Текст книги "Над пропастью юности (СИ)"
Автор книги: Paper Doll
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 60 страниц)
Глава 45
Джеймс не мог сознаться ни отцу, ни матери, что пистолет принадлежал ему. Купленный по больше мере забавы ради, он лежал у парня в шкафу, о чем не знали даже Дункан со Спенсом. Некогда он использовал его, чтобы стрелять по расставленным ровным рядом бутылкам, к чему питал особое пристрастие Стив Клеменс, которому Джеймс ещё донедавна подражал. Напиваясь, они могли стрелять в небесную высь, вороша пустой пальбой покой сонных птиц. Это было глупо, но в то же время по-своему увлекательно.
Для защиты он использовал оружие лишь дважды. Оба раза его подстерегали ревнивые парни девушек, с которыми накануне Джеймс мог провести ночь, о чем удачно забывал. Память на имена и лица у него была не так хороша, особенно если это касалось тех, кого парень пускал в свою жизнь не дольше, чем на одну ночь, чтобы вместе развлечься и взыметь общую выгоду, к которой ни разу никого не принудил. Джеймс умел соблазнять, будучи обаятельно привлекательным в безразличной манере речи и напускной небрежности. Ему удавалось убеждать девушек в том, что они хотели того, о чем могли даже сами не знать, из-за чего затем они испытывали угрызения совести и чувство вины. Его же имя из их уст не вырывалось вместе с проклятием, скорее с усталым обречением. Парни этих же девушек были совершенно иного мнения.
Теперь-то он понимал, каково было тем ревнивцам. Имя Джона Томпсона было мозолем на его разуме, хотя между ним и Фреей не было даже такой малости, как поцелуй. Громкие заверения в любви, осторожные объятия и подаренное обручальное кольцо – это был пустяк, с которым Джеймсу, тем не менее, приходилось мириться. У Фреи было больше оснований для ревности, которую ей удавалось гораздо лучше сдерживать в узде.
Один из парней-ревнивцев преследовал Джеймса, поэтому однажды он решил спугнуть того оружием. Пистолет против карманного перочинного ножика оказался достаточно веским аргументом отстать. Выпущенная вхолостую пуля и следующая была обещана в лоб – он был назван сумасшедшим, но, по крайней мере, оставленный в покое.
Иметь пистолет было чем-то обязательным в том кругу людей, где Джеймс обитал. Оно было у многих мужчин в баре, хоть об этом много не распространялись. Тем не менее, все знали, у кого было оружие или у кого его можно было легко купить. Это не было большой тайной, хоть и не было тем, что было принято обсуждать.
Джеймс знал, что у отца тоже был пистолет. Нашел однажды в его кабинете в одном из выдвижных ящиков стола. Казалось, мужчина даже не был намерен прятать оружие, будто это была столь обыденная вещь, как нож для разрезания писем или фамильная печать. Джеймс держал пистолет отца в обеих руках, чувствуя его тяжесть, что казалась отчасти приятной. Это было опасно, но в то же время будоражеще рисковано. Ему нравилось чувствовать в крови адреналин, топить в нем страх, что был не менее естствественным, и находить в обезжизненном предмете собственную силу. Джеймсу нравилось держать отцовский пистолет, внимательно рассматривать его, изучать, но он никогда не думал, будто осмелился бы выстрелить из него.
Кроме того в их доме было несколько охотничьих ружей. Оливер и Джеймс всего несколько раз складывали отцу компанию в сезон охоты, в чем ни один не находил ничего интересного. Оливер ни разу не смог нажать на курок. Джеймс же убил несколько кроликов, отчего не испытывал большого восторга. Это занятие могло их объединить, что было не такой уж плохой идеей. В то же время это была их последняя попытка сделать это, что не увенчалась успехом. Они были слишком разными, чтобы получать удовольствие от тех же развлечений.
Джеймс не подозревал, что Оливер мог знать, что у него был свой пистолет. Он перевозил его с собой из Оксфорда в Лондон, а затем и в Сент-Айвс, зачастую оставляя без присмотра. Должно быть, брат рылся некогда в его вещах, где и нашел эту опасную игрушку, оставленную им, Джеймсом, без присмотра. Когда Оливер ворвался в их квартиру, он знал, что искать, но кроме того был наверняка уверен, что найдет это.
Он не мог предугадать, что было в голове брата, когда тот начал рыться в вещах. Это напоминало очередной безумный порыв, истерику, которую, как шторм, нужно было всего лишь перетерпеть. Вместо этого Джеймс сорвался в крике, начал бросать Оливеру в спину громогласные упреки и обвинения, хоть был, в большей мере, зол на Фрею, нежели на него. Не мог понять, что парень так рьяно выискивал, но и останавливать его не стал, оставаясь уверенным, что тот всего лишь нарочно совершал беспорядок, направив свою тихую злость на совершение хаоса. Джеймс воспринимал Оливера не иначе, как вредного ребенка, поддавшегося капризу. Когда же брат схватил пистолет, он совершил первую попытку его остановить.
Оливер сам во всем признался, хоть и его признание во многом напоминало обвинение. В попытке перехватить у брата пистолет, Джеймс пытался к тому же понять суть излагаемого им. Ему удалось загнать Оливера в гостиную, как в клетку. Большее в одиночку он не был способен сделать.
Парень беспокойно метался по комнате, освобождаясь от груза застрявших посреди горла обвинений, что были адресованы одновременно всем – Джеймсу, Фрее и Реймонду. Тогда Джеймс решил быть мягче, говорил с братом спокойно, без прежнего нажима. Это давалось с трудом, но он прилагал большие усилия, чтобы не перегибать палки. Его самообладание держалось на тонкой нити, что вот-вот должна была разорваться, пока не пришла Фрея, появление которой лишь усугубило положение дел.
Вряд ли ему могло прийти в голову, что Оливер действительно отважиться выстрелить. Не столько в самого себя, сколько даже в другого человека. Он был достаточно слабым, чтобы совершить подобное. И глядя на мертвецки бледное лицо брата, Джеймс не мог избавиться от мысли, что это была самая смелая и в то же время безумная вещь, на которую он решился.
Джеймс чувствовал укол вины, словно из-за того, что пистолет принадлежал ему, именно он нажал на курок. Рассуждать об этом было странно, потому что ничего нельзя было изменить. Единственное, что Джеймс мог сделать, это забрать чёртовое оружие из гостиной, не оставляя Оливера с ним наедине, но теперь мысль об этом была всего лишь сожалением, в котором не было проку.
Он больше, чем когда-либо, нуждался во Фрее. Было бы достаточно всего лишь её присутствия. Пусть она наказывала бы угнетенным молчанием, пытала полными необъятной грусти серыми глазами или же оставалась отчужденно изнеможденной, но была рядом. Джеймсу нужна была её ладонь в его ладони, теплое дыхание на коже и тихие едва различимые равномерные вдохи и выдохи. Большее не было бы лишним, но и того было бы достаточно.
Джеймс почти был уверен, что, в конце концов, она приедет. Оливер был для неё слишком важным, чтобы она упустила возможность попрощаться с ним, увидеться в последний раз, прежде чем до конца жизни довольствоваться воспоминаниями, полагаясь на память, что была для этого мнимой. Она должна была приехать, во что верил и мистер Кромфорд.
Когда она позвонила утром и сообщила, что не смогла решиться сделать то, чего от неё ожидали, Джеймс даже пытался дать ей оправдание, что было глупым, лишенным смысла занятием, от которого лишь оставался осадок. Для неё это было пределом, и Фрея была откровенно честна в признании собственной слабости. Она не могла справиться со свалившейся на голову действительностью, но что больше всего огорчало Джеймса – не позволяла ему помочь ей с этим. Он не мог сделать большее, чем просто быть рядом, но, видимо, для неё это было чем-то запредельно невозможным, иначе она решилась бы приехать, хотя бы ради него. Он не испытывал затаившуюся на сердце обиду, всего лишь небольшое огорчение, что скоро должно было пройти.
Джеймс чувствовал себя чужим на похоронах собственного брата. Казалось, под крышкой гроба был кто угодно, но только не Оливер. Он должен был оставаться в школе, скучать в четырех стенах, дожидаясь летних каникул в Сент-Айвсе, где они безрадостно встретились бы. Оливер должен был оставаться в сотнях километров отсюда, неосведомленный в трагической смерти молодого парня, имя которого, должно быть слышал, но знаком с ним никогда не был. Джеймс и сам знал о том парне немного. Наверное, некогда они перекинулись парой-тройкой слов, не более, и потому он был здесь. Наблюдал за тем, как погребалась под землю ещё одна жизнь, прошедшая мимо него.
Мрачный вид матери, облаченной в чёрное одеяние, глаза которой были сухими, но красными, скорбяще уставшее лицо отца, который за последние несколько дней заметно осунулся и постарел, свидетельствовали о том, что ошибки не было. Безызвестный парень был Оливером Кромфордом, которого Джеймс знал с самого рождения парня, разделял с ним одну кровь, фамилию и кров.
– Ты не должен был этого допустить! Не должен был дать ему этого сделать, – как заведенная, повторяла мать. Она пришла в бешенство, стоило ей увидеть Джеймса, один взгляд в сторону которого был испепеляющим. – Почему ты не следил за ним? Почему позволил это сделать? – она громко и протяжно рыдала, вырываясь вперед, чтобы ударить его или же оглушить громкостью своего голоса.
Джеймс невольно поежился от того, насколько громогласными оказались слова женщины. Они проникли ему под кожу и заставляли её кипеть в пламени обличительной жестокости. Он не возражал ей, не противился, не пытался защитить себя, что было лишним. Напротив это задело бы её ещё сильнее, что было не к лучшему для него самого. Джеймс терпел мать, поскольку ничего другого не оставалось. Опустив голову вниз, как провинившейся ребенок, молча выслушивал её, кивал головой и крепко сжимал ладони в кулаки. Её обвинения были подобны крупному граду, что силой бил по голове, в лицо и грудь, сбивая с ног. Задержав дыхание, Джеймс терпеливо ждал, когда её буря уляжеться.
За него вступился отец, что было весьма неожиданно. При привычном положении дел он оставался бы в стороне или же непременно занял сторону жены, но в этот раз мистер Кромфорд терпеливо просил её успокоиться, чего та не была намерена делать. Кларисса Кромфорд была кроткой в своем отношении к мужу, прислушиваясь к его просьбам и требованиям, выполняя мелкие поручения, оставаясь послушной и внимательной к нему, но не в этот раз. Она будто не замечала его, не слышала и не видела – проодолжала наседать на Джеймса, атакуя его жестокими обвинениями и упреками.
– Кларисса, прекрати! – зарычал от нетерпения мистер Кромфорд, не выдерживая причитаний жены. – Мы двое виноваты в этом не в меньшей мере, чем Джеймс.
– Мы? – её усмешка была жестокой. – Утверждаешь, что мы виноваты в смерти нашего сына? Может, ещё хочешь сказать, что я была плохой матерью? Отвратительная хозяйка и омерзительная жена?
– Не выворачивай мои слова наизнанку. Мы оба знаем, в чем наша ошибка, – мистер Кромфорд тяжело вздохнул. Достал портсигар и закурил посреди просторой гостиной, чего не имел привычки делать. Кларисса утверждала, что ненавидела запах табачного дыма, невзирая на то, что курила время от времени и сама. Тем не менее, зачастую мужчина курил у себя в кабинете, где чувствовал себя отрезанным от остальной части дома.
– Признаюсь, что даже не подозреваю, в чем была моя ошибка. Я окружала Оливера заботой и вниманием…
– Ты удерживала мальчика рядом с собой, – выдохнул вместе с табачным дымом. Теперь, когда внимание матери было сосредоточено на отце, Джеймс молча переводил взгляд с одного на другую, решив не вмешиваться в их перепалку, что было достаточно опасно.
– А ты не уделял ему и капли внимания, – поспешила возразить. – Ты ни для кого из нас не находил достаточно времени. Всё время в делах или разьездах. Мы были для тебя, как чужие, – она будто пыталась приобщить к своим заверениям и Джеймса, который словил на себе отстраненный взгляд отца, погрузившегося в глубокие раздумия, пока между пальцев продолжала тлеть сигарета. – Ты едва давал ему шанс почувствовать, что у него был отец. Отправил в чёртову школу, где у него даже не было друзей.
– В этой школе учился я. В конце концов, её вполне успешно окончил Джеймс, – ему едва удавалось сохранять привычное самообладание. Впрочем, все были на пределе. Даже затаившая дыхание и наострившая слух прислуга, собравшаяся у двери. – Оливер был слишком чувствительным и ранимым, привязанным к дому и твоей юбке, поэтому ему нужно было общение с мальчишками его возраста. Он должен был научиться жить.
– Как это сделал Джеймс? – она снова пустила в него ядовитую стрелу. – Карты, алкоголь и девушки легкого поведения – ты хотел того же для обоих наших сыновей?
– Твоя проблема в том, что в Джеймсе ты неизменно видешь меня, каким я был прежде. И в той девушке, ты видешь её. И не пытайся отрицать того, Кларисса, что ты всё ещё не сгораешь от ревности, – мужчина поднялся с места и потушил тлеющий окурок, глядя в упор на потупившую глаза вниз и поджавшую губы жену. Кларисса попятилась. Она знала, что и кого он имел в виду, как и Джеймс, застывший на месте. – Ты знала, что он будет таким, как я. Поэтому взяла под своё крыло Оливера и начала отравлять его жизнь своей навязчивостью. Вот только вместо него тебе нужен был я, – он подошел к жене впритык, вынудив посмотреть ему в глаза. Кларисса была уязвлена. Возразить ей было нечем.
– Так это только моя вина? – прошипела сквозь крепко стиснутые зубы.
– Нет. Моя вина заключаеться в том, что, в конце концов, я повел под венец женщину, которую никогда не любил, – произнес совсем тихо, словно сожалел и о том, что правду, в конце концов, пришлось признать.
Кларисса упрямо вздернула вверх подбородок, подняв на мужа глаза. Она будто пыталась узнать, действительно ли он имел в виду то, что только что сказал, или же ей это ненароком послышалось. В ответ мистер Кромфорд не был намерен отказываться от своих слов. Его молчание оказалось ещё более губительно жестоким, чем признание, к которому жена его принудила.
На несколько коротких минут Джеймс даже ощутил долю жалости к матери. Слова отца изобличили её, сделали жалкой и слабой, какой она старалась никогда не быть. Она обмякла на глазах, стала в разы меньше, чем была доселе, отчего парню стало не по себе. Покидая комнату, мать даже не подняла глаз, чтобы посмотреть на него. Прошла молча мимо, будто его не было на прежнем месте, будто не была его матерью, будто его вовсе не существовало.
– Надеюсь, завтра буду иметь честь увидеть тебя в компании твоей прелестной невесты, – спокойно ответил отец, чтобы следом за женой покинуть комнату.
Джеймс знал наверняка, что мистер Кромфорд замкнеться в кабинете, а миссис Кромфорд закроеться в спальне. Они будут спать отдельно, а встретяться только следующим утром, чтобы надеть маски скорбящих родителей, которые были несчастными в большей мере из-за смерти сына, а не из-за того, что именно это событие изобличило их отношение друг к другу.
Он не хотел оставаться дома, где обстановка была слишком угнетающей. Ему не составило бы труда подняться в свою комнату, где продолжали храниться некоторые его вещи, да и к тому же всё напоминало о детстве и юношестве, но Джеймс не чувствовал, будто нуждался в воспоминаниях. Ему нужна была только Фрея.
Небольшая прогулка вместо того, чтобы очистить мысли, помогла прийти к неожиданному умозаключению. Прокручивая в голове разговор родителей, вспомнив найденное в выдвижном ящике стола отцовского кабинета фото и рассуждая о теплом отношении отца к Фрее, Джеймс увидел в далеком прошлом родителей нечто знакомое, что было особо близко ему. Четко, будто так и было на самом деле, вообразил на месте отца себя, а на месте матери – Марту. Вот как должна была выглядить их жизнь, сложилось бы всё иначе.
Может быть, Джеймс позволял бы себе больше фривольностей, пренебрегал бы сдержанностью и приличиями, в отлчии от отца. Марта не была бы столь терпелива и послушна, как его мать. Что было бы угодовано Фрее, ему не хватало воображения представить. Она бы не согласилась стать его любовницей, но в то же время увидеть её в качестве чьей-то жены Джеймс тоже не находил возможным. Поэтому они должны были оставаться вместе, не создавать других развитий событий и других препятствий на пути к общему будущему.
Оказавшись в гостиннице, Джеймс не медлил, чтобы позвонить Фрее. В его комнате был телефон, поэтому он беспрепятственно набрал номер квартиры, где жил с парнями, в надежде что она окажеться там в компании Алиссы и Дункана, в чем не прогадал.
На половине разговора их отвлек стук в дверь. Джеймс не ждал гостей, к тому же никому и не рссказывал, где намерен был остановиться и что вовсе был в городе. К собственному удивлению, обнаружил мать, которая уверенно ворвалась в комнату, как к себе домой. Разговор с Фреей пришлось прекратить. Он бегло ей что-то ответил и, прежде чем дождаться ответа, бросил трубку.
– Как ты нашла меня? – удивленно спросил, когда мать заняла место на стуле у письменного стола. – Ты следила за мной? – Джеймс продолжал завороженно наблюдать за тем, как мать достала пачку сигарет, что курил и он, зажала одну между пальцев и подожгла, сделав глубокий вдох.
– Я ожидала, что она скорее охомутает Оливера, чем тебя, – она проигнорировала его вопрос, кивнув в сторону умолкнушего телефона. – Сперва, я и не знала, чьей дочерью она была, поэтому не возражала их странной дружбе. Милая девочка с красивым лицом и приличными манерами. Таких, как она, было полно – тихая, ничем непримечательная скромница. Они во многом были похожи с твоим братом. Когда всё же я узнала её фамилию, то оказалось слишком поздно, чтобы разлучать их, – на выдохе произнесла женщина, прежде чем сделать глубокую затяжку.
– Ты пришла, чтобы поговорить о Фрее или вспомнить об Оливере? – Джеймс сложил руки впереди себя, оставаясь стоять. Ему нравилось смотреть на мать свысока, словно это давало ложное чувство контроля над ней. Выпускать её из виду, давать волю было слишком опасно. Перенести скандал из дома в полную посторонних людей гостинницу было излишеством.
– Ты ведь с ней только что говорил по телефону? – она подняла голову вверх, чтобы выдохнуть густой табачный дым, за облаком которого невольно скрылась. – Потому-то и вспомнила, – пожала плечами, мол ничего в этом странного не было. – Он сделал это из-за неё? Он был в неё влюблен? – мать продолжала говорить с напускным спокойствием, но дрожь в голосе выдавала волнение. Она задавала вопросы, на которые сама предопределила ответы, коих не ждала от сына.
– Он был влюблен в Марту Каннингем. Просто до безумия влюблен, – произнес Джеймс, тяжело вздохнув. В конце концов, и он достал сигареты. Общество матери немало отягощало и напрягало. Она будто была большим сгустком отрицательной энергии, что медленно забирал жизненные силы, наполняя разум и сердце взамен зияющей пустотой, в которой утопали все чувства, эмоции и мысли. Женщина и сама была внутри пустой, но у её пустоты были очертания пожизненной скорби за жизнью, которую она хотела устроить, но так и не смогла.
Мать подняла на него глаза, полные удивления, но в то же время недоверия. Она была предубеждена, что Джеймс намеренно обманывал её, запутывал, водил вокруг пальца, только бы отвлечь внимание от Фреи.
Любовь сына к девушке выдавалась Клариссе тошнотворной. То, как он защищал её, говорил о ней, даже смотрел на неё, было ей незнакомо. Мистер Кромфорд или любой другой мужчина никогда не удостаивали её подобной чести, потому она и изнывала. Она никем не была обожаема и любима в отличие от старой подруги, за любовными приключениями которой не без живого интереса наблюдала. Ей не нужны были признания, ухаживания, подарки от многих мужчин. Достаточно было, чтобы на неё обратил внимание хотя бы один. Поэтому когда Джеральд Кромфорд после нескольких безуспешных попыток сойтись с Ванессой Певензи обратился к ней сходу с предложением, она перепутала это с любовью, которой так сильно всегда жаждала. В конце концов, если она и не была той, которую он хотел, Кларисса усердно старалась стать ею, что было безуспешно. Дело было не в том, кем она была, а в том, кем стать не могла.
Фрея стала её проклятием. Сперва, Кларисса терпела дружбу девушки с младшим сыном, когда затем она влюбила в себя старшего. Если за Оливера у неё были основания переживать, в силу его мягкого поддатливого характера, то на счет Джеймса, она была предубеждена, что между ними не могло быть чего-либо серьезного. Ей даже была упоительно приятной мысль, что Джеймс разобьет девушке сердце, погубит, оставит ни с чем, но её власть над ним оказалась намного прочнее ожидаемого.
– Ты врешь, – вместе с дымом она выпустила из легких хриплый нервный смешок. – Это бред, в который ты не заставишь меня поверить, – женщина потушила сигарету, прежде чем откинулась на спинку кресла, приняв обреченный вид.
– Твоё право верить мне или нет, но Оливер появился в городе из-за неё. Ему было важно узнать обстоятельства её смерти…
– Поэтому он и убил себя? – мать подскочила с места, будто её кто ужалил. Голос стал вызывающе громким, вернув себе привычный прохладно суровый тон, к которому Джеймс привык ещё с детства. – Можешь дурачить отца, но меня даже не пытайся. Я не хочу видеть тебя завтра или когда-небудь в компании этой девушки, – Джеймсу казалось, если ненароком он увидет язык матери, тот будет раздвоенным, как у змеи. Она шипела, сычала, говорила с ним сквозь плотно сжатые зубы, но ядом отравляла лишь себя.
– Что если я ослушаюсь тебя? – выдохнул ей в лицо кольца дыма, вздернув вверх подбородок.
– Тогда я буду знать, что потеряла не одного сына, а сразу двух, – произнесла четко и ясно, без намерения выслушивать возражения, к которым Джеймс был готов в любую секунду прибегнуть. – Подумай, что для тебя важнее – семья или очередная вертихвостка, которых у тебя было и будет ещё полно.
– В скором времени она станет частью семьи, – ему нравилось наблюдать, как глаза матери загорелись нездоровым блеском. Она поджала губы и продолжала смотреть на него в упор, будто ожидала, что в любую секунду он признаеться, что это была лишь шутка. Вопреки её ожиданиям, Джеймс не намерен был этого делать. – Отец дал свое благословение. Мы поженимся, и что ты ответишь на это?
– Что ты самый большой дурак из всех, кого я встречала, – мать покачала головой, что казалась тяжелой. Опустив глаза вниз, нахмурилась, словно задумалась о чем-то на доли минуты, а затем сама же отмахнулась от этой мысли, не найдя в ней смысла. – Ты стал разочарованием всей моей жизни, Джеймс. И я хочу, чтобы ты не забывал об этом, – она похлопала парня по плечу, когда у того, наверное, впервые не нашлось слов, чтобы ответить.
Она не стала упиваться его озадаченностью. Молча развернулась и тихо ушла, оставив одного. Джеймс и сам не мог ожидать, насколько сокрушительными окажуться для него эти слова. Мнение матери никогда много для него не значило. У него вошло в привычку упрямиться, препираться и возражать ей, будто только в этом и был смысл его жизни. Порой намерено, а иногда и случайно, парень действовал женщине назло, играя с её самообладанием, что помалу давало трещину, что разрослась, пока наконец-то вовсе не разрушила всё. Это должно быть был предел её терпения, с которым она и доселе едва справлялась. Теперь же мать поставила между ними преграду, невзирая на невидимость которой, уже нельзя было разрушить.
Джеймс испытывал смешанные чувства. Это не было разочарование, грусть или же обида. Просто удар поддых, что согнул его пополам, вынудив впервые ощутить силу гнева матери, вылившегося в жестокость слов, к которым он не был готов. Ему было неприятно. На душе оставался осадок, который Джеймс пытался растворить в нескольких опрокинутых стаканах виски в гостиничном баре. К утру от алкоголя, смешанного со словами женщины, у него болела голова.
Поэтому на похоронах он не говорил ни с отцом, ни с матерью. Женщина так вовсе даже не смотрела в его сторону, будто действительно забыла о его существовании, выбросила из головы, окончательно отреклась. Невзирая на то, что Фреи не было рядом, это не изменило текущего положения. Отец игнорировал действительность, мать – его. Их семья была развалена на части, ни в одной из которых не было целостности.
На кладбище собралось не так много людей. Он заметил, что среди пришедших почтить память брата не было ни одного его сверстника. Не было новостью, что у Оливера не было друзей, кроме Фреи, но всё же это выдавалось невероятным. Джеймс всегда был окружен людьми. Где бы ни был, легко заводил знакомства и находил друзей, никогда не чувствовал себя одиноким и не знал, каким было это чувство вовсе. Это было странно и отчасти прискорбно. Жизнь брата была короткой, но в то же время незаметной, что вызывало излишнюю жалость.
У Оливера не было времени жить. Он не успел узнать вкуса жизни и увидеть всех её цветов и оттенков. Заведомо разочаровавшись во всем, даже не дал себе шанса. Нетерпимо придирчивый к своему окружению, Оливер был не менее требовательным и к самому себе, что свело его с ума. Парень искал в окружающих отражение того, кем хотел быть сам, но кем на самом деле не был. Ему не хватало смелости и терпения, чтобы принимать собственные недостатки и чужие. Ему бы больше простоты и беспосредственности, с которыми он не был бы самим собой, а в большей мере походил бы на брата. Подобная схожесть не была бы для него лишней.
– Приношу свои соболезнования, – Джеймс обернулся на знакомый голос. Мужчина, которому тот принадлежал, быстро оказался рядом. С непроницаемо серьезным выражением на лице и холодным взглядом, направленным в сторону мистера и миссис Кромфорд, которые стояли рядом, но не смотрели в сторону друг друга, не говоря о том, что даже не касались.
– Не ожидал Вас здесь увидеть, мистер О’Конелл, – в голосе появилась едкость, что была для него слишком опасна.
– Полагал, что Фрее нужна будет моя поддержка. Оливер многое для неё значил. Впрочем, я тоже лично знал парня. С ним было приятно иметь дело, – произнес на выдохе. – Кстати, где моя дочь?
– В Оксфорде. Она решила не приезжать, – ответил безразлично, будто это должно было быть очевидно. Джеймс словно хотел доказать мужчине, что знал Фрею намного лучше него, что было самонадеянно и глупо. Он и сам не знал, зачем это делал.
– Это на неё непохоже, – хмыкнул мистер О’Конелл, опустив голову вниз.
Было заметно, что он чувствовал себя неловко в компании Джеймса, но ни в его речи, ни отношение не было ни капли ненависти или нетерпимости, с которыми парень встретился в письме, с момента получения которого прошло не так много времени. Его обвинения были полны жара, в мольбе оставить Фрею в покое чувствовалось отчаянье.
Казалось, мистер О’Конелл сдался, принял поражение или же просто напросто устал бороться в одиночку против них двоих. Он сумел победить Фрею однажды, но в этот раз она заупрямилась, пошла наперекор его воли, невзирая на все поставленные условия, что должны были сломить её и заставить отказаться от желаемого. Взамен отцу она выбирала парня, и едва ли в силах родителя было сделать ещё что-небудь. Ему не оставалось другого выбора, как отпустить дочь, даже если это означало, что ему придеться с ней навсегда попрощаться.
Вид у мужчины был уставшим, будто он безвозвратно потерял своего ребенка. Было похоже, что последние несколько суток мистер О’Конелл не спал, в чем нельзя было усомниться. Он не успел физически оправиться после операции, а потому помимо всего прочего выглядел слабым. Письмо Джона заставило его немало понервничать, но ответ Фреи вовсе выбил из колеи. Ему не было чего ответить дочери на подобное заявление, а потому мужчина не нашел лучшего решения, чем связаться с парнем. Джеймс же даже не нашел времени ему ответить. Личная встреча была, как нельзя, кстати.
Мистер О’Конелл избегал даже короткого взгляда в его сторону. Наверное, было к лучшему, что Фреи не было, потому что ей не понравилась бы угрюмая картина того, как двое её самих близких людей находились рядом, но в то же время были слишком далеки от взаимопонимая. Даже она не могла бы решить их проблемы, если бы не усугубила её вовсе.
– Думаю, у нас есть один нерешенный вопрос, сэр, – произнес Джеймс, когда мужчина вознамерился уйти. Люди начали медленно расходиться. В доме Кромфордов их ждал богатый поминальный обед, который мистер О’Конелл вряд ли вознамерился посещать. Впрочем, Джеймсу дома тоже было не место. Точно не после слов матери. – Нам нужно серьезно поговорить.
– Полагаешь, сейчас наилучшее для этого время? – казалось, он должен был рассмеяться, но ирония уколола не меньше смеха. Мистер О’Конелл кивнул головой кому-то в знак приветствия, почтительно приподняв шляпу. Джеймс же краем глаза проследил за родителями, которые молча, но по-прежнему бок-о-бок, направились к выходу из кладбища, откуда медленно разбредались и остальные. – К тому же, кажеться, вы оба всё решили без меня.
– Вы правы, Фрея приняла моё предложение, в конце концов, – ответил с напускной уверенностью. Ведь если Фрея первой заговорила о предстоящей свадьбе, это уж наверняка должно было означать, что она была согласна стать его женой. – Вот только нам обоим не менее важно, чтобы своё согласие дали и Вы.
– Этого не будет, – строго отрезал мужчина. Он снова приподнял шляпу в знак приветствия, прежде чем стремительно направился в сторону выхода из кладбища. Джеймс последовал за ним, шагая вровень. – Будь это выбор её сердца или разума, я не могу его одобрить. Не после всех тех сведений, что стали мне известными.
– Тогда если, согласно Вашим словам, я обесчестил Вашу дочь, не будет ли женитьба на ней наиболее правильным решением? – вторил мужчине, не стесняясь в выражениях. Фрее бы не понравилось, как он обозначил их отношения, но Джеймс пытался говорить на языке, что будет понятным мистеру О’Конеллу. Если тот мог осмелиться использовать подобные выражения по отношению к собственной дочери, то почему этого не мог сделать и парень? – Возьму Фрею в жены, и избавлю Вас заботы искать жениха, который принял бы её с этим небольшим изъяном, у которого, прошу заметить, нет последствий.
– Так я ещё, в некоторой мере, должен быть благодарен тебе за проявленое благородство? – фыркнул в ответ мужчина. Он даже замедлил шаг, словно ноги стали вдруг ватными и непослушными. Посмотрел на Джеймса с нескрываемым отвращением, которого доселе тот не встречал. Что ж, он вполне того заслуживал. – Ты соблазнил мою дочь, испортил её, а теперь выдаешь себя за благодетеля, который делает мне и ей столь большое одолжение.
– Согласие Фреи стало для меня одолжением, – на выдохе произнес. – Как и её признательность ко мне, доверие и любовь. Единственное одолжение, которое я хочу сделать для неё, это убедить Вас, дать своё благословение, – они оба остановились, стоило выйти за ворота кладбища, за которыми царила та же мертвецкая тишина. – Вы – её семья, как и она – Ваша. Я не пытаюсь отнять её у Вас. Фрея всегда будет оставаться Вашей дочерью, но Вы должны её отпустить, дать свободу и шанс жить так, как ей того хочеться.
