Текст книги "Цвет сверхдержавы - красный. Восхождение. часть 3 (СИ)"

Автор книги: Сергей Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 111 страниц)

   Сроки контролируемого хранения отработанного ядерного топлива составляют 50–60 лет – почти такие же, как и суммарные сроки контролируемого хранения отработанных ТВС и отверждённых высокоактивных отходов при замкнутом цикле. Но требуется сооружение множества дополнительных хранилищ для контролируемого хранения отработанного топлива.

   При этом «вечное» захоронение отработанных ТВС не означает полное и вечное исключение из оборота содержащихся в них ядерных материалов. «Могильник» для отработанного топлива – это искусственное компактное месторождение урана и плутония, к «разработке» которого всегда можно вернуться в случае крайней необходимости. Например, когда появятся новые принципы подхода к использованию ядерных материалов, новые, возможно – более дешёвые технологии по переработке отработанного топлива, снизится активность осколочных радионуклидов.

   Недостатки открытого цикла – большая стоимость долговременных хранилищ и полигонов для захоронения, трудности обеспечения долговременной изоляции ТВС от окружающей среды. Всё-таки по 20 тонн отработанного топлива в год с каждого 1000-мегаваттного реактора – это очень немало. При этом существует реальная опасность освобождения радионуклидов в случае разрушения ТВЭЛов при их длительном хранении. Также необходима постоянная вооруженная охрана захоронений.

   – Понятно, – медленно покивал Первый секретарь. – А что скажете относительно ториевого цикла?

   – То же самое. Преимуществ у него много, но и недостатки имеются, – ответил Александров. – Прежде всего, тория в 4-5 раз больше, чем урана. Его добыча менее опасна в части радиоактивности. Торий – тугоплавкий металл. При температуре 1405 градусов уран уже плавится, а в кристаллической решётке тория только-только начинаются фазовые превращения, плавится же он лишь при 2028 градусах. То есть, ториевый реактор может работать при более высоких температурах.

   Ториевый реактор более безопасен. Он не обладает запасом реактивности. В случае отказа систем управления урановый реактор превращается в атомную бомбу огромной мощности, а в ториевом реакторе просто прекратится реакция.

   С точки зрения экономики ториевая энергетика превышает урановую энергетику не в проценты, а в разы. В ходе модернизации действующих атомных электростанций при переводе их на торий, в тех же габаритах, в корпусе ядерного реактора можно разместить ториевые тепловыделяющие элементы, которые с этого же объема активной зоны дают в 2-3 раза больше энергии. В ходе реконструкции не надо строить новую АЭС, а простой сменой топлива, пусть и с добавлением паровых турбин, теплообменников и электрических машин удваивается мощность старой. Важно так же, что ториевая энергетика позволяет обеспечить непрерывную работу реактора, теоретически – на 30-50 лет, реально мы рассчитываем достичь срока в 5-10 лет между перезагрузками. Сегодня атомная станция раз в год или в полтора года останавливается для перезагрузки.

   (источник – И.Н.Бекман. Ядерная индустрия. Лекция 19. Топливные циклы)

   – Это за счёт чего? – заинтересованно перебил Хрущёв.

   – Торий в реакторе под действием нейтронного излучения от урана-235 превращается в уран-233, который, в свою очередь, тоже является ядерным топливом и участвует в выработке энергии, – пояснил Александров. – Можно часть получаемого в реакторе урана-233 отводить в виде сульфида протактиния-233, а часть оставлять, не вынимая, для продолжения реакции. Пусть превращается в уран-233 прямо в реакторе.

   Соответственно, ядерных отходов и отработанного ядерного топлива получается в разы меньше, останавливать реактор для перегрузки придётся реже, КПД станции за счёт этого повышается.

   – Гм... – Первый секретарь недоверчиво обвёл взглядом учёных. – И что, одни только плюсы, и никаких недостатков? Так не бывает.

   – Недостатки есть, конечно, – согласился Александров. – Считается, что ториевый цикл в целом несколько дороже, чем урановый, но это – смотря как считать. Если брать совокупную стоимость с учётом хранения, переработки и захоронения ядерных отходов, то ториевый цикл выйдет много дешевле уранового. Просто за счёт меньшего количества отходов, которые, в случае с ураном приходится хранить и перерабатывать.

   Вторая проблема – если торий превращается в уран-233 в реакторе и потом в нём же используется как ядерное топливо, то в нём образуется некоторый процент урана-232, который при своём распаде даёт очень нехороший изотоп таллий-208, порождающий высокоэнергетическое жёсткое гамма-излучение. То есть, нужна более серьёзная радиационная защита реактора и полная автоматизация всех работ на реакторе, прежде всего перегрузки топлива. Разумеется, она и так проводится дистанционно. Это тоже удорожание, хотя и не слишком большое, так как у нас уже в существующих проектах АЭС закладывается автоматизированная перегрузка топлива.

   К счастью, этот изотоп короткоживущий, его период полураспада примерно 3 минуты. То есть, достаточно небольшой выдержки отработанного топлива после извлечения из реактора, чтобы его опасность по гамма-излучению снизилась до допустимых значений.

   – Спасибо, товарищи, очень хорошо всё разъяснили. Вижу, работа у вас идёт, – одобрил Хрущёв. – А что по космическим реакторам? Виталий Михалыч? – он нашёл взглядом Иевлева.

   – Сейчас нас держит строительство стенда для масштабных экспериментов, – ответил Иевлев. – Стенд будет готов к концу года. Параллельно продолжаем эксперименты на опытном реакторе ИГР, и собираем реактор ИВГ – прототип двигательного реактора. Его конструкция достаточно сложная, многое приходится делать впервые, можно сказать – наощупь. С начала следующего года планируем начать эксперименты с реактором ИВГ, то есть, следующий этап отработки. Параллельно изготовим несколько прототипов двигателя.

   Когда эксперименты будут закончены – это, полагаю, может занять года три-четыре, у нас будут несколько образцов двигателя, готовых к запуску. Эта программа нами сейчас согласуется с Главным конструктором, чтобы к моменту окончания наших работ подоспел прототип космического корабля под наш двигатель. В общем, работаем по плану, больших задержек пока не было.

   Параллельно ведём вместе с Александром Ильичом исследовательские работы по газофазному реактору для ГФЯРД, но там пока рано говорить о каких-либо результатах. Тематика крайне сложная, раньше ничего подобного никто не делал, поэтому на быстрый успех рассчитывать не приходится, – закончил Иевлев. – Вот наш отчёт о работе.

   Он передал Хрущёву несколько листков бумаги – сетевой график, где был изображен ход ведущихся работ.

   – Отлично, – одобрил Первый секретарь. – Работаете по плану, график выдерживаете, результаты, как я понимаю, положительные?

   – Да, теперь мы знаем куда больше о поведении такого реактора, чем даже год назад, – подтвердил Иевлев.

   – Очень хорошо. Михаил Макарович, а у вас как дела? – Хрущёв переключил внимание на Бондарюка.

   До того дремавший, по своему обыкновению, Мстислав Всеволодович Келдыш «включился», перевернул несколько листков в лежавшей перед ним папке, и отложил один из них в сторону.

   – Реактор ТЭМ изготовлен и сейчас на нём ведётся экспериментальная работа, – ответил Бондарюк. – Систему охлаждения для наземных испытаний мы немного изменили для работы при обычной гравитации. Она тоже работает по принципу градирни. Сейчас мы корректируем техническую документацию на реактор и готовимся делать полётный образец.

   Архип Михалыч Люлька сейчас дорабатывает турбогенератор, по его готовности приступаем к совместным испытаниям системы. О двигателях пусть лучше их конструкторы расскажут.

   Академик Келдыш кивнул Михаилу Васильевичу Хруничеву, и председатель ГКНТ тут же перехватил нить разговора:

   – Сразу после прошлогоднего совещания решением ГКНТ была образована группа разработчиков, занявшихся проблематикой ионных и плазменных двигателей, под общим руководством Льва Андреевича Арцимовича. Финансирование работ пока велось из фондов ГКНТ, сейчас, я считаю, пора принимать принципиальное решение о продолжении работ уже по постановлению ЦК и Совета министров. Лев Андреич, вам слово.

   Доклад продолжил один из новоприбывших, академик Арцимович:

   – До образования объединённой рабочей группы эту работу вёл в ЦАГИ Георгий Львович Гродзовский. (Гирш Лейбович Гродзовский в период 1947-1953 гг вынужденно указывал в публикациях «русифицированные» данные, см. http://search.rsl.ru/ru/record/01006923437). В течение 1959 года он проводил испытательные запуски разрабатываемого им ионного двигателя малой тяги на переделанных противоракетах В-1000 конструкции Петра Дмитриевича Грушина. С 1953 года Алексей Иванович Морозов занимался теоретическим обоснованием и предварительными экспериментами по созданию плазменного двигателя, а Александр Михайлович Андрианов предложил довольно простой по конструкции плазменно-эрозионный двигатель. Все предложенные конструкции объединяла одна особенность – разгон ионизированного рабочего тела электромагнитным полем.

   (источник – http://рустрана.рф/article.php?nid=345751)

   Поэтому на общем совещании в Институте атомной энергии 2 июля 1959 года было решено объединить усилия всех разработчиков, обеспечить обмен идеями, научной информацией, совместное обсуждение результатов экспериментов. (АИ)

   Для создания рабочей системы я предложил следующие характеристики двигателя: тяга около 10 килограмм-сил, скорость истечения 100 километров в секунду при электрической мощности 10 мегаватт. Сотрудники ИАЭ предложили несколько проектов.

   К разработке были приняты плазменный импульсный эрозионный двигатель товарища Андрианова, магнитно-плазменный двигатель с электромагнитным аналогом сопла Лаваля конструкции Алексея Ивановича Морозова и двигатель на основе однощелевого источника ионов, практически такого же, какой применялся для электромагнитного разделения изотопов, его предложил Павел Матвеевич Морозов, однофамилец Алексея Ивановича.

   Используя наработанные производственные связи товарища Гродзовского с ОКБ-2, наладили изготовление экспериментальных образцов двигателей. Для их испытания на базе изделия В-1000 была в кратчайшие сроки разработана геофизическая ракета 1Я2ТА.

   Работа пошла достаточно быстро, сейчас под руководством товарища Андрианова на геофизических ракетах испытывается плазменно-эрозионный двигатель, и одновременно в ОКБ-301 товарища Лавочкина проектируется тяжёлая АМС с ядерным реактором конструкции товарища Бондарюка, для полёта к Марсу.

   – Эк вы лихо завернули, Лев Андреич! – улыбнулся Хрущёв. – Не торопитесь, расскажите поподробнее, что это за зверь такой, ионный двигатель, и почему им вдруг атомщики занимаются?

   – Исследования плазмы с самого начала велись у нас в ИАЭ. А ионный двигатель – это, прежде всего, плазма, – пояснил Арцимович. – Александр Михалыч, вам слово.

   Александр Михайлович Андрианов, несколько волнуясь, вышел к стойке и повесил на неё плакат, где гуашью в цвете были изображены внешний вид, разрез и схема двигателя.

   – Это импульсный плазменный ускоритель, который может быть использован как в качестве эрозионного импульсного плазменного двигателя, для решения задач, требующих малых суммарных импульсов тяги, так и в качестве импульсного плазменного инжектора, например, для активных воздействий на ионосферу. Ускоритель содержит разрядный канал с коаксиальными электродами и расположенное между ними твердое диэлектрическое рабочее вещество, например, фторопласт.

   В ходе испытаний для питания двигателя использовалась конденсаторная батарея ёмкостью 100 микроФарад, рабочее напряжение составляло около 1 киловольт. При испытаниях получаемые плазменные сгустки имели температуру около 30 000 Кельвинов и истекали со скоростью до 16 километров в секунду.

   (реальные параметры двигателей ориентации, испытывавшихся в 1964 г на АМС «Зонд-2»)

   – Это что же, у вас двигатель на фоторопласте работает? – удивился Никита Сергеевич.

   – Да, электрический разряд испаряет фторопласт, в результате образуются ионы, которые собираются в плазменные сгустки и разгоняются электромагнитным полем до очень высокой скорости. Отбрасываемая масса невелика, зато импульс такого двигателя очень большой, – ответил Андрианов.

   – Следует понимать, что это экспериментальный прототип, – вставил Арцимович. – Проект, на который мы возлагаем основные надежды – плазменный двигатель, разрабатываемый по проекту Алексея Ивановича Морозова. Он будет использовать ксенон в качестве рабочего тела. Алексей Иванович, расскажите, как у вас идут дела.

   (Двигатель Морозова по принципу напоминал не так давно разрекламированный VASIMR см. http://extremal-mechanics.org/archives/390 http://galspace.spb.ru/orbita/ximdv.htm http://рустрана.рф/article.php?nid=345751)

   – Сам по себе стационарный плазменный двигатель устроен довольно просто, – Морозов сменил Андрианова и повесил на стойку свой плакат. – Хотя его теория весьма сложна.

   (устройство двигателя СПД см http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/popul-meh/2005/12/potomki.pdf)

   – СПД – это кольцевой электромагнит, в зазор которого помещена камера из керамики. В торце камеры расположен анод. Снаружи, возле среза канала двигателя, два катода-нейтрализатора – рабочий и резервный. Рабочее вещество – ксенон – подается в камеру и вблизи анода ионизуется. Ионы ускоряются в электрическом поле и истекают из двигателя, создавая реактивную тягу. Их объемный заряд нейтрализуется электронами, подаваемыми с катода-нейтрализатора. Если этого не сделать, спутник будет приобретать отрицательный электрический заряд.

   Сейчас наш двигатель пока существует в виде лабораторного образца с водяным охлаждением. Отработка идёт полным ходом, но проблем там хватает. В ближайшие 2-3 года он вряд ли будет готов к полёту.

   (В реальной истории разработка СПД началась в 1962 году, первый полёт – в 1970-м, двигатель был подготовлен к полёту по ТЗ академика Иосифьяна в течение 5 месяцев, включая систему питания ксеноном, пригодную для установки на спутнике, но до этого было 7 лет лабораторной проработки. С 1980 г МКБ «Факел» серийно выпускает двигатели следующего поколения СПД-70, для установки на спутниках)

   – Основная проблема этих двигателей – малая тяга и большая потребная электрическая мощность, – добавил Арцимович. – Есть ещё один перспективный вариант, основанный на эффекте поверхностной ионизации цезия при испарении с поверхности вольфрамового катода. Сталь Яковлевич Лебедев предложил трёхэлектродную схему с пористыми вольфрамовыми решётками, к 1965-му году мы рассчитываем получить работоспособный образец.

   (Описание устройства двигателя см. в статье доктора физико-математических наук Ю. Стависского http://rufact.org/blog/2011/jul/4/radiotehnicheskaya-razvedka-2/)

   – Пока всё упирается в создание источника электрической энергии достаточной мощности. Именно поэтому мы возлагаем особые надежды на реактор товарища Бондарюка и турбогенератор, который делает товарищ Люлька. Надо сказать, что Мстислав Всеволодович нас недавно сильно удивил.

   – То есть? – спросил Хрущёв.

   – Дело в том, что двигатель СПД несколько не укладывается в теорию, – пояснил Арцимович. – Он показывает наибольшую тягу при конфигурации электромагнитных полей, явно неоптимальной для этого. При этом расходимость плазменного пучка получается около 45 градусов, а КПД не более 50 процентов. Мы сейчас пытаемся понять, почему так происходит, это необходимо для расчёта параметров двигателя.

   Мстислав Всеволодович посмотрел на наши муки творчества, проанализировал тенденции по результатам лабораторных измерений, и предложил изменить конфигурации анода, плазменного канала и магнитного поля, чтобы формировать именно «неоптимальную» по расчёту геометрию поля. Мы сначала спорили, но потом решили попробовать. И неожиданно получили КПД около 70 процентов и расходимость пучка менее 10 градусов. Сейчас работаем, чтобы найти этому объяснение...

   (В реальной истории этот факт имел место уже после 1992 года, на этой модернизации основано производство двигателей СПД 2-го поколения. См. Статью Д. О. Волков, А. П. Ганущенко «Применение плазменных двигателей в ракетно-космической технике»)

   – То есть, практика у вас опередила теорию? – слегка усмехнулся Хрущёв.

   – Да, в науке иногда и так случается, – развёл руками Арцимович.

   – Так вы говорите, что АМС у вас уже проектируется, а двигателей для неё у вас, выходит, ещё нет? – спросил Первый секретарь.

   – Видите ли, Никита Сергеич, АМС – не ракета-носитель, – заметил академик Келдыш. – Если один двигатель не поспеет, всегда можно поставить другой и отыграть временем запуска, продолжительностью полёта, коррекциями орбиты.

   – Да-а... Большую работу проводите, Лев Андреевич, – заключил Хрущёв. – Спасибо, товарищи, вижу, что науку советский народ кормит своим трудом не зря.

   – Никита Сергеич, а не желаете лично на наши разработки посмотреть? – предложил Александров.

   – Приеду обязательно, только скажите, когда и куда, – тут же ответил Первый секретарь. – Надо только время согласовать

   – В любой день, к нам в институт, мы вам плазменные двигатели покажем, – пригласил Александров, – Если у вас время позволяет, конечно.

   – Времени всегда не хватает, – посетовал Никита Сергеевич. – Но на такую интересную разработку постараюсь найти. С товарищем Шуйским расписание согласуйте, моим временем он распоряжается. Мне тут надо с нашим здравоохранением вопрос решить, а потом к вам приеду.

   Вопрос со здравоохранением оказался не таким простым, как ожидал Никита Сергеевич. В соответствии с его указанием Серов проверил Марию Дмитриевну Ковригину «по всем статьям», никаких зацепок по линии спецслужб, разумеется, не нашёл.

   – Человек она, конечно, несколько неудобный, но только потому, что искренне болеет за своё дело, – заключил Иван Александрович, представив Первому секретарю свой отчёт. – Но на посту «посвящённого» министра нам именно такой человек и нужен. Моё мнение – доверить ей «Тайну» можно. Хотя приглядеть на первых порах не помешает.

   Сейчас она – директор Института усовершенствования врачей. Эта должность для неё, прямо скажем, «мала». Мария Дмитриевна может сделать много больше.

   Григорий Трофимович Шуйский пригласил Ковригину в Кремль для разговора с Первым секретарём. На встрече присутствовали Косыгин, академик Келдыш как президент Академии Наук и Иван Александрович Серов.

   Никита Сергеевич на правах хозяина кабинета пригласил Марию Дмитриевну присесть к столу:

   – Мария Дмитриевна! – начал Хрущёв. – В отношении вас руководством страны было принято неправильное решение. Мы с Алексеем Николаичем в ситуации вовремя не разобрались. Вас не снимать с должности министра надо было, а поддержать. Так, Алексей Николаич?

   – Да, – подтвердил Косыгин. – Промашка вышла.

   – Что ещё хуже, промашка эта уже обошлась нам очень дорого, – продолжал Никита Сергеевич. – От лица партии и правительства, от Центрального Комитета, приношу вам, Мария Дмитриевна, свои извинения. Думаю, Алексей Николаич тоже присоединится, от лица Совета министров, так сказать?

   – Совершенно верно, – подтвердил Косыгин. – Виноваты мы с Никитой Сергеевичем, но прежде всего я, как председатель Совета министров.

   – Так что, Мария Дмитриевна, мы с товарищем Косыгиным осознали, что обошлись мы с вами непорядочно, и теперь просим: простите нас великодушно.

   Ковригина такого поворота событий явно не ожидала:

   – Ну, что ж с вами сделаешь, прощаю, конечно, – Мария Дмитриевна только развела руками и вдруг улыбнулась. – Не каждый день передо мной Первый секретарь ЦК и Председатель Совета министров стоят, как мыши перед котом Леопольдом...

   – Жаль только, что для осознания этого потребовалась смерть Игоря Васильевича Курчатова, – продолжал Хрущёв.

   – Насколько я помню его случай, там уже всё было достаточно плохо, – ответила Ковригина. – Не берёг себя Игорь Васильевич, и что хуже, не он один у нас вот так вот, на износ работает.

   – Да, это – проблема, и её надо как-то решать, – согласился Никита Сергеевич. – И не только эту проблему. Проблем у нас в здравоохранении, честно сказать хватает, и за первыми успехами они как-то даже забылись. В общем, Мария Дмитриевна, просим вас вернуться на должность министра здравоохранения. Без вас мы с этой сферой не справляемся.

   – Вот, значит, как? Не справился, выходит, Курашов? – Ковригина на несколько секунд задумалась. – Нет, Никита Сергеич. Извините. Не пойду. Сейчас я на своём месте, там, где партия определила, занимаюсь важной работой – переподготовкой врачей по новейшим методикам. Зачем мне опять на себя взваливать министерскую должность? Хлопот много, работа нервная, сплошные совещания, разбирательства, да ещё, того и гляди, опять попрут. Нет, не пойду.

   Хрущёв с Косыгиным озадаченно переглянулись.

   – Мария Дмитриевна, я понимаю, что вы чувствуете, – начал Косыгин. – Но стране необходим ваш опыт по внедрению новейших медицинских технологий...

   – Внедрение технологий уже идёт полным ходом, процесс налажен, товарищ Лебединский в ИКБМ вполне справляется, – ответила Ковригина. – Большего я при всём желании по этой части уже не сделаю. Может, вам кого-нибудь помоложе и поэнергичнее порекомендовать?

   – Мария Дмитриевна, тут не только и не столько в медицинских технологиях дело, – сказал академик Келдыш. – Ситуация, скажем так, более серьёзная, чем вам представляется.

   – То есть? Вы о чём, Мстислав Всеволодович?

   – Мы столкнулись с ситуацией, угрожающей всему нашему обществу, и самому существованию страны, – ответил вместо Келдыша Хрущёв.– Дело это совершенно секретное...

   – Какая-то эпидемия? – забеспокоилась Ковригина. – Биологическое оружие? Диверсия?

   – Даже хуже. Я вам объясню всё подробно, но сначала Иван Александрович должен взять с вас подписку о неразглашении.

   Серов молча положил перед ней красный бланк. Мария Дмитриевна удивилась:

   – Никогда такого не видела... Не слышала даже. Это что же, выше, чем «Особой важности»?

   – Да. Атомные секреты по сравнению с этой информацией – общеизвестная мелочь, – проворчал Никита Сергеевич. – О том, что я должен вам сообщить, в стране знают несколько десятков человек. Два десятка в руководстве страны, остальные – в аппарате Комитета Госбезопасности.

   Ковригина медлила. Хрущёв понимал, что она ещё чувствует обиду и переживает происшедшее, но ситуация требовала решения, и он надеялся, что долг перевесит остальные чувства.

   – Я... могу отказаться? – спросила Мария Дмитриевна.

   Никита Сергеевич медленно кивнул:

   – Заставить вас мы не можем. Конечно, ваш отказ поставит нас в сложное положение. Я понимаю, что с вами обошлись несправедливо, и мы с Алексеем Николаичем делаем всё, чтобы эту несправедливость исправить. Рассчитываю на ваше чувство долга и ответственности перед советским народом.

   – Всё действительно так серьёзно? – спросила Ковригина. – Или это отговорка? Чтобы я подписала эту вашу бумагу?

   – Всё значительно серьёзнее, чем вы сейчас вообще можете представить, – покачал головой Хрущёв. – Это, в том числе, напрямую связано с теми новыми лекарствами и медицинскими технологиями, которые внедрялись у нас в последние годы.

   – С ними что-то не так? – забеспокоилась Мария Дмитриевна.

   Она подписала бланк, поставила дату:

   – Так что случилось?

   – Мы получили очень важное предупреждение, – ответил Первый секретарь. – Вместе с ним был передан очень большой объём политической, научной и культурной информации, на электронных носителях, аналогов которых мировая промышленность пока не выпускает. Эта посылка была получена 3 октября 1953 года. С этого дня история страны пошла совершенно другим путём.

   – Посылка? Предупреждение? – удивилась Ковригина. – Какое ещё предупреждение?

   Вместо ответа Никита Сергеевич передал ей включённый планшет:

   – Это – ЭВМ. Так называемый «планшетный компьютер». Читайте.

   Мария Дмитриевна с интересом вертела в руках планшет:

   – Не похоже что-то на ЭВМ... Я их в ИКБМ видела, это целая комната со шкафами... – она начала читать, затем её глаза вдруг расширились, она подняла голову и изумлённо переводила взгляд с Хрущёва на Косыгина, затем – на Келдыша, и на Серова.

   – Это правда, – тихо произнёс Мстислав Всеволодович.

   – Не может быть... Это что же... путешествие во времени?

   – Не путешествие. Скорее, пересылка материального предмета. Наша наука на такое пока не способна, – ответил академик. – Вы сами видите, какой технический уровень у этой ЭВМ. Мы такое сделать пока не можем. И ещё долго не сможем.

   – С ума сойти... А это? Насчёт... про реставрацию капитализма, контрреволюцию и развал Советского Союза – это что, тоже правда? Разве такое возможно? Куда органы смотрели?

   – Как выяснилось, возможно, если предательство распространяется в высших эшелонах власти, – проворчал Хрущёв. . – Комитету была дана команда «не вмешиваться». Его руководство оказалось в числе предателей. Вражеские агенты влияния взяли под контроль прессу и телевидение. Народу попросту заморочили голову, затем устроили искусственный дефицит продуктов и товаров первой необходимости, сформировали у населения устойчивый стереотип: «социализм – это голод и нищета». Когда народ опомнился, было уже поздно что-то менять. И настала настоящая нищета и голод. Все сбережения населения сожрала искусственно спровоцированная гиперинфляция. Народ в очередной раз ограбили. Положение начало выправляться только лет через 15, но уже были потеряны все союзные республики, погибли или стали беженцами миллионы людей.

   Сейчас мы делаем всё возможное, чтобы этого избежать. Недавно наша, так сказать, «команда» потеряла очень-очень важного игрока. Мы нашли, кем его заменить, но нуждаемся в доверенном человеке, которому могли бы поручить курировать медицинское и биологическое направление. При обсуждении сошлись на вашей кандидатуре.

   – Понимаю... – озадаченно покивала Ковригина. – А почему не дать эту информацию, к примеру, всем министрам?

   – Это не лучшее решение, – покачал головой Серов. – Мы подбираем не просто людей компетентных, но, прежде всего тех, кто безусловно верен делу коммунизма, искренне переживает за общее дело, и при этом проживёт достаточно долго. Чем меньше расходится столь важная политическая информация, тем безопаснее. Техническая информация – это дело другое, но её приходится сначала подготавливать.

   – Так... Игорь Васильевич... он был одним из вас?

   – Да. Одним из «посвящённых», как мы говорим, – подтвердил Хрущёв.

   – Невероятно... Правда... Как обухом по голове... Союз развалился! Без войны, без вражеской интервенции, сам собой... – Мария Дмитриевна ошарашенно потрясла головой, словно отгоняя наваждение.

   – Нашу страну только так и можно было развалить, – ответил Серов. – Русский человек – он такой, что если опасность угрожает всей стране, он готов всё личное отбросить и пахать без сна и отдыха...

   – Точно, – согласился Никита Сергеевич. – Как там в песне поётся: «... жила бы страна родная, и нету других забот...». А вот когда всё мирно и хорошо, тут и начинают поднимать голову всякие отщепенцы. Дерьмо, сами знаете, имеет свойство всплывать вверх. В политике, к сожалению, даже быстрее, чем в воде.

   – Да-а... – протянула Мария Дмитриевна, – Вот оно как оказалось... А знаете, среди медиков, особенно в Центральном аптечном научно-исследовательском институте, где исследуются новые препараты, такие легенды ходят! Вы не поверите! Когда новые лекарства пошли на клинические испытания, да ещё таким валом, десятками, потом сотнями, появилась аппаратура УЗИ и прочая медтехника, мне чего только не рассказывали. Особенно после 1957 года, когда книга Ефремова «Туманность Андромеды» вышла.

   – И что же вам рассказывали? – спросил Серов.

   – Такие невероятные вещи! – начала Ковригина. – Якобы, наши учёные приняли радиопередачу этого, как там, «Великого кольца», как у товарища Ефремова описано. И якобы теперь в Крыму, возле Симферополя и под Евпаторией строятся огромные антенны, как тарелки, направленные в небо, чтобы принимать эти передачи. И что построены несколько кораблей с такими антеннами, они всё время дежурят в океане, чтобы ни одной передачи не пропустить.

   И что наши учёные эти передачи расшифровали, а в них – формулы всех новых лекарств, и техническая информация, благодаря которой мы спутник в космос запустили. А ещё говорят, что скоро учёные запустят в космос человека, и он полетит на ту планету, откуда нам информацию передают...

   – Угу... ящик коньяка повезёт, надо ж проставиться, – хрюкнул, едва сдерживая смех, Хрущёв.

   Мстислав Всеволодович Келдыш беззвучно хохотал, из вежливости прикрывая лицо руками, Серов, посмеиваясь, по привычке конспектировал рассказ Марии Дмитриевны в блокнот, и даже обычно невозмутимый Косыгин по-доброму улыбался.

   – А руководите всеми этими исследованиями якобы вы, Мстислав Всеволодович, и потому вас президентом Академии Наук выбрали, – закончила Ковригина. – Главкосмос этот, как говорят, организован для отвода глаз, чтобы американцев обмануть, а все научные открытия и изобретения, что в последние годы появились, нам прислали инопланетяне, с этого, как там его... Эридана...

   Президент Академии Наук уже не просто ржал, а трясся и всхлипывал, колотя ладонями по полированной столешнице, Косыгин сдержанно посмеивался, Никита Сергеевич хохотал во весь голос, колыхаясь в кресле, Серов, не выдержав, уронил карандаш и простонал, корчась от хохота:

   – Это шедевр!!! Я даже знаю, через кого я эту байку на Запад солью!!!

   – В точности по анекдоту, – произнёс Косыгин. – Есть два способа навести порядок в стране: реалистический и фантастический. Реалистический – прилетят инопланетяне и всё сделают за нас, а фантастический – мы сами всё сделаем.

   – О-ох!... Ну, насмешили, Мария Дмитриевна! – с трудом сдерживая смех, произнёс Хрущёв.

   – Я так и знала, что глупости болтают... – Ковригина и сама улыбалась.

   – Сказка – ложь, да в ней намёк, – припомнил поговорку Никита Сергеевич. – Антенны в Крыму и на кораблях – это управление нашими спутниками. Мстислав Всеволодович действительно научный руководитель нашей космической программы, а академик Королёв – технический руководитель. Человека в космос мы запускать планируем, так же, как и американцы, конечно, пока только на орбиту Земли. Но вот никаких передач с Эридана мы не принимали... к сожалению. А было бы интересно.