Текст книги "Над пропастью юности (СИ)"

Автор книги: Paper Doll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 60 страниц)

Глава 33

Джеймс лежал в постели и читал книгу под ярким светом настольной лампы, от которой резало слипавшиеся глаза. Тишина в доме была упоительной и, он не ждал возвращения друзей ещё ближайшие несколько дней. В особенности Дункана, вместе с которым в город должна была вернуться и Фрея, к встрече с которой он не был готов. Джеймс никогда прежде не проводил столько времени в одиночестве, коротая длинные ночи и короткие зимние дни в компании самого себя, что ему даже нравилось, покуда уедененность стала необходимой, как никогда прежде.

Оставаться в Лондоне не было смысла. Мать как будто сошла с ума. Едва узнала, что установленная между ней и мистером Каннингемом договоренность больше не была в силе, то оказалась вне себя от злости. Проклинала сына, оставаясь весьма красноречивой в выражениях, что шло в разнобой с образом кроткой молчаливой дамы, который она приняла на себя после замужества. Джеймс не боялся отвечать, отбивая нападки, как будто это ему ничего не стоило. Особенно смелым оказывался, когда слова матери задевали имя Фреи. В противоречие задетому гордостью разуму и отвергнутому сердцу он не мог иначе, продолжая питать к девушке по-прежнему теплые, но от того не менее сокрушительные чувства. В конце концов, мать выгнала его из дому, отрекшись раз и навсегда, что не так уж пугало. Её отречение стало его отпускной.

Отец велел не внимать этому и остался на стороне сына. Убеждал его, что со временем ей придеться смириться с той судьбой, что Джеймс выбрал для себя сам. Парню же было откровенно всё равно, когда это случиться и произойдет ли вовсе, когда не было даже уверенности, будет ли он с Фреей всё же вместе. Её нерешительность заставляла сомневаться в этом.

Он был уверен, что Оливер должен был оказаться рад узнать, что Фрея ему отказала. Пусть в их диалоге ещё не была поставлена заключительная точка, обозначающее временную паузу троеточие нельзя было назвать хорошим знаком. Джеймс не хотел думать об этом, но всё же не мог избавиться от мысли, что Оливер мог втайне быть влюбленным в девушку. Сперва у него на пути стоял Джон, а теперь собственный брат. Если бы они оставались обычными друзьями, почему ему было так злиться? Почему его вообще заботило, с кем была Фрея? Оливер отличался ранимостью, но не до той же степени, чтобы срываться в крике и быть против их отношений, что было подозрительно и глупо.

Последний разговор с братом должен был всё разрешить. Оливер выслушал его и будто бы даже понял, но было в его принятии что-то натужно скрипучее. Он признал, что погарячился, и заверил, что верил в серьезность намерений брата, хоть и, казалось, делал это только ради Фреи, для которой это было намного важнее. Джеймс же не верил в искренность брата и ушел от него в неуверенности, будет ли тот и дальше ставить им палки в колеса.

Убраться из города его вынудила Фрея. Их разговор оказался по большей мере опустошающим и сверхмеры болезненным. Джеймс представлял совершенно иное завершение того вечера, но только лишний раз обманулся в собственных ожиданиях. Они могли вернуться в Оксфорд вместе счастливыми и помолвненными, преисполненными лучшими предчувствиями на счет будущего. Джеймс не мог предположить, переменило бы новое положение что-то внутри него, но отказ оказался достаточно отталкивающим, чтобы ему хватило времени подумать об ином повороте событий.

Было что-то неправильное в том, как всё внезапно обернулось. Джеймс испытывал горечь разочарования, что было ему непривычно чуждым. Впрочем, пора было привыкнуть, что в последнее время для него всё было ново. И если он прежде называл глупцами тех, кто давали любви на отсечение голову, то теперь чувствовал себя настоящим идиотом, позволив ей вырезать из груди сердце. Неуверенность Фреи в испытываемых к нему чувствах была оскорбительной и неприятной. От её слов, всплывающих в голове всякий раз, стоило закрыть глаза, становилось всякий раз тошнотворно. От её взгляда бросало в дрожь. От всего её облика было чудовищно не по себе.

Самое ужасное, что он не мог на неё по-настоящему злиться. Джеймс обрушивал гнев на самого себя, заключенный в клетке сердечного безумства. Фрея всё ещё была любима им и желанна. Думать о ком-то другом он просто не умел, а потому даже не пытался выбросить её из головы, что было заведомо тщетной попыткой. Фрея была глубоко под кожей, закрепившись в каждой мысле, не покидающей больной головы. Девушка пустила в нем корни, переплелась с его эстетеством, стала неотьемлемой частью его самого, сделав уязвимым.

Их встрече противилась задетая за живое гордость. Он впервые в жизни решился на нечто столь безрассудное, как брак, предложив девушке самого себя, когда она имела смелость отказаться. Любая другая мечтала бы оказаться на её месте, но Фрея в который раз подтвердила, что была другой, ещё крепче вьевшись под кору головного мозга. Более того Джеймса снедало и то, что чёртовому Джону Томпсону она некогда дала своё согласие, когда к будущему с ним оказалась неготова. Её доводы были приняты разумом, но отвергнуты душой, отчаянно противившейся будущей встречи, даже если та должна была произойти случайно.

После приезда Джеймс пытался занять себя чем-небудь, только бы отвлечься от мыслей не столько о девушке, сколько о последнем разговоре с ней. Много читал, пытался готовить, несколько раз даже убрался, но чаще просто засиживался у мистера Клаффина, которого проведывал с тех пор каждый день.

Они много писали, но намного больше болтали. Когда мужчина между прочем спросил о Фрее, Джеймс ответил обреченным вздохом и коротким – «Всё слишком сложно», чем избавил себя от лишних распросов. Он не хотел рассказывать мистеру Клаффину о том, что Фрея ответила на его предложение отказом, что отец девушки не дал ему благословения, а собственная мать прокляла за то, что парень не был намерен жениться на той, которая была для него «удачной партией». У Джеймса не было привычки жаловаться на жизнь. Прежде и жаловаться не было на что, но всё же подобную слабость он находил жалкой и не мог себе позволить, как бы сильно не хотелось дать волю чувствам и обратить их в слова.

Он был уверен, что мистер Клаффин понял бы его и ни за что не высмеял. Может быть, подумал бы про себя, что это было справедливо, невзирая на то, что недоразумение с Джоном было удачно разрешено и оправдано, но ни за что не сказал бы этого вслух. Вместо этого выдал бы что-то умное, что парень сумел бы не сразу понять. И Джеймс несколько дней к ряду прокручивал бы слова мужчины в голове, пытаясь распробовать их на вкус, пока вместе с их осознанием не ощутил бы свободу. Но он молчал, забываясь в разговорах с мистером Клаффином, что были безмятежны и незадачливы.

Зачастую Джеймс возвращался домой с неохотой. Так случилось и в тот день. Прежде чем оказаться дома, он отужинал в закусочной, где перекинулся парой-тройкой слов с некоторыми знакомыми, с которыми наотрез отказался выпить. Вернувшись, запер двери на ключ, включил, по привычке, во всех комнатах свет, прежде чем лег одетым на постель и стал читать, пока голова снова не утонула в омуте мыслей о Фрее.

В конце концов, глаза слипались настолько, что он закрыл книгу и выключил чёртову лампу, отвернув от себя. Было всего половина девятого вечера, но Джеймс чувствовал себя сонно. Поднявшись с кровати, вдруг не мог перестать зевать, поэтому был намерен лечь спать сразу после принятия горячего душа.

Вода лилась оглушающе громко, но Джеймс даже сквозь шум сумел расслышать движение в коридоре. Было легко ошибиться, что ему это послышалось, но прежде подобного не случалось, поэтому он сбавил напор воды, наострив слух. Из коридора действительно слышался шорох и переплетение двух голосов, что Джеймс не смог расспознать сразу. До начала семестра оставалась почти неделя. Друзья не могли так рано вернуться. Только не тогда, когда он нуждался в тишине и покое.

Обмотав бедра полотенцем, Джеймс повернул засов и вышел из ванной, откуда сразу повалил плотный пар. Ступал неторопливо, оставляя на полу влажные следы, что вели в спальню, откуда продолжали шуршать голоса, один из которых выдавал Спенса. Стоило Джеймсу узнать одного из друзей, как выдохнул с облегчением. Он ещё никогда так сильно не хотел, что бы это был не Дункан. Другой голос напоминал девичьий, поэтому не так сложно было догадаться, что принадлежал Рейчел.

– Боже мой, – девушка театрально схватилась за сердце, изобразив испуг при виде его. Выглядел Джеймс по большей мере ошеломляюще, нежели пугающе – оголенная грудь вздымалась от каждого глубокого вдоха, на бледной коже блестели прозрачные бусины воды, влажные пряди волос спадали на лицо. – Джеймс, – произнесла на выдохе, смерив с ног до головы пытливым взглядом, полным сумбурности суетливых мыслей. Рейчел выпустила едва слышный вздох, что поймал слух Спенсера, которому пришлось ущипнуть девушку за руку, чтобы привести в чувство.

– Вы должны были заметить, что в доме есть ещё кто-то. Повсюду горел свет, – Джеймс раздраженно ответил на напускное удивление Рейчел. Игнорируя обоих, подошел к шкафу, как будто они не застали его врасплох.

– Разве вы не должны быть вчетвером вместе? – неуверенно спросил Спенсер, прочистив горло.

– Разве ты не должен быть в Шотландии? Или вы случайно обнаружили, что живете по соседству? – спросил с плохо скрываемой насмешкой. Он даже выдал короткую ухмылку, которую никто не мог запечатлить, покуда он стоял к обоим спиной, но затянувшееся молчание быстро её стерло. – Мне пришлось вернуться домой, – на выдохе ответил, когда неловкая пауза затянулась. – Оставаться дома было невозможно, поэтому я вернулся раньше. Выбора особо не было.

– Как же Фрея? – неуверенно спросила Рейчел. Когда Джеймс обернулся, она уже сидела на кровати Спенсера, продолжая рассматривать его, как будто друга рядом и не было. Тот упрямо старался не обращать на это внимания или же убеждал себя в том, что в этом не было ничего плохого.

– Думал, ты спросишь о другой своей подруге. Хотя должно быть вы и без того всё время были на связи, чтобы без устали обмывать всем кости, – его слова заставили Рейчел безмолвно открыть рот и затрепетать длинными завитыми вверх ресницами, прежде чем виновато опустить глаза вниз.

– Джеймс, – укоризненно произнес Спенсер в защиту девушки, которая оставалась обиженно безмолвной. Она посмотрела на парня с благодарностью, но Джеймс не был намерен оставаться мягким по отношению к обоим. – Во-первых, не смей разговаривать с Рейчел таким тоном, а во-вторых, что произошло? Кажется, ты не в порядке.

– Я в полном порядке, – ответил, позволив себе повысить голос, отчего девушка вздрогнула, передернув плечами. Ей всё ещё было сложно верить. Она была неумелой актрисой, но большой лгуньей, чего, кажется, в упор не мог заметить только Спенсер.

Джеймс вышел из комнаты, чтобы вернуться в ванную и переодеться, чтобы не смущать сверхмеры впечатлительную Рейчел, которая даже обычный разговор могла обернуть с легкой руки в фарс, чем выводила из себя. Он не мог понять, почему один её вид вдруг так сильно его разозлил, потому что вряд ли дело было в ней или даже в чёртовой Марте. Скорее, жестокость в нем пробудило произнесенное вслух имя Фреи, что отдавало сердечной болью, которую Джеймс тщетно хотел излечить, но едва в этом помагала сама девушка.

– Будет лучше, если я проведу Рейчел домой, – произнес Спенсер, когда Джеймс обнаружил их в прихожей. Парень помагал девушке надеть пальто, когда она избегала даже короткого взгляда в сторону Джеймса, который не был намерен продолжать размовлку, чего все от него ожидали. – Когда я вернусь, мы обязательно поговорим. И ты расскажешь, в чем дело.

– Можешь не торопиться. Мне нечего рассказывать в присутствии твоей милой девушки или в её отсутствие, – губы растянулись в саркастической улыбке, когда в голосе по-прежнему оставалось много яда, что заставило Рейчел нахмуриться. Было заметно, что она сдерживалась, чтобы что-небудь не ответить, но вместо этого терпеливо застегивала пуговицы на пальто.

– Что это? – спросил, нахмурившись, когда увидел на безымянном пальце девушки золотое кольцо. Он не знал, почему взгляд сумел словить его блик в тусклом освещении прихожей, но, заметив его, Джеймс почувствовал уже знакомый укол. – Ты сделал ей предложение? – выдал с кротким нервным смешком, вырвавшимся из груди вместе с пренебрежением.

Внезапно схватил девушку грубо за руку и стал рассматривать чёртово кольцо. Оно не было помолвочным, скорее обручальным. Отполированно до блеска, ровное, идеальной формы. Смотрелось на пальце Рейчел, будто было приросшим к коже. Отделить его можно было никак не иначе, как путем ампутации фаланги, хоть и уверенности в том, что она не снимет его раньше, не было. Кольцо было совершенным и вообразить на короткую долю забвения, что оно выблескивало на безымянном пальце Фреи, оказалось не так уж сложно.

Рейчел не пыталась отдернуть руку, только бросила неуверенный взгляд на Спенсера, которому пришлось прочистить горло, прежде чем ответить. Глаза друга как будто засверкали при виде обручального украшения, что было странно и необычно. Джеймс крепко сжимал ладонь девушки и рассматривал с жадностью, а не откровенной насмешкой, что от него была в большей мере ожидаема.

– Мы поженились, – терпеливо ответил Спенсер. Он заставил Джеймса отпустить руку Рейчел, аккуратно перехватив её, чтобы переплести их пальцы. Тогда уж Джеймс заметил на безымянном пальце друга второе кольцо, в точности такое же, но в большем объеме.

– Я хочу уйти, – шепнула Рейчел достаточно громко, чтобы это сумели рассышать оба парня.

– Я проведу Рейчел. Жди меня здесь, – бросил Спенсер, когда друг был настолько ошарашен новостью, что даже не смог ничего ответить. Молча кивнул головой, которая вдруг затуманилась мрачными мыслями, в которых утопала всякая уверенность.

– Мне не нравиться, как он отреагировал. Может быть… – он продолжал слышать голос Рейчел, пока его не отрезал звук захлопнувшейся двери.

Джеймс вернулся в комнату и упал на кровать. Эта новость была, как удар поддых. Наибольшим огорчением было то, что это могли быть он и Фрея. Это должны были быть они. Мысль об этом стала вдруг настолько навязчивой, что сводила с ума, заполняла собой не только разум, но и истощенное усталостью тело. Это не была зависть, всего лишь негодование, искреннее непонимание и пылающая ярким пламенем злость. Чёртовы Спенсер и Рейчел преуспели в том, в чем ему было отказано. Осознание этого разжигало в нем лишь большую ярость.

Первой под руку попалась книга, которую Джеймс, что было силы, бросил в стену, от которой она отбилась и упала с разорванным корешком на пол. Затем толкнул настольную лампу, отчего та проехала по столу, столкнувшись с печатной машинкой Дункана. Джемс хотел схватить и её, чтобы разбить, но вместо этого, подхватился с места и ударил кулаком по стене, разбив костяшки.

Он не хотел проклинать имя девушки, но оно вырывалось из легких исключительно вместе с ругательствами. Ходил, как сумасшедший, из одного угла комнаты в другой, испытывая разрывающую изнутри ненависть по отношению ко всему и всем. Внутри как будто что-то оборвалось, разорвалось, взорвалось, а Джеймс не знал, что с этим должен был делать, чтобы вернуться к прежнему пустому безразличию. Ведь в нем спокойствия было намного больше, чем в выедающих изнутри жизнь чувствах, что рассыпались острыми осколками по всему телу.

Все предыдущии дни были ничем по сравнению с теми несколькими часами, что стали особо невыносимы. Доселе ему не хотелось так сильно вырвать Фрею из себя и избавиться от любви, которую даром отдал бы любому самонадеянному ничего не ведающему об этом молодому человеку, который оказался бы счастлив в плену уязвимости. Эфемерное чувство, что было таким же ненастоящим, как всё, чего нельзя было увидеть, было разрушительным, и Джеймс всё ещё не мог понять, как именно всё работало. Вместо того, чтобы управлять чувством, оно взяло верх над ним, что было противоестественно неправильно. Привыкший ко всему сознательно простому, Джеймс не мог взять вдомек, как сумел потерять контроль над рассудком, передав его полностью в руки Фреи. Она была небрежно неосторожна ни с его сердцем, ни с разумом, но он не винил её в этом. Всего лишь хотел понять, почему она была так неуверенна рядом с ним.

Спенсер вернулся полтора часа спустя, что будто бы длились вечность. Настроение у него заметно улучшилось, в отличие от Джеймса, который встретил его ещё более хмурым, чем доселе. Он тяжело дышал, выкуривая через открытую форточку уже пятую сигарету, и в выражении его лица Спенс не мог встретить поздравительную радость.

– Ты мог хотя бы сделать вид, что рад за нас, – парень сел за стол, не в силах игнорировать угрюмость друга.

– В отличие от твоей новоиспеченной жены я не прибегаю к лицемерию из вежливости. Ты ещё сам того не понял, но совершил большую ошибку. Без преувеличения, наибольшую, – Джеймс сделал глубокую затяжку, прежде чем запрокинуть голову назад и освободить легкие от отравляющего их табачного дыма. – Надеюсь, ещё не слишком поздно, чтобы что-то изменить. Это ведь всё не по-настоящему, правда? У вас даже свадьбы не было, – он выпустил короткий нервный смешок, что скоро превратился в хриплый кашель.

– Зачем ты всё это говоришь? Зачем пытаешься нарочно задеть? Ты же знаешь, как сильно я люблю Рейчел и…

– Похоже, шутка затянулась, – он потушил окурок о пепельницу, прежде чем сорваться с подоконника и подойти к другу.

Мысли кипели в горячке. Джеймс не отдавал себе в полной мере отчета перед сказанным, но говорил убедительно, будто ему действительно могло быть не всё равно. Новость о внезапной женитьбе друга подействовала на него совсем не так, как тот того ожидал. Спенсер был готов к несерьезным подколам, глупым шуткам, но точно не к такому яростному сопротивлению.

– Кажется, ты не в себе, – Спенс нахмурился, испытывая от слов друга ответную неприязнь. – Ты пьян?

– С момента приезда не выпил ни капли, – Джеймс занял место за столом напротив парня. – Я хочу, чтобы ты понимал, Спенс, что Рейчел вовсе не та девушка, что тебе подходит. Она же сделана из одного теста, что и Марта Каннингем. Рядом с тобой её удерживает только состояние твоей семьи. Сейчас она окрутила тебя на замужество, а через полгода будет требовать, чтобы ты занял место в Парламенте рядом с отцом.

– Довольно! Я не хочу слышать этого вздора, – Спенсер поднялся с места, чтобы торопливо уйти в спальню, куда за ним поплелся и возбужденный развязавшейся размолвкой Джеймс.

– Ты же влюблен в её красоту, а не в неё саму, – продолжал стоять на своем, когда друг принялся разбирать чемодан, только чтобы чем-небудь занять руки. Джеймс же сел на его кровати, выводя из себя одним своим видом. – Что ты знаешь о ней?

– Достаточно, чтобы решить на ней жениться, – процедил сквозь зубы, не выдерживая напряжения. – Уверен, ты знаешь её плохо, чтобы говорить все эти гадкие вещи.

– Могу себе позволить, покуда именно благодаря мне вы вместе. Я решил тебе немного подсобить, поэтому соврал Рейчел кое о чем, но кто знал, что всё зайдет так далеко, – Джеймс обреченно вздохнул. – Полагал, отношения с ней тебя немного разтормошат, но ты, кажется, полностью слетел с катушек, – снова выдал нервный смех, от которого выражение на лице друга изменилось. Спенсер поджал губы, задемчиво нахмурился, устремив пустой взгляд перед собой. Даже разбор вещей не мог успокоить нервов.

– Джеймс, пожалуйста, – попросил тихо и сдавленно, в глазах застыла мольба.

– Вы не могли пожениться, не сказав об этом никому, тайком ото всех. Чёрт, это ведь даже не похоже на Рейчел, – Джеймс продолжал сверлить друга испытывающим взглядом. Спенсер тяжело вздохнул, устав от спора, что был бессмысленным, да и к тому же ничего не решал.

– Я явился на пороге её дома рождественским утром. В присутствии сестер, отца и матери сделал предложение, на которое она ответила согласием, прежде чем я успел закончить говорить. С мистером Сент-Клером у нас был долгий серьезный разговор, но, в конце концов, он не стал возражать тому, чтобы выдать за меня свою дочь. Сказал даже, что лучшего зятя ему не найти. Миссис Сент-Клер была со мной всё время милой, сестры то и дело, что пытались распросить обо всем. Я остался с ней до нового года, намеренный после того вернуться обратно домой, как Рейчел сама предложила пожениться. Сказала – «прямо сейчас и ни днем позже». Было сложно уговорить священника обвенчать нас в первый день нового года, но я сумел, после чего мы вместе вернулись ко мне домой, откуда приехали сюда. Веришь мне или нет, но всё было именно так, и у меня есть основания полагать, что чувства Рейчел ко мне так же искренне, как и мои к ней, – на одном выдохе проговорил Спенсер.

Джеймс ни разу не перебил друга, вслушиваясь в его незамысловатый рассказ с особой внимательностью. Он, наверное, впервые почувствовал укол зависти, что прежде была чужда. У него с Фреей всё было отличительно по-другому – её отец не дал благословения, но что хуже того своего согласия не дала сама девушка, что, в конце концов, привело их к очередной размолвке.

Ему стоило учесть, что отличительно другими были сами Спенсер и Рейчел, сравнивать себя с которыми было слишком глупо. В Джеймсе не было той же мягкости, учтивости и терпеливости, что и в друге. Его нельзя было назвать надежным и ответственным, хоть в последнее время он старался. У Фреи напрочь отсутствовало кокетство и хитрость, терпение и уверенность в себе. Она была хрупкой и уязвимой, но в то же время вспыльчивой и упрямой. У них не могло быть всё также просто, пока они не принимали не только друг друга, но и самих себя.

И всё же Джеймсу отчаянно хотелось, чтобы этот рассказ был о них двоих, но их история заслуживала слез не радости, а обиды и разочарования.

– Мы решили, что свадьбу проведем летом. Рейчел не должна лишиться праздника. Всё будет без лишней спешки и по правилам – белое платье, костюм, произнесенные друг другу клятвы, повторный обмен кольцами, – Спенсер продолжал говорить с благоговением, не удержавшись от теплой улыбки. – Это не меньше важно для меня, и я ожидал, что ты и Дункан поддержите меня в этом, но вместо этого… – он запнулся, будто пытался собраться с мыслями и произнести что-то важное. – Я был уверен, что Фрея многое в тебе переменила, но, похоже, ты остался тем же, – посмотрел на Джеймса с ненависной жалостью. И всего на долю секунды ему подумалось, что Спенсер обо всем на самом деле знал, хотя у него не было причин даже догадаться, что случилось в Лондоне.

– Я всего лишь хотел тебя по-дружески предупредить, – проглотив царапающий горло ком, мягко ответил Джеймс. – Некогда и ты по-дружески советовал мне держаться подальше от Фреи, – он толкнул друга в плечо, вынудив улыбнуться в ответ на недавние воспоминания.

– И, тем не менее, ты не сделал этого, – с упреком вторил Спенс. – Поэтому не требуй от меня того же.

– По крайней мере, теперь можна не переживать на счет твоей девственности. В первую брачную ночь ты точно должен был с ней распрощаться, – Джеймс пытался перевести всё в шутку, но по-прежнему чувствовал, как сердце болезненно сжималось от обиды. Вернувшаяся безмятежность была напускной.

– Следующее, о чем ты хочешь поговорить после того, как безосновательно оскорбил мою жену, это моя девственность? – Спенсер усмехнулся, покачав головой. Он простил Джеймса, как всегда, быстро, не затаив обиды.

– Во-первых, мои обвинения основательны, и я по-прежнему от них не отказываюсь, – было глупо ожидать, что он не будет упрямо стоять на своем. – Во-вторых, называй её по имени. Слово «жена» слишком режет слух.

– Ты противишься этому, но даже тебе было бы приятно называть кого-нибудь этим словом.

Спенсер даже не представлял, насколько острым был этот укол. Джеймс натянуто улыбнулся, покачав головой, но за этим последовал сдавленный вздох. Он вовсе не противился этому. В последнее время это перестало иметь смысл. Противился Джеймс скорее неосущественной возможности, что следом за жалостью к себе вызывало и гнев.

– Дело не в этом. Впрочем доказывать тебе я больше ничего не буду, – он поднял в воздухе руки, прежде чем поднядся с кровати друга и переместиться на собственную, где мог оказаться намного раньше, если бы не возвращение Спенса с Рейчел, у которых, кажется, были совсем другие планы с расчетом на то, что дома никого не было.

Джеймс физически скучал по Фрее не меньше, чем ментально. Ему нравилось чувствовать её поддатливое тело в своих руках и прикасаться губами к открытым участкам бархатной кожи. Испытывал особенное удовольствие от дрожи, что пускала по ней мурашки от испытываемого холода и в то же время жара. Джеймс был влюблен в её нерешительность, что приходилось ломать раз за разом. Он чувствовал, как с каждым нежным поцелуем и жестким толчком делал её мягче, раскованее и уверенее. Ему нравилось приносить ей удовольствие, покуда она волновалась, чтобы не оставить разочарованным его. И Фрея ни разу не сделала ничего неправильного, да и вряд ли могла бы. Их движения были словно отточеными до совершенства, необусловленно синхроны. Её неопытность совсем не мешала. В стеснении девушки, что, кажется, покрывала румянцем не только щеки, но и охватывала жаром всё тело, было что-то особенно притягивающее. И теперь Джеймс скучал за этим.

Время, проведенное в Лондоне, оказалось для них одновременно лучшим и худшим. Город и живущие в нем люди испытали их на прочность, и едва они были первыми или последними, кто не сумел одолеть этих испытаний. Значит, одного чувства было недостаточно. Было что-то ещё, что скрепляло две жизни вместе, но что именно никто не мог им рассказать. Они будто и сами знали, но не могли найти тому подходящего слова, поэтому перебирали сотни из них, отыскивая только больше причин, что мешали быть вместе.

– Может, наконец-то оставим в покое обсуждение моей женитьбы и поговорим о том, почему ты так рано вернулся? И почему Дункана нет с тобой? – беспечно произнес Спенсер, махнув рукой на возражения друга, что оставили в душе неприятный отпечаток.

– Единственное, кто теперь волнует Дункана, так это Алисса. В конце концов, его усилия не были напрасными, – ответил с прежним раздражением, в котором можно было распознать и долю зависти. – В отличии от моих, – добавил совсем тихо, чего Спенсер не сумел расслышать в неторопливой суете раскладывания по местам одежды. – Я вернулся, потому что в Лондоне стало слишком скучно. Мне не было, чего там делать.

– Тебе не удасться убедить меня, что дело исключительно в этом, – Спенс бросил в него многозначительный взгляд. В ответ Джеймс закатил глаза. Любые намеки были лишними, поскольку он знал, что именно друг имел в виду. Дело было не в скуке. Дело было в Фрее, и скрывать это не имело смысла, по крайней мере, перед друзьями, водночасье угодившими в ту же ловушку.

Было слишком глупо полагать, что, так, как у них, не было ни у кого, но Джеймс оставался эгоистичным в своих размышлениях. Ему сложно было представить, как кто-либо другой мог испытывать то же, что и он. Впрочем, он и не пытался. Единственное, что было ему интересно, это, какими были подлинные чувства Фреи, что должны были стать отражением его собственных, но вместо этого обернулись против него копьями. Неуверенная любовь девушки по большей мере ранила, нежели лечила. И если в сердечной боли и был смысл любви, то Джеймс продолжал находить идею любить глупой, даже если сам оставался самым большим из всех глупцом.

– Уверен, ты вряд ли станешь что-либо рассказывать о случившемся, но если тебе вдруг захочеться это сделать, я буду рядом, – поучительным тоном заверил его Спенс.

– Обязательно, – Джеймс фыркнул в ответ, прежде чем оказаться под одеялом и отвернуться к стене, чтобы попытаться уснуть.

Прибегать к навязчивой помощи друга он не стал. Джеймс был уверен, что Спенс скорее осудит его, нежели действительно поможет. Доселе у них не было серьезных разговоров, покуда и повода для них не находилось. У Спенсера была привычка многое держать в себе, у Джеймса – не накапливать на сердце груза. В четырех стенах сьемных апартаментов разговоры по душам были лишними. Нелепые шутки, путешествия по воспоминаниям и обсуждение жизненных мелочей было более привычно между тремя друзьями, нежели задушевные разговоры, за которыми они делились чем-то столь сокровенным, как признаниями в чувствах к кому-либо.

Спенсер и не мог ему помочь. Джеймс не нуждался в свободном слушателе, готовым молча выслушать его переживания, чтобы затем дать совет, противоречащий всему, что было в его духе. Он не искал ответа на вопрос, как вернуть Фрею. Ему только нужно было знать, почему она не хотела вернуться и продолжить с ним жизнь, как прежде намеревалась сделать с Джоном. Кроме самой Фреи вряд ли кто мог ответить на этот незамысловатый, но в то же время не лишенный важности вопрос. От её ответа зависело не больше, не меньше, как будущее их обоих, которое был шанс провести бок о бок вместе или с болезненными воспоминаниями врозь. Поэтому Джеймс решил, что ему не оставалось ничего другого, как ждать. Ожидание обращалось в вечность, что была пыткой для его нетерпения, выливавшееся в чрезмерной раздраженности и язвительности.

Джеймс не чувствовал, что нуждался хотя бы в одном из друзей. На Спенсера злился из-за его неожиданной, но, что намного важнее, успешной, женитьбы, на Дункана – за кровное родство с девушкой. Это было глупо и совершенно несерьезно, но парень не мог усмирить в себе злости на обоих, а потому попросту пытался их избегать.

Поначалу вел себя со Спенсером непринужденно, но размовлка повисла между ними недосказанностью, что чувствовалась в напряжении. Джеймс избегал дальнейших распросов, что касались бы женитьбы друга, когда Спенс не произносил больше вслух имя Фреи, в чем не так уж тяжело было заметить намеренность. В то же время, когда друг начинал заводить речь о Рейчел или даже случайно упоминал её имя, Джеймс перебивал его, будто невзначай, переводя разговор в другое русло.

После возвращение Дункана всё стало иначе. Второго друга Джеймс просто начал избегать, будто в их размовлке с Фреей была и его вина. Намеренно просыпался раньше обоих друзей и исчезал на целый день, возвращаясь домой тихо, если те спали, или же, когда обоих могло не быть дома. Джеймс не хотел разговаривать с Дунканом, и это желание было решительным и упрямым, хоть и найти ему причину он не мог.

Спенсер пытался выведать у Дункана, в чем была причина странного поведения Джеймса, но тот лишь пожимал плечами. Дело было не во внезапном возвращении Джона, о котором все удачно забыли, не в Клариссе Кромфорд, разрушившей рождественский ужин для всей четверки, и не в Оливере, который был яростным противником их отношений. Успело случиться что-то ещё, когда они с Алиссой слишком увлеклись друг другом, чтобы заметить это. Перемены, как в Фрее, так и Джеймсе, были существенными, но причин тому не мог найти никто, пока они сами ни в чем не признавались.