Текст книги "Родина"

Автор книги: Анна Караваева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 65 страниц)

– А что? – засмеялась Лиза. – Деталь снимаю, кладу… и тут же взгляну, что на белом свете делается!

В первые недели восстановления завода Сотникова, с легкой руки Артема, прозвали «скорой помощью»: с живейшей готовностью бросался он туда, где не хватало людей, работал истово, быстро и все умел. Оказав помощь, и всегда немаловажную, Петр Тимофеевич так же быстро исчезал, как и появлялся. Держался он всегда спокойно, незаметно, на собраниях почти не выступал, разве иногда вставит в общий разговор скромное, но дельное словцо.

Чувилевцы с первых же дней знакомства подружились с Сотниковым и часто встречались с ним. После совещания политкружков, читая вместе одну из последних сводок Совинформбюро, Сотников показал чувилевцам по своей карманной карте, где именно Красная Армия ведет победные бои, а потом задумчиво сказал:

– Товарища Сталина и Красную Армию делом благодарить надо… В день Красной Армии мы должны дать твердое обещание: вы – по своей бригаде, а я – по своей.

С этим предложением все чувилевцы согласились. Соня была немедленно посвящена в общий замысел и одобрила его.

– На митинге в честь годовщины Красной Армии мы и выступим с нашим обещанием товарищу Сталину! – повторял Сотников.

Все технические трудности он готов был взять главным образом на себя:

– Все, что понадобится, хоть из-под земли добудем, а сделаем.

Митинг собрался в кузнечном цехе. Толпа быстро прибывала, и человеческие голоса, перекатываясь гулким эхом, гремели, как прибой, под высокими сводами помещения.

Когда на дощатую трибуну поднялись парторг Пластунов, директор Назарьев, тетя Настя, Соня и Артем Сбоев, все мгновенно стихли.

Парторг читал приказ Верховного Главнокомандующего. Кругом стояла тишина, только слышался шелест газетного листа в руках парторга.

– «…Советские воины завершают очищение от фашистских извергов Ленинградской и Калининской областей и вступили на землю Советской Эстонии».

– Ур-ра-а!

– Сталину ур-ра-а!

– Красной Арми-и-и! Ур-ра-а!

Ян Невидла, приподнявшись на носки и вскинув кулак, крикнул по-чешски:

– Аджие велики Сталин! Аджие Червона Армада!

Тишина снова сомкнулась над маленькой трибуной, чтобы так же мгновенно взорваться новым раскатом торжествующих голосов и рукоплесканий.

– «…Героические усилия рабочего класса еще более укрепляют военно-материальную базу Красной Армии и приближают тем самым час нашей окончательной победы», – звучно раздавался голос парторга.

– Прямо как про нас Сталин сказал! – прошептал Иван Степанович на ухо Василию Петровичу.

Тот многозначительно взглянул на него из-под нависших бровей и шепнул:

– Так он же, брат, всех видит и знает!.. – и опять замер, напряженно слушая.

Лиза Тюменева пришла на митинг возбужденная, готовая наброситься на Чувилева. Заметив перед митингом необычное оживление на чувилевском участке, она спросила: к чему, собственно говоря, они готовятся?.. Чувилев удивленно посмотрел на нее и, как ей показалось, слишком важно ответил, что о «больших делах» он без надобности зря болтать не любит.

Лиза помнила, как три года назад коротышка-паренек в форме ремесленника, вместе с группой таких же зеленых ребят, с почтительным вниманием смотрел на работу токаря Тюменевой.

– Мне тридцать лет, и ты в сравнении со мной еще сосунок! – возмутилась Лиза. – Уж очень прытко расти хотите!

Лиза поглядывала на приземистого, широкоплечего Чувилева, и, хотя отлично понимала, что теперь это юноша, а не мальчишка, раздражение против него продолжало кипеть в ней.

«Вот погоди, мальчишка, погоди!.. Мы тоже тебе покажем большие дела!» – думала Лиза, многозначительно переглядываясь с Евдокией Денисовой, которая разделяла ее возмущение Чувилевым.

После выступления Николая Петровича Назарьева Лиза попросила слова.

Поднявшись на трибуну, она увидела лицо Чувилева, который, прищурив один глаз, смотрел на нее. Заканчивая свое короткое выступление, Лиза произнесла резко и гордо:

– Наша бригада обещает план на март выполнить на двести процентов… и вызывает на соревнование бригаду товарища Чувилева!

– Лизавета на тебя все еще сердится. Ишь, глаза горят, как у кошки! – зашептал Сережа на ухо Чувилеву.

– Пусть ее! – отмахнулся Чувилев, занятый своими мыслями.

Его больше всего сейчас волновало, сумеет ли он убедительно и веско рассказать всем, что намерения его бригады очень ответственны и вполне осуществимы.

– Ну-ка, ну-ка! – подзадорила Лиза Тюменева, когда Чувилев шел к трибуне.

– Вызов товарища Тюменевой принимаем! – заговорил Игорь и, бледный, продолжал: – Но мы хотим большего, лучшего… и сможем это выполнить.

Слегка глотая слова, Чувилев рассказал о последних успехах своей бригады в эвакуации на Лесогорском заводе.

– И вот… – отчаянно повторил он, – мы размножим наш опыт… и все у нас в цеху будут выполнять по четыре-пять, а то и больше норм в месяц… И мы обещаем…

– Хвати-ил! – выкрикнула Лиза, ошеломленная словами Чувилева.

Игорь растерянно посмотрел вниз, на сердитое, красное лицо Лизы.

Вдруг среди настороженной тишины раздался голос Сотникова:

– Сынок, не робей! Дело верное!

Артем Сбоев, продвинувшись в первый ряд, одобрительно кивнул Игорю:

– Продолжай, продолжай, товарищ Чувилев!

Чувилев почувствовал, как горячая волна бросилась ему в лицо.

– Товарищи, завод наш встает, и город встает… и теперь можно сделать то, чего мы уже добились в эвакуации. И наша бригада будет драться за это! Да и не только мы, а весь рабочий класс нашего завода будет за это драться!

Чувилев, кратко рассказав, как его бригада намерена «драться», под шумные аплодисменты и одобрительные возгласы сошел с трибуны. Евгений Александрович Челищев недовольно пожал плечами и произнес, ни к кому не обращаясь:

– Это что за экспромт? Может быть, уважаемый оратор сможет мне объяснить?

– А разве непонятно? – спокойно спросил Пластунов.

Митинг уже закрылся, и рабочие, шумно разговаривая, выходили из цеха. Челищев разыскал Чувилева и подозвал к себе.

– Странное и непонятное дело, товарищ Чувилев, – заговорил Евгений Александрович, официально переходя на «вы»: – как могло случиться, что вы не согласовали вашего выступления на митинге со мной?

– А почему я должен был согласовывать? – с недоумением спросил Чувилев.

– А потому, чтобы не выступать с безответственным экспромтом! – уже вспылил Челищев.

– По-моему, Евгений Александрыч, выступление Чувилева ничего общего не имеет с экспромтом, – все в нем абсолютно серьезно и обоснованно, – вмешался Сунцов. – Кроме того, мы с вами уже делились нашими планами, Евгений Александрыч.

– Если бы вы все это видели в Лесогорске… – начал было Игорь Семенов.

– В Лесогорске или в другом месте, – резко прервал Челищев, – но вы обязаны были сначала все доложить мне. Мне, – понятно?

Вернувшись с митинга к станку, Лиза Тюменева долго не могла успокоиться.

– Вот что эти бесенята задумали! – говорила она Евдокии Денисовой, – Какие отчаянные стали!..

– На Урале они, милая, танки делали, многому научились.

– В жизнь меня еще никто не обгонял, а эти, пожалуй, в хвост за собой поставят, – мрачно вздыхала Лиза. – С этакими головорезами надо ухо держать востро!.. Тележку-у!.. – вдруг страшным голосом закричала она. – Тележку-у!

Она яростно потрясла в воздухе деталью, которая только что скатилась с переполненной тележки.

– Да где эта тихоня? Это просто издевательство!

– Иду, иду, – сердито и обиженно ответила Банникова, подталкивая вперед себя пустую тележку.

– Вы что, слепая, глухая? – напустилась на нее Лиза. – На митинге были? Понимаете, как вы, лично вы, должны работать?

– Я и работаю! – зазвеневшим от обиды голосом сказала Банникова. – И вы не имеете права кричать на меня…

– Я здесь не для того, чтобы ваши вздохи считать, – оборвала ее Лиза. – Если будете вот так зевать, пожалуюсь на вас в завком. Понятно?

Но не прошло и четверти часа, как Банникова дважды опоздала подать тележку.

Утром следующего дня Ираиду Матвеевну вызвали в равном..

– Так, – молча выслушав Банникову, сказала тетя Настя. – А вы не пробовали поставить себя на ее место?

– А зачем, извиняюсь, ставить мне себя на ее место? – изумилась Банникова.

– Вы же знаете, вчера наши люди давали обещание товарищу Сталину. Вот вы и подумайте, Ираида Матвеевна, что для Тюменевой сейчас самое важное? Обещание Сталину сдержать, верно?.. Вот вы киваете, – согласны, значит?

– Но зачем она кричала на меня?

Предзавкома, вздохнув, опять посмотрела на Банникову.

– Поставьте же себя, прошу, на место Тюменевой, которой хочется работать отлично и быстро, а вы создаете помехи этому. Разве говорят нежно с теми, кто важному делу мешает? Подумайте об этом и помните: мы, завком, поддерживаем каждый шаг, который помогает человеку работать лучше…

Банникова вышла из завкома, вспоминая требовательные, но ласковые глаза тети Насти, ее ободряющие и простые слова.

– Да уж хватит мне… – прошептала Ираида Матвеевна и тихонько засмеялась.

* * *

Николай Петрович Назарьев сидел в своей маленькой клетушке с дымящей печкой и молча слушал сообщение Челищева, посматривая на часы, – скоро ему предстояло выехать в город по неотложным делам. Челищев говорил уже двадцать минут – и все о сравнительно мелких вопросах, которые без ущерба для производства можно было разрешить с Артемом Сбоевым. Назарьев наконец заметил это Челищеву.

– Признаться, Николай Петрович, – покаянно вздохнул Челищев, – с другим я шел к вам.

– Что случилось, Евгений Александрыч?

– Трудно мне работать с Артемом Иванычем, – вздохнул опять Челищев, и его худое, со впалыми щеками лицо выразило страдание, – Ничего плохого я не хочу сказать об Артеме Иваныче, – очень способный молодой инженер, но… имею я право считать себя более опытным в руководстве и производственным процессом и заводскими кадрами?

– Что за вопрос, Евгений Александрыч!

– Благодарю вас за понимание, Николай Петрович. Вы понимаете также некоторую сложность моих отношений, как бывшего главного инженера, с нынешним главным инженером, товарищем Сбоевым. У Артема Иваныча свой стиль руководства, – а руководитель он, повторяю, еще совсем молодой! – а у меня свой стиль. И здесь совершенно необходимо определенно договориться нам с Артемом Иванычем, который по молодости и кипучести своих сил, к сожалению, не все может понять.

– Евгений Александрыч, простите, я тороплюсь… Машина товарища Соколова уже, наверно, ждет меня.

– Дорогой Николай Петрович, у меня собственно говоря, один большой вопрос, только один… Скажите: могу ли я руководствоваться теми правилами, относительно которых я, в бытность главным инженером, твердо и ясно договорился со всеми начальниками цехов?

– Напомните, пожалуйста, Евгений Александрыч, что вы имеете в виду.

– Будучи главным инженером, я никогда не навязывал начальникам цехов своей опеки, я оставлял им, до известной степени, свободу действия, – например: пусть начальник цеха сначала сам вглядится, изучит какое-нибудь, скажем, новое явление, сам его проверит, сам определит его ценность, а уж потом доложит руководству. Могу я оставить этот порядок работы, который никогда и ничем не был опорочен?

– И сейчас я не нахожу в нем ничего плохого.

– Благодарю, бесконечно благодарю вас за понимание, Николай Петрович! Значит, при случае я могу сказать Артему Иванычу, что по этому вопросу у меня есть договоренность с вами?

– Конечно, конечно… А, машина уже подъехала!.. Простите, Евгений Александрыч, больше я не могу.

Садясь в машину, Назарьев думал:

«Старик ничего не рассказал, но между ними, конечно, есть какие-то расхождения. Естественно, Челищев – опытный производственник, добросовестен, методичен. Артем умеет многое схватывать на лету, смел, но горяч. Артем – ценный для нас человек, но все-таки временный, а Челищев здешний, коренной. Правда, он поотстал за эти два года, но, само собой понятно, еще нагонит. Да, старика зря обижать не следует. Заводу он предан, он наш, коренной…»

Евгений Александрович вернулся в цех в отличном, почти победительном настроении. Было ясно: директор не даст его в обиду.

«Это вам не Лесогорский завод! – мстительно усмехался про себя Челищев. – Там вы, Артем Иваныч, могли экспериментировать, безоглядно итти на риск – словом, показывать свою лихую смелость, благо на Лесогорском заводе все есть, все на месте. А у нас я рисковать не позволю. Ты желаешь у нас в Кленовске заработать себе славу заводского смельчака, вдохновляющего своим словом рабочую инициативу, чтобы потом в твоем «curriculum vitae» отразилась эпоха восстановления, чтобы это потом помогло тебе новый орденок получить! А вся эта инициатива – мальчишеский задор, декламация по торжественному поводу! «Приспособление», скажите пожалуйста… «Несколько норм в месяц». «Будем жить своим трудом уже в мирном времени…» Декламация, сказки! Мы всю жизнь учили людей управлять механизмами, мы никому не внушали, что какими-то «приспособлениями» можно опрокинуть законы механики! Чушь, романтика! «Мы делились с вами нашими планами», – смеет говорить чувилевский подручный, этот красавчик Сунцов! А я не верю в ваши планы, уважаемые но-ва-торы! Не верю!»

С какой стороны ни рассматривал Челищев предстоящее объяснение с бригадой Игоря Чувилева, опыт, разум и справедливость оказывались на его стороне. Он знал, что чувилевцы придут к нему, – и подготовился. Но когда они к нему пришли, Евгений Александрович понял, что и они тоже подготовились: с ними пришли Артем Сбоев и Сотников.

«Привели с собой артиллерию и «скорую помощь»! – насмешливо подумал Челищев.

Не прерывая, он выслушал сообщение Игоря Чувилева и Сотникова. Артем Сбоев сидел немного поодаль и грел руки над печуркой.

– Так, так… – вздохнул Челищев, поднимая на собеседников будто скованный тяжелым раздумьем взгляд. – По-вашему, товарищи, выходит, что сделать и размножить это… чудодейственное приспособление, пожалуй, никаких усилий не стоит.

– Мы так не говорим, – начал было опять Чувилев, но Петр Тимофеевич строго и предупреждающе мигнул ему.

– А подсчитали ли вы, например, сколько дефицитных материалов потребуется для того, чтобы размножить это ваше приспособление? Мы получаем их в очень ограниченном количестве, и разбазаривать эти столь драгоценные сейчас материалы я разрешить не могу. Далее… вот этот чертеж (Челищев постучал пальцем по листу ватмана) ясно показывает, что здесь в первую очередь потребуется применение подвижного долбежного станка малой мощности. А у нас пока что еще нет ни одного такого станка.

– А уж если на то пошло, для нашей работы мы этот долбяк сами сотворим! – с упрямым смешком произнес Артем.

– Правда, Артем Иваныч, чистая правда! – оживился Петр Тимофеевич, которого чрезвычайно угнетал этот разговор: «ни шатко, ни валко, ни в дверь, ни из двери!»

– Даже вот если сию минуту на глаз прикинуть, что есть в нашем распоряжении… – уже начал было развертывать свои доводы Сотников, но Челищев, утомленно махнув рукой, с нотками раздражения в голосе прервал его:

– «Прикинуть» можно что угодно, товарищ Сотников, а также и кустарным образом «сотворить» нечто (начальник цеха повел глазами в сторону Артема), товарищ Сбоев! Но эти мелкие поделки ничего не значат в большом заводском масштабе и даже просто мешают трудной восстановительной работе..

Здесь, не повышая тона, Евгений Александрович передал ту часть своего разговора с директором, которая подтверждала «ранее установленные главным инженером Челищевым права начальников цехов».

Артем молча кивнул, в знак того, что принял это сообщение к сведению, и подумал: «Вот, значит, какой вы, Сонин папа, – умеете вперед забегать, людям дорогу засекать!»

– Так как же, Евгений Александрии, – хмуро спросил Сотников, – выходит, вы против нашего предложения?

– Не имею права рисковать, товарищи, – холодно сказал Челищев.

Чувилев побледнел:

– Но ведь мы товарищу Сталину обещали!..

Челищев покачал головой и недовольно посмотрел на Чувилева.

– Тем более, товарищ Чувилев, вы обязаны были сначала подумать, взвесить, а потом уж давать такое ответственное обещание, как и подобает поступать серьезному, взрослому человеку.

Евгений Александрович многозначительно поджал губы, взгляд его блеклых желтоватых глаз будто сказал Артему: «А я тебя не боюсь!»

«Ладно, посмотрим, – ответили спокойные зеленоватые глаза Артема, – пока с тобой мы в драку не полезем!»

– Надо затем помнить, что всякое усовершенствование требует… – уже лениво мямлил Челищев, и тут Артем прервал его:

– Простите, товарищ Челищев, а если чувилевцы сами, на свой страх и риск, предпримут это дело?

Евгений Александрович с бледной улыбкой пожал плечами. В глазах Артема сверкнула острая искорка и угасла.

– И на том спасибо, – сказал он и поднялся с места.

В перерыв Чувилев прибежал в цех электросварки.

– Соня, твой отец запретил нам работать над нашим приспособлением… Прямо этого слова он не произнес, но по всему видно: запретил! Наше приспособление мы изобрели, проверили на опыте – и мы же должны отказаться от него? Что же это такое? Как же мы можем отказаться: ведь мы Сталину обещали!

Чувилев помрачнел, передернул широкими плечами.

– А Лизавета что-то замечает и хотя не знает, в чем дело, понимает все по-своему. Сегодня подошла ко мне: «Ты что увял, Чувилев? Большим обещанием задался, а теперь страх тебя берет?» Нет, Соня! Никакого страха я не чувствую! Я знаю, что мы не сослепу обещали…

– Погоди, Игорь, – прервала Соня, – сейчас уже о другом речь: что вы намерены делать?

– Делать то, что мы задумали.

– То есть наперекор запрещению начальника цеха?

– Да, так оно и выходит: наперекор, – немного растерялся Игорь.

Соня, помолчав, устремила на него потемневший, серьезный взгляд.

– Ты, конечно, понимаешь, что теперь ответственность вашей бригады и лично твоя гораздо больше, чем в наши лесогорские времена. Понимаешь?

– Да, – тихо сказал Чувилев, заражаясь ее настроением напряженного раздумья.

– Теперь все должно получиться не только хорошо, но сразу отлично… понимаешь?

– Да.

– Конечно, – снова помолчав, заговорила Соня, – отступать нельзя. А я поговорю с папой! Попробую его убедить!

Едва Соня переступила порог маленького отцовского кабинета, как Челищев сразу замахал руками и нервно выкрикнул:

– Нет, нет! И не пытайся защищать их!

– Погоди, папа, ты еще не знаешь, о чем я буду с тобой говорить.

– Все знаю, все! Ты заодно с ними, заодно с Артемом! И всем вам охота меня ущемить, как кого-то «бывшего», не достойного уважения и доверия. Не эти мальчишки, а я, я, начальник цеха, должен был бы выступить на митинге и заявить об этом новаторстве, об этом пресловутом их изобретении!

– А… вот оно что! – медленно сказала Соня. – Ты согласился бы признать инициативу чувилевцев новаторством, если бы сам заявил об этом?

– Допустим…

– Так это беспринципность, папа!

– Довольно! Не пытайся просвещать меня. Я не желаю итти у вас на поводу, поняла?

– Папа! Что ты делаешь?! – вдруг ужаснулась Соня, словно впервые видя это серое, дергающееся лицо и мутножелтые глаза. – Ты этим не только чувилевцев, ты и себя тащишь назад!

Придя в свою комнату, Соня машинально села к туалетному столику и увидела в зеркале свое бледное, недоброе лицо с остро горящими глазами.

«Надо поговорить с Артемом. Непонятно только, почему он, как главный инженер, не приказал папе: «Приступайте к делу»? Не понимаю!»

Этот вопрос Соня задала Артему на другой день.

– Видите ли, Софья Евгеньевна, – заговорил он с подчеркнутой серьезностью, – я поставлен в сложное положение, и разрешите уж мне быть до конца откровенным, ничего не смягчая, хотя дело касается вашего отца.

Артем рассказал, как он «обманулся» в Евгении Александровиче и как начальник цеха сразу «засек дорогу» работе над изобретением чувилевцев.

– Можно, конечно, действовать официальным путем, по инстанциям, – раздумывая, продолжал Артем. – Я пожалуюсь директору на инженера Челищева… хорошо, но этим я ничего не выиграю: ведь директор только что утвердил за начальником цеха право первому определять пригодность для производства рационализаторских и других предложений. Да и, собственно говоря, против данного принципа я выступать не собираюсь. «Начальник цеха Челищев, на мой взгляд, употребляет данное ему право не так, как следовало бы», – информируем мы Николая Петровича. А директор нам скажет: «Значит, вы не сумели его убедить в пользе этого изобретения». Николай Петрович может подумать еще, что я, новый на заводе инженер, стремлюсь ущемить старого, что я вздумал мстить одному из старейших работников завода за то, что начальник цеха не согласился с моими доводами… Нет! Я дорожу доверием ко мне Николая Петровича и сам глубоко его уважаю, – да и разве мало он хорошего сделал для нашего Лесогорского завода?.. Но все это только рассуждения… – как бы спохватился Артем, сердито потирая лоб. – Мы должны решать этот вопрос, так как Николая Петровича сейчас в Кленовске нет.

– Вот именно, решать, – подтвердила Соня.

– Обычно решение такого рода вопросов не терпит искусственной оттяжки, то есть неразумно и неправильно по существу ставить решение в зависимость от возвращения из командировки Назарьева, – да и вдруг он задержится в Москве.

– Да, я тоже думаю, что оттягивать не следует, – сказала Соня.

– Очень рад, – быстро произнес Артем. – Очень рад!.. Да, путь один: делать, бороться!.. И знаете что? Вспомним, что и на Лесогорском заводе мы боролись за новые методы самым прямым путем: ломали старые, отжившие нормы и расчищали дорогу новому! Если новое проверено, если показало себя на опыте, двигай его в жизнь, немедленно, оперативно, – иначе ты бессовестный человек и последний дурак!.. Извиняюсь, Софья Евгеньевна, я словно раскаляюсь от таких вещей… Да что! Вы ведь, поди, помните, как за свою бригаду боролись в Лесогорске?

– Конечно, помню.

– Небось, приятно вспомнить, что действовали решительно, а не спускали дело на тормозах, верно? Да и разве первый день спорим мы с Челищевым? Авось нынче больше толку выйдет.

Артем прошелся из угла в угол своего тесного и холодного кабинета, отгороженного застекленной до половины стенкой от еще пустого сборочного цеха, потом широко улыбнулся и решительно тряхнул головой:

– Я твердо уверен в успехе чувилевцев и, конечно, еще доживу здесь до приятного дня, когда неверие товарища Челищева будет посрамлено победой новаторов…

Артем осекся, увидев бледное лицо Сони.

– Ничего, Артем Иваныч, ничего, – устало проговорила Соня. – Решение может быть только это…

– Верно ведь? – обрадовался Артем. – Эх, когда страсти разгораются, поневоле забываешь, кто кому родственник!

Выйдя из кабинета главного инженера, Соня в коридоре столкнулась с Пластуновым.

– Что с вами, Соня? – спросил он, здороваясь и пытливо вглядываясь в нее. – Вижу, что-то случилось. Может быть, я вам помогу чем?

– Да… – прошептала Соня.

Когда оба вошли в маленькую комнатку партбюро, Пластунов подбросил в печурку несколько сухих поленьев, которые скоро громко защелкали.

– Через две минуты здесь будет тепло, – тоном радушного хозяина произнес Пластунов. – Снимите ваше пальто, Соня. Вот так. Ну, тепло вам?

– Спасибо, тепло, – невольно улыбнулась Соня.

Дмитрий Никитич спросил ее еще о чем-то, простом и незначительном, и она поняла, что он давал ей время успокоиться немного.

И Соня рассказала ему все.

– Да, вы все поступаете правильно: решение может быть только это, – медленно произнес Дмитрий Никитич. – Вы, как передовые люди, и не могли решить иначе. Не продвигать в жизнь новое, боясь всяческих осложнений и трудностей, или слишком медлить с продвижением нового – это не только антигосударственная практика, это в такой же степени безнравственно: это все равно, что закопать в землю хлеб, чтобы не дать его людям.

– Да, я вполне себе представляю, как это важно… поэтому я и решила поддержать эту борьбу, – ответила Соня и смущенно поправилась: – Ой, как торжественно я выразилась!

– Конечно, это борьба, – просто сказал Пластунов и, что-то заметив в выражении лица Сони, добавил: – Новое нередко в жизнь приходит, как говорится, с болью – и, случается, для обеих сторон. Я понимаю, Соня, – Пластунов понизил голос, – что вам придется труднее всех, но… как друг ваш, – он слегка сжал ее тонкую кисть и тут же отпустил, – я советую: держитесь, держитесь крепче! В борьбе за новое важны не только убеждения, но и твердость. А вашему отцу предстоит… – Дмитрий Никитич приостановился, испытующе взглянув на Соню.

Она спросила тихо:

– Что предстоит… моему отцу?

– Поражение, – ответил Пластунов и посмотрел ей прямо в глаза.

Соня молчала, резко изменившись в лице; она смотрела перед собой остановившимся взглядом, стиснув руки, как от сильной боли. Наконец Соня повторила дрожащими губами:

– Поражение… Дмитрий Никитич, что я делаю? В первый раз в жизни я пошла против отца…

Пластунов немного подождал, пока Соня, по-детски испуганно моргая и беззвучно шепча, не то вспоминала что-то, не то напряженно вдумывалась в только что произнесенные ею слова.

– Соня, – вдруг глухо сказал он, – неужели я ошибся? Вы… жалеете о своем обещании?

Рука ее дрогнула, губы разжались.

– Нет.

Ясное понимание того, что все высказываемое сейчас парторгом исключительно важно, заставило ее окончательно успокоиться.

– Помните, Соня, вы мне передавали содержание вашего разговора с отцом по поводу его обиды на нас, на руководство завода? Вы ему совершенно верно ответили, и вы представляете себе, Соня, что это значит? Два года не быть на производстве, не знать, как далеко шагнула вперед техника военного времени благодаря широкому фронту новаторской мысли…

– Это значит сильно отстать, – докончила Соня.

– В том-то и беда вашего отца, Соня: он все еще живет прошлым – своим прежним положением главного инженера, когда он считался одним из самых видных специалистов города. Николай Петрович рассказывал мне, что у инженера Челищева большей частью все шло гладко… и, наверно, он даже был вполне доволен собой. Вы, конечно, можете продолжать попытки переломить его настроения. Но сомневаюсь, что вам это удастся. Мои наблюдения, например, заставляют думать, что Евгений Александрыч даже как-то закоснел в этих отсталых настроениях. Может быть, вашему упрямому отцу доведется ценой многих тяжелых переживаний прийти наконец к пониманию своей ошибки.

Уже дома, в вечерней тишине, Соня додумывала слова, которые Пластунов сказал ей в заключение их беседы:

– Каждый советский человек только в тех случаях живет подлинно полной жизнью труда и мысли, когда его сознание и опыт всегда находятся в боевой готовности – понять, заметить, освоить новое. Если этого нет, перед всяким членом нашего общества, какой бы высокий пост он ни занимал, всегда может возникнуть трагедия отсталости.

«Трагедия отсталости! – напряженно повторяла себе Соня. – Неужели папа не понимает, что так может оторваться от всех?»

В квартире было тихо, дома была только няня.

– Все сидишь, думу думаешь, ангельска ты моя душенька? – сожалеюще спросила она, войдя в комнату.

– Почему это «ангельская»? – пошутила Соня.

– Болеешь ты душой за большие дела, я ведь все вижу. Что-то, Сонюшка, зол нынче ходит Евгений Александрыч! На Чувилева, на всех верхних парнишек, – няня показала рукой в потолок, – на Артема Сбоева зол и в обиде на них ужасной. И чувилевцам беспокойно, – как пришли, так и жужжат у себя наверху.

– Да у них там спор идет, – сказала, прислушиваясь, Соня. – Я поднимусь к ним.

Появившись на пороге низенькой комнаты с черным квадратом занавешенного окна над балконной дверью, Соня шутливо спросила:

– Что у вас тут за происшествие, ребята?

Чувилев, расхаживавший по комнате, быстро обернулся. Увидев его расстроенное лицо, Соня поняла, что тут не до шуток.

– Да что… – взволнованно вздохнул Чувилев, кивая в сторону Анатолия и Сережи, – раскололись мы во мнениях!

Сунцов сидел на своей узенькой, дачного типа койке и держал на коленях раскрытую книгу. Соня быстро заглянула в нее. Страница начиналась строками:

 
Сочтемся славою —
                         ведь мы свои же люди, —
пускай нам
                общим памятником будет
построенный
                   в боях
                           социализм.
 

«Нет, они не о Маяковском спорят!» – подумала Соня, но спросила опять:

– Да говори же, Анатолий: в чем дело?

– Пусть он сам повторит, что сказал! – вдруг смешно, по-петушиному, вскрикнул Чувилев. – Ага, небось, стыдно?

– Ясное дело, стыдно! – поддержал своего тезку Игорь-севастополец, сверкнув глазами в сторону Сунцова.

– Нет, почему же, – не спеша заговорил Сунцов, и его красивое, прямоносое лицо приняло бесстрастное выражение. – Я могу повторить, пожалуйста! Я считаю, что нечего лезть на рожон: если начальник цеха запретил, так пусть он и отвечает!

– А я еще думаю, ребята… – благодушно вздохнул Сережа. – Нужно ли нам здесь, в родном нашем городе, повторять то, что мы делали в эвакуации? Сводки Информбюро такие чудные, ну просто красота! Красная Армия к границам Румынии и Чехословакии подходит, может быть, и война скоро кончится.

– Ребячий разговор! Тогда, значит, по-твоему, всякому новаторству уже совсем конец? – едко спросил Игорь-севастополец. – В мирное время наш Сергей Петрович, пожалуй, будет первым лежебокой на заводе, а?

– Поди ты к черту! – рассердился Сережа, но Сунцов повелительным жестом остановил его:

– Не отводите разговора в сторону, товарищи. В конце концов, мы взрослые люди и можем каждый иметь свое мнение. Я считаю, Игорь…

Сунцов встал, положил томик Маяковского на стол и, вскинув голову, строго взглянул на Чувилева:

– Я считаю, Игорь, что итти нам против цехового руководства просто не стоит. Это значит, что готовить наше приспособление нам придется под страхом риска, неудачи… Глупо, знаешь ли!

– А когда мы на Лесогорском заводе приступили к этому делу, мы ведь вначале тоже рисковали: выйдет – не выйдет… А почему сейчас я должен отступить перед запрещением начальника цеха? – уже разгорелся Чувилев. – Не он один старается, и мы тоже для нашего государства работаем!

– А бригада? – звучным, требовательным голосом произнес Сунцов. – Что скажет бригада? Ты подумал об этом, романтик, любящий красивые слова? Может быть, мы не захотим тратить нервы и ссориться с руководством цеха?

– Хорошо! – твердо сказал Чувилев. – Немедленно уточним этот вопрос. Итак, ты первый не желаешь бороться, отступаешь, – жестко начал Чувилев и загнул указательный палец на правой руке.

– Это не отступление, а убеждение в том, что… – торопливо заговорил Сунцов, но Чувилев резко отмахнулся:

– А!.. Словами не загородишься, когда суть гнилая. Теперь ты, Сергей, ну?

Сережа потер переносицу, хотел, по привычке, дурашливо хохотнуть, но посмотрев на серьезное лицо Сони, промолвил со вздохом: