Текст книги "Цвет сверхдержавы - красный. Восхождение. часть 3 (СИ)"

Автор книги: Сергей Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 111 страниц)

   – Далековато. Подождём, пока поближе подберётся.

   Он несколько минут раздумывал над словами лейтенанта, затем повернулся к конструктору головки самонаведения Слепушкину, показывая на экран:

   – Как думаешь, Андрей Борисыч, зацепит твоя ГСН этого проходимца?

   – А чего бы и не зацепить, если точно выведем? – Слепушкин повернулся к оператору второго теодолита, с помощью которого осуществлялось слежение за целью, такому же молодому лейтенанту, только недавно выпустившемуся из училища. – Сумеешь цель удержать?

   – А чё тут уметь-то? Идёт ровненько, что твоя мишень, – откликнулся оператор, указав на тактический планшет. – Если Николай не облажается с изделием, выведет в конус захвата, так снимем этого стрекозла в лучшем виде. Ил-двадцать восьмой на прошлой неделе укатали же? И этого укатаем.

   (В реальной истории первый перехват цели ракетой 5В11 в автономном режиме состоялся 8 июня 1960 г. В АИ работа над ракетой шла несколько быстрее, за счёт сокращения поискового этапа работы)

   Лейтенант презрительно пожал плечами.

   – Это я-то облажаюсь? – задорно парировал Николай. – За своим пультом смотри, салага...

   Пашинин повернулся к старшему стартовой команды:

   – Включить кинотеодолиты и СПК! Расчехлить изделие! Расстояние до цели?

   – Двести. Курс, высота, скорость – без изменений.

   – Просто потренируемся, – произнёс себе под нос Пашинин.

   Стартовая команда сноровисто расчехлила пусковую машину с ракетой, командир расчёта включил последовательность предстартовой проверки.

   Оператор системы «Воздух-1», глядя на экран тактического планшета, размеренно отсчитывал дистанцию до цели:

   – Сто девяносто… Сто восемьдесят…

   – Цель изменила курс. Идёт к соседям, – доложил оператор. – Курс …, скорость 760, высота 21 тысяча 600 метров.

   По изменению курса цели Пашинин понял, что американец собрался сфотографировать грушинскую площадку, где проходила испытания противоракета В-1000.

   Трель телефона ВЧ хлестнула по нервам.

   – Михаил Михалыч, вас.

   «Кто-то уже настучал», – подумал главный конструктор, поднося трубку к уху:

   – Пашинин.

   Из трубки раздался начальственный рык такой силы, что Михаил Михайлович отодвинул её подальше:

   – Вы что там затеяли, засранцы?!!! Спугнуть нарушителя хотите?

   – Товарищ маршал, спугнуть нарушителя мы не можем, все радиоизлучающие средства площадки выключены, – ответил Пашинин. – Можем сопровождать цель кинотеодолитами. Пока ещё мы его не видим, надо несколько минут подождать.

   Маршал Бирюзов был полностью в курсе того, что радиолокационная часть комплекса «Даль» ещё не вполне боеготова, и испытательные пуски на Сары-Шагане проводятся при помощи нештатной линии управления, соединяющей систему передачи команд ракеты (СПК) с двумя кинотеодолитами, один из которых следил за целью, а другой – за ракетой.

   – Понял. Я на связи, жду доклада о визуальном наблюдении цели, – ответил маршал и замолчал, обдумывая ситуацию.

   – Сто пятьдесят… Сто сорок… – отсчитывал оператор.

   Оба кинотеодолита, с помощью которых нештатно наводили ракету на мишени во время испытательных пусков, были включены, телевизионная картинка с них выведена на индикаторы внутри бункера.

   – Ну-ка, наведи объектив на этого гада, – попросил оператора Михаил Михайлович. – Хоть посмотрим на него.

   С расстояния более 100 километров самолёт-нарушитель выглядел на экране как еле заметная чёрточка. Николай повертел верньеры, чёрточка приблизилась и превратилась в крестик. Пашинин впервые видел U-2 живьём, да ещё и в полёте.

   – Надо же, прямо как планер… Аэродинамическое качество, наверное, высочайшее, – пробормотал главный конструктор.

   – Пашинин, ты его видишь? – рявкнул из телефонной трубки Бирюзов.

   – Так точно, товарищ маршал, цель вижу, сопровождаю, – по-военному чётко ответил главный конструктор, зная, что командующий привык к кратким и чётким докладам.

   – Уе…ать можешь?

   – Так точно. Могу.

   – А если промажешь? Спугнём ведь?

   – Никак нет. Изделие уйдёт на самоликвидацию, подрыв будет далеко позади нарушителя и ниже. С вероятностью 99 процентов пилот его не увидит. С нашей стороны излучения нет.

   – Зах..ячь его, Михал Михалыч! – теперь уже маршал не рычал, он говорил едва ли не просительно. – Эта сука все семьдесят пятые комплексы стороной обходит, похоже, излучение СНР чувствует. Летуны опять обосрались! На тебя вся надежда. Если собьём – для тебя и ребят твоих Золотые звёзды у Никиты Сергеича на коленях выпрошу! Не подведи, родной!!!

   – Вас понял, – коротко ответил главный конструктор. – Будьте на связи.

   Подготовка ракеты к старту была полностью автоматизирована. Через несколько секунд стрела пусковой установки поднялась на 45 градусов и теперь медленно поворачивалась по азимуту, чутко следуя за целью.

   – Изделие к стрельбе готово! – доложил командир расчёта.

   – Операторам приготовиться к стрельбе! Ждать команды.

   Пашинин решил подпустить нарушителя на 100 километров, чтобы иметь запас по дальности, на случай его неожиданного манёвра.

   Дистанция до цели быстро сокращалась.

   – Сто тридцать! – выкрикивал в сгустившейся тишине оператор. – Сто двадцать! Сто десять! Сто!

   – Цель уничтожить! – скомандовал Пашинин.

   – Пуск! – Командир пускового расчёта вдавил кнопку.

   Наверху, за обваловкой бункера, раздался короткий могучий рёв. Земля вздрогнула. Ракета 5В11, величиной с хорошее дерево, 16 метров длиной и почти 9 тонн весом, сошла со стрелы пусковой установки и уверенно рванулась к цели.

   – Николай, видишь изделие?

   – Так точно, изделие вижу, сопровождаю. Есть отделение ускорителя!

   – Полная тишина!

   Все притихли. В наступившей тишине два молодых лейтенанта, сосредоточенно сопя, вели кинотеодолитами цель и ракету.

   – СПК работает устойчиво!

   Пашинин судорожно вцепился пальцами в край пульта. Опытное изделие, ещё не испытанное толком, не поддержанное даже половиной полагающихся по конструкторской документации комплекса наземных систем, всего неделю назад впервые перехватившее самолёт-мишень Ил-28, захватив его головкой самонаведения, приняло свой первый бой. Рядом с Пашининым стоял главный разработчик ГСН Андрей Борисович Слепушкин, из НИИ-17. Сейчас всё зависело от устойчивой работы головки самонаведения и сноровки двух лейтенантов, управляющих кинотеодолитами, совсем ещё пацанов.

   – Восемьдесят! Семьдесят! Шестьдесят! Полста! – оператор отсчитывал расстояние между ракетой и целью. – Сорок! Тридцать!

   Слепушкин напрягся. 17 километров – рубеж захвата цели активной радиолокационной головкой самонаведения. Сработает или нет?

   – Двадцать!....

   Короткая, томительная пауза. Пашинин услышал, как тяжело колотится сердце.

   – Есть захват!

   Отлегло...

   На приборной доске U-2 вдруг замигала красная лампочка. Аппаратура почувствовала облучение радаром, но это была не СНР С-75, работающая на 10-сантиметровой волне, не РЛС перехватчика, а что-то новое, совсем незнакомое. Пауэрс ткнул в кнопку отстрела пассивных помех. Позади U-2 сверкающим серпантином разлетелись ленты алюминиевой фольги. Но ракета, которую лётчик не видел, приближалась спереди – слева – снизу. Облако помех быстро отстало от самолёта, головка самонаведения уверенно держала цель.

   – Десять!

   – Пять! Цель поставила помехи!

   Пауэрс судорожно вертел головой, пытаясь увидеть приближающуюся угрозу.

   – Fuck!!!

   Ему показалось, что в него летит целая ёлка, разматывающая за собой длинный дымный след. Такой здоровенной бандуры он ещё ни разу не видел. Лётчик попытался сманеврировать, но неповоротливый U-2 не был приспособлен к выполнению резких манёвров уклонения.

   За остеклением фонаря кабины полыхнуло оранжевое сияние. Самолёт вздрогнул от мощного удара и накренился, послышался глухой взрыв и жуткий треск дюраля. Пауэрса мощно толкнуло вперёд вместе с креслом, колени оказались задвинуты далеко под приборную доску. Педали под ногами, только что упруго отзывавшиеся на каждое движение, вдруг провалились, управление обмякло, лётчик почувствовал, что самолёт не слушается рулей. Внезапно исчезла привычная тяжесть, и наступила невесомость. Он понял, что крылья и хвост самолёта, скорее всего, отломились, а фюзеляж находится в свободном падении.

   Катапультироваться при зажатых под приборной доской ногах означало – остаться без ног. Пауэрс открыл фонарь кабины, переключил кран кислородного снабжения на автономный баллон скафандра, отсоединил кислородный шланг от штуцера, отстегнул ремни, и осторожно, с трудом, выбрался вверх из кабины, опираясь руками на её борта. Падающий фюзеляж хаотично вертелся, и лётчика выбросило из кабины. Парашют открылся автоматически.

   – Есть подрыв! – доложил оператор. – Цель разделилась. Наблюдаю... – он прервался, пытаясь разобраться в месиве отметок, заполонивших индикатор обзорной РЛС. – Наблюдаю облако пассивных помех... и несколько падающих обломков! Крупных!

   Николай, как человек военный, дисциплинированный, доложил официально:

   – Цель уничтожена, расход – одна. Наблюдаю дымные следы и падение обломков, – а затем, не выдержав, выбросил вверх правую руку, сжатую в кулак, и завопил:

   – Ур-ра!!!

   Его крик тут же подхватили остальные. Обоих лейтенантов выдернули из-за пультов и потащили на улицу – качать.

   – Да вы чего! – отбивался Николай. – Уроните, черти! Поставьте, где взяли!

   Связист подбежал к Пашинину:

   – Михаил Михалыч, ответьте маршалу.

   Бирюзов уже услышал в трубке торжествующий гвалт:

   – Ну что, никак сбили?

   – Так точно, товарищ маршал, цель поражена. Расход – одна.

   – Одна? – изумился Бирюзов. – Неужто первой ракетой?

   – Так всего одна готовая и была. На пусковой. По мишени работать собирались.

   – Да вы реально герои, мужики! – восхитился маршал. – Так держать! Молодцы! Буду хлопотать за вас перед руководством. Список отличившихся подготовьте сейчас же, перешлите мне фототелеграфом. Связь кончаю!

   В трубке раздались короткие гудки. Бирюзову ещё нужно было отдать массу распоряжений, организовать поиски пилота и обломков, доложить министру обороны и высшему руководству страны.

   Все службы 10-го полигона в этот день были «на взводе». Вертолёты с поисковыми группами поднялись в воздух ещё до того, как обломки самолёта упали в степи. Парашютиста заметили с вертолётов в воздухе, во время снижения, и приняли «как родного», вежливо, но твёрдо положив носом в землю. При нём во время обыска нашли и изъяли пистолет с глушителем, в кобуре, финский нож, советские деньги в сумме 7500 рублей, 48 золотых монет, двое наручных золотых часов, шесть золотых колец, компас, четыре двусторонние матерчатые карты СССР, продукты питания, флягу с водой, средства для разведения костров, белье, рыболовные принадлежности – крючки, лески, различные химические препараты, медикаменты и другие вещи. Задержанного сразу же переодели в другую одежду, а его вещи отправили на тщательный осмотр.

   Также при себе у Пауэрса было обращение на 13 языках – арабском, немецком, французском, чешском, словацком, английском, греческом, болгарском, русском, литовском, венгерском, турецком и румынском, в русском экземпляре которого говорилось:

   «Я американец и не говорю по-русски. Мне нужны пища, убежище и помощь. Я не сделаю вам вреда. У меня нет злых намерений против вашего народа. Если вы мне поможете, то вас вознаградят за это».

   Обращение было выдано Пауэрсу на тот случай посадки на территории других государств. Деньги и ценности, как позднее рассказал на допросе Пауэрс, он мог использовать для подкупа людей, чтобы скрыться от властей.

   В тот же день Пауэрса допросили в 1-м отделе полигона прилетевшие из Москвы сотрудники госбезопасности, а затем отправили самолётом в Москву.

   На первом допросе, когда Пауэрс пришел в чувство и отдохнул, он был насторожен, на вопросы отвечал неохотно, очень коротко и неубедительно, на некоторые вопросы он совсем отказался отвечать. Лётчик сказал, что летел из Пакистана в Турцию, занимаясь исследованием верхних слоев атмосферы, и сбился с пути. Такова была официальная легенда для объяснения причин нарушения чужого воздушного пространства на случай задержания пилотов U-2. Но вещественные доказательства, изъятые у Пауэрса и найденные на месте происшествия, свидетельствовали о том, что он вторгся в воздушное пространство СССР с шпионскими целями. Пауэрс быстро понял, что слишком наивно так объяснять свое пребывание в глубине территории Советского Союза. Поэтому лётчик признал, что в Советский Союз он направлен со специальным заданием.

   При вторичном обыске в кармане брюк Пауэрса работники госбезопасности обнаружили булавку, вложенную в медальон в виде серебряного доллара. На вопрос, что это такое, Пауэрс ответил, что это обыкновенная булавка. Он солгал, надеясь, что булавку оставят при нем, но, когда понял, что ее намерены изъять, Пауэрс предупредил следователя, что булавка отравлена сильнодействующим ядом и была выдана ему для самоубийства.

   – Не самое умное укрытие для такой булавки, – заметил следователь, подбрасывая на руке монету. – Деньги и ценности у задержанных изымают сразу же, такой порядок.

   Американские организаторы шпионского полёта в случае неудачи были намерены любыми путями замести следы преступления. Они установили в самолет два взрывных устройства, чтобы взорвать машину и не оставить никаких вещественных доказательств. В случае если Пауэрсу удастся спастись, то при задержании он должен был сделать себе укол булавкой. Его хозяева опасались, что он станет живым свидетелем их преступной авантюры, поэтому ему вдалбливали мысль о том, что на допросах в советских органах госбезопасности его подвергнут жутким пыткам и избиениям. Но инстинкт самосохранения оказался сильнее страха перед пытками.

   На первом же допросе его заверили, что применять к нему пытки и другие меры физического воздействия никто не собирается. Пауэрс повеселел и начал отвечать на вопросы. Когда же ему показали неиспользованное им катапультное кресло, и заложенный в нём заряд взрывчатки, лётчик и вовсе впечатлился вероломством работодателей. После этого беседа пошла и вовсе свободно.

   Служба безопасности полигона организовала прочёсывание местности, чтобы обнаружить и собрать части и снаряжение самолета. К этой работе были привлечены вспомогательные воинские подразделения, расквартированные на полигоне и переброшены солдаты из ближайших воинских частей. Впрочем, «ближайших» – это очень условно, полигон специально располагался в отдалённой безлюдной местности, и «ближайшие» части дислоцировались за сотни километров.

   Обломки самолёта, падавшие с 20-километровой высоты, оказались разбросаны на площади в несколько квадратных километров. При осмотре остатков сбитого самолета, были найдены бумажник с личными документами Пауэрса, иностранные деньги и различные фотографии. Кроме того, нашли обрывки военной топографической карты на английском языке с разными пометками, несколько таблиц и другие печатные издания на английском языке, магнитофонные ленты, фотопленку и большое количество деталей различной аппаратуры, находившейся на самолете.

   Командующий авиацией ПВО генерал-полковник Евгений Яковлевич Савицкий был в бешенстве. Его подчинённые вновь, который уже раз, облажались. Савицкий валил всю вину за очередную неудачу на промышленность, заявляя, что с заводов в части поставляют негодные, недоведённые самолёты.

   Командующий зенитно-реактивными войсками и зенитной артиллерией (так они именовались в период 1958-60 гг), генерал-полковник Константин Петрович Казаков, напротив, чувствовал себя именинником и «ходил гоголем» – ведь нарушителя сбили относящейся к его епархии зенитной ракетой. Командующие едва не переругались – настолько обидно было Савицкому видеть неприкрытое торжество Казакова.

   Сергей Семёнович Бирюзов, однако же, окоротил обоих:

   – Вам, Евгений Яковлевич, не на промышленность бочку катить надо, а на армейских снабженцев. Вы прекрасно осведомлены, что техника новая, сложная, ломается пока ещё часто. Посылая самолёты на аэродром передового базирования, следовало отправить следом за ними полный комплект запасных частей к бортовой аппаратуре. Тем более, вы сами часто летаете, общаетесь с лётчиками и техниками, и знаете, какие приборы и узлы на новых машинах чаще всего выходят из строя. Часто вопрос не в плохом качестве техники, а в плохом уходе за ней, – заключил маршал. – Заметьте, самолёт сбили ракетой, но какой ракетой? Недоведённым опытным образцом, не то что не принятым на вооружение, но даже не прошедшим полный цикл лётных испытаний!

   Крыть Савицкому было нечем. Казакова же Бирюзов тоже осадил, чтобы не радовался на ровном месте:

   – Вам, Константин Петрович, тоже праздновать пока преждевременно. Если бы цель сбили ваши подчинённые, серийной, находящейся на вооружении ракетой, например, 75-й Системы, я бы первым вас поздравил. Но самолёт сбит не ими, а испытательной командой полигона и представителями промышленности! Сбит опытным изделием, даже не испытанным в полном объёме! Поэтому радоваться и вам пока нечему. Лучше подумайте, как объяснить руководству страны, почему серийные ЗРК оказались бессильны, когда американец кружил у границ важнейшего ядерного объекта страны, а ракетчики ничего не могли сделать.

   Впрочем, загадка необычайной осторожности Пауэрса раскрылась в тот же день. На первом же допросе его спросили, почему он не вошёл в воздушное пространство над Семипалатинским полигоном. Пауэрс в ответ рассказал, что на самолёте была установлена система, реагирующая на излучение станции наведения ракет комплекса С-75, позволявшая вычислить расстояние до неё, а также ставить пассивные и активные помехи. Его рассказ вскоре был подтверждён фактами – при анализе обломков самолёта были найдены блоки этой системы, хотя и повреждённые, но по их устройству легко было установить назначение.

   Хрущёв в это время находился на отдыхе, и выслушал доклад маршала по телефону ВЧ. Он сразу же начал задавать вопросы и уточнять подробности:

   – Сбили? Молодцы! Благодарю за службу! А кто сбил, и чем? Ракетой?

   – Так точно, товарищ Первый секретарь! Служу Советскому Союзу! Нарушитель сбит ракетой над 10-м полигоном ПВО в Сары-Шагане, – ответил Бирюзов. – Пилот задержан охраной полигона и сдан компетентным органам для допроса.

   – Живьём взяли? Да неужто? Ну, молодцы, ракетчики! Опять отличились! – Никита Сергеевич был отчаянно рад за новую советскую технику, но то, что он услышал дальше, вызвало у его едва ли не экстаз:

   – Товарищ Первый секретарь, нарушитель сбит не войсковыми ЗРК, – честно доложил Бирюзов.

   – Как это? А кем же тогда?

   – Комплексной бригадой ОКБ-301 товарища Лавочкина и специалистами полигона.

   – … не понял... Поясните! – Хрущёв искренне не понимал, при чём тут комплексная бригада ОКБ-301. – Расскажите подробнее!

   – Он подошёл к Семипалатинскому полигону, но на сам полигон не полез – на самолёте была аппаратура, чувствующая излучение СНР 75-го комплекса, – рассказал Бирюзов. – Нарушитель покрутился у южной границы зоны поражения ЗРК, потом отвернул и пошёл к Балхашу. У нас уже тогда возникло подозрение насчёт наличия на самолёте спецаппаратуры, обнаруживающей излучение радаров. Как раз в это время на «лавочкинской» площадке готовили опытное изделие к очередной стрельбе по мишени. На прошлой неделе они уже сбили самолёт-мишень Ил-28. А тут этот U-2... Главный конструктор товарищ Пашинин доложил о готовности к перехвату, я разрешил. Ну... они и х...йнули... виноват, сбили нарушителя, товарищ Первый секретарь!

   Пользуясь случаем, ходатайствую о присвоении товарищу Пашинину и ещё троим непосредственным участникам перехвата званий Героя Советского Союза и награждении их «Золотыми звёздами». Остальных членов комплексной бригады предлагаю наградить орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

   – Пишите представление, я подпишу! – тут же, на радостях, согласился Никита Сергеевич. – Нет, вы серьёзно? Заводская бригада сбила U-2? «Далью»? Но ведь комплекс ещё не боеготов, Калмыков мне докладывал, что там с радиотехнической аппаратурой задержка...

   – Так они аппаратурой комплекса и не пользовались, они оптикой, кинотеодолитами ракету наводили, – Бирюзов коротко рассказал, как производилось оптическое наведение на цель. – Дальность, конечно, считай, на треть меньше, стрельба возможна только в идеальных метеоусловиях, к счастью, на Балхаше оказались как раз такие...

   – Невероятно! – Хрущёв был в восторге. – Комплекса, по сути, ещё не существует, летает одна только ракета, да и та – опытная, и вдруг ею сбивают самолёт, из-за которого вся ПВО Советского Союза уже пятый год стоит на ушах!! Вы Лавочкину звонили?

   – Никак нет, сразу доложил Вам, сейчас буду докладывать министру обороны! Думаю, Семёну Алексеичу уже свои доложили...

   – Наверное. Сейчас я ему сам позвоню, – решил Никита Сергеевич. – Ещё раз спасибо вам за добрую весть, Сергей Семёныч. Готовьте совместно с Лавочкиным представление к Золотым звёздам на виновников торжества.

   Лавочкина, разумеется, уже вовсю поздравляли, когда зазвонил «кремлёвский» телефон.

   – Товарищ Лавочкин? – в голосе Первого секретаря слышалось торжество. – Поздравляю вас, Семён Алексеич, с первой боевой победой «Дали»! Бирюзов будет представление на вашу бригаду писать, на государственные награды, я уже дал согласие, вы там поучаствуйте, чтобы никого не пропустить и не обидеть! Спасибо вам за замечательную технику!

   – Спасибо, спасибо, Никита Сергеич, служим Советскому Союзу! – Лавочкин, уже успевший чуть-чуть принять по случаю торжества, был в приподнятом настроении – вполне заслуженно. – Представление напишем, обязательно.

   Дождь «Золотых звёзд» и других наград, пролившихся на персонал полигона и бригаду специалистов ОКБ-301, был впечатляющим, но заслуженным. Главный конструктор ракеты Михаил Михайлович Пашинин, лейтенанты Николай Петров и Василий Синицын, оператор системы «Воздух-1» Андрей Чистяков (АИ), непосредственно участвовавшие в наведении ракеты при перехвате нарушителя, получили звания Героев Советского Союза, остальные члены полигонного расчёта и комплексной бригады ОКБ-301, готовившие ракету, были награждены орденами меньшего достоинства, но Лавочкин и Бирюзов не забыли никого из находившихся в тот день на испытательной площадке. Сам Лавочкин, под общим руководством которого создавался комплекс, получил Звезду Героя Социалистического Труда.

   Руководители конкурирующего КБ-1, Александр Андреевич Расплетин и Пётр Дмитриевич Грушин, внимательно следившие за работой Лавочкина, тоже обратили внимание, что цель была поражена при помощи оптической системы наведения. В КБ-1 уже пробовали пристроить оптический канал наведения к комплексу С-75, но пока работа шла ни шатко, ни валко.

   – Смотрите-ка, Александр Андреич, – заметил Грушин, изучая докладную записку своего сотрудника. – Как у Лавочкина ребята лихо по оптическому каналу работают. На прошлой неделе Ил-28 завалили, сегодня – американца. Надо нам эту тему ускорить.

   – Такие фокусы, Пётр Дмитрич, только на 10-м полигоне проходят, – скептически отозвался Расплетин. – Там, сами знаете, небо чистое, безоблачное, видимость – миллион на миллион, а над той же Среднерусской равниной, к примеру, сегодня, сами видите, какая муть.

   – Так и дальность у нашей системы – не сто километров, зато скрытность сопровождения – не сравнить с радаром. Плюсов больше выходит, а удорожание небольшое. Надо и к 125-му комплексу оптический канал сделать, – предложил Грушин.

   – Так я же не возражаю, Пётр Дмитрич, давайте сделаем.

   Хрущёв же распорядился и впредь оснащать все зенитные системы средней и малой дальности с радиокомандным наведением дополнительным оптическим каналом.

   Поздравив Лавочкина, Никита Сергеевич связался с Кремлём и министерством иностранных дел. Прежде всего, он настрого предупредил Громыко, что необходимо держать в полной тайне факт пленения американского лётчика.

   – Особенно Малику ничего не говорите! Хорошо бы его вообще услать на ближайшие дни в отпуск или куда подальше, в Африку, от греха...

   – А почему именно Малику, Никита Сергеич? – подозрительно спросил Громыко. – Вы что-то знаете, чего я не знаю?

   Хрущёв сообразил, что так напрямую рубить не стоило, но вывернулся:

   – Да я тут слышал, что товарищ Малик иногда позволяет себе хлебнуть лишнего на дипломатических приёмах, и после этого плохо следит за языком.

   – Понял, товарищ Первый секретарь, прослежу, – заверил Громыко.

   – Я сейчас стенографистке текст послания президенту надиктую, вы проверьте, переведите, и как можно скорее передайте по прямой линии, – продолжил Никита Сергеевич.

   Он посмотрел на часы. Шёл девятый час утра. В Вашингтоне ещё глубокая ночь, есть часа два-три, чтобы подготовиться, но порадовать президента придётся прямо с утра.

   – Я вылетаю в Москву, – сказал он охраннику. – передайте, чтобы подготовили самолёт.

   Президент Эйзенхауэр едва успел подняться, когда позвонили из Пентагона, где был установлен телетайп прямой линии с Кремлём (АИ, в реальной истории такая линия появилась только после Карибского кризиса, в АИ Хрущёв озаботился связью ещё в 1955-м см. гл. 01-32).

   – Господин президент! Только что получено строго конфиденциальное послание от советского Первого секретаря Хрущёва! Сейчас передам его вам по факсу.

   – Послание на русском?

   – На английском, сэр.

   – Передавайте, – ответил Айк. – Линия защищена. Никому ни слова.

   Телеграмма Хрущёва привела президента в замешательство:

   «Господин президент!

   Сегодня в 4.47 утра радиолокаторы советской системы ПВО обнаружили самолёт-нарушитель, идущий на территорию СССР с юга, от границы Афганистана, курсом на город Семипалатинск Казахской ССР. В 7.36, после длительного маневрирования в глубине советской территории, нарушитель был перехвачен при попытке проникновения в зону, закрытую для воздушного контроля по программе «Открытое небо», и сбит средствами ПВО СССР. Обломки самолёта рассеялись по большой площади, в настоящее время ведётся их сбор и поиски тела пилота. Осмотр уже обнаруженных обломков выявил их принадлежность американскому самолёту типа U-2, бортовой номер 56-6693. Среди обломков обнаружены детали аппаратуры разведывательного характера, в частности – длиннофокусного фотоаппарата модели «73-В», и частично отснятая плёнка. В настоящее время производится её проявка.

   Господин президент. Во время моего визита в Соединённые Штаты у меня неоднократно была возможность убедиться в Вашей порядочности и искреннем желании снизить накал международной напряжённости, отойти от курса противостояния между нашими странами, найти точки соприкосновения интересов. В то же самое время у меня неоднократно были случаи убедиться, что далеко не все политики и чиновники в Соединённых Штатах разделяют вашу позицию и миролюбивый настрой.

   В преддверии Парижского саммита я не могу не предположить, что сегодняшняя недружественная акция была предпринята без Вашей прямой санкции или непосредственного указания. Вероятнее всего, решение принималось с политической подоплёкой, явно с провокационными целями, в надежде на последующий срыв совещания глав четырёх держав в Париже. Я лично убедился, что в вашей стране достаточно тех, кто стремится не допустить даже малейшего потепления международной обстановки и улучшения отношений между нашими странами. Вполне вероятно, что сегодняшний полёт самолёта-разведчика был инспирирован не столько с целью получения информации о закрытых объектах СССР, а чтобы бросить тень на действующую администрацию США, и не допустить подписания в Париже итоговых документов по тем соглашениям, которые готовились дипломатами наших стран в последние полгода.

   Поэтому я, в духе доверительных отношений, сложившихся между нами в Кэмп-Дэвиде и Вашингтоне, решил предупредить Вас напрямую, без посредников в виде МИД и Госдепартамента, чтобы не допустить ни малейших искажений и недопонимания. Мне не хотелось бы делать резких заявлений накануне столь важных переговоров, но соображения престижа государства и сопутствующие обстоятельства могут вынудить меня изменить решение.

   Я прерываю свой отпуск и вылетаю в Москву, буду доступен по прямой линии.

   С уважением. Н. С. Хрущёв.»

   Никита Сергеевич специально сформулировал текст в доверительном стиле. Конечно, итоговый вариант правил Громыко – диктовка Хрущёва была далеко не такой гладкой. Тем не менее, доверительный тон, упоминание «тела пилота» и прямое акцентирование возможности провокации были ключевыми моментами его с Серовым замысла.

   – Уж если Айк и этого не поймёт, то он безнадёжен, – пояснил он Серову, прочтя ему по телефону ВЧ предварительный текст послания.

   Первый секретарь, разумеется, знал, что «тело пилота» уже даёт показания на Лубянке, но решил до поры до времени не сообщать этого президенту.

   Президент ещё раз перечитал послание Хрущёва, затем тяжело опустился в кресло. Аллен Даллес его подставил. Подставил нагло, явно рассчитывая сорвать парижские переговоры, а то и визит в Россию. Внутри поднялась волна гнева, Эйзенхауэр потянулся было к телефону, но тут вошла Мейми с дымящейся чашкой кофе.

   – Что случилось, дорогой? Куда ты пропал? Неприятности?

   Обычно Айк не обсуждал с супругой государственные дела, тем более – настолько конфиденциальные, а она никогда не лезла в политику. Но Мейми была умной женщиной, и сейчас ему инстинктивно хотелось её поддержки. Он молча протянул ей телеграмму и взял чашку с кофе, глотнул. Бодрящее тепло побежало по телу.

   Мейми пробежала глазами текст:

   – Боже… Кто бы мог подумать? Этот мерзкий Даллес… Но каков Хрущёв! Он сразу показался мне очень приличным и милым джентльменом. Я рада, что не ошиблась.

   – Да, Первый секретарь повёл себя на редкость достойно для коммуниста, – констатировал Эйзенхауэр.

   – Что ты будешь делать, дорогой?

   – Для начала оторву этому засранцу Даллесу яйца. Сначала левое, потом правое. Медленно… – лицо президента начало наливаться кровью.

   – Дорогой, успокойся, тебе нельзя волноваться! – Мейми обняла его и мягко, успокаивающе прижала к креслу. – Ну, подумай минутку спокойно. У тебя заканчивается второй президентский срок. Да и чёрт с ним, с Даллесом. Если ты его отстранишь, он начнёт делать тебе гадости, раздует какую-нибудь лживую историю, а газетчики подхватят. Зачем тебе это? Посмотри, как умно поступил Хрущёв – не стал поднимать скандал, а связался с тобой напрямую, честно и доверительно. Так сделай вид, что ничего не произошло, и продолжай делать своё дело. Сейчас важно не наказать Даллеса, а не упустить удачный момент для переговоров. Пусть с этим негодяем разбирается Никсон или Джек Кеннеди – смотря кто из них победит на выборах.