Текст книги "Крушение империи"

Автор книги: Михаил Козаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 68 страниц)

– А решение Исполнительного комитета?! – пришел кто-то в себя и подал недоуменный голос.

И прежде чем он разросся в зале, Керенский метнул заранее припасенную «бомбу»:

– Товарищи! В моём распоряжений находятся представители старой власти, и я не решился выпустить их из своих рук! Правильно я поступил?.. Немедленно по вступлении на пост министра я приказал освободить всех политических заключенных и с особым почетом препроводить из Сибири сюда, к нам, наших товарищей-депутатов, членов социал-демократической фракции Четвертой думы и депутатов Второй думы! Освобождаются все политические заключенные!

Он выполнил как оратор то, к чему стремился, – он был верен лукавым и умным заповедям римского классика ораторского искусства. Надо было прежде всего завоевать расположение слушателей и так их тронуть, чтобы увлечь за собой, скорее возбуждая в них страсть и смятение духа, чем обращаясь к разуму.

– Ввиду того, товарищи, что я принял на себя обязанности министра до получения от вас полномочий, я снимаю с себя звание товарища председателя Совета рабочих депутатов…

– Что правильно – то правильно! – удовлетворенно буркнул матрос, стоявший рядом с Иришей, и хотел было захлопать, но страстный выкрик Керенского остановил его:

– Я вновь готов принять на себя это звание, если вы признаете это нужным!

– Просим! Просим! – раздалось с разных сторон.

– В своей деятельности я должен опираться на волю народа. Я должен иметь в нем могучую поддержку…

И, словно цицероновский полководец, чувствуя, что уже покорил этот народ и его волю, Керенский прокричал в зал:

– Товарищи! Могу ли я верить вам, как самому себе?! – И он, пригнув стриженную ежиком голову, переждал трехминутный шквал рукоплесканий.

Тогда он и сам решил произнести свою обманную клятву эсеровского Цезаря.

Его дрожащие руки отыскали у краев тупенького подбородка загнутые концы высокого крахмального воротничка, – он взялся за эти длинные загнутые языки франтоватого воротничка и в исступлении быстро отодрал их, и вид получился нарочито демократический.

– Я не могу жить без народа… не могу… – повторял он мистический, страстный полушепот начала своей речи. – И в тот момент, когда вы усомнитесь во мне, – убейте меня! – снова истерически выкрикнул он и развел руками в стороны, вынося вперед узкую грудь, как бы для чьего-то удара в нее.

Он был верен себе – оратор из сословия адвокатов: речь должна увлекать – знал он. «Ut flectat!» – учили классики этого искусства. Не надейтесь вызвать раздражение против вашего противника, говорили они, если вы сами не раздражены. Вы не вызовете к нему ненависти, если сами ее не питаете; сочувствия – если ваши слова, ваша наружность, ваши слезы не проявляют печали; восхищения и преданности – если ваша речь и жесты того не ищут. Нет вещи, хотя бы и легко возгораемой, которая зажигалась бы, однако, без огня, и нет человеческой души настолько впечатлительной, чтобы она могла воспламениться, если ее не поджечь извне страстью.

Он оставался верен этим заповедям. И никто в толпе не силен был в тот час воспротивиться этому ловкому оружию совращения.

– Товарищи, время не ждет, – уже торопился он. – Позвольте мне вернуться к Временному правительству и объявить ему, что я вхожу в его состав с вашего согласия, как ваш представитель!

Прапорщики запаса и студенты вынесли его из зала, как триумфатора.

Движимая любопытством, как и многие, Ириша, стоявшая близко к дверям, выбежала в коридор поглядеть на Керенского. В вестибюле она увидела его в окружении почитателей. Весь этот живой куст людей двигался к помещению думского комитета.

По бокам Керенского шли трое английских офицеров с одинаково строгими, но улыбающимися теперь бритыми лицами и в одинаковых зеленых фуражках с далеко вынесенными вперед отлакированными козырьками.

Они со сдержанной улыбкой, одобрительно смотрели на нового министра.

Керенский держал руку у горла, словно оно было простужено, или – стыдясь теперь разорванного, как будто в драке, воротничка без накрахмаленных отогнутых углов.

Часа через два стало известно, что Совет большинством всех против пятнадцати подтвердил постановление Исполнительного комитета: в цензовый кабинет своих представителей не посылать.

– А как же Керенский? – на разные голоса недоуменно спрашивали теперь в Таврическом: одни придирчиво, другие с опаской и тревогой.

«Министр юстиции, член Государственной думы, гражданин Керенский» – появилась назавтра в ответ и тем и другим его широкая подпись на первом приказе, напечатанном в газетах, – и все успокоились, и редко кто вспоминал в те дни о резолюции Совета.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дело № 11111

В тот же день снова попался на глаза знакомый низенький матрос с монгольским лицом. Гладкая, смугло-коричневая кожа его лоснилась, как выезженное седло.

– Товарищ студентка! – схватил он ее за рукав. – Что изволите делать?

– Иду аптечки распаковывать, – ответила Ириша. – А что?

– Идите сюда заниматься, – ткнул он пальцем в дверь, у которой они встретились. – Шибко грамотные да аккуратные вам нужны.

– Ну, а что такое? – повторила она свой вопрос.

– Да тут целая комната забита бумагами. Разложить надо… и чтоб грамотные, по-настоящему, люди. Караул мы поставили, да не в том дело. Караул – разве он что в таком важном деле?

Он объяснил: навезли сюда да свалили в кучи всякие бумаги и «дела» охранки и департамента полиции. Надо все приводить в порядок, чтоб не растаскали, того гляди. Есть тут люди, разные люди – уже работают, а все же – еще надо.

– Согласна! – оживленно сказала Ириша и через пять минут приступила к делу.

В первый же день она занята была им до глубокой ночи. Архив охранки разбросан был в двух смежных комнатах, в них толклись теперь разные люди. Ирише казалось, что они меньше всего были озабочены приведением в порядок наваленных в кучи бумаг, – во всяком случае, работа подвигалась туго, хотя людей здесь было довольно много.

Да и как тут спокойно и деловито работать, когда глазам их каждую секунду могло открыться самое неожиданное, самое таинственное, что только вчера еще хранила в себе наводившая страх, сегодня – низвергнутая полицейская монархия?

Люди по натуре падки на новости, любопытство – сей вожак человеческих чувств – вело их теперь в «тайная тайных» растоптанной на улицах Петербурга империи… Как будто рухнули стены недоступного ранее взору огромного дома, населенного таинственными обитателями, и они не успели заблаговременно выскочить из него: стоят, закрыв лицо руками, но теперь каждый со стороны волен подойти к ним, отбросить руки с лига и заглянуть в него, дабы увидеть облик скрывавшегося Иуды.

Из огромного вороха «дел» люди вытаскивали, какие попадались под руку, разноцветные папки и прежде, чем сложить их в порядке нумерации то ли в отведенном углу комнаты, то ли на одном из столов, – жадно набрасывались на чтение тех самых секретных бумаг, по которым могла писаться не предназначенная к печати история русской жизни за многие десятилетия.

Вместе с каким-то длинноногим, длинноносым и остроголовым человеком, назвавшимся актером, фамилии которого Ириша никогда не слыхала, пришлось ей распаковывать трехпудовый тюк.

– А что это за посылочка на масленицу от старого режима? – пошучивал актер, усердно срывая перерезанные веревки с тюка. – Не про эту ли полицейскую посылочку дедушка Крылов стихами говорил:

 
И бережет мешок он так,
Что на него никак
Ни ветер не пахнет, ни муха сесть не смеет?..
 

– Про нее, про нее! – смеялась шутке Ириша. – Ох, смотрите, да здесь как будто все по порядку? – вытаскивала одну папку за другой. – Держите: № 0072041… № 0072042… 0072043… – диктовала Ириша, передавая департаментские «дела» актеру. – Кладите на пол, – потом их перевяжем.

Но, как и остальные в этой комнате, и она и актер, движимые любопытством, заглядывали в «дела», и почти каждое из них представлялось им самым увлекательным романом. Казалось: запереться бы здесь на целый месяц и читать, читать, читать!.. Но разве это возможно сейчас?

– Товарищ, живей, живей! – подгоняла Ириша актера, и он с видимым сожалением откладывал в сторону папку и тут же принимался за другую.

Вскоре номера «дел» пошли вразброд, да и обложки их оказались разных цветов и неодинаковых форматов: «дела», очевидно, были взяты не из одного места.

– Вот вам и порядок! – сетовал актер, но каждая новая папка возбуждала в нем все тот же жадный интерес, и заставить этого человека работать побыстрей было уже очень трудно.

Он выделялся здесь среди всех: узкий, долговязый человек во фрачном костюме, в накрахмаленной, по посеревшей от грязи манишке, в белом галстуке и с низким стоячим воротничком – на два размера большим, чем требовала того худая и жилистая длинная шея, наполовину неприкрытая и заросшая седеющими волосами. Актер, уйдя четыре дня назад вечером со спектакля, не возвращался, по его словам, с тех пор домой, отдав себя революции. Сейчас он напоминал своим видом общипанного петуха.

И этот «петух», роясь в бумагах охранки, нашел вдруг «жемчужное зерно»: это была лежавшая в отдельном конверте новейшая «Инструкция по организации и ведению внутренней охраны». На первом листке ее стоял гриф министра внутренних дел Протопопова.

Это была находка, которой нельзя уже было не поделиться со всеми.

– Читайте, читайте! – бросили свои дела все присутствующие в обеих комнатах и окружили плотным кольцом актера.

Он улыбался, он был доволен: ни один спектакль в его жизни не приносил ему столько трепетного внимания! И, пожалуй, ни разу в жизни он так выразительно не декламировал и так долго не владел этим вниманием. И ни одному автору, драматургу он не был столь обязан своим успехом, как этому неизвестному «литератору» из русского охранного отделения!

– Тишина! Занавес! Свет на сцену! Убрать свет в зале! – актерствовал он. – Я прочту вам монолог его превосходительства господина начальника охранки. «Что есть мои верные агенты и откуда они берутся?» Внимание, непосвященные! Начинаем! «Лица, состоящие членами преступных сообществ и входящие в местный состав агентуры, называются агентами внутреннего наблюдения или «секретными сотрудниками». Лица, доставляющие сведения хотя бы и постоянно, но за плату за каждое отдельное свое указание на то или иное революционное предприятие, называются «штучниками»…» Слыхали, товарищи: «штучники»! Эдакие кустари шпионы… «В правильно поставленном деле «штучники» – явление ненормальное, и вообще они нежелательны, так как, не обладая положительными качествами «сотрудников», они быстро становятся дорогим и излишним бременем для секретных органов…» Пошли дальше, друзья мои… «Необходимо помнить, что сотрудники, дававшие сведения и не тронутые «ликвидацией», рискуют провалиться и, таким образом, стать совершенно бесполезными. В случае провала они находятся под постоянным страхом мести. Во избежание провала многие из них согласны, чтобы их включать в «ликвидацию» и тем дать им возможность нести наравне с товарищами судебную ответственность, но при условии сохранения за ними права на получение жалования за все время судебного процесса и отбывания наказания. Таким путем не только можно предупредить их провал, но и возможно еще более усилить к ним доверие со стороны партийных деятелей, благодаря чему в дальнейшем они будут в состоянии оказать делу розыска крупные услуги.

Сотрудники, стоящие в низах организации, постепенно могут быть выдвигаемы путем последовательного ареста более сильных окружающих их работников.

…Свидания с секретным сотрудником, уже достаточно заслуживающим доверия, должны происходить в конспиративной квартире. Последняя должна быть расположена в частях города, наименее населенных революционными деятелями. Квартира должна состоять из нескольких комнат, так расположенных, чтобы было возможно разделять в них случайно сошедшихся нескольких сотрудников без встречи их между собой. У хозяина конспиративной квартиры не должны бывать гости и вообще частные посетители». Аминь! – протрубил чтец.

– Наука!.. – первым отозвался моложавый низенький человек, когда актер закончил чтение документа. – Чистая наука… – задумчиво сказал он. – Ну скажи, пожалуйста, как все это расписано, что и как, значит, делать!

– А вы думали? – победоносно смотрел на него актер, словно к нему относилась эта похвала. – Легко, думаете? – вытирал он клетчатым платочком свои потрескавшиеся синеватые губы.

– Академия целая! – шутили по сторонам, возвращаясь к своим углам, столам, стульям – продолжать работу.

– Про эти подлости можно было и раньше догадываться настоящему революционеру! – желчно напустилась почему-то на моложавого низенького человека какая-то стриженая толстуха в пенсне. – А еще рабочий как будто!

– Да я ничего… Что вы в самом деле? Одно слово сказал, а вы… ровно вас дышлом бахнули! – не то оправдывался, не то сердился тот.

На его курносом широком лице с васильковыми, постреливающими в разные стороны глазами растерянно блуждала косая улыбка.

Через некоторое время она сменилась веселым, захлебывающимся смешком: здесь каждый теперь старался объявить о своей замечательной какой-нибудь находке, – вот и он торжествующе показывал свою!

Это было «строго секретное» описание способов перлюстрации корреспонденции, которая особо интересовала «черный кабинет» охранки. А делалось, оказывается, это так.

Специальными костяными или стеклянными стилетами вскрывались углы конвертов, вынимались письма, снимались копии, осторожно вкладывались обратно и так заклеивались, чтобы очертания почтовых печатей и марки были нерушимы. Более сложным было вскрытие писем и пакетов с сургучными печатями. Для этой цели специалистами из охранки рекомендовались тоненькие деревянные палочки немецкой фирмы «Мюллер». Палочки имели на конце тончайшую расщелину. Палочка просовывалась в углах конверта так, чтобы письмо попало в расщелину, затем оно осторожно наворачивалось и вынималось вместе с палочкой. Требовалось большое искусство для обратного заделывания прочитанного письма, которое снова наворачивалось на палочку, просовывалось в конверт и там раскручивалось, очевидно, столь ловко, что не должно было оставаться никаких следов перлюстрации.

– Наука! – умиленно повторял обладатель находки и совал ее под нос толстухе в пенсне.

– Все можно было предположить! – упорствовала та.

Следом за актером и молодым курносеньким человеком с захлебывающимся голосом стали и другие демонстрировать свои находки. Кто-то под общий смех огласил содержание разграфленного листка, забранного в числе прочих бумаг на дому у начальника охранки генерал-майора Глобусова. «Сочинение» генерал-майора было нечто вроде афиши-отчета о скачках, но вместо лошадей фигурировали деятели империи.

Вот как забавлялся всем известный страж ее в тиши своей квартиры:

«Толстяк» (б. мин. вн. дел Хвостов). Густой караковый жеребец Орловского завода, от «Губернатора» и «Думы». Камзол и рукава черные.

«Подхалим» (его тов. мин. Белецкий). Без аттестата, от «Хама» и «Подливы».

Скачку вел все время «Толстяк», но «Подхалим» на середине круга рискованным броском хотел выдвинуться и неудачно прижал «Толстяка», который завалился и должен был съехать с дорожки.

ГАНДИКАП ДЛЯ ЛОШАДЕЙ ВСЕХ ВОЗРАСТОВ!

Представляет большой интерес по записи лошадей!

Некоторые из них никогда не скакали!

Кроме приза – еще шефские бесконтрольные суммы!

«Думский любимец» (Кривошеин). Серый жеребец завода Столыпина, от «Чиновника» и «Конституции». Камзол зеленый, рукава красные, через плечо лента с надписью: «Закон 3-го июня».

«Каин» (Щегловитов). Густой вороной жеребец завода Победоносцева, от «Правого» и «Монархии». Камзол черный.

«Дурак Второй» (Маклаков). Пегий жеребец с проплешинами, завода Нарышкиной, от «Дурака Первого» и «Интриги». Камзол цветов Союза Русского Народа.

«Горилла» (Трепов). Гнедой жеребец завода Столыпина, от «Неудачника» и «Пролазы». Камзол в клетку, рукава белые.

«Первач» (Штюрмер). Рыжий жеребец завода Распутина, от «Немца» и «Царицы». Камзол черный, рукава в золоте.

«Маньяк» (Протопопов). Соловый жеребец завода Родзянко, от «Купца» и «Болтовни». Камзол неопределенного цвета.

Погода слякотная, круг тяжелый, испорченный предшествовавшей скачкой. Игра оживленная. Фавориты – «Думский любимец» и «Первач». От старта пошли кучно. Впереди «Каин», на хвосте у него в сильном посыле «Горилла». Неожиданно выдвигается «Дурак Второй», но скоро выдыхается. На повороте «Каин» и «Первач» сдают. В большом посыле под хлыстом «Горилла», но перед выходом на прямую настигнут «Маньяком», который и кончает впереди, показав отличную резвость».

Это была злая история русских министерств за последние два года, составленная одним из самых страшных слуг империи.

В той же папке личных бумаг генерал-майора Глобусова нашли сочиненный им «Акафист Григорию Распутину», аккуратно переписанный на пишущей машинке.

Покуда его оглашали для самоувеселения (все тот же долговязый актер читал его речитативом), Ириша, не слушая, была занята своим делом. Ее внимание привлекла очередная синяя папка под легко запоминающимся номером – № 11111. Папка была тощей и заведена была на «вспомогательного сотрудника» петроградского охранного отделения, фигурировавшего под кличкой «Петушок».

Из первых же листков «дела» Ириша узнала, что сей «Петушок», вовлеченный в агентуру последней осенью из среды «штучников», освещал подпольную деятельность знакомых ему социал-демократов большевиков, получая двадцать рублей ежемесячно. Следующий лист «дела» свидетельствовал, что означенным «Петушком» сообщены охранке «ценные сведения» о приведенном к нему на квартиру «нелегальном под фамилией и именем «Кудрик, Леонтий Иосифович», поддерживавшем связь с разыскиваемым ленинцем Андреем Громовым.

Достаточно было Ирише натолкнуться на эту фамилию, чтобы уже не выпускать из рук синюю папку!

Страница за страницей – и глаза ее прочли дорогое, близкое имя любимого человека… Это было так неожиданно, что она вскрикнула, но в общем шуме никто не обратил на нее внимания.

Она вчитывалась в каждую строчку неизвестного ей провокатора, предавшего Сергея и его товарищей в памятную декабрьскую ночь, разлучившую ее с любимым, и быстрые, несдерживаемые слезы побежали из глаз коротким ручейком по ее лицу. Слезы пережитого страха, жалости, огорчения и в то же время – душившей ее радости: боже, как хорошо, что Сергей уже на воле и сейчас ничто ему не может угрожать!

Она знала теперь больше, чем Сергей, чем все, – она была теперь обладательницей тайны провала альтшуллеровской типографии. В своем донесении человек под кличкой «Петушок» писал:

«…Повстречавшись со мной в трактирчике «Гигиена» тот самый Громов стал жаловаться, что был, конечно, среди товарищей кто-то такой осведомитель властей, по какой причине произошло все с партийной газетой. Как помнил я ваш совет, ваше высокоблагородие, что если так будут говорить мне товарищи или даже подозрение имеют на меня, то я сказал ему, что, может, никакого осведомителя и нет, а вышло так несчастливо, потому именно в ту самую ночь, когда печатали газету, приключилось почти что рядом убийство Гриши Распутина и что, значит, полиция тогда кругом имела наблюдение. Вроде обложила медведя, сказал я, а поймали волка. На такие мои слова Громов сказал: все возможно, конечно, есть между товарищей, которые это признают, что несчастный случай такой в совпадении, и выругал матерным словом того Гришу Распутина, но только, говорит, должен не без причины также быть в том деле осведомитель властей. Как он доверие ко мне Громов много имеет, семью мою знает, то еще сказал, что подозрение имеют они, партийные, на одного «жирного» по причине слежки раньше за ликвидированным Кудриком-Ваулиным, но кто «жирный» есть, не сказал»…

Читая, Ириша старалась запомнить каждое слово: казалось страшным, непростительным что-либо забыть.

– А вы почему про Распутина не слушали? – спросил ее подошедший актер. – Из скромности?

– Да нет… устала как-то, – деланно-вялым голосом ответила она, пряча за спину синюю папку.

– Я тоже чертовски!.. Есть хочу. А вы?

– Пожалуй…

– Где-то здесь рядом буфет. Пошли?

– Идите. Я сейчас приду.

– Я займу вам место.

– Да, да… спасибо.

– Вы чем-то расстроены?

– Говорю вам: устала!.. Надо подкрепиться на самом деле. Займите мне место.

– Ну конечно. Заметили эту толстую фельдшерицу?

– Она фельдшерица?

– Да. Вот та – в пенсне.

– Она, кажется, все предвидит? – улыбнулась Ириша.

– Вот именно!

– И скачки и акафист начальника охранки?

– Это еще что! Ей дурно стало.

– Почему?

– Наткнулась на одно «дельце». Ее деверь – провокатор. А это вы предвидели? – спросили мы ее. – Ну так, значит, придете? Жду!

Актер пошел к двери.

Прежде чем последовать за ним, Ириша решила спрятать драгоценную папку. Но каждое место казалось ей недостаточно сохранным, и она блуждала по обеим комнатам, приглядываясь к углам и уголочкам. Люди у столов, согнувшись над стульями, присев на корточках на полу, возились с тысячами бумаг. Она останавливалась возле них, наблюдая присутствующих, занятых своим делом.

Она не доверяла себе самой: спрячешь, – а, может, неудачно?

В раздумье стояла она, не зная, как поступить. Синяя мягкая папка, сложенная вдвое, лежала в ее муфте, в которую Ириша продела обе руки.

– Да неужто холодно вам, товарищ? – заметив эту позу, участливо обратился к Ирише занятый бумагами на подоконнике молодой курносенький рабочий с постреливающими по сторонам васильковыми глазами.

– Нет, так… – смутилась она, не зная, что сказать.

– Лицо у вас в горячке, вижу. Не захватить бы болезнь какую?

– О, что вы?! – тронуло ее это участие.

Васильковые глаза вдруг стали озабоченными, грустными.

– Жена у меня, простите, в беременности какой месяц… так тоже сильно жалуется на хворость.

– Я не жалуюсь, я здорова, товарищ. Спасибо вам…

– А я думал: помощь, может? Если что – порошки достану?

Он говорил с ней и в то же время не прекращал своей работы, как будто и впрямь был на службе, за которую ему платил хозяин: быстро пробегал глазами название «дела», не просматривая папки, откладывал ее в сторону – каждую под цвет. Он рассортировывал «дела» охранки, безучастно откладывая для других «архивариусов» бумаги жандармского управления, валявшиеся тут же.

У него было симпатичное, вызывающее доверие лицо доброго русского парня, – Ириша неодобрительно вспомнила в ту минуту мясистую фельдшерицу в пенсне, беспричинно час назад взъевшуюся на этого молодого человека.

– Послушайте, товарищ… У меня к вам просьба, – решилась она вдруг.

– В аккурат сделаю… пожалуйста! – внимательно и предупредительно посмотрел он на нее.

– Вы ведь не собираетесь сейчас уходить?

– Нет.

– А мне нужно на четверть часа. Вот там в углу мы с тем длинным артистом разбираем…

– Чтобы никто другой не трогал?

– Да, да, посмотрите, пожалуйста.

– Будет в аккурате!

– Спасибо. И вот вам моя муфта, – положила Ириша ее на подоконник, за кипой бумаг. – Поберегите ее, а то в буфете мне неудобно… могу забыть там по рассеянности. Посмотрите за ней?

– О чем беспокоитесь? В целости будет.

– Принести вам бутерброды? – предложила она в благодарность.

– Не откажусь, если что…

– Принесу!

В дверях она обернулась: страж ее муфты все так же сосредоточенно и быстро продолжал работу.

Через полчаса она возвратилась вместе с актером, неся из буфета «подкрепление» своему участливому товарищу.

– Вот и мы! И даже с печеньем!

Тот, к кому она обращалась, отсутствовал.

– Э, давайте печенье! – отозвался кто-то другой и протянул за ним руку.

Ириша оттолкнула незваного просителя, ища глазами курносенького молодого рабочего. Его не было у подоконника. Она подбежала туда и первым делом просунула руку за плотную стопку папок, где должна была лежать ее муфта.

«Фу, слава богу!» – муфта была на месте!

Она схватила ее и сразу же, по весу ее, прежде чем продеть в нее руку, поняла, что из нее вытащена драгоценная синяя папка вместе с ее, Иришиным, носовым платочком… Так оно и было…

– Что с вами? – недоумевал актер, увидев, как она болезненно побледнела.

– Сейчас… сейчас, – бормотала она, бросаясь в смежную комнату.

Но и там не было того, кого она искала.

Она возвратилась, выскочила за дверь – к часовому.

– Товарищ, никто не выходил отсюда?

– Вышедши. Вы сами, барышня, выходили.

– Но я пришла обратно!

– Понимаю.

– После меня выходив кто-нибудь? Низенький такой… круглолицый товарищ?

– Он.

– Ушел, значит? Давно?

– Минут, думаю, все двадцать будет.

Рыжебородый часовой, сидя на кожаном стуле, откуда-то притащенном, чистил, выстругивал вытащенную из кармана шинели грязную солдатскую ложку.