Текст книги "Цвет сверхдержавы - красный. Восхождение. часть 3 (СИ)"

Автор книги: Сергей Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 111 страниц)

   Район Сан-Фернандо в 1960-м ещё не был плотно застроен. Подобраться к дому было очень тяжело. Фактически дом «Клемента» – Эйхмана стоял посреди чистого поля, напротив, через дорогу, располагался дом его старшего сына Николаса (Клауса).

   Второй сложной задачей было вывезти Эйхмана в Израиль. Это можно было сделать или морем, или по воздуху. Выбор генерала Хареля пал на второй вариант. 25 мая 1960 г в Аргентине готовились отметить 150-летие республики. В Буэнос-Айрес ожидались делегации со всего мира, в том числе и из Израиля. Генерал в отставке Бен-Арци, ставший генеральным директором авиакомпании «Эль-Аль», предложил израильской делегации свой самолёт. Он рассчитывал открыть новую авиалинию между Израилем и Аргентиной. Полёт оплатила из своих фондов разведка «Моссад». Решено было переправить Эйхмана в Израиль обратным рейсом этого самолёта.

   Трудность этого варианта состояла в большой беспосадочной дальности перелёта. Предстояло преодолеть без посадки расстояние от Израиля до Дакара, а затем от Дакара до Тель-Авива. Советские спецслужбы уже работали по делу Эйхмана в контакте с «Моссад», в обмен на содействие Израиля с подбором доказательств по обвинению в геноциде Степана Бандеры. (АИ, см. гл. 04-18). В руководстве страны обсуждалась идея предоставить Израилю для вывоза Эйхмана авиалайнер Ту-114, но от этой мысли отказались. Выкатить на сцену Ту-114 было всё равно, что выставить белого слона с серпом и молотом на борту.

   Разработка операции началась в конце 1959 г., а непосредственная подготовка – в апреле 1960 г. Оперативники «Моссад» прибывали в Аргентину по одному, из разных стран и в разное время. Для оформления этих поездок «Моссадом» была даже создана подставная туристическая фирма. В самой Аргентине были арендованы конспиративные квартиры и автомобили, за домом на улице Гарибальди велось круглосуточное наблюдение. Иссер Харель 30 апреля 1960 года прибыл в Аргентину для руководства предстоящей операцией.

   9 мая руководитель «Моссад» занял позицию в одном из кафе Буэнос-Айреса, ожидая там докладов от своих разведчиков. У него была крупномасштабная карта города, по которой он отмечал передвижения своих агентов. Каждые полчаса Харель переходил из одного кафе в другое. Каждому агенту было назначено своё время и место для доклада, после чего Харель менял позицию.

   Такая конспирация была связана с политической позицией правительства Аргентины, состоявшего в основном из военных профашистской ориентации. Они последовательно отказывались выдавать беглых нацистских преступников, каждый раз заявляя, что «не располагают информацией» о них. Харель находился в Аргентине нелегально, и если бы его задержали, то политические последствия могли быть очень неприятными.

   Рафи Эйтан со своими людьми выехал на операцию. Но тщательно разработанный план сорвался. У въезда в район Сан-Фернандо, на переезде оперативную группу «Моссад», маскировавшуюся под туристов, неожиданно остановила полиция. Оперативники, и без того едва сдерживавшие нервное напряжение, едва не схватились за оружие. Но оказалось, что полицейские остановили их, чтобы отвезти в больницу разбившегося мотоциклиста. Никакие отмазки, вроде «сами мы не местные, мы – туристы, иностранцы», не подействовали. Операцию пришлось отложить и доставить пострадавшего в госпиталь. Момент, когда можно было перехватить Эйхмана, оказался упущен. Рафи Эйтан отменил операцию и собрал совещание. На нём проведение операции было перенесено на 11 мая.

   Обычно Эйхман приезжал домой около 19.00. В этот раз он опоздал. Оперативники «Моссад» пропустили уже два автобуса. Эйхман приехал на третьем, около 8 вечера. Как только автобус отъехал, Эйхмана ослепили фарами подъехавшего автомобиля. Цви Малкин окликнул его: «Un momentito, senor», в несколько шагов догнал и схватил за шею, Абрам Шалом, выскочивший из машины – за ноги, с другой стороны подбежал Рафи Эйтан. Втроём они затолкали пленника в машину, заткнули рот кляпом, надели наручники на руки и ноги, и накрыли одеялом. Весь захват занял не более 20 секунд, свидетелей поблизости не оказалось. Его положили на колени сидящего на заднем сиденье Эйтана, и Цви Аарони предупредил:

   – Лежи спокойно – или прикончим.

   У «моссадовцев» ещё не было полной уверенности, что они схватили именно Эйхмана. Зато была информация об имевшихся на теле настоящего Эйхмана шрамах – на левой руке, и ещё один – после удаления аппендицита. Рафи Эйтан прямо в машине нащупал оба эти шрама, убедившись, что они схватили именно Эйхмана. Что подумал Эйхман, когда какие-то мужики силой затолкали его в машину и тут же полезли к нему в штаны – осталось неизвестным

   Для «Моссада» похищение Эйхмана не стало лёгкой прогулкой. Не дождавшись отца, сын Эйхмана Дитер бросился к старшему брату, Николасу, и сообщил, что отец исчез. Николас сразу подумал, что его похитила израильская разведка. Они с Дитером подняли по тревоге одного из друзей отца, бывшего офицера СС. Немецкая диаспора в Буэнос-Айресе была немалая. Два дня они искали Эйхмана в полиции, больницах и моргах. Вокруг Николаса и Дитера собралась целая молодёжная группа поддержки. Около трёхсот человек на велосипедах несколько дней прочёсывали весь город. Ещё один давний знакомый Эйхмана, тоже бывший офицер СС, организовал слежку в портах и в аэропорту. На железнодорожном вокзале, причалах, даже на перекрёстках автомагистралей дежурили молодые парни из числа немцев, переселившихся в Аргентину. Были даже предложения похитить в ответ посла Израиля, или взорвать израильское посольство, но от подобного экстремизма сыновья Эйхмана благоразумно отказались.

   Ситуация ещё более осложнялась подготовкой к празднованию 150-летия аргентинской республики. Город был наводнён полицией и агентами службы безопасности. На улицах круглосуточно дежурили армейские патрули, на дорогах проводились проверки.

   Однако любителям из немецкой диаспоры не удалось переиграть профессионалов из «Моссад». Пленника доставили на виллу, арендованную в пригороде Буэнос-Айреса. Его тщательно обыскали на предмет наличия яда или скрытого оружия. Цви Аарони провёл первый допрос, окончательно установив личность похищенного. На допросе Эйхман уверенно назвал свои номера в СС – 45326 и 63752, и номер своего партийного билета НСДАП – 889895.

   Эйхмана продержали на конспиративной квартире до 20 мая. Большую часть времени он провёл, прикованным наручниками к кровати, в тёмных очках, чтобы он не мог видеть лиц агентов. Врач-анестезиолог Иона Элиан сделал ему сложную анестезию, чтобы Эйхман оставался в сознании и мог говорить, но при этом не мог пошевелиться. Уже в первые дни Эйхмана несколько раз допросили. Рядом с пленником постоянно находился один охранник, не сводивший с него глаз. Второй охранник дежурил в соседней смежной комнате, межкомнатная дверь постоянно оставалась открытой.

   Разговаривать с Эйхманом охранникам было строго запрещено. Ночью выставляли охрану и во дворе. В комнате Эйхмана был установлен звонок, чтобы охранник мог вызвать помощь. Во дворе стояла наготове машина, на случай необходимости немедленного отъезда. Если в доме появится полиция, решено было любой ценой вывезти Эйхмана в другое место. При отсутствии такой возможности Рафи Эйтан должен был приковать себя наручниками к Эйхману, выбросить ключ и сообщить властям личность задержанного. Принадлежность к «Моссаду» было приказано категорически отрицать. Все, кого задержит полиция, должны были представиться израильскими добровольцами.

   19 мая в столицу Аргентины прилетел самолёт израильской делегации. С участием израильского пилота Рафаэля Арнона была организована фиктивная автоавария, а 20 мая он был выписан из больницы. Вечером 20 мая Эйхмана накачали наркотиками, переодели пилотом авиакомпании «Эль-Аль» и в таком виде провели в самолёт. У агентов «Моссад» были заготовлены документы с фотографией Эйхмана, на имя Рафаэля Арнона, и даже медицинское заключение: «19 мая 1960 года названный пациент пострадал во время езды в автомашине. Выписан из больницы 20 мая. Пациент может перенести полёт под наблюдением врача». Однако никто в аэропорту не обратил внимания на лишнего члена экипажа израильского самолёта. Эйхман, находясь под действием наркотика, не понимал, что с ним происходит, и не мог протестовать.

   Самолёт вылетел из аэропорта Буэнос-Айреса вечером 20 мая. После 13-часового перелёта он на последних литрах топлива приземлился в Дакаре. Над Атлантикой помог попутный ветер. После дозаправки и отдыха экипаж снова поднял самолёт в воздух. Ещё 11 часов полёта, и наконец, 22 мая, посадка в аэропорту Тель-Авива. Иссер Харель немедленно поехал с докладом к премьер-министру. Руководитель «Моссад» рекомендовал держать факт захвата Эйхмана в секрете. В Аргентине ещё оставались агенты «Моссад», выслеживавшие доктора Менгеле. Обнародование информации грозило срывом их миссии. Бен-Гурион спросил:

   – Скажи мне, сколько человек уже знают, что Эйхман в Израиле?

   Прикинув на ходу, Харель ответил:

   – По крайней мере сто человек знают.

   – Если сто человек знают, завтра об этом будет знать вся страна, и это будет в газетах, – ответил премьер.

   Вечером 22 мая, (по другим данным – 23 мая) Бен-Гурион объявил с трибуны кнессета:

   – Великий злодей Эйхман находится в наших руках. Он доставлен в Израиль силами службы безопасности. Доставлен, чтобы предстать перед израильским судом.

   В Израиле Эйхман был официально арестован по постановлению суда. Первоначально он был заключён в тюрьму Джильма, вблизи Хайфы, а затем переведён в тюрьму Рамле. Для содержания Эйхмана в Рамле был выделен целый этаж. Туда никто не входил, за исключением тщательно подобранной охраны. В её составе не было никого, кто побывал в немецких концлагерях или потерял там своих родственников. Непосредственно контактировал с Эйхманом, главным образом, йеменский еврей Шалом Нагар. Он же дегустировал всю пищу, перед подачей её Эйхману. Руководство Израиля более всего опасалось, что кто-нибудь из пострадавших ранее от действий нацистов, постарается расправиться с ним до суда.

   В камере Эйхмана были койка, стол и стул. Почти все время на Эйхмана были одеты ножные кандалы. За Эйхманом следили круглосуточно, в его камере постоянно находился надзиратель. Камера была разделена решёткой, ещё один надзиратель располагался в «предбаннике» и наблюдал за тем, что происходит в самой камере Эйхмана, а в соседней камере постоянно находился дежурный офицер. Остальные охранники дежурили снаружи.

   Расследованием преступлений Эйхмана занимался начальник следственного управления полиции генерал Маттитьягу Села. Для проведения расследования был создан специальный 106-ой отдел полиции. Непосредственно допросы Эйхмана вёл капитан полиции Авнер Лесс. Он допрашивал Эйхмана в общей сложности в течение 275 часов.

   Следствие по уголовному делу Эйхмана, получившему № 40/61, продолжалось почти 11 месяцев. После окончания следствия юридический советник правительства Гидеон Хаузнер подписал обвинительное заключение, состоявшее из 15 пунктов.

   Захват Эйхмана «Моссадом» вызвал широкий общественный резонанс. Правительство Аргентины обвинило Израиль в незаконном похищении. 8 июня 1960 года Аргентина официально потребовала возврата Эйхмана, а 15 июня подала жалобу на действия Израиля в ООН. В жалобе говорилось, что эти действия – «грубое нарушение прав суверенитета, создающее опасную атмосферу для сохранения мира во всем мире».

   Для урегулирования конфликта в ООН было созвано специальное совещание. Министр иностранных дел Израиля Голда Меир принесла официальные извинения аргентинскому правительству, но подчеркнула, что «нарушения закона в данном случае были оправданными». По официальной израильской версии захват Эйхмана осуществили «еврейские добровольцы», не состоящие на государственной службе. Доказать причастность к этому делу израильской разведки аргентинским спецслужбам так и не удалось.

   Следствием похищения Эйхмана стала массовая паника среди нацистов, укрывавшихся в Аргентине. В частности, после исчезновения Эйхмана сбежал в Парагвай, ещё один нацистский преступник, врач Йозеф Менгеле. Позднее Рафи Эйтан заявлял, что его группа выследила Менгеле в процессе поиска Эйхмана, но руководство «Моссад» не рискнуло выкрасть сразу двух нацистских преступников, опасаясь провала.

   Арабская пресса, настроенная против Израиля, открыто выражала поддержку Эйхману. В то же время СССР поддержал усилия Израиля по наказанию нацистских преступников, как в прессе, так и по официальным каналам, в т.ч. в ООН. (Реальная история)

   В связи с захватом Эйхмана Никита Сергеевич Хрущёв направил личное послание премьер-министру Бен-Гуриону, подчеркнув, что, несмотря на глубокие разногласия по многим вопросам, в части, касающейся наказания нацистских преступников, советская сторона готова и далее сотрудничать с Израилем и оказывать всестороннюю поддержку.

   Уголовные дела Эйхмана и Бандеры расследовались параллельно. Следственные органы СССР и Израиля постоянно обменивались информацией и документальными доказательствами, а также свидетельскими показаниями очевидцев. (АИ)

   (Написано по материалам http://guide-israel.ru/history/36515-poxishhenie-ejxmana-1960/ http://rusplt.ru/world/Eihman-sud.html https://ru.wikipedia.org/wiki/Похищение_Эйхмана, и фильму «Секретные операции «Моссада»: Похищение Эйхмана)

   Поимка и расследование по делам Эйхмана и Бандеры были лишь наиболее громкими из множества дел о преступлениях нацистов и их пособников, расследуемых в этот период Комитетом Государственной безопасности. Благодаря информации из «электронной энциклопедии» удалось выйти на след многих карателей и убийц, проживавших законспирированно на территории СССР. Одной из таких разоблачённых стала Антонина Макаровна Макарова, известная по прозвищу «Тонька-пулемётчица».

   Во время Великой Отечественной войны 19-летняя санитарка Макарова, попав в окружение, в силу стечения обстоятельств оказалась на службе «вспомогательной полиции Локотского самоуправления» – коллаборационистского режима на территории Брянской области, действовавшего в период её оккупации нацистскими войсками в 1941-43 гг. Полицаи напоили её, затем дали пулемёт «Максим» и приставили к делу. Антонина Макарова осуществляла расстрелы местных жителей, задержанных по подозрению в помощи партизанам. Расстрелы производились из пулемёта, группами по 27 человек. Численность групп определялась вместимостью камеры, где содержались арестованные. За период существования «Локотского самоуправления» Макарова успела расстрелять около 1500 человек.

   После начала советского наступления в 1943 г Макарова вместе с отступающими немецкими частями эвакуировалась в Белоруссию. Там она сумела добыть поддельные документы медсестры, подтверждавшие её службу в советском госпитале. В итоге немцы отправили её в концлагерь в Кенигсберге, где она и была освобождена, в числе прочих заключённых, советскими войсками после освобождения города. Макарова устроилась работать медсестрой в советский передвижной госпиталь, где познакомилась с находившимся там на излечении советским солдатом Виктором Гинзбургом, вышла за него замуж, поменяла фамилию и после войны уехала в белорусский город Лепель, где позднее работала контролером ОТК швейного цеха Лепельского деревообрабатывающего объединения.

   Поиски Макаровой начались сразу после войны. На допросах многие каратели говорили о Тоньке-пулеметчице, Медсестре, Москвичке. Но её фамилию не мог вспомнить никто. Розыскное дело «пулемётчицы» то сдавалось в архив, то снова всплывало.

   Расследование дополнительно осложнилось тем, что Антонину по ошибке записали во всех документах как Макарову ещё в детстве, хотя её отец Макар носил фамилию Парфёнов (по др. данным – Панфилов). Поэтому следствие долго не могло выйти на её родственников. Также в распоряжении УКГБ Брянской области имелись документы о расстреле немцами группы женщины, больных венерическими болезнями, и были основания полагать, что «пулемётчица» была расстреляна в составе этой группы.

   В итоге, до обнаружения информации о Макаровой в «электронной энциклопедии», никто не мог сопоставить факты и установить, что ветеран войны, передовик производства Антонина Гинзбург и военная преступница Антонина Макарова – одно и то же лицо. За послевоенные годы сотрудники КГБ тайно и аккуратно проверили всех женщин Советского Союза, носивших это имя, отчество и фамилию и подходивших по возрасту. Таких Тонек Макаровых нашлось в СССР около 250 человек. Но настоящая Тонька-пулеметчица как в воду канула.

   (В реальной истории первые подозрения в отношении гражданки Гинзбург появились только в 1976 г, когда её брат, заполняя анкету перед поездкой за границу, записал её, как свою сестру, проживавшую в Белоруссии, но указал девичью фамилию Макарова. У кадровых органов возник вопрос, почему все родственники Панфиловы, а одна сестра – Макарова. По данному факту была начата проверка, перешедшая в расследование. http://www.sb.by/obshchestvo/article/smertnyy-prigovor-dlya-tonki-pulemetchitsy-2.html)

   В присланных документах в связи с Макаровой упоминался также скрывавшийся от правосудия начальник локотской тюрьмы, начальник локотской тюрьмы Николай Иванин, с которым у Макаровой был роман.

   Комитетчики начали розыск выживших свидетелей – уроженцев посёлка Локоть, знакомых с Иваниным и Макаровой в период оккупации. За Макаровой-Гинзбург в Лепеле было установлено наблюдение, которое уже через неделю пришлось снять, т. к. подозреваемая забеспокоилась.

   В течение года следствие разыскивало свидетелей, которым предъявлялись для опознания фотографии Макаровой военного и довоенного периода, а также недавно сделанные фотографии Антонины Гинзбург. Большинство свидетелей уверенно опознавали Гинзбург как Антонину Макарову.

   Параллельно в Брянске был найден скрывавшийся под другой фамилией бывший начальник локотской тюрьмы Николай Иванин. Он был задержан, и на допросе вспомнил фамилию девушки-палача, хотя по ошибке назвал неправильное отчество – Антонина Анатольевна, и неправильное место рождения – Москва. (В реальной истории Иванина только в 1976 г случайно задержали на городской площади в Брянске – его узнал мужчина, сидевший когда-то в локотской тюрьме, и затеял драку.)

   Следователи провели с подозреваемой «зашифрованную беседу» в Лепельском райвоенкомате. Предлогом стал разговор об участии в боевых действиях, якобы для будущих наградных дел. Вместе с Макаровой были приглашены и еще несколько женщин, участниц Великой Отечественной войны. Фронтовички охотно вспоминали. Макарова–Гинзбург при этой беседе явно растерялась: не могла вспомнить ни командира батальона, ни сослуживцев. При том в её военном билете было указано, что в 422–м санитарном батальоне она провоевала с 1941 по 1944 год включительно. Далее в справке записано:

   «Проверка по учётам военно–медицинского музея в г. Ленинграде показала, что Гинзбург (Макарова) А.М. в 422–м санитарном батальоне не служила. Однако неполную пенсию, куда входила и служба в рядах Советской Армии в период войны, она получала, продолжая работать старшим контролером ОТК швейного цеха Лепельского деревообрабатывающего объединения».

   Такая «забывчивость» более походила не на странность, а на реальную улику.

   В Лепель начали тайно привозить тех, кто мог опознать женщину-палача из посёлка Локоть. Проводить опознание приходилось очень осторожно – чтобы в случае отрицательного результата не поставить под удар репутацию уважаемой в городе «фронтовички и отличной труженицы». Подозреваемая ни о чем не должна была догадываться.

   В ходе этих мероприятий было проведено повторное опознание Гинзбург-Макаровой прибывшими в Лепель из Брянской области Пелагеей Комаровой и Ольгой Паниной. У первой Тонька снимала угол осенью 1941 года в деревне Красный Колодец, а вторая в начале 1943 года была брошена немцами в Локотскую тюрьму. Обе женщины уверенно опознали в Антонине Гинзбург «Тоньку–пулеметчицу». (Именно эти женщины в реальной истории опознали Макарову значительно позднее, 24 августа 1977 г. http://www.sb.by/obshchestvo/article/smertnyy-prigovor-dlya-tonki-pulemetchitsy-2.html)

   Чтобы исключить ошибку, следственная группа КГБ организовала ещё ряд опознаний гражданки Гинзбург. Большинство свидетелей – уроженцев брянского посёлка Локоть безоговорочно опознали в ней «пулемётчицу». Летом 1960 г Антонина Макаровна Гинзбург была задержана на улице сотрудниками КГБ. Ей было предъявлено обвинение в военных преступлениях. Макарова на допросах не отпиралась, но и виновной себя не считала, рассказывала обо всём спокойно, говорила, что кошмары её не мучили. Ни с дочерьми, ни с мужем общаться не захотела. Её супруг-фронтовик бегал по инстанциям, грозил жалобой в правительство, даже в ООН – требовал освобождения жены. Это продолжалось до тех пор, пока следователи не решились рассказать ему, в чём обвиняется его любимая Тоня. После этого молодцеватый, бравый ветеран поседел и постарел за одну ночь. Семья отреклась от Антонины Гинзбург и уехала из Лепеля. (http://www.aif.ru/society/history/istoriia_palacha_Tonki-pulemyotchitcy)

   В ходе расследования в Брянской области были обнаружены массовые захоронения военного периода. К сожалению, из полутора тысяч жертв удалось идентифицировать только 168. Расстрел этих людей и был положен в основу обвинительного заключения в деле Антонины Макаровой.

   Её привезли на место совершения преступлений. По дороге от бывшей тюрьмы до места расстрелов её неоднократно узнавали местные жители. Многие шарахались и плевали вслед. Макарова шла и обо всем вспоминала. Спокойно, как вспоминают о будничных делах. Она удивлялась людской ненависти – ведь, по ее мнению, война должна была все списать. Свидания с родными она тоже не просила. Даже не захотела ничего им передать.

   Суд приговорил Антонину Макарову-Гинзбург к высшей мере наказания.

   (Описаны действительные события, в реальной истории относящиеся к 1978 г http://www.aif.ru/society/history/istoriia_palacha_Tonki-pulemyotchitcy)

   Агент Коминтерна заметил этого паренька 18 мая 1957 года, в Ледовом дворце Милана, где проходил конкурс – «Первый итальянский фестиваль рок-н-ролла». Нескладный длинный 19-летний парнишка со своей рок-группой неожиданно занял первое место. Большинство участников исполняли американские песни, а эти парни из Rock Boys спели по-итальянски, выступили с собственной песней «Я скажу тебе «чао», и победили.

   После концерта агент передал информацию о парне, показавшемся ему перспективным, в Москву. Хотя полноценная стратегия захвата мирового рынка грамзаписи сложилась у Серова только к 1959 году, наиболее талантливых исполнителей начали подбирать и пристраивать к делу ещё за два года до создания «Melody Records Inc.». Это и были те «кое-какие намётки», о которых Иван Александрович упоминал в разговоре с Хрущёвым.

   Для работы с итальянским «контактом» в страну прибыл агент КГБ, получивший инструкции – встретиться с ним и постараться привлечь к сотрудничеству. Встреча состоялась через несколько дней. Агент говорил на английском, представился как «мистер Смит», музыкальный продюсер, сдержанно похвалил выступление группы на фестивале, одобрил выход с собственной песней на итальянском:

   – Правильно сделали, что спели на своём языке. Петь по-английски можно, даже нужно, но ваша основная публика здесь, и английского она, в массе своей, не знает. Поэтому пойте на итальянском. А я могу организовать для вас запись музыкального альбома.

   Ребята заинтересовались, предложили послушать несколько своих песен, возможно – уже что-то отобрать для записи. «Продюсер» согласился. Они сыграли одну песню, другую, третью.

   – Это всё хорошо, но не совсем то, что продаётся. Ты музыку сам пишешь? Или тексты?

   – Музыку иногда сам, чаще – друзья пишут, я только исполняю их музыку и тексты.

   – Тогда скажи друзьям – нужно чередование быстрого и медленного, ритмичного и мелодичного. Пойми, парень, у тебя отличный голос, так пусть его услышат все. Итальянский – самый «песенный» язык, наряду с ивритом, японским и русским. Английские песни, в сравнении с итальянскими звучат так, будто певец поёт с полным ртом каши.

   Парни захохотали, а «Смит», посмеявшись вместе с ними, продолжил:

   – Вот вам простой пример – в английском – original soundtrack, а как будет по-итальянски?

   – Э-э-э… Colonna Sonora originale…

   – Вот именно! Вы только вслушайтесь, как это звучит! А ведь – простейший технический термин. Поэтому вам нужно использовать естественную мелодичность родного языка на всю катушку. А если ты будешь только прыгать и кричать, как все – толку не будет, хоть тебя и прозвали «Moleggiato» («Пружинистый» – итал.). Я не смогу это продать. Людям нравится слушать что-то новое, непохожее на то, что они уже слышали раньше. Попробуй написать что-то мелодичное. Вот мой телефон, позвонишь, когда будет, что показать.

   Парень позвонил через неделю. Новая песня понравилась «продюсеру» заметно больше.

   – Вот, ведь можешь, если захочешь. С этим уже можно отправляться на конкурс. Давай, продолжай в том же духе, и у тебя получится.

   С этой песней его протеже выступил на фестивале лёгкой музыки в городке Анкона, 13 июля 1958 года. Песня «Твой поцелуй, как рок» принесла ему победу, хотя она ещё не была похожа на то, что требовалось. Переубедить его, переломить юношеское упрямство и максимализм оказалось очень сложно, куда сложнее, чем представлялось вначале. Но контракт с «Melody Records Inc.» на выпуск альбома был подписан в 1959-м, и началась работа совместно с оркестром Джулио Либано. Работа над альбомом шла параллельно с концертами, и завершилась к концу 1959-го года, альбом вышел в марте 1960-го.

   Первый опыт работы со студией звукозаписи ребят из рок-группы и порадовал, и огорчил одновременно. Парнишка понял, что сотрудничество с «Melody Records», её жёсткие правила и ограничения в долгосрочной перспективе его не устраивают. Ему хотелось самостоятельности, а получить её можно было, лишь организовав собственную студию грамзаписи. Но это была очень дорогостоящая затея, а все участники группы были выходцами из бедных семей.

   «Смит», выслушав его, возражать не стал, даже наоборот – поддержал:

   – О'кей, я тебя вполне понимаю. Самостоятельность – это прекрасно, но где ты возьмёшь деньги? Моё предложение – давай запишем ещё один, два, может быть – три альбома, потом тебе, как я понимаю, предстоит идти на армейскую службу, у тебя будет время подумать, а пока служишь – тебе будут капать денежки от продаж твоих пластинок. К концу службы наберётся какая-то сумма, уже будет легче.

   Парень согласился. Действительно, скоро идти служить, так или иначе придётся прервать работу над записями и концерты. К тому же один из членов группы на следующий день привёл своего знакомого:

   – Это – синьор Паоло. Думаю, он сможет помочь нам достать деньги.

   – Вы – инвестор? – парнишка, прищурившись, окинул недоверчивым взглядом небогатую одежду «синьора Паоло».

   – Нет, конечно, но я знаю кое-кого, кто смог бы помочь, и он готов с тобой встретиться.

   – Bene, это интересно, когда и где?

   – Завтра я за тобой заеду.

   «Кое-кто, кто смог бы помочь», оказался далеко не «кое-кем», а заместителем генерального секретаря Итальянской Коммунистической партии Луиджи Лонго.

   – Привет, парень. Кажется, я слышал тебя по радио, – Лонго по-доброму улыбнулся, сразу нивелировав разницу в возрасте. – Слышал, ты хочешь организовать собственную студию грамзаписи? Думаю, у тебя получится.

   – А я слышал, вы можете помочь достать денег?

   – Могу. У нас есть кооперативный банк, который может дать тебе кредит.

   – Мне нечего предложить в качестве залога.

   – Тебе ведь скоро идти в армию, так? А твои пластинки уже продаются. Я могу поговорить с руководством банка, устроить для тебя счёт на особых условиях, например, с капитализацией процентов. Доход от продажи твоих пластинок издатель будет переводить на этот счёт, и к концу службы у тебя накопится какая-то сумма, – предложил Лонго. – Если же её не хватит, банк, по поступлениям на счёт, сможет оценить риски, прикинет твои возможности, и может быть, мне даже удастся убедить правление банка купить студийное оборудование, и передать тебе в лизинг.

   – Это было бы здорово. Нет, правда, здорово. Спасибо вам.

   – Погоди благодарить, я ещё ничего не сделал, – усмехнулся Лонго. – Кстати, я тут подумал. Совсем недавно я встречался с русским лидером Хрущёвым. Он хорошо отзывался об Италии, в кулуарных беседах упоминал, что наша культура, наша эстрадная музыка в советской России очень популярна. Думаю, после окончания твоей армейской службы я мог бы попробовать организовать твоей группе или тебе одному, как получится, гастроли в СССР.

   Это, между прочим, огромная страна, гигантский музыкальный рынок. На выручку от гастролей по Советскому Союзу ты не только студию сможешь открыть, ты сможешь купить собственный заводик печати грампластинок. С твоим талантом ты можешь добиться очень многого.

   – Гастроли? В СССР? Ого, это было бы круто! О, чёрт! Porco maledetto! А мы в первом же альбоме записали смешную песню про Хрущёва!

   – Надеюсь, не слишком оскорбительную?

   – Да вроде нет, но кто ж его знает, как он отреагирует?

   – Тогда, если насчёт гастролей в СССР удастся договориться, сделайте специальное издание альбома для русских без этой песни. Замените её чем-нибудь безобидным.

   – Это мы запросто. А в России, вообще, пластинки печатают?

   – А ты думал, там только вживую на балалайках играют? – засмеялся Лонго.

   – Ага, причём играют исключительно медведи, в армейских шапках, знаете, как в газетах на карикатурах рисуют, со звёздочкой.

   – Русские первыми запустили спутник в космос, уж пластинку-то они могут напечатать! Я слышал, пластинки у них печатает большой завод.

   – Ну, круто!

   – Так, парень, я уже в годах, и память иногда подводит. – Лонго взял блокнот и карандаш, вопросительно взглянул на визитёра. – Дай-ка я запишу, как тебя зовут, а то забуду,

   – Адриано Челентано.

   – Хорошо, Адриано, будем считать, что мы договорились, – Лонго написал несколько цифр на листке из блокнота. – Вот тебе мой телефон, записывай песни, выступай, будешь готов открыть счёт в банке – звони. Как отслужишь в армии – жду твоего звонка, займёмся твоей студией и гастролями в СССР.