Текст книги "Родина"

Автор книги: Анна Караваева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 65 страниц)

Теперь Тамара стояла перед Чувилевым, взирая на него как на единственного избавителя от бед. А Чувилев, глядя на ее бледное, с синевой под глазами лицо, глядя на ее грязную, нескладную одежду, уже с трудом мог вообразить прежнюю Тамару, завитую, в голубом шелковом платьице, которая смеялась над ним.

– Ты что, Игорь? – боязливо спросила Тамара. – Ты о чем думаешь?

– Знаешь что? – решительно предложил Чувилев. – Подойдем-ка мы с тобой поближе, где наш директор и парторг. Они, похоже, здесь еще что-то делать собираются. Пошли!

…Митинг уже кончился. Вокруг Пластунова, Назарьева и Соколова начали собираться люди.

– Вот, слухом земля полнится, – довольно сказал Пластунов. – Никто, видно, в городе не хочет пропустить начала возрождения завода.

– На сегодня мы уже все закончили, – заметил Назарьев, пряча в карман свою записную книжку. – Что ж, надо ехать, – и Николай Петрович направился было в сторону шоссе, где стоял грузовик.

Но в эту минуту к Николаю Петровичу подошел высокий чернявый человек с седыми висками, худой, без шапки, в старом драповом пальто, перевязанном широким кожаным поясом с медной пряжкой.

– Николай Петрович, здравия желаю! – громко поздоровался он. – Не узнаете? Сотников Петр Тимофеич, бригадир первой стахановской бригады на заводе… вспоминаете?

– А! Конечно!.. Изменились вы сильно, Петр Тимофеич!

– Под смертью томились, а теперь воскресли… Извиняюсь, Николай Петрович, сейчас пронесся слух, будто здесь уже сегодня на работу записывают, кто на заводе раньше работал.

– Необоснованный слух, – сухо ответил Николай Петрович. – Мы известим.

– А представьте себе, – оживленно сказал полковник Соколов, – меня уже многие об этом спрашивали.

– Так ведь понятно же! – воскликнул Сотников, обводя всех испуганно-вопрошающим взглядом запавших глаз. – Ведь многие и многие люди этого дня, как светлого праздника, ждали!.. Ведь товарищи, подумать надо! Тысячи людей не только о хлебе насущном – по настоящей работе изголодались!

– Мы всех известим, – уже мягче произнес Николай Петрович и опять было двинулся с места, но наблюдавший эту встречу Пластунов вдруг подошел к Сотникову, назвал себя и сказал, обращаясь ко всем:

– А в самом деле, люди нас так давно ждали, что их нетерпение естественно и понятно.

– Вы знаете, товарищи начальники, – энергично заговорила тетя Настя, – люди сюда уже сколько дней с документами приходят. Заводские книжки и номерки, что в табельной вешали, – все сохранили!..

– Не какие-нибудь непомнящие, а с документацией, как полагается уважающему себя рабочему человеку, – прогудел бас Василия Петровича.

– Вот видите! – уже весело сказал Пластунов. – Вот видите! Люди даже во всеоружии пришли…

– Уж не хотите ли вы, Дмитрий Никитич, здесь летучую канцелярию устроить? – недовольно спросил Николай Петрович.

– А разве у нас есть в городе «нелетучая» канцелярия? – ответил шуткой Пластунов. – И зачем нам, в самом деле, откладывать такое насущное для нас дело – собрать заводской народ!

– Есть народ, есть и завод! – убежденно пробасил Василий Петрович.

«Вот она, парторганизация наша, уже принялась за дело!» – подумал Пластунов и веселым, уверенным голосом сказал:

– Так давайте, товарищи, приступим!.. Возражений нет?

– Ну, что ж, – усмехнулся Николай Петрович. – Как говорится: ваша взяла!

Тетя Настя громко и решительно заявила:

– Намаялся народ, душой изголодался. Предлагаю создать комиссию по набору рабочих!

– Настасья Васильевна Журавина, – быстро сказал Пластунов.

– Согласна. Василия Петровича Орлова предлагаю… Мы тут, как старожилы и бывшие партизаны, народ знаем.

Далее в комиссию вошли: Пластунов, Назарьев и Соколов.

– Вон здесь, недалечко, мы из кирпичей вроде стола соорудим… а на фундаменте сидеть можно, – заявил Петр Тимофеевич Сотников, а потом, хитро и ласково поведя кустистыми бровями, добавил: – Смотрите, люди уже в боевой готовности – ожидают!

– Председателем комиссии предлагаю товарища Пластунова, – заявил Назарьев.

Все согласились.

– Начнем, товарищи! – скомандовал Пластунов.

На заводском поле уже выстроилась длинная очередь. Как живая река, она огибала остатки каменных столбов, стен, лестниц, железных конструкций и уже говорливо шумела.

На одном конце кирпичного стола запись вели Соколов, Василий Петрович и Назарьев, а на другом – Пластунов и тетя Настя.

Оживленный говорок, взволнованные вздохи, быстро передающиеся по цепи слова, как теплый ветер, порхали над живой людской рекой.

– У кого все сохранено, того, смотрите, хвалят, поздравляют!

– Как хорошо, что у меня все, все сохранилось, товарищи: и трудовая книжка, и почетные мои свидетельства, и квитанции, когда я премиальные получал…

– Ох, беда, а у меня все при пожаре сгорело!

– Ничего, не горюй! Назарьев своих всех знает!

– Ты куда, бабушка? Тебе в такое время положено дома быть.

– А я, милые, не желаю, у меня важный наказ: сына записать… Больной он у меня, а документы его все со мной, сохранные!

– Не мешайте ей, – сейчас и у стариков душа молодеет!

– Дождались праздничка, дорогие граждане!

– Советские граждане, – это, брат, выше всех чинов на свете!

– Девушки, девушки! Вы уже записались?

– Уже, уже!

– Ну, ну, расскажите…

– Слушайте, товарищи, слушайте!

– «Мы, – говорим, – обе фрезеровщицы». А Пластунов говорит: «Фрезеровщицы – это хорошо, а только до того, как фрезера появятся, вам придется и камни таскать и бетон месить».

– Уж само собой разумеется!

– Господи, да все поднимем своими руками!

– Была бы с нами наша власть – и все, милые, пойдем!

– Василий Иваныч, здорово! Записался?

– Все в порядке!..

– То-то сияешь, как именинник!

– Что, брат, именинник… Будто вновь родился!

– Товарищи, не напирайте там сзади! Все дойдем!

Проходили еще и еще пожилые и молодые люди, худые, до времени поседевшие, плохо одетые, но у всех были довольные, радостно-задумчивые лица. Многие громко поздравляли друг друга, обнимались, некоторые женщины даже всплакнули от волнения.

Когда очередь дошла до Игоря Чувилева, он подтянул к столу Тамару Банникову и быстро сказал тете Насте:

– Вот ее… Тамару Банникову очень прошу записать. На заводе еще не работала, специальности не имеет… но мы возьмем ее к себе в бригаду…

– Что ты, что ты! – испуганно прошептала Тамара, но Чувилев строго поднял руку и повторил:

– Мы возьмем ее к себе в бригаду и сделаем из нее специалиста!

– Дело, Игорь! – одобрила тетя Настя и записала Тамару.

– Господи, что ты сделал? – жалобно сказала Тамара, когда оба отошли в сторону. – Что я смогу?..

– С нами ты сможешь все! – веско произнес Чувилев. – Вон там стоят все наши – Соня, Толя, Сергей, Игорь Семенов, Юля Шанина. Идем к ним!

…Когда Ольга Петровна Шанина в ответ на вопрос Соколова назвала свою фамилию, парторг Пластунов, с улыбкой кивнув в ее сторону, сказал:

– Это одна из славных стахановок нашего Лесогорского завода!

– Так, так, уральская слава! – довольно усмехнулся Соколов. – Специальность ваша, товарищ Шанина?

– Электросварщица.

– Ольга Петровна – участница первой на заводе женской бригады, так сказать одна из зачинательниц по освоению этой профессии женщинами, – опять добавил Пластунов.

Соколов уже пристальнее посмотрел на нее:

– А что вы сваривали?

– Корпуса танков.

– Отлично! Технический опыт военных лет и здесь сослужит вам хорошую службу. Верно?

– Да, я буду стараться, – радостно пообещала она, встретясь глазами с его ласковым взглядом.

– Отлично! – повторил полковник, подавая ей руку.

Ольга Петровна ощутила крепкое, горячее рукопожатие и, отойдя, оглянулась на Соколова. Он уже говорил с кем-то другим, но Ольге Петровне показалось, что так, как на нее, он больше ни на кого не смотрел.

«Все сделаю, все, что ему обещала!» – думала она, так и видя перед собой черные, яркие глаза Соколова. «Отлично!» В душе у нее все молодо пело от сознания, что она вместе с ним участвует в одном большом деле. Оно казалось ей необъятным, но совершенно выполнимым, и она была счастлива, что понимала это, – ведь именно за это он похвалил ее!

Холодноватый ветер дул Ольге Петровне в лицо, а щеки ее все пылали, и в груди было легко и тепло, как бывало когда-то давно, в детстве.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СЕМЕЙСТВО БАННИКОВЫХ

Чувилев, три его приятеля и Юля Шанина пошли к Банниковым. Тамара шагала несколько поодаль, явно стыдясь своего тряпья и жалкого вида.

Все шли с серьезными лицами, будто не замечая удрученной Тамары. Только Юля Шанина, в ужасе раскрывая хорошенькие глазки, временами поглядывала на понурую фигурку Тамары.

«Эх, идет-бредет, будто земля ее не держит! Вот тебе и будущая балерина!» – думал с жалостью и досадой Чувилев.

– Слушай, Тамара, – спокойно обратился он к девушке, ожидая, когда она поровняется с ним, – ваша Садовая улица уже должна быть близко?

– Да вот она, – пискнула Тамара, кивая на фанерную дощечку на шесте, на которой было написано от руки черной краской: «Садовая улица, дом № 1».

– Вообразим, что это дом, – морща нос, пробурчал Сережа и вдруг закашлялся, – Братцы мои, как дымом несет!.. Ф-фу-у!

– Это от нас… от нашего костра, – пояснила Тамара и быстро пошла вперед.

На пустыре, неподалеку от холма, лохматого от чертополоха, горел костер, а в середине его, на двух кирпичах, стоял закопченный котелок, в котором бурлила картошка. Долговязый белобрысый юноша, без шапки, в рваном ватнике, ломал о колено длинную обугленную жердь. У костра, низко согнувшись, будто под непомерной тяжестью, сидела на обрубке женщина в облезлой, когда-то плюшевой шубейке. Надсадно кашляя и плюясь во все стороны, женщина с беспомощным видом ворошила палкой дымно потрескивающий костер.

– Виталий! – жалобно крикнула женщина и, ткнув палкой в костер, громко заплакала. – Ну сделай же что-нибудь… костер еле горит!..

– Сейчас загорится, мама, – хриплым голосом сказал долговязый юноша, наклонился было, чтобы взять с земли топор, и тут увидел всех шестерых. Он неловко выпрямился, кивнул, пробормотал что-то, а его длинное лицо, выпачканное углем, мгновенно покрылось краской.

Высокий Сунцов первый подал ему руку и улыбнулся.

– Ты здорово вырос, Виталий.

– Да я весь грязный, – еще более смутился Виталий, пытаясь спрятать руку, но Сунцов с той же доброй улыбкой сильно и весело пожал его красную, в пупырышках, голую кисть.

Тамара подошла к женщине и сказала громко:

– Мама, вот все и пришли!

– Пришли?! – вскинулась мать и, сдернув с головы шаль, встала и шагнула навстречу.

– Мальчики… мальчики… вот… вот, как мы опять увиделись… – заговорила она тонким, срывающимся голосом. – Вот какие мы стали… погорельцы несчастные… В землянке живем… вон, видите?

И Банникова жилистой рукой указала на лохматый холм, который, как заметили сейчас пришедшие, оказался крышей землянки, – среди сухих стеблей чертополоха торчал, как гнилушка, измятый и ржавый отрезок железной трубы, два тусклые оконца тоскливо глядели на мир.

– Вот какое теперь у нас жилье! Вот! – кричала жалобным голосом Банникова. – Наш папа сам вырыл эту землянку, когда фашисты улицу разбомбили. Вырыли они с Виталием землянку… Наш папа сам стекла раздобыл, вставил, а потом сказал: «Вот и все, мои родные, вот и все, что я могу для вас сделать…» А потом и умер… умер, мой голубчик…

Маленькое, увядшее лицо ее, залитое слезами, судорожно дергалось, мутный взгляд блуждал, как у пьяной.

Банникова подняла к небу костлявые немытые руки, и растрепанная ее голова, бурая от седины, затряслась, как заводная.

– Зачем я живу на свете? Для чего живу, не знаю, – повторяла она, блуждая кругом глазами.

– Позвольте! – вдруг резко произнес Игорь-севастополец. – Если вы жить не желаете, тогда, значит, мы все напрасно пришли сюда!

– Верно, верно, молодой человек! – подхватил спокойный женский голос, при первых же звуках которого Банникова сразу замолчала.

Все оглянулись. Из-за бугра крыши соседней землянки вышла женщина, аккуратно повязанная пестрым ситцевым платочком; старенький овчинный полушубок, перетянутый узким ремешком, ловко сидел на ее сухощавой фигуре. Трудно было сразу определить возраст этой неожиданно появившейся женщины. На этом приветливо улыбающемся лице была та же серая, мертвенная бледность, худоба и преждевременное увядание, что и на многих лицах, виденных Чувилевым и его друзьями за это время. Но вместе с тем, во взгляде женщины, в улыбке небольшого рта, даже в морщинках, мелкими росчерками разбежавшихся вокруг светлокоричневых глаз, чувствовался сильный, жизнелюбивый характер.

– Верно вы сказали, молодой человек! – повторила женщина, протянув смутившемуся Игорю-севастопольцу сухощавую руку с крепкими, длинными пальцами.

Потом женщина улыбнулась всем открытой и серьезной улыбкой и сказала просто:

– Познакомимся. Ксения Саввишна Антонова.

Ксения Саввишна неторопливо приблизилась к Банниковой и сказала просто и жестко:

– Вот и теперь спектакль устроила, душу отвела, накричалась, свежих людей напугала стенаниями своими…

– Вы маму всегда осуждаете! – со слезами пискнула Тамара.

– Молчи! – мрачно посоветовал ей Виталий.

– Эх, дурочка, думай больше! – медленно, с серьезной усмешкой сказала Ксения Саввишна. – Я хочу вас всех в человеческое состояние привести!

Поочередно посматривая на своих новых знакомых внимательными глазами, Ксения Саввишна промолвила с той же серьезной улыбкой:

– Это я настояла, чтобы Тамара пошла заводских людей разыскивать. «Ступай, говорю, посоветуйся с настоящими людьми, надо, говорю, всем вам на ноги вставать, к жизни возвращаться». Был такой разговор у нас с тобой, Тамара?..

– Был, – вздохнула Тамара.

– Хорошо, что вы пришли, увидели здесь все и узнали, – задумчиво продолжала Ксения Саввишна. – Догадаетесь, как таких… земляночных страдальцев, – она усмехнулась, – к делу приспособить.

Потом Ксения Саввишна кратко, будто стесняясь, рассказала о себе. Она родилась в Кленовске, ей тридцать семь лет. Муж ее работал токарем на Кленовском заводе. Когда муж ушел на фронт, Ксения Саввишна, домашняя хозяйка, пошла на завод вместо мужа, но только месяц успела поработать, как фронт приблизился к городу. Муж у нее погиб, но детей, всех четверых, ей удалось сохранить.

– Муж мой, когда со мной прощался, об одном просил: «Ребят сохрани!..», и я ему слово дала: «Сохраню!»

Она тихо, будто самой себе, улыбнулась и добавила:

– В партизанах мы все были, всякого натерпелись… и вот – все со мной!..

Тут же, меняя тон, Ксения Саввишна деловито объявила, что только что пришла с заводского митинга, где записалась на завод.

– Хватит уж нам, как старьевщикам, с хламом да мусором возиться, примемся теперь за настоящие дела, – заключила она, опять живо блеснув глазами.

Узнав, что Тамару тоже записали, Ксения Саввишна обрадовалась:

– Вот и прекрасно!.. Ну, держись теперь, Тамара, поздравляю!

– Девочка, почти ребенок… – вдруг простонала Банникова, – будет целый день лопатой да молотком… Может, почище найдется для нее работа?

Ксения Саввишна неодобрительно посмотрела на Банникову, вздохнула и указала на угрюмо замолчавшего Виталия.

– Вот еще этого красавца надо к делу определить. Уж, видно, придется вам, молодые люди, его судьбой заняться.

Игорь Чувилев хмуро оглядел бугор землянки со ржавой трубой и застывшую фигуру Банниковой, потом проводил глазами Ксению Саввишну, которая неспешным шагом уходила к себе. Товарищи выразительно кивнули ему, показывая, что лучше отойти подальше от Банниковой и без помех начать серьезный разговор с Виталием. По молчаливому уговору так и поступили.

Виталий стоял, опустив голову и неловко одергивая рваные и короткие рукава своего грязного ватника.

Все расселись на пожелтевшей полянке, среди пеньков, оставшихся от бывших банниковских яблонь.

– Ну, Виталий… – начал полувопросительно Чувилев.

Виталий молчал. Приятели могли считать его почти незнакомым человеком. Лицо, взгляд, манера держаться, одежда не имели ничего общего с прежним гладеньким Виталькой Банниковым, с его красивым галстучком и светлым чубиком на аккуратно постриженной голове. О чем думал, чего хотел теперешний долговязый, угрюмый юноша, было неизвестно. Эта неизвестность, пожалуй, как думалось Чувилеву, больше всего и угнетала каждого, кому хотелось в эту минуту коснуться души Виталия Банникова.

– Что ты думаешь делать, Виталий? – нарочно как можно строже спросил Чувилев.

– Не знаю, – тихо, не поднимая головы, ответил Виталий.

Наступило молчание. Чувилев огорченно развел руками. Тогда Сунцов решительным жестом показал, что надо спрашивать всем и быть настойчивее. И вновь, по молчаливому уговору, все пятеро принялись задавать Виталию разные вопросы.

– Хочешь ты кончать среднюю школу?

– Не знаю… да и не смогу я, отстал.

– Как жил ты до этих пор, то есть во время оккупации?

Не меняя позы и холодного тона, Виталий ответил:

– Жил… как придется.

– Ну, что ты делал?

– Что придется.

– Например?

– Дровами торговал.

– Откуда же дрова?

– После пожаров… всякие обгорелые остатки… Делал из них кучки и продавал.

– А еще что делал?

– Всякое, что придется. А случалось, что и никакой работы не было.

– Как же тогда ты выпутывался?

– Как… – губы Виталия на миг свело кривой улыбкой. – Как… Ну, потаскивал где что придется… воровал, попросту говоря.

– У немцев воровал?

– Ясно, не у своих… О хлебе мы сильно скучали, – продолжал, помолчав, Виталий. – Немцы ведь никому ничего не выдавали. Редко-редко когда хлебушка купишь или выменяешь.

– Как вы трое сохранились?..

– Да так, случайно… Немцы ужасно тифа боятся. Как бывало сунутся к нашей землянке, я или Тамара начнем кричать: «Тифус, тифус!..» Они скорей прочь, да и чем в землянке можно им поживиться?

– А скажи, Виталий, о чем ты думал, когда тут были немцы?

– О чем думал?.. – Виталий наморщил лоб и пожал плечами. – Думал о том, как бы с голоду не умереть… ну, выжить, словом…

– Ну, вот и выжил. А теперь, брат, действовать надо. Пришло время действовать. Слышишь? – наступая, сказал Сережа Возчий.

– А что я могу? – хмуро спросил Виталий.

– Как «что»? – сурово спросил Чувилев. – Люди со всех улиц пришли на завод записываться, даже старики.

– А ты, Виталий, как слепой или глухой, оказывается, ничего не знаешь и не можешь! – насмешливо вставил Сережа.

Виталий вскочил и вдруг, изогнувшись длинным телом, закричал тонким и злым голосом:

– Я что, преступник какой!.. Ты что кидаешься на меня, с-суслик рыжий? Уберите его от меня! Суслик рыжий!.. Черт! Да и все подите вы к черту-дьяволу!..

– Стой, Виталий!.. – опомнившись от неожиданности, начал было Игорь Чувилев, но Виталий длинными, звериными прыжками уже убегал куда-то.

Чувилев, жарко, по уши, вспыхнув, с возмущенным, злым лицом повернулся к Тамаре:

– Ну и братец у тебя! Чертополох какой-то!

– Если бы я знал, что встречу здесь… этакого дикаря, я просто не стал бы участвовать в этом нелепом разговоре! – с надменно-оскорбленным видом сказал Сунцов.

– Виталий стал совсем непонятный! – виновато вздохнула Тамара. – Я думала, что уж вас-то всех он послушается, а он – вот видите… Мы с мамой на него уже рукой махнули… С нами он если и поговорит, то обязательно потом раскричится и убежит.

– Во всяком случае после сегодняшней попытки мы за вашим Виталием ходить не будем, – твердо заявил Сунцов.

– Но это не значит, Тамара, что ваше семейство так и останется в стороне от жизни, – не скрывая иронии и досады, заговорил Чувилев.

Тамара подняла на него виноватый и недоуменный взгляд.

– Никто не останется в стороне – прежде всего потому, что для восстановления завода и всего нашего города потребуются тысячи рабочих рук, – разъяснил Чувилев. – Каждый человек будет на счету!

– Плюнуть бы на всю эту историю и уйти! – решительно шепнул Игорь-севастополец Сунцову: все было противно ему на банниковском пустыре.

Анатолию тоже казалось, что Чувилев совсем напрасно задерживается здесь. Досадно было, что и Юля, не собираясь уходить, все порывается заговорить с Тамарой. Сунцов жестом отозвал Юлю:

– Не понимаю, чего ради ты топчешься тут, Юля?

– Ах, Толечка… – зашептала Юля, умоляюще глядя на Сунцова. – Я не могу уйти отсюда, если не поговорю с Тамарой… Я хочу ей сказать…

– Скажите пожалуйста! Хватит с нее Чувилева, который, я вижу, уже ведет свою линию…

– И правильно… честное слово, Толечка, правильно ведет!

– Скажите пожалуйста… Н-ну, послушаем, послушаем…

Сунцов, снисходительно улыбаясь, подошел ближе.

Чувилев действительно вел свою линию.

– Послушай, Тамара, мне помнится, что до войны ты была пионеркой?

– Да, была… Как раз перед войной, в июне сорок первого, наша вожатая мне сказала, что мне уже пора вступать в комсомол… Мне тогда шел шестнадцатый.

– А тебе хотелось вступить в комсомол?

– Да… но я думала тогда обо всем так легко… В пионерском отряде я почти не работала…

– Зачем же тогда ты была в отряде?

– Ну как «зачем»? Нравилось носить красный галстук… шелковый, блестящий, такой яркий…

– Не повторяй, пожалуйста, этих детских мыслей! Скажи, Тамара, а теперь хочется тебе быть в комсомоле?

– Хочется, Игорь!.. Сколько раз за эти ужасные два года вспоминались мне наши пионерские слеты, и я плакала целыми ночами… Вот, погоди, я немножко опомнюсь, Игорь…

– А по-моему, ты уже опомнилась. Как один из активистов комсомола, я имею право от его имени посоветовать тебе: мы примем тебя в наши комсомольские ряды, если ты покажешь себя сознательной девушкой, покажешь, что главная твоя забота – совершить дело, полезное для государства. Сколько лет твоему брату, Тамара?

– Будет скоро девятнадцать, – недоуменно и робко ответила девушка.

– А матери сколько лет?

– Маме? Сорок четвертый.

– Очень неплохо. У обоих рабочий возраст, оба не работают… Вот если ты вместе с собой приведешь их на завод, это и будет небольшое, но полезное дело и для них и для государства.

– Да ну-у? – поразилась Тамара, лицо ее даже побледнело от напряженной работы мысли. – Ты это серьезно, Игорь?

– Конечно, серьезно.

Тут Юля решила, что сейчас «самый удобный момент» подойти к Тамаре и заговорить с ней, «как девочка с девочкой».

– Игорь Чувилев и все мои товарищи тебе верно советуют, Тамара, – ласково сказала Юля и, слегка покраснев, добавила: – Очень еще важно для тебя, Тамара, верить, твердо верить…

– Верить? – переспросила Тамара.

– Ты должна верить, что поймешь все, чему мы тебя будем учить, что все у тебя выйдет хорошо. Будешь верить? – и Юля ободряюще улыбнулась Тамаре.

– Буду… конечно…

– Я по себе самой могу судить, Тамара. Когда мы в эвакуацию на Урал приехали вместе с тетей Олей, мы обе даже не знали, что такое завод. А потом люди нас научили… и у нас с тетей теперь хорошая специальность… и вот… видишь…

Юля расстегнула пальто и застенчиво показала Тамаре лацкан своего костюма.

– Видишь, меня медалью «За трудовую доблесть» наградили… Придет время, и ты такую же медаль получишь!

– Ну, что ты… – недоверчиво усмехнулась Тамара.

– Обязательно, я тебе говорю! – горячо уверяла Юля.