потом уж дело пойдет! А что раз сделал, тем уж и владеть стал. Сначала нам с тобой специалисты покажут, а потом и мы другим будем показывать, – так дело-то и пойдет, и любая развалина в теплое жилье обратится. Наши заводские уже все чаще поговаривают об этих делах. А мы с тобой…

– Да что ты, ей-богу, зарядила: «мы с тобой» да «мы с тобой»! – опять сердито прервала Ольга Петровна. – Как будто сказку мне рассказываешь!.. Мы с тобой, как и все, работаем на восстановление завода… а тут еще жилые дома строить! Время-то откуда мы возьмем?

– Время у нас будет: мы же в разные смены работаем, затем, пока хоть не каждую неделю, воскресенья будут свободны. И сколько мы сделать успеем за белый-то день на жилом строительстве… Подумай-ка, Ольга Петровна! – и Антонова ободряюще посмотрела на Шанину.

Но Ольга Петровна, все еще не веря, отмахнулась:

– Сказки, Ксения, сказки! Это же двужильная работа!

И Ольга Петровна прекратила разговор, не предполагая, что через несколько минут совершенно иначе будет говорить об этом.

В кузнечном цехе был назначен митинг.

Когда Ксения Саввишна и Ольга Петровна вошли в цех, митинг уже начался. Председатель горисполкома, стоя на выступе печи, по-военному четко и кратко рассказывал о плане восстановления города и о том, как «крепко надеются» все руководители города, что самый «большой отряд рабочего класса» Кленовска поможет возрождению родного города.

– Конечно, поможем, – твердо сказала тетя Настя, поднявшись на выступ печи. – А мне, товарищи, радостно еще партизанское обещание выполнить…

– Помню, тетя Настя, все помню! – живо отозвался Соколов и, став с ней рядом, заговорил прочувствованно, с выразительными кивками в сторону тети Насти. – В декабре сорок второго года, когда мы вместе вот с этой боевой женщиной важное задание выполнили, она мне сказала: «Ну, товарищ командир, даю вам обещание: как мы успешно с вами вражеские объекты взрывали, так же ретиво, от всего сердца, я и строить буду!..» Вот теперь, Настасья Васильевна, председатель горисполкома Соколов и пришел за вашим обещанием!

– Вот оно, товарищ председатель, вот! – и тетя Настя, под гром аплодисментов, широким жестом протянула Соколову свои сильные, раскрытые ладони. – Вот тебе, Кленовск, мои рабочие руки… А вон и дочка моя, Мария Журавина, свои молодые руки готовит…

– Верно, мама, верно! – весело и громко ответила Маня. Она протолкалась ближе и, кивая знакомым, воскликнула грудным, смеющимся голосом: – Да сколько же еще нас, помощников, будет… о-о!.. Соня Челищева, Игорь Чувилев, Толя Сунцов, Сережа, Игорь Семенов…

– Да, да! Мы, комсомол, поможем! – звонко подтвердила Соня и, подняв руки над головой, бурно захлопала в ладоши, и тут же десятки молодых рук всплеснулись вверх.

– Правильно-о!

– Поможем!

Василий Петрович Орлов, сказав, что выступает от имени «заводских стариков, которые и в строительных делах не осрамятся», закончил свою речь словами:

– А если глубоко поразмыслить, товарищи, так и выходит: наши партийные и советские организации мудро придумали – за помощью к нам, рабочему классу, обратиться. Большевистский корень жизни – это наш рабочий корень. Мы в каждом большом деле опорой быть не откажемся, совесть наша того не позволит!.. Да и то сказать – человеку с надеждой на лучшее тяготы переносить легче: пока я в землянке живу, день за днем растут стены дома, в котором я жить буду!..

Пластунов выступил вперед и заблестевшими глазами оглядел оживленные ряды знакомых лиц.

– Хочу вам напомнить, товарищи, о замечательном примере Александры Черкасовой в Сталинграде. Скромная русская женщина предложила отдавать несколько часов выходного дня восстановлению родного города. Простое и вполне выполнимое дело, а из него выросло большое движение, в котором участвуют тысячи людей. Они с гордостью называют себя черкасовцами, – и как законно их право гордиться: ведь они восстанавливают Сталинград, город-герой!

– И мы будем черкасовцами! – раздался звонкий голос Сони Челищевой.

Среди многих лиц Пластунов сразу разыскал задорно улыбающееся лицо Сони, и свежая, как весенний ветер, радость охватила его.

– Вот! Уже одна черкасовка объявилась! – весело, в тон Соне, сказал Пластунов.

Он увидел, как Соня кивнула ему, и молодая радость еще жарче разлилась в его груди.

– Да здравствует черкасовское движение в городе Кленовске! – подхватил Соколов, и все кругом захлопали.

Ольга Петровна слушала ораторов, не спуская глаз с оживленного лица Соколова. Она вдруг поняла, что весь месяц помнила об этом человеке. Все, что говорил Соколов, казалось ей таким верным, чудесным и необходимым, что она не могла оставаться в стороне и крикнула молодо и смело: