Текст книги "Цвет сверхдержавы - красный. Восхождение. часть 3 (СИ)"

Автор книги: Сергей Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 111 страниц)

   #Обновление 31.07.2016

6. Смерть ходит рядом.

   По возвращении в Москву, Никита Сергеевич занялся текущими вопросами, накопившимися за время поездки, и одновременно готовился к визиту во Францию. Личный врач, Владимир Григорьевич Беззубик, беспокоясь, чтобы Первый секретарь после возвращения из тропиков в холодную, промозглую мартовскую Москву, не простудился или не подхватил грипп, ещё перед отлётом рекомендовал ему для профилактики за неделю до возвращения принимать небольшими дозами новое, только что прошедшее клинические испытания, противовирусное средство – ремантадин. Хрущёв врача послушался, и начал принимать препарат ещё в Индонезии, перед визитом в далеко не тёплый в марте Афганистан. Новое лекарство подействовало, гриппом Никита Сергеевич не заболел. (АИ, в реальной истории Хрущёв по возвращении из поездки заболел гриппом, из-за чего визит во Францию был перенесён на неделю).

   8 марта страна отпраздновала Международный женский день. С 1960 г решением правительства он был объявлен нерабочим днём. (АИ, в реальной истории – с 1966 г) 7 марта женщин в большинстве организаций отпустили домой сразу после обеда, чтобы дать им возможность подготовиться к празднику. Цветочные магазины сделали 7 марта полуторный годовой план, теперь можно было расслабиться до 31 августа, когда придут за букетами для учителей родители первоклассников.

   9 марта Никита Сергеевич приехал в Кремль как обычно, к 9.00, и занялся решением накопившихся вопросов: прочёл десятка два различных докладных записок, проектов, и прочих документов, требовавших его решения или резолюции, ответил на десяток телефонных звонков, сам переговорил с несколькими министрами и председателями Госкомитетов, решая различные вопросы.

   Время уже близилось к обеду, когда звонок телефона оторвал его от очередной бумаги. Никита Сергеевич взял трубку:

   – Слушаю, Хрущёв.

   Звонил Серов:

   – Никита Сергеич, беда! Умер Игорь Васильевич Курчатов...

   В первый момент Хрущёв даже не понял:

   – Как – умер? Когда, где?

   – Утром. На работе. Провёл с утра сложное совещание, потом позвонил в Дубну, Векслеру, и заперся в кабинете, приказал его не беспокоить. Через час, примерно, ему позвонил Дмитрий Васильевич Ефремов, с которым они в последнее время вместе работали над документами. Товарищ Ефремов звонил по срочному делу, но Курчатов не ответил. Ефремову это показалось странным, он пришёл лично, заглянул в кабинет, и увидел, что Игорь Васильевич сидит за столом «в неживой позе» – так с его слов записано, – доложил Серов. – Товарищ Ефремов тут же вызвал группу врачей, которым было приказано сопровождать Игоря Васильевича. Врачи прибежали меньше, чем через минуту, но было уже поздно, смерть наступила около часа назад.

   (АИ, в реальной истории И.В. Курчатов скончался 7 февраля 1960 г во время прогулки в санатории «Барвиха», посещая лечившегося там Ю.Б. Харитона)

   Хрущёв слушал объяснения Серова, но не слышал, не воспринимал их. Тяжело оперевшись лбом на руку, он произнёс:

   – Не понимаю... Как так могло случиться? Его же лечили, он, вроде бы, хорошо себя чувствовал... Не понимаю...

   – Я сейчас приеду, – сказал Серов. – Объясню всё подробнее.

   – Приезжай, – услышав гудки в трубке, Никита Сергеевич положил её на рычаг, затем нажал клавишу вызова:

   – Григорий Трофимыч, – сказал он по громкой связи. – Курашова и Маркова ко мне, срочно. Хоть из-под земли.

   – Будет сделано, – ответил Шуйский. – Никита Сергеич, с вами всё хорошо? Может, товарища Беззубика вызвать?

   – Нет, Владимир Григорьич тут не поможет, – тусклым, безжизненным голосом ответил Первый секретарь. – Умер Курчатов. Серов только что доложил...

   Он отпустил клавишу и невидящим взглядом уставился в стену. На душе было тяжело и пусто. Никита Сергеевич не понимал, что могло случиться. Да, Курчатов был болен, перенёс два инсульта, сердце было порядком изношено, но в прошлом году его активно лечили, прежде всего – от тромбоза, заодно новыми, синтезированными по данным из посылки препаратами поддержали сердце. Александр Михайлович Марков, начальник «кремлёвского» 4 Главного управления Минздрава, клялся, что врачи сделали всё возможное, да и сам Курчатов после лечения выглядел заметно лучше, чем последние пару лет.

   – Как? Как, чёрт подери? Почему? Ведь всё сделали, чтобы это предотвратить! – едва не простонал Хрущёв. – Где не доглядели? Что могло случиться?

   Он снова придавил клавишу:

   – Григорий Трофимыч, вызови ещё академика Келдыша. Больше ни для кого меня нет.

   – Будет сделано.

   Хрущёв отпустил клавишу и ещё несколько минут сидел неподвижно, глядя на молчащий телефон. Смерть Курчатова стала для него полной неожиданностью, ещё и потому, что, казалось бы, были приняты все мыслимые меры. И всё же судьба как будто решила показать человечишкам свою непреклонную силу.

   «Нет, костлявая, Королёва я тебе так запросто не отдам», – подумал Никита Сергеевич: «Во всяком случае, не отдам без боя».

   Первым приехал Серов. Пока он снова, теперь уже лично, и со всеми подробностями, докладывал Первому секретарю обстоятельства смерти академика, подъехали министр здравоохранения Сергей Владимирович Курашов и начальник 4 ГУ Марков. Подробности, доложенные Серовым, ситуацию не прояснили. Хрущёв обрушился на Курашова и Маркова:

   – Вы куда смотрели? Я вам что поручал? «Не отходить ни на шаг, ни на минуту не оставлять без присмотра!» Где были ваши врачи? Почему оставили его одного? Почему лечение не дало результатов?

   Появившийся «в разгар шторма» академик Келдыш молча остановился в дверях. Хрущёв сделал ему приглашающий жест рукой:

   – Проходите, проходите, Мстислав Всеволодович, садитесь. Беда у нас.

   – Да, мне уже сообщили, – Келдыш выглядел не лучше Хрущёва.

   – Итак, я жду объяснений! – Первый секретарь говорил внешне спокойно, но это было спокойствие заряженного конденсатора.

   Александр Михайлович Марков доложил:

   – Бригада врачей находилась в соседнем помещении. Игорь Васильевич с утра проводил совещание, вопросы обсуждались, как обычно, секретные. Врачей на совещание не допускали.

   После совещания дежурный врач осмотрел Игоря Васильевича, замерил давление, пульс. Показатели были выше обычных, но ненамного. По требованию врача Игорь Васильевич принял препарат от давления, но от рекомендации немного полежать отказался категорически. В этот момент ему из Дубны позвонил товарищ Векслер, они начали обсуждать очередной секретный вопрос, и товарищ Курчатов попросил врача выйти из кабинета.

   Затем он работал один, врач дважды заглядывал в кабинет, но Игорь Васильевич попросил не беспокоить, сказал, что хочет сосредоточиться на важной проблеме.

   – Ясно! – буркнул Хрущёв. – Теперь – конкретно, просто и внятно: почему он умер? Причина?

   – Вероятнее всего – обширное кровоизлияние в мозг, – ответил Марков. – Точнее можно будет сказать после вскрытия. Пока не провели экспертизу, можно только предполагать.

   – М-да... – проворчал Никита Сергеевич. – Как обычно. Никто вроде и не виноват, а человека потеряли. И какого человека!

   Первый секретарь в сердцах хватил кулаком об стол, так, что подпрыгнули стоявший на нём стакан с карандашами и записные книжки, только папки с документами не шелохнулись.

   – Идите... – он раздражённо махнул рукой в сторону двери, и вполголоса добавил: … с глаз долой...

   Курашов и Марков поспешили покинуть кабинет. Хрущёв угрюмо молчал. Академик Келдыш и Иван Александрович Серов, также молча, ждали, понимая, насколько силён оказался этот удар для Первого секретаря.

   – Так, товарищи... Первая потеря у нас... – глухим, надтреснутым голосом произнёс Никита Сергеевич. – Кто следующий?

   – Сергей Палыч Королёв, в 66-м, – мрачно ответил Мстислав Всеволодович. – За ним – товарищ Соколовский, в 1968.

   – Да, это помню, – медленно кивнул Хрущёв.

   – Потом... потом вы, Никита Сергеич... Затем, в октябре 1972-го – Иван Антонович Ефремов. Дальше – товарищ Лебедев, в июле 1974-го, за ним – товарищи Кузнецов и Бартини. В 1974-м, 6 декабря, день в день.

   – Что, оба? – изумился Никита Сергеевич.

   – Да, по документам так, – подтвердил Серов. – Но на документы я бы в этом случае не рассчитывал. Курчатов прожил на месяц дольше, то есть, документы Веденеева в его случае уже не сработали. Чем дальше, тем больше должно накапливаться расхождений. Мы же каждый свою дату знаем, не станем сидеть, сложа руки.

   – М-да... Возможно, возможно... Кто дальше?

   – Товарищ Гречко, в 1976-м, – продолжал академик. – Потом – я, в 1978-м, но это под большим вопросом. Обстоятельства мне известны, остерегусь. Остальные – позже. А вообще, в этом вопросе я согласен с Иваном Александровичем, к тому времени всё может очень сильно измениться, не исключено, что кто-то может... – академик запнулся, – … может уйти и раньше. Нагрузки и ответственность своё дело сделают.

   – Ты, Никита Сергеич, преемника себе выбрал? – строго спросил Серов. – А то, неровён час...

   Хрущёв тяжело встал, подошёл к сейфу, скрытому за дубовой панелью отделки кабинета, открыл, достал два конверта, вернулся к столу и протянул конверты Серову и Келдышу. Обычные, белые почтовые конверты, с напечатанной маркой, но непрозрачные на просвет. На обоих рукой Никиты Сергеевича было написано: «Вскрыть, если вдруг помру, не раньше».

   – Третий Косыгину отдам, – проворчал Первый секретарь. – Если передумаю – эти заберу, дам другие. Там несколько кандидатов, по номерам. Вы, товарищи, тоже себе смену готовьте заранее.

   Я до смерти на посту сидеть не собираюсь. Когда придёт время – подам в отставку и своего кандидата представлю на Президиуме. А там – как решит партия и народ. Всё должно быть по закону.

   – Никита Сергеич, ты что, тебе ж на пенсии скучно будет! – удивился Серов. – Нельзя же так сразу, резко, бросать работать, смена образа жизни в твоём возрасте больше навредит, чем поможет.

   – А кто сказал, что я вот так, сразу, на пенсию уйду? – через силу усмехнулся Хрущёв. – Это «там» меня Брежнев с Шелепиным выперли. На менее ответственную работу попрошусь сначала. Я даже и место себе уже присмотрел. Но никому раньше времени не скажу.

   Ладно, хватит об этом. Я хочу знать, почему умер товарищ Курчатов. Не заключение врачей, а причину, которая привела к такому исходу, – строго пояснил Первый секретарь.

   – В последнее время выявились неожиданные проблемы с реактором-ускорителем, – ответил академик. – Игорь Васильевич о них упоминал, но я не атомщик, могу в чём-то ошибиться. Думаю, надо собирать совещание по атомной энергетике и товарища Векслера заслушать.

   – Заслушаем, – многозначительно ответил Хрущёв. – Ещё один вопрос решить надо. Игоря Васильевича надо кем-то заменить. И на посту директора Института атомной энергии, и … в нашей честной компании. Мстислав Всеволодович, что скажете?

   – У меня только одна кандидатура, – ответил Келдыш. – Анатолий Петрович Александров. Он – заместитель директора ИАЭ. В «той» истории он заменил Курчатова на посту директора, а затем – меня на посту президента Академии Наук. Такое решение будет логичным со всех точек зрения и не вызовет никаких подозрений.

   – Товарищ Александров оборонной тематикой занимается давно, и заслуживает полного доверия, – поддержал кандидатуру Иван Александрович. – К тому же, – он покопался в своих бумагах, – проживёт достаточно долго.

   – М-да... что тоже немаловажно, как сегодня выяснилось, – проворчал Никита Сергеевич. – Хорошо. Надо его проинформировать заранее, примерно за неделю до совещания.

   – Да можно хоть сегодня, – ответил Серов. – Бланки подписки у меня с собой, начальная подборка информации в ИАЦ подготовлена давно. Ждать нечего, тем более, у тебя визит во Францию скоро, а по атомным проблемам дело не терпит отлагательств.

   – Хорошо, – Хрущёв повернулся к телефону и нажал клавишу:

   – Григорий Трофимыч, академика Александрова вызови, пожалуйста. Если он в Москве – то на сегодня, а если в Северодвинске или в Обнинске, то как можно скорее, – распорядился Первый секретарь.

   – Тут такой момент, Никита Сергеич, – сказал Серов. – По-моему, зря вы с Косыгиным товарища Курашова вместо Марии Дмитриевны Ковригиной министром здравоохранения поставили. Она, всё же, крупный специалист, и проживёт ещё долго, а Курашов курортными делами да детским отдыхом занимался, и в «той» истории умер в 1965-м.

   – Мне доложили, что Мария Дмитриевна не проявила понимания по вопросу ядерных испытаний, – припомнил Хрущёв. – Вопрос решался на Совете министров, ко мне, помнится, обращался Суслов, незадолго до ареста – его и прочей кодлы, предлагал рассмотреть персональное дело Ковригиной, я ему отказал, так как не видел для этого оснований...

   (В реальной истории персональное дело таки рассматривали http://museumdom.narod.ru/bio10/kovrigina.html)

   – Тогда слушай, как оно на самом деле было, – сказал Серов. – Мария Дмитриевна против ядерных испытаний действительно возражала, и правильно – взрывы в атмосфере устраивать – идиотизм и преступление, взрывать надо под землёй. Её ошибка – она пошла с этим вопросом к Суслову. А параллельно ещё предложила сократить аппарат 4-го управления Минздрава. Суслов засуетился, приказал перекрыть Ковригиной доступ к данным Госкомстата – министру здравоохранения перекрыть доступ к медицинской статистике – это надо было додуматься?!

   С персональным делом ты его обломал, тогда он зашёл с другой стороны – среди прочего подсунул Косыгину свою докладную записку, где вопрос был представлен, скажем так, сильно однобоко, с идеологической точки зрения. Алексей Николаич дал резолюцию «Разобраться и доложить». Суслов подключил к делу военных. Вот и разобрались... Тебе тогда не до того было, ты к визиту де Голля и сессии КС ВЭС готовился.

   – Почему прямо на меня не вышли? Ты куда смотрел? – возмутился Хрущёв.

   – Ты, Никита Сергеич, удивишься, если узнаешь, сколько важных вопросов без твоего ведома вообще решается, в аппарате ЦК, на уровне отделов, – ответил Серов. – Мне ведь тоже об этом никто не докладывал в тот момент, это я уже потом нарыл.

   – Херня какая-то с Ковригиной получилась, – Хрущёв озадаченно почесал лысину.

   – Да уж, лучше не скажешь, – согласился академик Келдыш. – Вообще, я считаю, это – наше упущение, и большое, что мы до сих пор не дали полной информации по «Тайне» никому из медиков, а только ограничились передачей технологий, справочников и учебников из ИАЦ в профильные институты.

   – Пожалуй. Но по фармацевтике и медтехнике результат и без того вышел впечатляющий, а посвящать в «Тайну» лишних людей в общем-то опасно, – пояснил Серов.

   – Но и оставлять такую важную отрасль, как медицина, без куратора, с нашей стороны было неразумно, – возразил академик. – Увлеклись каждый своей тематикой, а оценить картину в целом – компетенции не хватило. На мой взгляд, Мария Дмитриевна – как раз тот человек, которому можно было бы поручить деятельность куратора медицины и биологии.

   – М-да... С Косыгиным я поговорю, – решил Хрущёв. – Вопрос о возвращении Ковригиной на должность министра поставлю на Президиуме и в Совете министров. Иван Александрович, проверь её по своей линии. Хоть я и уверен, что доверять ей можно, но порядок есть порядок.

   – Проверю, конечно, – подтвердил Серов, – но у меня тоже в её отношении сомнений нет.

   Анатолий Петрович Александров, по счастью, оказался в Москве, и приехал в Кремль уже через час.

   – Здравствуйте, Анатолий Петрович, проходите, – пригласил Хрущёв. – Хотелось бы, конечно, побеседовать с вами при более приятных обстоятельствах, но выбирать, извините, не нам.

   – Мне сообщил Григорий Трофимыч, когда вызвал, – ответил Александров. – Всё так неожиданно случилось...

   –Да уж... – Первый секретарь лишь мрачно кивнул. – Поскольку вы – заместитель товарища Курчатова в Институте атомной энергии – вам и дела принимать. С Академией Наук, – он кивнул на сидящего молча Келдыша, – вопрос согласован.

   – Понял, – коротко ответил Александров.

   – Разговор у нас, вообще-то, будет не об этом, – продолжал Никита Сергеевич. – Игорь Васильевич был не только руководителем нашего атомного проекта. Он умел мыслить, как настоящий государственный деятель. Имел допуск к самой важной для страны информации. Руководству страны необходим человек, который смог бы заменить его и в этом качестве тоже.

   – Если вы считаете меня кандидатом, подходящим под ваши требования, я сделаю всё возможное, всё, что в моих силах, – заверил академик.

   Иван Александрович Серов положил перед ним красный бланк:

   – Прочтите внимательно, мера ответственности – наивысшая. Степень секретности – тоже.

   Александров слегка удивлённо приподнял бровь, внимательно изучил бланк, расписался и поставил дату.

   – Теперь вам пора узнать самое главное, – сказал Хрущёв. – В начале октября 1953 года я получил посылку. Она содержала образцы электронной техники и информацию, которая изменила очень многое. С того момента, фактически, история страны пошла другим курсом. Вот, прочтите, – Первый секретарь протянул академику планшет, где было открыто письмо Веденеева.

   – Что это? – академик озадаченно вертел в руках планшет с прикрученным снаружи изолентой никель-металлгидридным аккумулятором местного производства, заменившим вышедший из строя литий-ионный аккумулятор

   – Это – планшетная ЭВМ, – пояснил Хрущёв. – Аккумулятор мы сами прикрутили, родной вышел из строя.

   – Ничего себе! Это у нас делают? Где такое купить можно? И что это за экран такой?

   – Вы читайте, читайте, сами поймёте, – ответил Никита Сергеевич.

   Александров пробежал глазами первый абзац и изумлённо посмотрел на Хрущёва.

   – Это что, шутка такая? Или проверка?

   – К сожалению, не шутка и не проверка, – покачал головой Хрущёв. – Нам пришлось принимать срочные меры, по всем отраслям народного хозяйства, во внутренней и внешней политике.

   – Так это... Погодите... Эта вот штука... Это что, «оттуда» прислано?

   – Да, именно «оттуда», – ответил Келдыш. – Нашим электронщикам до этого уровня пока что дальше, чем до Луны.

   Александров молча дочитал письмо до конца, затем вернул планшет Первому секретарю:

   – Знаете, а мне приходило в голову нечто подобное, – признался академик. – В 56-м, когда мы обсуждали те, якобы гипотетические, аварии на АЭС. Уж слишком правдоподобные были приведены подробности... То есть...

   Александров вдруг осознал правду и почувствовал холодок, пробежавший по спине. Его передёрнуло:

   – Так это были... не гипотетические аварии?

   – К сожалению, нет, – мрачно ответил Хрущёв. – США, Три-Майл Айленд, 28 марта 1979 года, СССР, Чернобыльская АЭС, 26 апреля 1986 года, Япония, АЭС Фукусима-1, 11 марта 2011 года. Кроме того, есть подборка информации по радиационным авариям на атомных подводных лодках, к сожалению, все случились у нас.

   – Так... поэтому вы тогда распорядились сразу ставить на 627-м проекте титановые парогенераторы? – догадался Александров.

   – Да, нержавеющие постоянно текли, не стоит нержавеющая сталь в таких условиях, – пояснил Хрущёв. – Вы с Николаем Герасимовичем Кузнецовым поговорите, ему тоже всё известно. Он полную информацию по авариям на лодках получил.

   – Он – тоже? А.... кто ещё.... в курсе?

   – Сейчас вас Иван Александрович проинструктирует, с кем и о чём можно говорить, потом вас отвезут в Информационно-Аналитический Центр, там ознакомитесь с информацией общего характера, и конкретно по вашему профилю деятельности, – ответил Никита Сергеевич. – У меня к вам просьба: мне нужно понять, что случилось, почему умер Игорь Васильевич, несмотря на все принятые врачами меры. Через неделю будет совещание по атомной тематике, я жду вашего доклада о положении дел в отрасли, и по последним работам Игоря Васильевича. Мне докладывали, что он говорил незадолго до смерти с товарищем Векслером, подозреваю, что у них возникли какие-то сложности с проектом «РУНА-Т». Вот этот момент и надо выяснить.

   – С Векслером поговорю сегодня же, возможно, придётся съездить в Северск, посмотреть всё на месте, – предупредил Александров.

   Доклад о проблеме с промышленным образцом реактора-ускорителя, строившемся в Северске, Анатолий Петрович сделал перед совещанием, так как в ходе доклада ему пришлось ссылаться на документы из ИАЦ.

   – Со строительством «РУНА-Т2» в Северске действительно плохо. Думаю, это и стало основной причиной...

   – Что случилось? – обеспокоенно спросил Хрущёв.

   – Проект реактора в нынешнем виде не отвечает промышленным требованиям, – ответил Александров. – Его доработка сорвёт все сроки строительства.

   – Но почему так случилось? – удивился Никита Сергеевич. – Реактор в Дубне построили за год? В Челябинске-40 – тоже за год управились?

   – Верно. Но в Дубне строили совершенно другой реактор. Исследовательский, – пояснил академик.

   Он достал из папки распечатанную статью с цветными картинками.

   – То, что построено в Дубне – это, фактически, экспериментальная установка. «Там» это называется GUINEVERE.

   Хрущёв недоверчиво разглядывал иллюстрации:

   – Что-то на плакаты по «РУНА-Т» совсем не похоже... Тут вертикальное расположение, и труба сверху подходит, а у «РУНЫ» труба горизонтальная, и стержни горизонтально лежат, как я помню...

   – Да не суть, конструктивное оформление не важно, важен принцип работы, – ответил Александров. – В Дубне изначально строился синхрофазотрон, ускоритель элементарных частиц. По сути – труба с электромагнитами, в которой ускоряется поток протонов. Курчатов и Векслер переделали его в нуклотрон, увеличив энергетику, а затем пристроили к нему маленький экспериментальный реактор, конструкции Александра Ильича Лейпунского. Провели серию экспериментов, и получили из тория уран-233. Это и есть экспериментальная дубненская «РУНА».

   Но она работает как исследовательский реактор. То есть – провели сеанс облучения, подождали неделю, пока реактор остынет и к нему можно будет хотя бы подойти в защитном костюме, за это время обработали результаты предыдущих экспериментов. Вынули манипулятором облучённые сборки, отправили на анализ, заложили следующую партию, облучили на других параметрах, и опять неделю ждём, обрабатываем результаты прошлого эксперимента. Нормальная исследовательская работа.

   Промышленный реактор для выработки оружейного урана или плутония должен работать непрерывно. Просто смасштабировать дубненскую «РУНУ» не получится. Первоначально Векслер взял за образец проект реактора MYRRHA. Но с инженерной точки зрения это ужас нерождённого, как выразился Гашек.

   (Устройство установок GUINEVERЕ и MYRRHA – http://tnenergy.livejournal.com/63810.html)

   – Это почему? – уточнил Никита Сергеевич.

   – Прежде всего – эвтектика свинец-висмут в качестве теплоносителя, – пояснил академик. – То есть образование опасного изотопа полония-210 там гарантировано. Мы с этим уже столкнулись при эксплуатации в Обнинске экспериментального реактора с жидкометаллическим теплоносителем, и удовлетворительного решения пока не нашли. В документах указывается, что при нормальных условиях эксплуатации и герметичном контуре проблема полония-210 не слишком актуальна. Он опасен при межконтурных течах, разгерметизации первого контура во время плановых ремонтов, перегрузке ядерного топлива или нештатных проливах радиоактивного теплоносителя в обслуживаемое помещение.

   Практически весь полоний-210 содержится в теплоносителе в виде полонида свинца. Менее 1 процента полония переходит в газовую фазу, в виде аэрозоля. В принципе его возможно удалять из контура при помощи фильтров, но следует учитывать, что накопление полония в фильтре будет сопровождаться выделением тепла, то есть фильтр тоже надо охлаждать.

   (источник – http://www.atominfo.ru/archive_leadbismuth.htm)

   Хуже другое. В проекте MYRRHA облучаемые стержни расположены вертикально, поток протонов к мишени подводится сверху, то есть выгружать стержни получится только снизу. Для этого в проекте предусматриваются дистанционно управляемые манипуляторы, которые должны работать в объёме, заполненном горячим радиоактивным теплоносителем. Отработка манипуляторов, способных работать в таких условиях, займёт лет пять, если не все десять, по самым благостным оценкам.

   – Так о чём они думали, когда такой проект принимали за основу? – удивился Хрущёв.

   – Игорь Васильевич и Владимир Иосифович – не конструкторы, а учёные. Теоретики и экспериментаторы. Опыт конструирования у них, безусловно, есть, но, вероятно, недостаточный, – развёл руками Александров. – Когда они показали проект Лейпунскому, вот тут-то Александр Ильич за голову и схватился.

   – И что делать будем? – спросил Никита Сергеевич.

   – Ну... ЖМТ-теплоноситель они уже заменили водой, сообразили, что с проблемой полония на реакторе, который постоянно придётся разгерметизировать, им так просто не справиться. То, что годится для ампулизированного лодочного реактора, для промышленного не пригодно. Эффективность по нейтронному потоку будет похуже, но зато проблем поменьше.

   Манипулятору в горячей воде тоже несладко пришлось бы, поэтому мы с Александром Ильичём подумали, и предложили сделать реактор по принципу барабана револьвера, – улыбнулся академик.

   – То есть? – удивился Никита Сергеевич

   – В нижней части трубы протонного канала ставим вакуумный затвор, чтобы не вакуумировать весь канал каждый раз при перезагрузке, – продолжал Александров. – Ставим не один бланкет с облучаемыми сборками, как в проекте MYRRHA, по центру, а несколько, во вращающейся конструкции внутри бака реактора. Количество будет зависеть от длительности цикла облучения и остывания облучённых сборок.

   Внешняя оболочка бланкета стальная, двойная, внутри неё между стенок ставим свинцовую гильзу, которая будет оставаться в твёрдом состоянии. Похожая гильза использовалась и в установке GUINEVERE, и в нашей «РУНА-Т». Тот же эффект по части нейтронов, как от свинцового теплоносителя, но геморроя меньше. Протонный канал подходит к барабану не по центру, а ближе к краю, как ствол у револьвера. Манипулятор перегрузки при этом ставится сверху, над реактором, и работает в воздухе, а не в горячем теплоносителе.

   Пока один бланкет облучается, остальные остывают. После цикла облучения конструкция внутри бака поворачивается, к каналу подводится следующий бланкет, а облучённый постепенно остывает. К тому моменту, когда он подходит к манипулятору для извлечения, он уже остынет. Манипулятор вынимает сборку из реактора и ставит на её место следующую, при очередном повороте она попадает под канал излучателя.

   – Чёрт возьми! Умеете вы понятно объяснять, Анатолий Петрович, – улыбнулся Хрущёв. – Даже мне понятно. Спасибо. Так что мешает такую конструкцию начать делать уже сейчас?

   – Мы пока не знаем, какой высоты её надо делать, – ответил Александров. – Нужно определиться, какую высоту бланкета выбрать, чтобы при заданной мощности излучателя облучить все сборки сверху донизу. Расчётных моделей для этого процесса пока что нет, требуются эксперименты, а это не быстро, учитывая, что облучённая сборка потом неделю остывает, теряя активность, прежде, чем с ней можно начинать работать. То есть, больше 50 экспериментов в год провести будет затруднительно. Или делать серии опытов, ежедневно облучая по одной сборке, и ставить анализы на поток. Так можно довести количество опытов до 250 в год, но это уже очень сложно организовать.

   А от высоты конструкции будет зависеть высота всего реактора. Мы планируем сделать корпус и вращающуюся часть реактора с запасом по высоте, как говорится, больше – не меньше. Одно ясно – между опытной установкой и промышленным реактором дистанция огромного размера, и пробежать её за год-два нам не удастся.

   – М-да... Это – проблема, – констатировал Никита Сергеевич. – То есть, на массовую переработку тория в уран-233 в ближайшее время можно не рассчитывать. И на скорое достижение ядерного паритета с США – тоже.

   – Не совсем так, – покачал головой Александров. – Фактически, нам понадобятся три типа реакторов:

   1. Реактор БН. Промышленный энергетический бридер, «сжигающий» и перерабатывающий уран-238, в плутоний-239 оружейного качества и вырабатывающий электроэнергию в паровом цикле, аналогичном таковому для лучших ТЭС, работающих на органическом топливе. Основной энергетический реактор, работающий на природном уране.

   2. Реактор ВВЭР. Промышленный энергетический реактор с глубоким выжиганием топлива и длительной кампанией на одной загрузке топлива, он будет использовать торий-урановый топливный цикл.

   Тут нужно немного пояснить. Торий весьма хорош для получения ядерного топлива в реакторах на тепловых нейтронах, например, как топливо для реактора ВВЭР. Хотя коэффициент воспроизводства тория будет всего лишь близок к 1 или чуть превосходить её при отличной компоновке реактора, исключающего «паразитные» потери нейтронов. Но тем не менее, и это хорошо, это позволяет достигать намного большего выгорания тория, при изначальной загрузке тория обогащённого ураном-233 на 5 процентов, в отличие от уранового топлива, обогащённого ураном-235. Таким образом, возможна более длительная кампания реактора ВВЭР без перезагрузки топлива – не 18 месяцев как предполагалось, а лет 5, а то и 10, если мы сумеем создать достаточно надёжные оболочки ТВЭЛ. Проблема с ураном-232 в реакторе на тепловых нейтронах также обстоит гораздо менее остро, чем в БН.

   3. Реактор РУНА-Т. Основной бридер. Предназначен для расширенного воспроизводства урана-233 из тория в «водяной версии», где теплоноситель, он же замедлитель нейтронов – вода, и плутония-239 из урана-238 в «газовой версии» с гелиевым теплоносителем. Отказываться от РУНЫ, безусловно, не следует, слишком много преимуществ она имеет, и много даёт возможностей.

   – Погодите-ка, так, помнится, Игорь Васильевич говорил, что РУНА в Челябинске-40 уже выдала первые небольшие партии урана-233 ещё в прошлом году? – припомнил Хрущёв.

   – Верно, но тот уран-233 был не оружейного, а топливного качества, загрязнённый ураном-232, – пояснил Александров. – С Челябинской «РУНОЙ» всё несколько проще оказалось, там в качестве теплоносителя используется гелий, и производительность реактора изначально закладывалась меньше, лишь немногим больше, чем у экспериментальной дубненской машины. То есть, там, как и в Дубне, один облучаемый бланкет, расположенный горизонтально, и весь реактор значительно проще, чем в Северске. Но чистый, оружейный уран-233 на ней получать не удаётся. Зато на ней можно получать из урана-238 оружейный плутоний, причем достаточно чистый по примесям.