Текст книги "Крушение империи"
Автор книги: Михаил Козаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 68 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Иносказательное интервью, или смятение чувств Л. П. Карабаева
Как лучше ответить на вопросы французской газеты? Как оградить себя от излишнего ее любопытства?
Лев Павлович Карабаев искоса посмотрел на своего собеседника: парижский журналист, сидя в кресле, держал на коленях крохотную бесхвостую собачонку – беспокойную, шустренькую, с ярко-красным язычком. Она облизывала им свою миниатюрную мордочку каждый раз, как француз вынимал из кармана белого жилета плоскую серебряную коробочку и – оттуда – какие-то розовые и желтые лепешки: одну давал гладенькой, кукольной собачонке, другую посасывал сам.
На широком подлокотнике кресла лежала записная книжка журналиста и точно такая же – зеленая – ручка с вечным золотым пером, какую вчера только приобрел для себя Лев Павлович.
– Ну, вот, – повернул он голову к своему собеседнику. – Разрешите сказать приблизительно следующее, – начал он, пристально и серьезно посмотрев на журналиста, словно не столько желая пойти навстречу вопросам известной французской газеты, сколько отвлечь внимание журналиста от лилипутки-собачонки, приплясывавшей у него на коленях.
– Джо! – строго сказал француз живой кукле и схватил с подлокотника свои журналистские принадлежности.
Лев Павлович откинулся на спинку кресла, – интервью началось.
– Представьте себе, monsieur Гильо, что вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге. Ну, вот… один неверный шаг – и вы безвозвратно погибли. А в автомобиле – близкие люди, родная ваша мать.
– Ошень неприятно! – воскликнул француз. – Надо брать с собой хорошего шофера, n'est-ce pas?[6]6
Не так ли? (франц.)
[Закрыть]
– Но вы вдруг видите, что ваш шофер править не может: потому ли, что вообще не владеет машиной при спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас и себя. Если продолжать ехать так – перед вами неизбежная смерть.
– И больше никто не умеет управлять машиной? – не то соболезнуя, не то презрительно, как показалось Льву Павловичу, отозвался француз: он быстро разбирался в этой русской аллегории, да и какой журналист не изучил эзопов язык?!
– К счастью, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной, и, конечно, им надо поскорее взяться за руль.
«Правильно! Ну, так в чем же дело?» – жестом одобрил Карабаева его собеседник и что-то мгновенно занес в свою записную книжку.
– Но задача пересесть на полном ходу – нелегка и опасна, monsieur Гильо. Одна секунда без управления – и автомобиль будет в пропасти, n'est-ce pas? – словно передразнивая француза, чуть иронически сказал Лев Павлович.
Прямолинейность суждений журналиста несколько раздражала, пожалуй была даже оскорбительна. Боже мой, ведь разговор шел о России, о родине, а этот сидящий напротив человек, потрудившийся изучить только русский язык, но не страну, в которой говорят на этом языке… этот эгоист-парижанин готов, вероятно, бездушно-просто судить о том, что стоит ему, Карабаеву, стольких страданий!..
– Однако выбора нет: вы идете на это, но шофер ваш не ждет, – продолжал, помня свою задачу и свои политические взгляды, член русской Государственной думы, следя за тем, как быстро и сосредоточенно записывает его слова сотрудник известной французской газеты. – Оттого ли, что шофер ослеп и не видит, что он слаб и ничего не соображает, из профессионального самолюбия или упрямства, но он цепко ухватился за руль и никого не подпускает. Что делать в такие минуты? Заставить его насильно уступить свое место?.. (Утвердительный кивок интервьера, розовая лепешка – в рот крохотной собачонке.) Не торопитесь, monsieur Гильо! Это хорршо на мирной телеге или в обычное время на тихом ходу, на равнине. Но можно ли сделать это на бешеном спуске по горной дороге? Как бы вы ни были ловки и сильны, – в его руках фактически руль, он машиной сейчас управляет, и один неверный поворот или неловкое движение его руки – и машина погибла. Вы знаете это, но и он тоже это знает! И он смеется над вашей тревогой и вашим бессилием: «Эге, не посмеете тронуть!»
– Vous etes dans une position fichue! Pardon…[7]7
Вы в смешном положении! Простите… (франц.)
[Закрыть] продолжайте, monsieur Карабаев. Я ошень преклоняюсь перед вашим талантом вести cette causerie[8]8
Этот разговор (франц.)
[Закрыть].
– …Он прав: вы не посмеете тронуть. Если бы даже страх или негодование вас так охватили, что, забыв об опасности, забыв о себе, вы решили силой выхватить руль: пусть оба погибнем!.. Но вы остановитесь: речь идет не о вас – с вами едут ваши близкие, ваша мать… Разве можно их губить?! И тогда… вы себя сдержите, поверьте мне. Вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда минует опасность, когда вы будете опять на равнине. Вы оставите руль в руках шофера. Более того: вы постараетесь ему не мешать, даже будете помогать… советом, указанием, содействием. И вы будете правы – так и нужно поступать!
Жиденькие, с плешинкой посередине, рыжие брови Гильо обладали изумительной способностью мгновенно подскакивать кверху, уплотняя и без того густую гармошку морщин на низком лбу, маленькие зеленые глаза – выкатываться навстречу собеседнику двумя неожиданно увеличивающимися круглыми, фосфорически светящимися пузырьками, а мягкогубый рот – выразительно открываться, не уронив ни одного слова, но так, что собеседник как будто бы должен был уже услышать короткую, жаркую фразу с вопросительными и восклицательными знаками. И Лев Павлович Карабаев – член парламентской делегации, кандидат в члены «ответственного министерства» России, столь нетерпеливо ожидавшегося сейчас союзными правительствами Рима, Лондона и Парижа, – поспешил закончить:
– Но что же вы будете испытывать при мысли, что ваша сдержанность может все-таки не привести ни к чему, что даже и с вашей помощью шофер не управится?.. Что будете вы переживать, если ваша мать при виде опасности будет умолять вас о помощи и, не понимая вашего поведения, с ужасом обвинит вас в преступном равнодушии?.. Однако предоставим это будущему.
– Bien![9]9
Хорошо (франц.)
[Закрыть] – отозвался француз. Лицо его приняло обычное выражение.
Они сидели друг против друга. Их разделял низенький кофейный столик, на котором сейчас лежали тоненькие сигаретки (Лев Павлович часто курил) и пахнущий новой кожей небольшой зеленоватый портфель с серебряной монограммой журналиста.
– Ошень хорошо, – повторил Гильо, складывая свои журналистские принадлежности в портфель, и Лев Павлович заметил теперь не без удивления лежавшую там пачку русских (таких знакомых!) газет. Неужто «Русское слово» и «Речь»?..
– Вы читаете нашу прессу? – спросил он.
– Это наша неизменная обязанность, – ответил Гильо. – Мало научиться языку, – надо знать еще вашу русскую жизнь… чтобы понимать все ваши поступки! – добавил он, и Лев Павлович понял в эту минуту всю опрометчивость своего первого суждения о французе. – Газеты сообщают, monsieur Карабаев, что ваш парламент дебатирует сейчас проект нового закона об отмене сословных ограничений для крестьян. Как поздно, как поздно это делается, monsieur Карабаев!.. Я вижу – вы со мной согласны: тем лучше. Крестьянство – ха! В вашей стране это maitre de la position[10]10
Хозяин положения (франц.)
[Закрыть], n'est-ce pas? Так должно быть в вашей стране! Наше французское дворянство имело одну славную минуту в своей истории: оно вовремя отреклось от своих привилегий, и сразу же его лучшие представители взяли в руки это знамя равноправия. У вас в стране делают ошень много глупостей (вы простите меня за откровенность: ведь я говорю с человеком, который так мужественно-с ними борется!). Уходите вон, Джо! – прикрикнул он и согнал собачонку, пронзительно скулившую у него не коленях. – Вот – хотите? – я покажу вам кое-что из последней русской почты… Вы были, кажется, с вашими коллегами у Ротшильда? – неожиданно спросил он.
– Да, мы были приглашены к завтраку. Но почему собственно вы… – недоумевал Лев Павлович, удивляясь тому, как быстро переходит журналист от одной темы разговора к другой.
– Да, да… вы были. Monsieur Протопопов мне сообщил об этом.
– Вы были у него? – заинтересовался Лев Павлович. И насторожился.
– Вот… вот… я прочту вам несколько слов, – рылся в своем портфеле Гильо, не отвечая на вопрос.
Он вынул сколотые вырезки из французских газет, отогнул несколько из них, отыскал нужную и, наклонившись к своему собеседнику, стал медленно переводить:
– «Из сведений, Поступивших в штаб главнокомандующего русской армии, устанавливается, что в последнее время среди войск значительно учащаются случаи заболевания венерическими болезнями, в особенности сифилисом. Есть указания (о, слушайте, monsieur Карабаев!), что германо-европейская организация тратит довольно значительные средства на содержание зараженных сифилисом женщин для того, чтобы они заманивали к себе офицеров и заражали их дурными болезнями». Impossible![11]11
Невозможно! (франц.)
[Закрыть]– развел руками француз и, подбросив свой корпус, порывисто встал, поправляв бантик-бабочку, плотно прижавшую свои черные шелковые крылья к белоснежному воротничку такой же рубашки.
– Вы правы, – с горечью сказал Карабаев. – Это выдумка штабных генеральских бездарностей, желающих оправдаться в своих поражениях. Вас удовлетворила встреча с господином Протопоповым? – повернул он голову в сторону очутившегося у окна monsieur Гильо.
– Нет.
– Можно узнать – почему?
– Мы виделись с ним всего лишь несколько минут. Он сообщил мне о своих официальных визитах и только! А настоящий разговор отложил.
– Ах, вот что… – разочарованно пробормотал Лев Павлович.
– Если вам интересно, посмотрите вот сюда… Жюля Гэда хотите посмотреть? – торопливо вдруг позвал его стоявший у окна monsieur Гильо.
Лев Павлович встал рядом с ним, и оба чуть высунулись в окно.
– Смотрите правей… вот туда, где этот коричневый дом с балконами в шахматном порядке: он совсем напротив входа в нашу гостиницу. Видите открытый автомобиль. Это у подъезда дома, где живет наш известный социалист Жюль Гэд. Смотрите – он как раз выходит!.. Он министр теперь. А знаете, кто прислуживает ему шофером? Mon Dieu![12]12
Мой бог! (франц.)
[Закрыть] Что сказали бы ваши русские епископы?! Обязанности шофера у Жюля Гэда исполняет аббат Дюпон, бывший до мобилизации первым викарием в приходе Сен-Брен в Бордо.
– Вот как! Это очень любопытна.
– Война! – строго и назидательно, как показалось Льву Павловичу, пояснил француз, отходя вместе с ним от окна. – На войне все возможно и… обязательно!
«Они считают нас политическими школьниками, считают нужным нас обучить. Почти что… цукают! Впрочем, разве они не правы?» – теребил свою черную густую бородку Карабаев, думая во множественном числе о своем собеседнике, кстати сказать, не торопившемся, как было видно по всему, уходить, потому что уселся, как хозяин, на прежнее место, посадив вновь к себе на колени коричневую кукольную собачонку.
– Вы были в четверг у Альберта Тома, вы видели у него нашего остроумнейшего Вивиани…
– Да, – уже не удивлялся Карабаев осведомленности французского журналиста, но в эту минуту она его несколько обеспокоила: неужели этот «человек с собачкой» (так про себя окрестил парижского газетчика) может знать все о беседе на квартире у французского министра! Если это так, то парижские политические друзья весьма неосмотрительны: Штюрмер и царь имеют всюду своих людей, как можно с этим не считаться?!.
Серые, теперь задумчивые глаза Льва Павловича укоризненно посмотрели поверх головы monsieur Гильо, словно за ним стоял сейчас широкобородый, с широконосым круглым лицом, как у славянина-сибиряка, плотногрудый здоровяк Тома с длинными, червеобразными пальцами музыканта, так сокровенно-дружески пожимавшими два дня назад руку Льва Павловича.
– Je sais, je sais[13]13
Я знаю (франц)
[Закрыть], – сосал лепешку француз. – Оба наших министра недавно вернулись из России и делились с вами впечатлениями. Они мне известны… да, да.
«Ну, так и есть… У этих французов нет, кажется, никаких секретов друг от друга!» – тревожился все больше Карабаев.
– Mais je ne sais pas…[14]14
Но я не знаю… (франц.)
[Закрыть] я не совсем в курсе вашей встречи, – проглотив лепешку, облизал губы французский журналист и посмотрел коротко, полувопросительно на Льва Павловича.
Отклика не последовало, – monsieur Гильо продолжал:
– Наши социалисты – это замечательные люди. Они умеют оберегать и защищать Францию не хуже, чем губернатор Дюбайль – Париж, чем наш военный министр Рокк – всю нашу армию, чем генералы Путэн и Нивель – наш славный Верден!
– Мы преклоняемся перед верденскими героями, – живо отозвался Лев Павлович, почувствовав, что в этом месте разговора необходимо выразить обычное восхищение французской армии и всей стране. К тому же он надеялся изменить таким путем тему беседы: гляди, журналист опять заговорит о встрече с Тома, – и вновь волнуйся: знает он по-настоящему все или нет?..
– О, Верден! – сощурил глаза словоохотливый патриот. – Такие о нем песни напишут наши поэты!.. Немецкие силы иссякают – я был неделю назад на фронте, я видел все, monsieur Карабаев… При помощи ста тяжелых батарей – ста батарей! – немцы штурмовали высоту «304» и смогли завладеть только северной частью ее. Атака швабов на Мортом не имела никакого успеха, мы отбили остатки форта Дуомон, а Кюмьер как был, так и остался в наших руках! Вы знаете, кто, между прочим, несет сейчас воздушную разведку на берегах Мааса… у Вердена? Не знаете? Наша боксерская знаменитость – Жорж Карпантье! Он сдал экзамен на звание военного пилота. Говорят, гамбургский боксер Шульц, узнав об этом, тоже записался в авиационную школу, – зависть врага, monsieur Карабаев!.. Когда разбился наш благородный ястреб, чудеснейший Пегу, поклевавший свыше десятка немецких ворон, сто граждан благороднейших профессий и званий поклялись в военном министерстве стать пилотами!.. Война! – в третий раз многозначительно, но уже не так строго повторил monsieur Гильо. – Да… я забыл вам кое-что показать… прошу прощения. Но, может быть, вы уже видели? Может быть, вам уже показывал генерал Жилинский? Ведь он – представитель царя при нашей главной квартире.
«Ну и балаболка! Пора бы и уходить», – утомленно вздохнул Карабаев.
– Вот! – вытащил monsieur Гильо два тоненьких, в красочной обложке, журнальчика и протянул их Льву Павловичу. – Неужели не видели?
Это был небольшой иллюстрированный журнал – «Друзья русского солдата», издававшийся на русском языке. В заглавной виньетке, украшенной знаком Республики – галльским петухом, – русский и французский солдат пожимали друг другу руки. Журнальчик сообщал, что «по инициативе энергичных французских деятелей, члена палаты депутатов Франклина Бульона и сенатора Дестурнеля де Констана, возникла организация помощи русским солдатам, находившимся во Франции. Известия с родины, сведения о военных действиях союзников, отдельные приказы по армии, статьи и рассказы французских писателей, перепечатки из русских газет, календарь, небольшой подбор наиболее употребительных французских слов – все это будет давать журнал «Друзья русского солдата».
Портреты Николая II и Раймонда Пуанкаре «украшали» номера журналов. Военный обозреватель, полковник д'Арманди разъяснял весь смысл наступления австрийского эрцгерцога Евгения на итальянском фронте. Стихи русского поэта (перепечатка) клеймили «иудовы зверства тевтонов». Восьмилетняя «крестная мать» Жанна Филиппе брала на свое попечение «приемной матери» рядового пехотного полка Василия Катыкина, «защитника Франции» (два фото). Карту Шампани, районы Шалона и Мэйи (карта прилагалась) рекомендовалось изучить особенно тщательно: здесь именно Василии Катыкины из русского экспедиционного корпуса должны были оборонять землю французских союзников, а по существу – интересы французских промышленников и банкиров.
В конце журнальчика печаталась «смесь»: русским друзьям сообщались «всякие интересные вещи» – вроде того, что Ричиотти Гарибальди, продолжатель рода знаменитого Джузеппе, узнав о смерти своего сына на полях Франции, прислал в полк мужественную телеграмму: «Поздравляю моего сына». Или о Вильгельме и об остроумной Вильгельмине, голландской королеве, – анекдот был неплохо сочинен (очевидно, каким-то беллетристом), и Лев Павлович не без удовольствия и улыбки прочитал снабженную каррикатурой заметку. На берлинском параде в честь прибывшей королевы Голландии солдаты тяжело отбивали шаг по всем правилам прусской шагистики. Вильгельм вопросительно воззрился на королеву. Она бесстрастно сказала: «Они недостаточно высокого роста – ваши солдаты». Спустя несколько минут прошел целый полк, в котором не было ни одного солдата ростом меньше, чем шесть футов и два дюйма. «И они недостаточно велики!» – воскликнула королева. «Как! И в них мало роста? – возмутился Вильгельм. – Что вы хотите этим сказать?»– «Я хочу сказать, – пояснила королева, – что когда мы открываем шлюзы, ваше величество, то уровень воды в затопленной местности превышает восемь футов!» («Ну, сунься, Вилли, нарушить нейтралитет!» – комментировали этот анекдот «Друзья русского солдата».)
– Ловко!
Лев Павлович ухмыльнулся и посмотрел на журналиста.
Monsieur Гильо спросил:
– Вы довольны журналом?
– Отношение французского населения к нашим солдатам выше всяких похвал! – научился Лев Павлович не отвечать прямо ша вопрос.
Он рассказал журналисту о посещении всей думской делегацией военного парада, в котором приняли участие русские войска. Они шли вслед за марокканцами и сенегальскими стрелками, вслед за знаменитым ворчестерским – английским полком, вызвавшим шумные приветствия парижан, вслед за голубой французской кавалерией, но, – правду нужно сказать, – никого так восторженно не встречала, как русских! Monsieur Гильо утвердительно покачивал головой:
– Гораздо с большим восторгом, чем свыше ста лет назад, – n'est-ce pas?
– О да!
Русских солдат встретили цветами, бурным ликованием – о, Париж умеет обласкать!.. Они вышли на Большой бульвар и запели – к удивлению парижан:
Раз, два! Грудью подайся,
Плечом равняйся!
В ногу, ребята, идите,
Смирно, не вешать ружье!
Это была песня великого песенника Беранже, и, услышав ее на русском языке, Париж ответил грохотом оваций… Да-а, горячее спасибо Парижу за его трогательную заботу: Лев Павлович посетил колонию для детей русских волонтеров, – прекрасный присмотр, замечательный уход за малышами!.. Говорят, в Марселе устроена колония для сирот сербских воинов? Это тоже великое благородство французской нации!
На Сене плавают барки «Галиция», «Царьград», новые прекрасные виллы называют «Москвой», «Россией», «Вилла Козак», – всюду, всюду нация подчеркивает свое внимание ко всему русскому.
Недавнее потопление турками в Черном море госпитального судна «Португалия» вызвало такое искреннее возмущение палаты депутатов!
Ее президент, г-н Поль Дешанель, не только отправил телеграмму соболезнования в Петроград, Государственной думе, но и посетил здесь, в Париже, главу думской делегации А. Д. Протопопова и выразил ему те же чувства французской нации. Прекрасная страна – Франция!..
Лев Павлович прервал свой рассказ: он заметил вдруг плохо скрываемый рассеянный взгляд собеседника. Monsieur Гильо ежеминутно посматривал теперь на часы, щелкая иногда замком портфеля, все чаще и чаще ронял бездушное, безразличное «да, да… конечно… как же, как же…» – словом, обнаруживал неожиданно все знакомые, обычные признаки нетерпения, чего не было еще четверть часа назад.
Лев Павлович почувствовал себя оскорбленным. Он молчаливо встал, – тотчас же вскочил и monsieur Гильо, подхватив на руки взвизгнувшую собачку.
– Прошу прощения, что урвал у вас столько времени. Вы были так любезны. Да, прекрасный город Париж! – повторил он вдруг слова Карабаева. – Сто лет назад Париж воспитал для России декабристов, а теперь он должен воспитать… «январистов», «февралистов», – я не знаю, как они должны называться! Лучше будет – «январистов», чем «февралистов», – чем скорее это у вас случится, тем лучше: через полгода война кончится поражением Германии! Надо менять «шофера», mоnsieur Карабаев!.. Когда французской нации угрожала гибель, она… Mais, се n'est pas mon affaire[15]15
Но это не мое дело (франц.)
[Закрыть] вам советовать!.. Я иду в сорок третий номер, к monsieur Протопопову… Сейчас – шесть двенадцать, а в шесть пятнадцать он обещал приготовить письменный ответ на вопросы нашей газеты. (Теперь только Лев Павлович понял, что последние полчаса журналисту некуда было деваться и он просто-напросто убивал время в малозначащей для него беседе. «Но какая все-таки бесцеремонность!»)
– До свидания, monsieur Карабаев, ошень благодарю вас.
Он откланялся и направился к выходу. И теперь только Лев Павлович заметил то, что раньше ускользнуло почему-то от его внимания: ноги monsieur Гильо были обуты в дамские остроносые туфли на высоком, полуторавершковом каблуке, – оттого каждый шаг его откладывался на отполированном паркете двойным ритмическим звуком – музыкальным форшлагом, а походка была легкой и вкрадчивой, как у женщины.
– И с собачкой на «вы». Impossible! – передразнил француза Лев Павлович, возвращаясь к столу.
