Текст книги "Кабахи"
Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 62 страниц)
Полуденное солнце палило немилосердно, знойное марево переливалось во дворе огромного колхозного хлева. Под забором, в кучах кукурузной соломы и перепрелого навоза, лениво копались истомленные жарой куры. Свирепая легавая Ефрема-гончара, растянувшись под большим орехом и сонно жмуря глаза, нехотя отгоняла мух, тучами носившихся над нею.
Заваленный всяческим хламом двор зарос чертополохом и колючками. Но с одного краю он был расчищен. Перекопанную землю утрамбовали, камни собрали в кучу. Здесь было устроено просторное гумно.
За орехом маячил в раскаленном воздухе заржавленный триер. Около него привалилась боком к гнилой коряге сломанная веялка. Тут же виднелась половина разбитого сорокаведерного винного кувшина. А чуть дальше неуклюже воткнулся лемехом в землю высокий плантажный плуг, выкрашенный синей краской.
Посреди гумна блестел, как гора золотого песка, ворох пшеничного зерна. Около него, ближе к краю, стояли весы – казалось, гусыня на яйцах замерла, к чему-то прислушиваясь, вытянув длинную, изогнутую шею. Рядом была воткнута в землю для тени срубленная большая ветвь вяза – бессильно свисали ее увядшие, сморщенные от жары листья.
Под орехом полеживал на боку Лео. Голова его была повязана носовым платком, тут же на земле валялись карандаш и толстая пачка квитанций. Лео честил в душе умника, надумавшего устроить гумно на противоположном краю двора. Всякий раз, как подъезжала арба или машина, ему приходилось вскакивать и подолгу хлопотать около весов. А машины и арбы подъезжали одна за другой. И Лео с завистью поглядывал на парней, лежавших ничком на траве, тут же под орехом: они-то могли использовать каждую свободную минуту, чтобы сладко вздремнуть.
На плоской земляной крыше хлева высились такие же золотистые вороха пшеницы. Женщины, сидевшие вокруг них, быстро и ловко, словно играя на бубнах, орудовали решетами. Скрипела и хрипела единственная сортировочная машина. Вцепившись в ручку, крутила вал смуглая девушка, время от времени вытирая ситцевым передником пот, струившийся по ее загорелой шее. Другая девушка таскала ей ведрами зерно и, взмахивая свободной рукой, отгоняла обнаглевших воробьев.
При ее приближении воробьи подымались всей стаей в воздух, но стоило девушке отойти, как они возвращались обратно и, выстроившись, словно солдаты на параде, аршинными скачками надвигались на добычу.
Из открытой настежь двери рядом с хлевом глухо доносился стук тяжелого кузнечного молота.
Грузовая машина, въехав на полном ходу во двор, круто затормозила около гумна. Из кабины выскочил Маркоз и направился быстрыми шагами к ореху.
– Скорей разгружайте! Что вы тут разлеглись – нежитесь, как в постели!
Парни нехотя, потягиваясь, стали подниматься с мест.
Лео вскинул на бригадира осоловелый взгляд:
– Много там еще осталось?
– Еще повозим. – Маркоз подсел к заведующему складом и, вытащив из кармана какую-то бумагу, шепнул ему на ухо: – На этот раз триста килограмм лишних. Вот квитанция.
Заведующий складом насупился:
– Вы там все же не очень… Шекспир сказал: лучше поменьше есть да пить, а то и оскомину можно набить!
Маркоз порылся в кармане брюк и, ничего там не обнаружив, вытер потный лоб грязной ладонью.
– Как будто ты вчера на свет родился! О прошлогоднем, забыл? Видал, как мы все хорошо уладили этой весной на собрании правления? Ты теперь и заведующий складом, и заведующий сушилкой. Посмотри на квитанцию и записывай столько, сколько в ней значится. Чего ты боишься – с весовщиком МТС все согласовано. Дадим ему в зубы два-три коди – и будет молчать.
Один глаз Лео косился в сторону весов, другим он глянул на бригадира.
– Кто на ссек да на вырезку зарится, тот, глядишь, и требухи не получит.
Маркоз рассердился:
– Что это у тебя глаза в разные стороны разбежались, прямо как игральные кости… Видишь, сколько вокруг собак, пасть раззявив, нам в руки смотрит? Кормить-то их всех надо? Небось, как насосешься вина да заладишь песни петь, вроде зурнача Гиголы, тогда тебе все равно, откуда что берется? Вставай, вставай, не ленись – вон уж ребята наполнили мешки и сложили их на весы. – Бригадир отряхнул штаны и посмотрел искоса на заведующего складом: – Что-то ты сегодня мудрствуешь лукаво.
– На кой черт нужна была мне еще эта сушилка – заведовать складом за глаза довольно! Э-эх, раз уж человек сел на дьяволова осла, так уж волей-неволей станет дьяволовым работником.
Опершись на коротенькие руки, Лео с трудом оторвал свое тучное тело от земли и с унылой гримасой на лице выкатился из-под ореха.
Председатель колхоза вызвал к себе бухгалтера и заперся с ним в кабинете.
– Ты не знаешь, с чего этому хаму вздумалось свести барана у меня со двора?
Бухгалтер сразу понял, о чем его спрашивают. Он опустился с равнодушным видом на стул и, вместо того чтобы ответить, только тесно сжал губы, вытянул их в ниточку.
– Что он дубина и осел, давно мне известно, но не думал я, что он к тому же еще и подлюга!
Бухгалтер глядел на председателя исподлобья, прищуренными глазами и молчал. Он хорошо знал дядю Нико и не сомневался, что все это только присказка, а сказка впереди.
Председатель прочел мысли своего сотрудника и не стал долго испытывать его терпение.
– С гор никто не приезжал?
– Были из Ченчехи. Забрали муку, гвозди и корм для собак.
Дядя Нико уперся в него сверлящим взглядом:
– Я имею в виду – с овцефермы.
Бухгалтер с минуту глядел на председателя, не отводя глаз. Потом ответил коротко:
– Нет.
Председатель вытащил из кармана платок, снял очки, подышал на стекла, осмотрел их и стал заботливо протирать.
– Так вот, если оттуда приедут и не застанут меня на месте, скажешь им: пусть отберут двух хороших ярок – так, чтобы по весу вышло не меньше того баранчика, – и пометят их моим клеймом. – Он сдвинул над переносицей светлые брови и добавил грубо: – Артисты ведь не ко мне в гости приехали, а колхоз обслуживать.
У бухгалтера не пошевелился ни один мускул на лице, не дрогнуло даже веко – он только чуть слышно прогундосил:
– Ладно.
– И еще скажешь, чтобы одну ярку оставили на ферме, а другую привезли сюда.
Бухгалтер вздернул левую бровь:
– Что тут делать овечке в такую жару?
Нико улыбнулся:
– А этому верзиле корреспонденту, по-твоему, есть не надо?
– Долго он еще будет тут околачиваться?
– А черт его знает! Может, даже все лето.
Председатель умолк. Бухгалтер подождал немного и, считая беседу оконченной, решил удалиться. Но оклик дяди Нико заставил его повернуть обратно.
– Постой, дело есть.
Бухгалтер снова уселся на тот же стул, лицом к лицу с председателем.
Тот уложил очки в футляр, а футляр засунул в нагрудный карман. Потом сплел пальцы, положил руки на стол и уперся подбородком себе в грудь. С минуту он сидел так и наконец, подняв голову, спросил:
– Ребята вернулись из Щирвана?
Бухгалтер удивился вопросу: дяде Нико было прекрасно известно о возвращении чабанов.
– Вернулись.
– Что рассказывают?
– Поправили овчарни, скосили и сложили в скирды семьдесят восемь тонн сена – овцам корм на зиму.
Дядя Нико налил себе воды из графина, отпил полстакана, потом встал и вылил остальное в горшок с цветком, стоявший на подоконнике.
– Сколько ушло денег?
– Немало.
– А именно?
– Зачем ты спрашиваешь?.
– Нужно.
– Мне нельзя знать, для чего?
Председатель вернулся на свое место и сел за стол. Он провел ладонью сверху вниз по лицу, забрал в горсть рот с подбородком и, опершись локтем о стол, снова вонзил в глаза бухгалтера острый взгляд.
– Ты должен прибавить к сумме расходов еще тысячу рублей. Сможешь?
Бухгалтер помедлил с ответом.
– Невозможного на свете ничего нет. Хатилеция в ту пору, когда мастерил кувшины, приделывал к ним ручку с того бока, с какого хотел.
– Верно! – согласился дядя Нико. – И Ефрем тоже.
– А все же – зачем тебе?
– Покрышки у моей машины износились.
– Тысячу рублей – на покрышки?
Председатель с удивлением посмотрел на неподвижное, ничего не выражающее лицо собеседника.
– Законным путем их нельзя получить – не полагается. Придется купить с рук. А рыночная цена такая.
Бухгалтер помолчал с минуту.
– Что ж, это не трудно.
– По какой статье можно провести эти деньги?
– По разным.
После короткой паузы председатель искоса глянул на бухгалтера.
– Мы купили у азербайджанцев тысячу вязанок соломы, чтобы починить крышу у овчарен.
– Правильно.
– По рублю за вязанку.
– Превосходно.
– Ну так вот…
– Я и сам непременно на этом бы остановился.
– Договорились.
На этот раз бухгалтер добрался до выхода, но едва он успел открыть дверь, как в нее ворвался, запыхавшись, маленький мальчуган.
– Дедушка Нико, хлев обрушился, и Марта Цалкурашвили провалилась внутрь. Сколько хлеба рассыпалось!.. Все сбежались туда. Ух, как много было пшеницы – большая-большая куча! На ней тетушка Марта стояла, а в руке у нее – ведро. И ведро тоже провалилось.
Председатель побледнел и растерянно поглядел на бухгалтера, застывшего в дверях. Потом выдернул ключ из замка письменного стола и оттолкнул ногой стул, стоявший у него на дороге.
Суховетье из старой колючей изгороди пылало, треща, в камине. Притулившись к огню, грел свое толстое брюшко высокий горшок с лобио. Вздыхала и бормотала густая похлебка, пар с шипением и фырканьем прокладывал себе путь между крышкой и краем горшка.
От свежеполитого земляного пола тянуло приятной прохладой.
Возле камина разлеглась кошка с котятами. Мягко упираясь лапами, она оборонялась от облепившего ее потомства.
Шавлего нагнулся, подхватил одного котенка, посадил его к себе на колени и стал гладить.
Котенок попытался было убежать, но, убедившись, что ему не вырваться, примирился со своей участью: устроился поудобнее на коленях у человека и, зажмурив глаза, сладко замурлыкал.
– Так ничего и не слышно о Солико, тетушка Сабеда?
Пожилая женщина, сидевшая на сундуке, вздохнула и покачала головой:
– Ничего – ни следа, ни весточки! Обездолил и заживо схоронил меня, нечестивец, чтоб ему отлились мои слезы!
– С чего у них вражда пошла?
– Ума не приложу, сынок… Поначалу мой парень захотел учиться, а Нико его не отпустил – дескать, куда тебе, поздно ты это затеял, Он думал, что Солико собирается сбежать, не хочет в колхозе работать. А Солико на самом деле хотел учиться. Так вот, не послушался он председателя, сынок, и уехал самовольно в Телави, записался на курсы счетоводов. Да только Нико сумел сделать так, что его исключили: написал туда, будто Солико воровал деревья в лесу и потому убежал из колхоза. Разозлился Солико, не стал выходить на работу и принялся потихоньку глиняную посуду мастерить. А председатель напустил на него финагентов, и те его налогом обложили. Солико в ответ увел из лесу председателева бычка и продал его кому-то в Тианети. Нико заявил на него, парня арестовали, да и продержали в тюрьме два года. Ну, а оттуда он вернулся прямо-таки не в своем уме. Однажды ночью увел с председателева двора корову и продал караджальским татарам. Нико тотчас на него указал. Его опять посадили, только не сумели заставить сознаться. А уж в этот раз он, вернувшись, совсем одичал, от рук отбился. Вскоре после того, как кончилась война, он, оказывается, забил колхозных буйволов и содрал с них шкуру… Тут уж его взяли да отправили куда-то в такую даль, что и след затерялся. Вот уж три года, как я не знаю, живой он или мертвый.
Старуха еле сдерживала рыдания, подступившие к горлу; надтреснутый ее голос срывался и дрожал.
Ее собеседнику вспомнился невысокий, сухощавый добродушный парень, который однажды сплел маленькому Шавлего кузовок для ловли рыбы в Алазани. Вспомнился первый арест – как милицейские посадили парня на линейку и увезли его. Когда открытые дрожки, выбравшись на шоссе, прокатили мимо дома председателя, Солико вскочил на ноги и, потрясая в воздухе кулаком, пригрозил дяде Нико: дескать, с этих пор, даже если ночью в постели тебя укусит блоха, знай – это я!.. Потом была армия, потом эта проклятая война… И вот – прошли годы, а все еще не вернулась к родному очагу эта сбившаяся с дороги человеческая жизнь…
Шавлего разворошил уголья в камине.
– Сельсовет оказывает тебе какую-нибудь помощь?
Старуха подняла взгляд к потолку и, воздев руки, стала осыпать проклятьями председателя сельсовета.
– Бывает, заглянет Реваз Енукашвили – покрутится во дворе, сделает, что надо. А порой агроном наш завернет – хорошая девушка, добрая душа! Прошлой осенью поросенка мне подарила… Ох горе мне, сынок, горе!..
Долго еще слушал Шавлего безнадежные причитания старухи – потом осторожно ссадил на пол разнежившегося у него на коленях котенка и встал.
– До свидания, тетя Сабеда. Не отчаивайся, может, все еще уладится.
Поднимаясь, он ударился головой о черепицы, уложенные вдоль стрехи.
Старуха всполошилась:
– Осторожнее, сынок! Балки прогнили, стропила давно пора менять – еще немного, и крыша обрушится мне на голову. Уж год, как обещался починить ее Реваз, да все времени не выберет. И то ведь – мало ли у бригадира забот? Не до меня ему, как он со своими-то делами управляется?
Шавлего молча стерпел боль и, нагнув голову, выбрался из-под навеса галереи во двор.
– Куда ты, сынок, посиди, пообедай со мной. Как же так – не поев, уходишь? Угощать тебя, правда, нечем, не обессудь – ничего у меня нет, кроме лобио…
– Спасибо, тетушка Сабеда, мне ничего не нужно. Что может быть вкуснее лобио, да только я не голоден. Да и тороплюсь, надо мне еще успеть зайти в одно место.
– Бог тебе отплатит за твою доброту, сынок! Будь счастлив на радость своим старикам. Дело у тебя в руках горит: сложить в скирду столько снопов – немалая работа. Любому другому до вечера бы хватило. Иа Джавахашвили обещал было прийти, да, видно, его на жатву послали. Нынче ведь в колхозе страда, рабочих рук не хватает. Спасибо тебе, сынок, большое спасибо!
– Не стоит благодарности, тетя Сабеда. Если еще что-нибудь понадобится, дай мне знать.
Увядшие губы старухи искривились от беззвучных рыданий. Она проводила уходящего гостя благодарным взглядом до ворот.
Двухчасовое заседание бюро закончилось. Секретарь райкома был в дурном настроении.
Упершись обеими руками в край письменного стола, он смотрел рассеянным, бездумным взглядом на груду беспорядочно разбросанных папок и бумаг. В кабинете было душно, июльский зной палил немилосердно, запах пота и табачного дыма, оставшийся после многолюдного собрания, кружил голову. Секретарь райкома расстегнул верхние пуговицы летнего кителя и повернул к себе вентилятор, нагонявший дремоту своим негромким жужжанием.
С утра катился поток неотвязных просителей, дела одно запутаннее другого требовали срочного вмешательства райкома. Райпотребсоюз упорно закрывал глаза на разнузданность продавцов, а ненасытные аппетиты ревизора и бухгалтера мешали положить этому конец. Стоял вопрос об устройстве летнего ресторана на плато Надиквари и о расширении уже существующей танцплощадки. Необходимо было заменить на некоторых улицах размытую булыжную мостовую асфальтом. Для автотранспортной станции требовалось найти другое, лучшее место.
В довершение всего секретаря райкома угнетали семейные неурядицы и безмерная расточительность жены и дочери. Опустевшая домашняя касса пополнялась сомнительными путями, но и средства, притекающие по «дипломатическим каналам», исчезали между женскими пухлыми пальцами с быстротой, которой позавидовал бы любой иллюзионист.
Беспорядки и неурядицы царили не только в семье, но везде и всюду – даже в самой милиции… Секретарь райкома внимательно выслушал на бюро доклад заведующего орготделом, который проводил расследование одного запутанного случая.
Было совершенно ясно, что начальник милиции и его заместитель – враги и что они интригуют друг против друга. Каждый из них имел в милиции своих людей, и каждый собирал материал, чтобы очернить и потопить противника. Оба рассчитывали на победу и соответствующим образом настраивали своих сторонников.
Дело началось с того, что начальник паспортного стола, принадлежавший, по некоторым предварительным данным, к сторонникам заместителя начальника милиции, был обвинен в тяжких злоупотреблениях. Он будто бы выдал новый паспорт дважды осужденному и только что отбывшему срок наказания преступнику и при этом самовольно изменил в документе его имя. От всего этого на версту пахло взяткой, однако заместитель начальника милиции майор Джашиашвили покрывал виновного и до сих пор не вывел его на свежую воду.
Но начальник паспортного стола оправдался самым решительным образом – так что не осталось ни тени сомнения в его невиновности. Оказалось, что он лишь недавно демобилизовался и вся эта история случилась до начала его работы в милиции. Старший следователь выкопал это старое дело по приказу начальника милиции, который хотел опорочить неугодного ему человека.
– А ты что скажешь, товарищ Джашиашвили? – Секретарь райкома, постукивая карандашом по столу, повернул усталое лицо к майору.
Джашиашвили встал.
– Что я могу еще добавить, Луарсаб Соломонович? Этот человек обвинен безосновательно. Всего два-три месяца, как он работает в паспортном столе; не знаю, из-за чего Гаганашвили с самого начала его невзлюбил. Если уж раскапывать старое, так пусть он лучше скажет, куда делись покрышки для «виллиса», отпущенные нам семь месяцев тому назад нашим управлением и привезенные следователем Джавахашвили. Четыре новенькие покрышки – куда они сгинули?.. Всему свету известно, что покрышек нам не хватает, а машина ведь всегда должна быть наготове. Старая шина, того гляди, подведет в самую неподходящую минуту.
Директор МТС, сидевший за столом членов бюро, вытер платком вспотевшую лысину и повернулся к следователю;
– Интересно, что скажет Джавахашвили?
– Товарищ Джавахашвили, доложи-ка бюро, как распорядился начальник милиции привезенными тобой покрышками. – Секретарь райкома отодвинул папку с бумагами и попытался сосредоточить внимание на происходящем.
Высокий черноволосый лейтенант встал, оправил свой белый китель, повертел в руках фуражку и принялся внимательно рассматривать звезду на ее околыше.
Второй секретарь повернул к нему с деловым видом свое грузное тело, заправил шелковый носовой платок под воротник на затылке и глянул исподлобья на лейтенанта.
– Постой, постой, ты не тот ли Джавахашвили, которого выставили из Ахметы за грубость?
Лейтенант поднял в замешательстве взгляд, с минуту смотрел на серебристую прядь, которая пролегала узкой полосой среди темных волос второго секретаря, и снова вернулся к эмблеме на своей фуражке.
– Не выставили, а перевели.
Секретарь райкома, словно вдруг что-то вспомнив, принялся ворошить разбросанные на столе бумаги; наконец он нашел какой-то листок, пробежал его глазами и обратился к прокурору, сидевшему в глубине кабинета, у наглухо закрытой, упраздненной двери:
– Это ты выдал в субботу ордер лейтенанту Джавахашвили на арест Абесалома Буркадзе и на обыск его квартиры в Вардисубани?
Прокурор, худощавый человек с впалыми щеками, в удивлении поднял брови и отрицательно покачал головой.
– А твой заместитель тоже не выдавал такого ордера?
– Насколько мне известно, мой заместитель в прошлую субботу находился в отъезде, в Лагодехи.
– Может быть, ордер был выдан раньше субботы?
– Не думаю.
– Какое же ты имел право, товарищ Джавахашвили, самовольно врываться в чужую квартиру, обыскивать ее и арестовывать владельца?
Не отрывая глаз от своей фуражки, лейтенант пробормотал:
– Я исполнял свой долг, товарищ секретарь. Ко мне поступило заявление…
– Заявитель был твой родственник, двоюродный брат. У него пропала проволока со шпалер в винограднике, и он натравил тебя на человека, с которым не ладил.
Секретарь остановился на мгновение и продолжал:
– Во-первых, у тебя не было никаких улик или хотя бы достаточно обоснованных подозрений, во-вторых, Вардисубани вообще не твоя зона, и, в-третьих, по какому праву ты угрожал оружием и взял под стражу человека, который всего лишь защищал неприкосновенность своего жилища?
Лейтенант стал только быстрее вертеть фуражку под суровым, пристальным взглядом секретаря.
Луарсаб повернулся к членам бюро:
– Как нам быть с этим человеком?
В кабинете воцарилось молчание.
– Как вы скажете – достоин он наказания или нет? – повторил секретарь и снова устремил взгляд на растерянно мнущегося следователя.
– Дадим ему выговор. – Секретарь райкома комсомола завершил беглым карандашным штрихом наскоро набросанный портрет лейтенанта.
– Строгий выговор, – поддержал его директор МТС.
– С занесением в личное дело, – добавил передовик бригадир из Курдгелаури.
– Строгий выговор с занесением в личное дело у него уже есть? – сообщил собранию заместитель начальника милиции.
– Ого! – вырвалось у кого-то из членов бюро. – Что ж, выходит, надо исключать его из партии!
Второй секретарь покачал головой:
– Исключить из партии – это значит погубить человека. Лучше освободим лейтенанта Джавахашвили и отошлем в Ахмету – пусть ахметцы получают назад своего работника.
Сдержанный смешок прошелестел в кабинете.
Секретарь райкома тоже улыбнулся.
– Но прежде чем мы его «отошлем», пусть он нам все же скажет, куда делись привезенные им из Тбилиси покрышки. Ну как, товарищ Джавахашвили, припоминаешь?
Фуражка в руках лейтенанта запрыгала на этот раз вверх и вниз.
– Помню, как не помнить. Я привез их и сразу же сдал на склад.
В дальнем конце кабинета поднялся с места грузный человек с погонами подполковника милиции и, поведя бычьими, налитыми кровью глазами, заявил:
– Если угодно, пошлите сейчас же людей на склад, пусть проверят, на месте эти покрышки или нет.
– Товарищ Гаганашвили, если вы нуждались в покрышках, зачем было, едва купив, запирать их на складе? – Второй секретарь, скрипнув стулом, глянул с многозначительной улыбкой на первого секретаря.
Но первый секретарь не ответил на его улыбку. Он снова постучал карандашом по столу и обратился к подполковнику:
– Вот вас спрашивают: зачем отдали покрышки на хранение, раз в них была срочная надобность?
Начальник милиции ухватил обеими руками спинку стула, стоявшего перед ним.
– Я не счел необходимым сразу пускать их в эксплуатацию. «Виллис» продержится на старых баллонах еще месяц, а то и два.
– Значит, покрышки на складе?
– На складе. Пожалуйста, можете проверить. А теперь позвольте спросить: если вы наказываете Джавахашвили за арест виновного без ордера, то чего же заслуживает мой заместитель, который отпустил из отделения милиции задержанных правонарушителей?
– Как? Джашиашвили самовольно освободил арестованных?
– Вот, пожалуйста, спросите сержанта милиции Сидонашвили. Позавчера в двенадцать часов ночи Джашиашвили явился в отделение милиции мертвецки пьяным и потребовал, чтобы арестованных выпустили. Дежурный по отделению отказался выполнить его требование. Тогда майор нанес дежурному оскорбление действием и самолично отпер двери первой и четвертой камер, в которых содержались преступники.
Секретарь райкома изумился:
– Правда это, товарищ Джашиашвили?
– Правда, – подтвердил майор. – С одной только поправкой: я не был пьян. Мне сообщили, что ни в чем не повинные люди содержатся третий день под арестом, и я счел это возмутительным.
– Зачем же ты нанес физическое оскорбление сержанту?
– Никакого оскорбления я не наносил. Он отказался освободить арестованных и, когда я решил сам их выпустить, встал у меня на дороге.
– Ну и что же?
– Ну, я попытался ему разъяснить.
– И больше ничего?
– Больше ничего.
– Это так, товарищ Сидонашвили?
Приземистый, широконосый сержант встал и почтительно поднял водянистые глаза на секретаря райкома.
– Совершенно верно. Но только разъяснение это показалось мне довольно туманным, и майор, как видно, для пущей убедительности подкрепил его здоровенной затрещиной.
Кое-где послышались сдержанные смешки.
– Поделом тебе! Значит, он отплатил за Гошадзе, которого ты покалечил.
Секретарь райкома заинтересовался:
– Это какой Гошадзе – заведующий рынком?
– Тот самый, Луарсаб Соломонович, – подтвердил майор. – Сержант и три милиционера, подстрекаемые начальником милиции, зверски избили ни в чем не повинного Гошадзе – каблуками отделывали, сломали ему два ребра. Несчастный до сих пор не может оправиться, еле держится на ногах.
– Старая история! – махнул рукой секретарь райкома. – Но скажи, сержант, почему ты бил Гошадзе?
– Он первый на меня замахнулся, товарищ секретарь, – опустил голову Сидонашвили.
– Неправда! – вспылил майор. – К Гошадзе пристали на базаре двое пьяных тбилисцев. Он призвал их к порядку, а те ответили матерной бранью. Тогда Гошадзе подозвал милиционера и решил вместе с ним препроводить их в отделение милиции. На его беду, эти двое оказались знакомыми начальника милиции. А тот давно уже имел зуб против Гошадзе, так как не видел от него «знаков уважения» и вообще считал его за человека излишне честного и порядочного. Вот Гаганашвили и натравил на беднягу своих людей. Результаты вам известны. Спросите автоинспектора, он присутствовал при этом и может рассказать все, как было.
У начальника милиции набухли веки, а глаза еще больше выкатились и налились кровью.
– Клевета! Гошадзе был пьян и ругался в отделении милиции последними словами. Он и те двое, как выяснилось, вместе пили на базаре, а потом передрались между собой. В милиции Гошадзе продолжал буйствовать и набросился на дежурного с кулаками. А насчет сломанных ребер я ничего не знаю. Впрочем, говорят, он свалился с дерева у себя в саду.
– Это уж Вы потом придумали. Не с дерева он упал, а ваши люди сбили его с ног и охаживали сапогами! – не унимался майор.
– Он сам избивал сотрудников милиции! – Жилы на висках начальника набрякли и посинели.
– Бедные милиционеры! – иронически усмехнулся его заместитель. – Не могли втроем справиться с одним буяном, дали себя избить, да еще в дежурке, на глазах у своего начальника!
– Довольно препираться! Где тут автоинспектор? Ну-ка, лейтенант, скажи нам, правда ли то, что говорит майор Джашиашвили? Кто вас разберет, чем вы там у себя занимаетесь? И ты тоже, наверно, не святой. Не зря же тебя прозвали Тарзаном.
Члены бюро засмеялись.
Улыбнулся и автоинспектор.
– Я себе прозвищ не выбирал – это шоферы меня наградили.
– По какому случаю?
– Почем я знаю? – пожал плечами автоинспектор. – Кто их поймет, этих шоферов? Когда я был назначен в Телави, оказалось, что у меня нет прозвища. А по их разумению, это непорядок. Каждый должен как-нибудь прозываться. Вот меня и окрестили Тарзаном.
– Почему же именно Тарзаном?
– Я вам сейчас объясню. – Начальник милиции снова стиснул в руках спинку стула. – Тарзаном прозвали его, потому что гоняет он на своем мотоцикле как бес, превышает скорость в запрещенных местах…
– И словно с неба сваливается на шоферов-леваков, – вставил Джашиашвили.
– Между прочим, вы совершенно правильно заметили, что он далеко не святой, – продолжал начальник милиции. – У меня есть сведения, что он покрывает кое-кого из шоферов и разрешает некоторым владельцам частных автомашин возить платных пассажиров. Зато остальным от него нет житья. В прошлую пятницу его видели в закусочной у Дома культуры с двумя водителями частных автомашин. – Начальник милиции повернулся к автоинспектору: – Говори, Хачидзе, угощали тебя автовладельцы по прозвищу Мугзур и Наседка?
Младший лейтенант сдвинул брови:
– Угощали – ну и что из этого? У нас в Грузии не полагается отказываться, если тебя пригласят к столу. Мы живем в Советском Союзе, да к тому же и шоферы не какая-нибудь низшая раса. А что касается прозвища, так я его не выбирал. Тарзаном меня прозвали или еще как – это не имеет отношения к делу. Недаром говорится: хочешь узнать, каков сад, отведай его плодов. Можете поднять материалы в милиции. С тех пор как я здесь работаю, число аварий заметно сократилось, – так или нет? Три раза министерство объявляло мне благодарность. И частника с пассажирами встретишь теперь куда реже.
Послышались голоса;
– Правильно!
– Верно!
– Почему же водители непрестанно жалуются на твою грубость и придирки?
– Каков огород, таков и уход за ним, – не смутился младший лейтенант. – Волка спросить, так овцам пастух вовсе не нужен.
– Ближе к делу. Тебя не об этом спрашивали, – впервые подал голос молчавший до сих пор третий секретарь райкома.
Первый секретарь, словно он только того и ждал, поднялся с места и, зажав в пальцах карандаш, оперся обеими руками о стекло, покрывавшее стол.
– Довольно разговоров! Дело и так совершенно ясно. Все хороши – вылили тут друг на друга ушаты грязи, высыпали целый ворох сплетен и взаимных обвинений… Дать им волю, так они и за неделю не кончат. Товарищи, гражданская война давным-давно отошла в прошлое и стала достоянием истории. Как могут эти люди охранять порядок в районе, когда в их собственных рядах нет никакого порядка? Все свои силы они тратят на склоки и распри и уже расстроили налаженное задолго до них дело. Плохо, очень плохо вы себя проявили, товарищи. Вы заслуживаете наказания, и вам его не избежать. Думаю, партийное взыскание кое-чему вас научит. – Секретарь райкома с силой стукнул карандашом по стеклу и заключил решительно: – Работать совместно вам больше нельзя. Тянете, как лебедь, рак и щука, в разные стороны, а страдает от этого район.
– Работать вместе им никак нельзя, – согласился второй секретарь.
Первый секретарь обвел взглядом присутствующих и спросил:
– Что скажут члены бюро?
– То же, что и вы, Луарсаб Соломонович!
В кабинете воцарилось глухое молчание; даже в самом дальнем углу было отчетливо слышно жужжание маленького вентилятора на столе секретаря райкома.
Луарсаб Соломонович досадливо сдвинул брови и глянул исподлобья на простодушного директора МТС.
Председатель райисполкома крепко сжал губы, чтобы подавить улыбку.
Собрание замерло в напряженном ожидании.
– Предлагаю поставить перед Министерством внутренних дел вопрос о переводе товарища Григола Джашиашвили в другой район, так как его дальнейшая совместная работа с исполняющим в настоящее время обязанности начальника милиции Вано Гаганашвили невозможна. – Секретарь райкома говорил отчетливо и размеренно, словно диктуя, было ясно, что дело это решено им заранее. – Товарищу Григолу Джашиашвили объявить строгий выговор за клевету по адресу своего начальника.
Начальник милиции грузно опустился на стул и вздохнул с облегчением – казалось, вышел воздух из шины автобуса.
У майора чуть было не брызнули слезы из глаз от обиды и возмущения. Голосом, сдавленным от волнения, он спросил:
– Разве это будет справедливо, Луарсаб Соломонович?
– Совершенно справедливо. Ваша совместная работа, повторяю, решительно невозможна. Раз тебе, товарищ Джашиашвили, не нравится у нас, можешь ехать куда угодно и там показать, чего ты стоишь.
