Текст книги "Крушение империи"
Автор книги: Михаил Козаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 68 страниц)
Нет, в такие минуты не доложить ему о том важном деле, о котором пытался было заговорить со своим шефом генерал-майор! Пришлось отложить на время свое донесение.
«А ведь в том же районе, в том же районе… шесть домов пройти вбок!» – все еще удивлялся он причудливому совпадению некоторых обстоятельств, о которых также хотел сообщить министру.
Через два дня заехал на квартиру фон Нандельштедт.
– Я должен объясниться, – сказал он, не притрагиваясь к предложенной еде. – Я понял то, что вы мне сказали. Я нашел это у евангелиста Луки сказано: «Иже бо ище хощет душу свою спасти, погубит ю. А иже погубит душу свою мене ради, сей спасет ю». Обычно эти стихи синоптиков толкуют так, что произвольно слово «душа» заменяется словом «жизнь». Это нерравильно.
«В чем дело?» – Александр Филиппович с нескрываемым удивлением смотрел на своего старого приятеля.
Сухопарый, рыжеватый, с тонкими и прямолинейными, сходящимися без просвета над переносицей бровями, белогубый с угловатыми плечами – фон Нандельштедт сидел на стуле аршин проглотив и говорил голосом незнакомо-проникновенным:
– Я понял, что вы мне сказали. Вы оправдываете в душе убийц. Я – тоже! Не будем бояться доверить друг другу свои мысли. Я нашел еще много этих евангельских «ю». Помните?.. Любяй душу свою погубить ю и ненавидяй души своея в мире сем в живот вечный сохранить ю.
«Смеется, издевается…» – мелькнуло в голове генерал-майора.
Но прокурор был серьезен, очень серьезен:
– Я стал толковать эти слова Христа, ничего в них не изменяя, а тогда они могут значить следующее. Если для выполнения твоих обязанностей, признаваемых тобой высокими, тебе нет другого исхода, как взять на душу грех, – не дорожи своей душевной чистотой, как бы совершенна она ни была и какими бы усилиями ты ни достиг ее. Губи свою душу с полным сознанием всей тяжести принимаемого на себя греха, и тебя нравственные муки твои и то Добро, которое принесло твое самопожертвование, оправдают перед высшим судом!
– Прекрасно, прекрасно! – склонил напомаженную голову набок внимательный хозяин.
– Должен тут же дать необходимые объяснения, Александр Филиппович… Вопреки Льву Толстому я исповедую, что насилие невозбранно даже евангельским учением.
– Иначе вы не были бы прокурором, Федор Федорович.
– Совершенно верно. Мало того, – я смею утверждать, что евангелие обещает прощение за самое преступное насилие, если оно совершено во имя великой любви. То есть ради такой цели, которая вполне чужда личных выгод решившегося на преступление и окружена для него сиянием святости. Отправляясь от такого понимания евангельских предписаний, я бы, конечно, не мог удивиться, ощутив, что оправдываю убийц Распутина, если бы налицо были два совершенно необходимых, по мне, условия. Если бы я мог думать, что смерть Распутина неизбежна для спасения России, и если бы я удостоверился, что убийцы не дышат самоуверенностью и самодовольством, а в сознании своего греха идут навстречу ответственности. Но в том-то и дело, любезный мой друг, что ни одного из этих условий нет! Во-первых, разве только Распутин является виновником русских зол? Было бы болото, а черти найдутся! Во-вторых, убийцы до сих пор не явились с повинной, как бы, по мне, следовало сделать людям, принявшим на себя, хотя бы и ради великой цели, тяжкий грех. Они до сих пор таятся подобно заурядным преступникам… Все это как будто должно мешать мне оправдать убийство, а тем не менее я в душе не только на осуждаю преступников, но, да простит меня бог, положительно доволен тем, что негодяя убили! – закончил свою неожиданную исповедь прокурор.
И опять, вместо того чтобы ответить своими собственными словами, на что, естественно, надеялся его собеседник, Александр Филиппович вынул из кармана какие-то машинописные листки и улыбнулся:
– Хотите, я вам покажу по-приятельски анонимное творчество, которое сегодня, как мне донесли, пошло гулять по городу?.. Хотите?
Голосом нарочитым, гнусавя, как дьячок, генерал-майор стал считать:
– «Акафист Григорию Распутину… О, Григорие, новый угодниче сатаны, веры Христовой хулителю, русской земли разорителю, жен и дев осквернителю, – како воспоем и восхвалим тя! Радуйся, рассудка царева помрачение, радуйся Протопопова возвеличение, радуйся, Григорие, великий сквернотворче… Радуйся, таинственного жития взалкание, блудных страстей взыграние, радуйся, жен совратителю, радуйся, хлыстов насадителю… Радуйся, Григорие, России позорище!..»
– Слава богу, у нас нет разногласий! – повеселев, сказал задумчивый сухопарый прокурор, когда вместо опротивевшего голоса дьячка услышал, наконец, естественный голос генерал-майора.
«Если бы он только знал, кто это написал!..» – подумал после ухода прокурора Александр Филиппович и, – который раз сегодня! – присев на корточки, заглянул в камин: не сохранился ли там, упаси бог, случайно и предательски отлетев в сторону, клочок никому не известной генерал-майорской рукописи?..
Но нет, – огонь давно пожрал ее всю.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Как набирали газету
Поздним вечером с 17 на 18 декабря из трактирчика на Фонарном вышли попарно несколько человек и неуверенной походкой подвыпивших людей, – однако держа себя вполне пристойно, не подавая о себе голоса, – направились к Мойке.
Уже отойдя на приличное расстояние от трактирчика, они, как по уговору, утратили свою покачивающуюся походку и ускорили шаги, которые должны были разогреть их хоть немного, так как мороз был лют, а верхнее платье наших пешеходов служило малой защитой от него.
И также, не соединяясь друг с другом, все восемь человек вошли в разное время в ворота одного из домов на набережной, прошли под аркой во второй двор и там, поднявшись несколько ступенек вверх, остановились у единственной на площадке двери с облупленной вывеской, извещавшей, что здесь типографское заведение господина Альтшуллера.
Невысоконький, с лихорадочно постреливающими глазками, с мигающими часто ресницами, поседевшими теперь от мороза, успел раньше другого протянуть руку к звонку и потянуть вниз его деревянную рукоятку.
– Зачем так сильно, Ваня? Испугаешь еще… – ворчливым шепотом сказал один из компании.
Он вытащил из кармана револьвер. То же самое сделал и другой спутник.
– Кто там? Какой леший? – раздался за дверью глухой стариковский голос.
– Открой, пожалуйста, Егор Силыч.
– Кто это?
– Это я, Вася Курдюмов, из наборной…
– Чего тебе? – хрипел голос сторожа, и застрекотал ключ в замке.
– Покупочку, понимаешь, забыл нынче. Женка заругает, питания ожидает.
Сторож, покряхтывая, открыл дверь, – на него наставлены были дула револьверов.
Он даже не сообразил сразу, что произошло, и без испуга, но с видом осоловелым продолжал держаться рукой за косяк двери. Его связали, отобрали ключи и оставили в прихожей какого-то неизвестного ему человека, который все приговаривал, успокаивая:
– Тихо, дед, тихо. Ничего тебе не будет. Тихо, дед.
В наборной работало пятеро. Они собирались уйти через полчаса, закончив срочный заказ, врученный им после обеда хозяином.
– Руки вверх, товарищи! – приказали в два голоса какой-то высокий, бритый, с седеющими височками, и другой – с рыжеватой бородкой клинышком.
Но все пятеро не столько удивились этим двум вооруженным незнакомцам, назвавшим их «товарищами» в столь необычной обстановке, сколько тому, что рядом с ними они увидели Ваську Курдюмова!
– Васька!.. С чего бы это? – не сдержался пожилой наборщик – угристый, с набрякшим носом, с алкогольной слезой в глазу. – Что тут, Васька, грабить?
– Шпации! – хмуро сострил тот, скручивая за спину и связывая руки товарищу по работе.
– Показывайте, где что, Яша! Быстро! – подошел к нему и шепнул на ухо Сергей Ваулин. – В нашем распоряжении не больше пяти часов.
И он вынул из всех карманов листки заготовленных рукописей.
Решение о вооруженном захвате какой-либо типографии для выпуска номера газеты ПК было принято не сразу. А когда и было принято – то отнюдь не единодушно.
К предложению Сергея Леонидовича одни отнеслись недоверчиво, мало надеясь на реальность такого чрезвычайного мероприятия. Другие, иной раз и прежде колебавшиеся при разрешении вопросов подпольной большевистской тактики, высказывались принципиально отрицательно о таком проекте. Третьи, не возражая против него, настаивали, однако, на том, чтобы отложить осуществление рискованного дела, покуда оно окончательно не будет подготовлено во всех мелочах.
Но все сходились в одном – события назревали так быстро, что выпустить газету было необходимо.
Усталый и несколько изнервничавшийся после неоднократных выступлений в защиту проекта Сергей Леонидович тем не менее не оставлял своей идеи. И когда на последнем заседании исполнительной комиссии вновь стали обсуждать этот вопрос, он торжествующе мог уже сообщить, что люди для печатания газеты отобраны, что один из товарищей – наборщик Яша Бендер – работает, под другой фамилией, в небольшой типографии Альтшуллера, богатой сейчас бумагой, и что эту типографию можно захватить на одну ночь для целей ПК.
Каждый, даже тот, кто противится этим планам, пусть представит себе, какое впечатление должна будет произвести их газета – настоящая четырехстраничная газета! – какое это будет доказательство силы ПК, которого охранка считает уже почти несуществующим. Как обнадежит неожиданный выход газеты людей на заводах, в мастерских, – пусть товарищи поймут громадное политическое значение этого дела, – настаивал на своем Сергей Леонидович, – и пусть утвердят его как дело всей большевистской организации.
– Выгорит. Выйдет дело, – обнадеживал его в сторонке Лекарь.
– Вы думаете, Андрей Петрович?
– Сегодня – видите? – уже другое настроение. Аппетит пришел!
Плечико к плечику ложились свинцовые литеры. Пальцы подпольщиков, как коршуны, клевали гнезда наборной кассы, молниеносно вытаскивая оттуда на верстатку букву за буквой.
Заполнялись реалы. Опытные, умелые руки стягивали шпагатом свинцовые столбики, ставили их на доску.
Ваулин и Лекарь спускали набор на тискальный станок, – получились первые, жирные, расплывающиеся оттиски.
Потом Сергей Леонидович правил корректуру, Ваня-печатник вместе с Громовым готовил, налаживал в соседнем зале машину, перетаскивали оба сюда из кладовой бумагу.
Связанные альтшуллеровские рабочие, сидя на табуретках и разместившись на полу, бездействовали и с любопытством поглядывали на ночных «визитеров». Васька Курдюмов, которого вот тот, с седеющими височками, – главный, по всему видать, – называет почему-то «Яшей», продолжал больше всего занимать их:
– Ай да парень – жох!..
Вдруг он срывается с места, бежит к «главному», кричит:
– Товарищи, вон там берите шапку! Я ее еще позавчерась приготовил… Э, да я сам принесу!
Он убегает на минуту куда-то, приносит газетную «шапку». Мигом она на тискальном станке, и все, побросав работу, рассматривают газетный заголовок:
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
РОССИЙСКАЯ СОЦ.-ДЕМОКРАТ. РАБОЧАЯ ПАРТИЯ
ПРОЛЕТАРСКИЙ ГОЛОС
№______ Петроград, ______ декабрь 1916 г.
– Номер четвертый ставьте, число – восемнадцатое! – распоряжался Ваулин. – Айда по местам, товарищи.
Яша Бендер бежит с оттиском и набором «шапки» к своему месту.
– Васька, покажь! – просит один из связанных.
– Тебе покажи, дурню, – все равно не поумнеешь! – бросает на ходу Бендер. – Афишу такую – на все тумбы: царь тебя, чахоточного, министром жалует!..
– Ты, уважаемый, не бреши, – сами с усами!
– А ты, Костя, не слушай, если не веришь. Отмену войны печатаем… сюрпризом!
– Вот рыжий!.. Так завирается, что и дома не ночует!
– Что верно – то верно: не ночую! – ухмыльнулся Бендер, продолжая работу.
Задетый его локтем, оттиск «шапки» слетел на пол лицевой стороной вверх. Один из альтшуллеровских рабочих низко нагнулся над ним и вслух, чтобы слышали все остальные, прочитал заголовок.
– Ну, ты! – кинулся к нему Яша. – Завтра, гляди, к приставу побежишь!
В ответ все услышали вдруг громкую, сорвавшуюся с чьих-то горячих уст матерщинную брань.
– В чем дело? – прибежал из другого конца наборной Сергей Леонидович.
– Я ему, паршивцу, за пристава морду набью! – кивнул на Бендера альтшуллеровский рабочий. – Когда это Костя Прохоров легавым по участкам бегал?
– Кто это Прохоров? – непонимающими глазами смотрел Ваулин.
– Я – Прохоров, – сказал горделиво большеголовый и большеротый, скуластый «пленник».
– Ну, и что, товарищ?
– А вот то!.. Вы говорите «товарищ», а он шпиком обзывает. Дело это, – как, по-вашему?
Через минуту-другую с помощью Ваулина наступило примирение. Но тот, кто звался Прохоровым, уже не отпускал от себя Сергея Леонидовича.
– Послушайте, уважаемый… не знаю, конечно, как звать вас. Понимаем теперь, конечно, для чего в таком виде заявились.
– Да мы и не скрываем в общем… – усмехнулся Ваулин. – Зачем нам перед рабочими скрывать? Мы вам тут несколько газет оставим, – пообещал он.
– Спасибочко! – отозвался кто-то из рабочих.
– Чего тут спасибочко? – огрызнулся в его сторону Прохоров. – Мамка кашей накормила!.. Уважаемый, если на то пошло, чего сидеть нам без дела? Развязывай – поможем! – сердито сказал он Ваулину.
– Тю-тю-тю… Еще Курдюмову морду будешь бить, – а? Опять вязать придется? – шутил Сергей Леонидович, а сам пытливо наблюдал за лицом «пленника».
– Да ну его, рыжую говядину! – сплюнул сквозь зубы тот. – Разве о том разговор, уважаемый?.. Поможем. Верно? – повернул он голову к своим. – Ведь дело какое, братцы!
– Дело собственное, – сказал тихо, задумчиво тощий рабочий и тут же скрипуче закашлялся.
– Развязывай, развязывай, уважаемый!
– Мы не хуже вашего Васьки, товарищ.
– Ходил он еще, работал – тихоня-тихоней, никакой тебе сознательной, значит, агитации промеж нас. А в компании вашей – ишь, забияка нашелся!
– Дома щи без круп, а в людях – шапка в рупь!
Угристый, с алкогольной слезой в выцветшем глазу пренебрежительно посмотрел на Бендера. Тот смущенно молчал.
– Вы его не ругайте, товарищи, – строго сказал Ваулин. – Кабы все были таковы… настоящий революционер.
– Все может быть, конечно… – примирительно ответил вдруг угристый и так же неожиданно подмигнул добродушно охаянному секунду назад товарищу.
«Развязать? – думал между тем Сергей Леонидович. – Лишних пять человек, удвоится скорость работы. Можем без них не поспеть, а с ними вылезем к утру. Не вылезем к утру – все дело пропало, бесцельный труд… скандал в ПК! На крайний случай можно, конечно, только двухполосную сделать. Но это же не то, не то!.. Развязать? – мучился он этим вопросом. – А вдруг это только хитрость с их стороны? Подымут шум, захотят бежать – стрелять тогда, что ли? Все равно погибло тогда все, да и в кого стрелять?! Нет, они, кажется, не продадут!» – решил он наконец.
Он сам развязал руки Прохорову и отвел его в сторону:
– Товарищи вас не выдадут завтра?
– Всех знаю, уважаемый. Всех! Чтобы кто? Да боже сохрани! Опять же, все будем работать – круговая порука! Когда уходить будете, – давал он советы, – завяжите опять нас. Тряпки для блезиру в рот, в кладовой заприте… вроде насилия – и все тут! – положил Прохоров руку на ваулинское плечо.
Пришедшие в наборную Громов и Ваня-печатник немало были поражены, увидев у касс двойное против прежнего количество рабочих.
– Ай, дело… ай, дело, Андрей Петрович! – захлебывающимся голоском подпевал Ваня.
Вот сверстана первая полоса, вот, через час, – вторая.
Сергей Леонидович берет корректурные оттиски и радостно нюхает полосы – типографскую краску. Она никогда еще не имела такой бодрящий запах.
Часы показывают четверть третьего ночи.
Спит в этот час Ириша, Лялька, мать… И скоро выйдет из соседней комнаты во двор, на улицу – в «очередь» с кошелкой в руках – милая Шура. Он обещал ей и выполнил…
Эта мысль забежала на секунду в его напряженно работаю-, щий мозг, – но тотчас же Сергей Леонидович стал думать о другом.
На доске лежат набранные заголовки для статей:
«МЕСТНАЯ С.-Д. ОРГАНИЗАЦИЯ В ПЕТРОГРАДСКОМ РАБОЧЕМ ДВИЖЕНИИ»
«В ЛИБЕРАЛЬНЫХ КРУГАХ»
«ПОТЕРЯ ЛЮДЬМИ ЗА ДВА ГОДА ОТЕЧЕСТВЕННОЙ БОЙНИ НАРОДОВ»
«К ВОПРОСУ О СОВМЕСТНЫХ ВЫСТУПЛЕНИЯХ»
«ЗА ГРАНИЦЕЙ»
«ПРОВИНЦИЯ»
– Быстрей, быстрей, товарищи!
– Четыре будет, уважаемый?
– Да, да.
– Четвертую полосу не успеть, пожалуй!
– Взяли бы нас сразу!
– А кто вас знал, непартийных!
– Пускай хоть три будет, и то дело!..
Газета, черт возьми, плохо верстается к тому же… Не подходит формат бумаги, остаются большие поля, – ничего, ничего, рабочий читатель не будет в претензии…
– Завтра, ребятушки, на всех станках лежать будет, родимая!
– Ух, пу-у-уля!
Наконец-то – приправка форм в машине. Здесь все в руках Вани-печатника.
Сергей Леонидович с нетерпеливым восхищением следит за тем, как он ловко орудует молоточком, как послушны ему винты и винтики, с которыми ему, Ваулину, никогда не справиться…
– Все, Ванечка?
– Одну минуту, Леонтий Иосифович!
Громов подмигивает: «Гм, Леонтий Иосифович…»
– Ошибка, ошибка в заголовке! – наклонившись над формой, выкрикивает кто-то.
– В чем дело?
– «Местная» надо через ять, а тут буква «е».
– Черт с ним, с твоим собачьим ять! И без него понятно.
– Все, Ванечка? – опять спрашивает Ваулин.
– Все как будто на сей раз.
– Ура! Пускай!
– Мотор?
– Куда, к черту, мотор! – предостерегает Громов. – Шум будет.
И вот – первый ручной поворот колеса машины. Его вертят по очереди все.
Вот первые оттиски газеты: четвертая полоса пустая, на третьей – один столбец поставлен вверх ногами. Но ничего не поделаешь: не переделывать же сейчас, в четвертом часу ночи?..
– Стоп!
Готова первая горка газет.
– Сообщите патрулям, чтоб нанимали извозчиков!
– Становись, дышло, на упаковку! Чего зря стоишь?
– Готово!
– Андрей Петрович, займите всех освободившихся людей.
– Уже занял.
– Двести!
– Перевязывайте в пачку…
– Все в порядочке!..
– Вали, родная!
– Извозчики готовы?
– Нет еще.
– Надо быстрей… быстрей, товарищи!
– А как же мы?
– А что?
– Вяжи, вяжи пачки!
– Да не пачки, Андрей Петрович, а людей! – напоминает Ваулин. – Удалось, удалось! – весело и громко выкрикивает он, обнимая за плечи Лекаря, потом скуластого, пожелтевшего за ночь Прохорова.
Он подбегает к конторке, отрывает кусок белой бумаги, минуту думает о чем-то, подзывает Прохорова:
– Смотри!
Он пишет «печатными» буквами и все время усмехается:
«Г. Альтшуллер! В вашей типографии печатали сегодня орган соц. – демократов большевиков. Приносим, конечно, извинение, но вынуждены были захватить, потому что охранка арестовала нашу хорошую технику. Посему счет за причиненные убытки предъявите генералу Глобусову. Будет революция – тогда еще увидимся. А пока охотно удостоверяем наше пребывание здесь, оставляя вам на память номер нашей газеты. Рабочие ваши ни в чем не виновны. А тот, кто был нашим, шлет вам прощальный привет».
– Больше ничего не надо?
– Все в порядочке, уважаемый! – смеется Прохоров.
На улице патрульный подбежал к стоявшему за углом извозчику.
– Занят! – равнодушно ответил тот.
«Занят? В такой час?» – удивился патрульный и бросился к другим санкам, ехавшим навстречу.
– Тысяча двести!
– Нажимай, нажимай!
– Ребята, связывай друг друга… кто здешний!
– Успеется!
«Явки» (их четыре по всему городу) знают только Сергей Леонидович и Громов. Оттуда поджидающие там «восьмерки» из молодежи разнесут газеты по фабрикам, мастерским, на железную дорогу.
– Пора отвозить, – говорит Ваулин. – Одну возьмет Ваня на себя – в Лесной пусть: ему по дороге. Две вам придется, Андрей Петрович, четвертую – мы с Бендером обслужим. Ладно?
– Так точно, товарищ главнокомандующий! – шутливо козыряет Громов. – Ну, и высплюсь же я завтра!.. – потягивается он всем телом.
Свет погашен в типографии. Медленно плывет в окна серый рассвет.
– Вот армия родилась ночью… – смотрит Сергей Леонидович на связанные пачки газет. – А ведь вышло, Андрей Петрович?.. А?
Во дворе Ваню-печатника, нагруженного двумя большими пачками, встретил патрульный. Он помог ему донести до извозчика газеты.
И когда Ваня отъехал уже, патрульный заметил, как через минуту выехал вдруг из-за угла тот самый извозчик, который заявлял, что «занят», – с двумя седоками в полицейской форме. Они помчались вслед за Ваней.
Патрульный бросился бегом в типографию, чтобы предупредить товарищей об опасности, но под аркой во второй двор его схватили с обеих сторон чьи-то крепкие руки, и, подталкивая, полицейские повели его обратно на улицу – в подъезд соседнего дома.
– Много вас там? – интересовался коренастый пожилой полицейский. – Тоже… задали, сукины сыны, службу! – недовольным голосом говорил он.
Патрульный многого сейчас не понимал. Не понимал и того, почему так ворчит этот «фараон» с седыми подусниками.
А «фараона», как и двадцать пять других городовых, собрали еще с вечера, не объявив для чего, и старик не успел выпить дома целительного бальзама против изжоги и попрощаться на ночь со своей старухой.
