Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 62 страниц)

– Правду говорит Элизбар! Да и не только о рогатом скоте надо думать, есть и другие неотложные дела в колхозе. Вот, к слову сказать, нет теплых зимних помещений для свиней. Свиноматкам необходим усиленный подкорм. Скоро начнется второй опорос – куда мы их поместим? Из весенних поросят надо выкормить здоровый молодняк. А у нас даже корыт порядочных нет, чтобы свинья могла толком поесть и воды напиться.

Ветеринар выпрямился на стуле и посмотрел на председателя, сидевшего с рассеянным видом.

– Это все не шутки, Нико. Необходимо уже сейчас позаботиться о животных, а то скоро в горах похолодает, и отары пригонят в долину. Настанет пора овечьего окота, значит, надо найти место и выделить помещение для искусственного осеменения овец. Баранам-производителям тоже нужен усиленный подкорм, а у нас не хватает ячменя и овса. Потом придет пора стрижки и противооспенной мойки, а ведь еще и бассейн не сделан.

– А шелковичные черви? О червях почему забываете? Где это слыхано – навьючили на нас огромное дело, а сами и думать о нем забыли. Уход за червями не нужен? Кормить их не полагается? Вон вчера Иа Джавахашвили с топором за нами погнался, оттого что мы хотели нарвать тутовых листьев у него во дворе. К колхозным деревьям нас тоже не подпускают – давеча коротышка Нодар отнял у женщин мешки, когда они обирали тутовые листья…

– В колхозе тутовые деревья недавно только посажены, не время еще их обрывать, Марта. Да и ухода за ними нет никакого. Надо обрубать лишние боковые ветки и землю разрыхлять вокруг молодых деревьев. Без ухода все хиреет и чахнет.

– И боковые ветки, и молодые побеги обрубили те, кому все разрешается, а нас и близко не подпустили?

– Не подпустили? А знаешь почему? Потому что вместе с боковыми ветками вы и не боковые рады прихватить.

Председатель поднял голову и обвел глазами собрание.

– А я все сижу, жду – скоро у вас уймется зуд в языке?

Разговор в кабинете постепенно затих.

– Напустились на меня и бубните, как поп Евангелие, – стих за стихом! Думаете, я без вас не знаю, что надо сделать? Это заседание правления, понимаете? Скажите спасибо, что я вас всех пригласил и рассадил тут, у себя в кабинете. Если какой-нибудь вопрос в повестке не нравится членам правления, то они, и только они, имеют право выступить против и требовать его исключения из порядка дня. А вы чего расшумелись? Я созвал это расширенное собрание потому, что все перечисленные вами здесь вопросы сами собой решаются при улучшении зернового хозяйства и поднятия урожайности. Это сегодня наша самая главная, самая неотложная задача. А все остальное, о чем тут говорилось, мы рассмотрим на следующем заседании. Разве случалось, чтобы мы оказались к чему-нибудь неподготовленными? Всякий раз, когда бывало нужно, мы собирались, обсуждали вопрос, принимали решение и встречали как подобает, по мере наших возможностей, беду или радость, стучавшуюся к нам в дверь. Разве плохо было бы заблаговременно подготовиться к виноградному сбору? Не хотите? Не надо. Куда все стадо, туда и старухина телушка… – И дядя Нико повернулся к счетоводу: – Ну-ка, дочка, какие у тебя там есть заявления? Раз уж мы в сборе, скинем и это дело с плеч, прежде чем закончить наше торжественное собрание.

– Шавлего Шамрелашвили просит принять его в члены нашего колхоза.

– Что-о? – Председатель уставился прищуренными глазами на медальон из поддельного золота, висевший на шее у девушки-счетовода.

Присутствующие задвигались, заерзали, стали переглядываться с недоумением.

– Кто просит? О чем? – Дядя Нико нащупал одной рукой очки на столе, а другую протянул к счетоводу: – Дай-ка сюда эту бумагу, дочка!

Он поднес листок чуть ли не к самым глазам, потом отставил его и посмотрел издали.

– Ну-ка, Тедо, взгляни, кто тут подписался – в самом деле Шавлего?

Головы бывшего и нынешнего председателей соприкоснулись. Нартиашвили посмотрел на листок и бросил сухо:

– Да, Шавлего.

Нико перекрестился и покачал головой:

– Господи, спаси и помилуй! Или я не в своем уме, или всем этим вот людям наяву сны снятся.

– Чего ему надо, смеется над нами, что ли?

– Спятил, как есть спятил! Люди в город бегут, чтобы только подальше от мотыги и лопаты, а он из города сюда…

– Давайте примем, ребята, говорят, он очень ученый.

– Примем, конечно! Да он один с тремя гектарами виноградника свободно управится.

– Так он тебе в виноградник и пойдет! Засядет в конторе или пристроится заведующим где-нибудь на ферме.

– Все равно, пусть работает где хочет – в людях у нас недостаток. Зачем же ему отказывать?

– Чего ты ждешь, Нико, – примем, и дело с концом.

Председатель сидел притихший и задумчиво теребил кончики усов.

«Значит, он не в шутку… Что-то такое я заподозрил при последнем разговоре. Но для чего он лезет в колхоз? Как будто собирался наукой заниматься? Какой у него расчет, что он задумал? Осторожней, Нико! Нынешнюю молодежь сам черт не раскусит!»

И он сказал решительно:

– Нельзя сейчас принимать – заявитель отсутствует. Отложим до следующего заседания. У этих ученых людей семь пятниц на неделе. Сегодня он просится в колхоз, а завтра может и передумать.

– Если ему охота работать у нас, можно и без оформления обойтись. Пусть поработает это лето, а трудодни мы запишем его деду.

– У его деда, Маркоз, и без того трудодней хватает. Да, может, человеку от души хочется к нам в колхоз? Вон в Кварели и в нижних деревнях полно нынче Героев Социалистического Труда!

– Может, он не на время хочет вступить в колхоз, а навсегда? Парень, говорят, ума палата, почему бы его не принять?

– Довольно гадать и спорить. Не можем принять. Если бы человек всерьез хотел к нам вступить, он был бы сейчас здесь. Отложим до следующего заседания.

Реваз, сидевший до сих пор в молчании, поднялся с места, бесстрашно отразил угрожающий взгляд дяди Нико и заговорил медленно, чуть ли не с расстановкой:

– Пример того, как принимать заглазно новых людей в колхоз, подан нам самим председателем. Бог весть откуда взявшегося человека сделали заведующим всей колхозной зерносушилкой, оказали ему такое огромное доверие, назначили на исключительно ответственный пост. А что это за человек? Кто он, откуда, какое у него прошлое – никому не известно. Ни он нас, ни мы его не знаем. Что ему здесь, у нас, понадобилось? А Шавлего – уроженец нашей деревни, и, плох он будет или хорош, мы с ним всегда сумеем ужиться. Мы всё о нем знаем; в его роду еще не случалось, чтобы кто-нибудь изменил работе или другу.

– Правильно!

– Отец его жизнь положил за колхозные отары!

– Наш уроженец – мы его и принять должны.

– Ну да, примем, а он тут начнет баловаться и других от дела отрывать.

– Зачем заранее на человека клепать, Георгий? Откуда ты знаешь, что у него баловство на уме?

– Надо принять. Ставьте на голосование! – Реваз подвинул свой стул вперед и сел.

– Нельзя этого человека принимать. Забыли, как он утащил со склада спортивную форму и роздал ее всяким хулиганам и бездельникам? – не унимался молодой Баламцарашвили.

При упоминании о спортивной форме сидевшего у окна Лео передернуло.

– А кто, как не он, затеял взорвать тропинку, что вела в Подлески, и принялся устраивать спортивное поле на самых лучших колхозных землях? – вторил Георгию его брат.

– Обложили псы медведя, ох, пришел ему конец! Бедняга Шавлего, что-то с ним будет!

Голос донесся с балкона, и сидевшие близ окна повернули головы в ту сторону. Но в темноте никого не было видно.

Однако от острого слуха дяди Нико ничто не могло укрыться. Он сразу узнал по голосу Шакрию и строго сказал Эрмане:

– Ступай сейчас же, выставь за калитку всех, кто прячется на балконе или во дворе.

– Ничего не получится, дядя Нико, не послушаются меня.

– Оставь, Нико, чем они тебе мешают?

– Давайте голосовать, не время за мальчишками гоняться. Всем уже пора домой.

Председателю пришлось согласиться, и поднялось сразу с полсотни рук.

– Опустите руки! Кто вас спрашивает, кого нам принимать и кого нет? Голосуют только члены правления.

– Пусть все примут участие в голосовании, дядя Нико, – сказал Реваз. – Все равно ведь решение правления утверждается народом на общем собрании. Ну вот – народ здесь. Не мешайте же ему высказаться.

Нико откинулся всей своей тяжестью на спинку стула и на мгновение прикрыл глаза.

«Нет, право, этот Реваз может с ума свести человека!»

Против Шавлего было подано только три голоса.

– А ты почему не голосуешь ни «за», ни «против», Русудан, дочка?

Русудан внимательно рассматривала сплетенные из колосьев кисточки, висевшие на стене, над головой председателя.

– Я этого человека не знаю, дядя Нико, и ничего не могу сказать о нем – ни плохого, ни хорошего.

Дядя Нико провел ладонью сверху вниз по лицу. Потом повернулся к девушке-счетоводу и сказал погасшим голосом:

– Что там у тебя еще за бумаги, дочка? Может, директор Телавского пединститута тоже просится к нам на работу?

– Это все заявления, дядя Нико. Шакрия и Coco, сын Тонике, просят принять и их в члены колхоза.

– Что, что, что-о?

Председатель вцепился обеими руками в край стола и стал медленно подниматься со стула.

3

Из-под клена вынырнула смутная фигура. Она неуклюже перескочила через высохший ручей и встала посреди дороги.

Русудан вздрогнула и остановилась, изо всех сил сжимая в руке свою верную плеть. Однако через минуту она догадалась, кто перед ней.

– Здравствуй, Закро. Рада, что тебя встретила. Я давно уже собираюсь с тобой поговорить.

Фигура замерла от неожиданности. С минуту она раскачивалась из стороны в сторону, а потом послышалось неясное бормотание:

– Русудан… Русудан… Русудан…

– Сойдем с дороги, Закро. Не хочу, чтобы нас кто-нибудь увидел. Под деревом нам будет гораздо спокойней.

Растерявшийся силач не двигался с места. Лишь когда девушка, легко перепрыгнув через ручей, скрылась в густой тени клена, он последовал за нею.

Молча сидели они на траве.

Час был еще не поздний; приглушенный ропот доносился со стороны села – там еще не спали.

Закро смотрел на Русудан словно завороженный. Как часто воображал он со всеми подробностями свой разговор с нею при такой вот счастливой встрече! А теперь, когда она сидит рядом, ничего не приходит ему на ум – онемел, да и только! Наконец, облизав сухие, горячие губы, Закро кое-как выдавил из себя:

– Ты не боишься, Русудан? Не надо меня бояться… Я человек простой, неотесанный, но ты все же меня не бойся.

Девушка уперла книгу ребром себе в колени и положила на нее подбородок. Она смотрела на озаренную луной дорогу и молчала.

Давно уже сознавала Русудан, что ей не избежать объяснения с Закро. Она знала, что не так-то просто будет разговаривать со сгорающим от любви богатырем, и сидела притихнув, собиралась с мыслями.

– О чем ты хотела со мной поговорить, Русудан? Не молчи, пророни хоть слово. Дай еще раз услышать твой голос, а там хоть убей! Все равно не жилец я на свете. Так близко я еще никогда не слышал твоего голоса… Знал я, что он сладкий, как мед, а оказалось, что он еще слаще! Скажи что-нибудь, Русудан, вымолви словечко. О-ох!.. Хочешь, чтобы я совсем рассудка лишился? Прикажи – и я вырву с корнем этот клен. Все вокруг разнесу, камня на камне не оставлю. Говори, не бойся меня, Русудан!

Закро вскочил в неописуемом волнении. Девушка подняла голову и задумчиво посмотрела на него.

От этого взгляда у первого силача Кахети задрожали колени, и он снова, как подкошенный, опустился на траву.

– Вовсе я тебя не боюсь, Закро! Напротив, с тобой мне совсем спокойно. Я всегда видела в тебе друга и защитника – чего бы мне тебя бояться?

Закро просиял, теплая волна разлилась по всему его телу.

– Ты не ошиблась во мне, Русудан, нет, не ошиблась! Ты только кликни меня, если кто-нибудь посмеет не так на тебя взглянуть. Не будь я Закро, если он не проклянет день своего рождения! Живьем его съем! Разорву на части! Ты только шепни мне, Русудан!

Девушка ничего не ответила.

– Не убивай меня, Русудан! Что я тебе сделал, в чем провинился? Выговори хоть словечко! Не сжигай меня на медленном огне. Ты ведь собиралась что-то мне сказать.

– Ничего особенного, Закро, просто я хотела тебя поблагодарить. Давно уж собираюсь, и вот наконец представился случай сказать тебе спасибо.

– За что спасибо, Русудан?

– За то, что ты прополол мою кукурузу.

Силач поник, низко опустил голову.

– Не полол я твоей кукурузы, Русудан.

Девушка посмотрела на него с улыбкой:

– Есть на свете лгуны, Закро… Иной так соврет, что от правды не отличишь. Но ты не такой человек, ты лгать не способен. На все ведь нужно умение! От меня ничего не скроется: кукурузу мою ты мотыжил. По ночам работал, чтобы никто не заметил.

После долгого молчания Закро поднял голову:

– От кого ты узнала, Русудан? Неужели Варлам или дедушка Ило?..

– Дедушка Ило ничего мне не говорил, я его вином не поила. А Варлама ты лучше сторонись, Закро. Что у тебя с ним общего? Позавчера у него в магазине была опись, обнаружили большую недостачу. Если он немедленно ее не покроет, пойдет под суд. А на что тебе сдался Валериан? Что за дружба у тебя с этим никчемным гулякой? За всю свою жизнь он ничего путного не сделал! Лопаты в руках не держал – разве только на Алазани… Колхозу не хватает рабочих рук, а он только ночевать в село заявляется. А Серго так и вовсе тебе не ровня. Мальчишка, зазнайка, наглец! Парню девятнадцать лет, а он даже средней школы не кончил, только и знает, что пить вино и раскатывать на машине. Дедушка Ило не в счет, о нем я даже и не хочу говорить. Любил старик свое ремесло, мастерил посуду, а как запретили – махнул на себя рукой, запил, доживает свою жизнь как попало. Но тебя-то что на эту дорожку толкает, почему ты не хочешь подумать, куда она тебя заведет? Ведь такой работник, как ты, двадцатерых стоит, ты для колхоза бесценный человек! И такая сила пропадает зря! А ты тратишь драгоценное время в бездействии, не принося никакой пользы ни себе, ни другим. А ведь сколько хорошего ты мог бы сделать – стоит только захотеть. Не хочешь работать в колхозе – почему не продолжить ученье? Ты же закончил среднюю школу и военную службу успел пройти. Что тебе мешает? Вот ты все твердишь: я, мол, простой человек, неученый человек, – значит, тебе это не по нутру… Но разве, слоняясь без дела, можно чего-нибудь достигнуть? Не нравится в деревне – поезжай в Тбилиси. Такому спортсмену, как ты, в университете очень обрадуются.

Закро слушал затаив дыхание, с сияющим лицом. Ему казалось, что он парит на крыльях над землей. Он смотрел на Русудан и думал, какое это было бы счастье – сидеть вот так, рядом с нею, всю ночь, нет, не ночь, а месяц, год, столетие, и прислушиваться к этому журчащему голосу… Сидеть на берегу этого серебристого ручья, окунаться в его хрустальные струи, впивать его певучий ропот… Слиться вот так воедино и вдвоем бросить вызов круговороту времен – раствориться вместе в безбрежном океане вечности…

– Русудан… Русудан… Русудан… – взывал Закро, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди.

Девушка поняла, что зря тратит слова, и встала.

– Уходишь, Русудан? – Закро очнулся, блаженная улыбка сбежала с его лица.

Девушка перескочила через ручей и вышла на дорогу.

– Пора спать. Завтра с утра мне надо в поле – взглянуть на ночную вспашку. Не все трактористы работают на совесть. Спокойной ночи, Закро.

Силач пришел в себя не сразу. Он вскочил и догнал девушку.

– Я тебя обидел, Русудан? Скажи, если обидел, – и я тут же на месте убью себя!

– Чем ты меня мог обидеть, Закро? Просто уже ночь, не время сейчас для разговоров. До свидания.

– Постой, Русудан, побудь со мной немножко. Поговори еще – Закро жизнь отдаст за тебя!

Девушка сдвинула брови.

– Уже поздно, Закро. Завтра у меня много дела. Прощай.

– Подожди, Русудан! Может, ты сердишься на меня из-за бедного Ботверы? Я ведь нечаянно его задушил. О-ох, Русудан! С ума схожу всякий раз, как вспомню ту несчастную ночь…

– Не печалься об этом, Закро. Ботвера был хороший пес, и мне его очень жаль, но что делать – случаются вещи и похуже. Еще раз спасибо за кукурузу.

– Ох, Русудан! Ты только не будь на меня в обиде, а я нынче же ночью приведу тебе такого пса… такого пса, что он хоть всю деревню сожрет!

Русудан направилась легким шагом к своему дому. У поворота она обернулась и глянула напоследок на Закро: тот стоял, как бы окаменев, посреди дороги и бормотал:

– Русудан… Русудан… Русудан…

4

Бухгалтер застал дядю Нико далеко не в таком настроении, в каком ожидал. Он осторожно пододвинул стул, уселся перед председателем и равнодушно уставился на развернутую газету, которую тот держал в руках. Направляясь сюда, бухгалтер готовился выразить председателю соболезнование по поводу вчерашнего собрания и уже подбирал по пути соответствующие выражения. Он занимал бухгалтерское кресло с тех самых пор, как колхоз встал на ноги, и изучил дядю Нико так же хорошо, как костяшки своих счетов.

Председатель отложил «Комунисти» и взялся за районную газету, первая страница которой сразу приковала к себе его внимание. Под густыми его усами обозначилась чуть заметная улыбка.

Бухгалтер понял: председатель заинтересовался сводкой выполнения плана по силосу в их районе.

Дядя Нико просмотрел районную газету до конца, отодвинул ее и уперся пристальным взглядом в бухгалтера. Из-под шишковатых надбровий холодно смотрели на него глубоко запрятанные глазки неопределенного голубовато-серого цвета. Длинный хрящеватый нос бухгалтера уныло свисал над бурой щетиной подстриженных усов.

Дядя Нико улыбнулся и встал.

– Россия воевала с Пруссией. Одно из сражений сложилось неудачно. Суворова не было на поле битвы – он прибыл в самом ее разгаре и увидел, как войска его, смешав ряды, повернули назад и побежали перед пруссаками. Преградить путь этой живой лавине и попытаться ее остановить равнялось безумию – поток смел бы его с пути, раздавил бы, как комара. Суворов был умный человек. Он побежал впереди своих солдат, крича:

«Быстрей, ребята, за мной!»

Войско, увидев бегущего впереди полководца, прибавило ходу. А Суворов бежал, бежал, да и остановился. И скомандовал:

«А теперь стойте! Тут отличное место – мы заманили пруссаков в ловушку».

Солдаты подумали: «Значит, это была хитрость нашего генерала!»– остановились, ударили на преследователей в штыки и заставили на этот раз пруссаков показать пятки…

Дядя Нико больше не улыбался. Медленно ходил он по комнате и говорил задумчиво, глядя себе под ноги, как бы обращаясь к половицам:

– Умный человек был Суворов!

Он остановился перед бухгалтером и поймал его проницательный взгляд.

– Когда бараны дерутся, они порой отступают на два-три шага, чтобы разогнаться и придать удару больше силы.

– Не надо было собирать столько народу. Обошлись бы членами правления.

Бухгалтер был прав, и председатель это знал. Но запоздалыми сожалениями не заставишь зазеленеть сухое дерево. Вдруг он понял, что все его притчи и обиняки – лишь извинение по поводу вчерашнего ребяческого просчета, и нахмурился.

«Хочешь держать людей в страхе и подчинении – не обнаруживай слабости даже перед другом. А такие, как этот, – друзья лишь до тех пор, пока сила в твоих руках и пока ты им нужен».

Он неторопливо направился к своему месту, сел и сразу стал так же холоден, как его посетитель.

– Знаешь, зачем я тебя позвал?

– Нет.

– Будем строить новую зерносушилку. Надо смету составить.

– Зачем тебе еще одна сушилка?

– Старая ненадежна, без новой не обойтись. Завтра пришлю к тебе Шио, и садитесь за дело.

Бухгалтер помолчал.

– В нынешнем году у нас много расходов. Заменили же сломанную доску – чего тебе еще?

– Могут подломиться и другие. Как-никак, там был раньше хлев, и все снизу прогнило от сырости. Ходил я вчера туда, основательно все осмотрел. Я и на эту новую доску не очень-то надеюсь.

– Так поднимем доски и настелем новые.

– Не стоит труда. Раз уж тратиться, построим новую сушилку, да побольше, а то в этой, видишь, зерно не умещается.

– Влетит нам это дело в копеечку. Камень да песок, цемент да известь, лес да черепица…

– Да нет, почему же… Известь у нас своего обжига, лесу, камня и песка заготовлено для клуба вдоволь. Только цемент и придется покупать.

– А что педагоги скажут по поводу камня и песка?

Председатель удивился непривычному многословию бухгалтера.

– С каких пор ты стал печалиться о том, что принесла или смыла Берхева?

Бухгалтер молчал. Дядя Нико понял, что переборщил, и сказал мягче:

– Ладно, кончим об этом. А теперь вот что я тебе скажу: бросьте вы с Лео этот купорос. Когда стригут овцу, не сдирают шкуру вместе с шерстью.

Бухгалтер, отвернувшись, молча смотрел на липу, вырисовывавшуюся в темноте за открытым окном.

– Или вы людей совсем уж за дураков считаете?

Бухгалтер изумленно взглянул на собеседника.

– А давно они поумнели? Забыл, как в прошлом году они забирали назад проданных колхозу коров? Доили мы скотину все лето или нет? А заплатили хозяевам? Только тебе одному.

Председатель откинулся на спинку стула и прищурил глаза.

– Слыхал, как один осетин свел у старухи козу, а на суде заявил: «Может, моя и украл, только никто не видал». Так и не сумели его уличить.

– Знаю, твоей расписки нет. Так что можешь получить снова.

Глаза у дяди Нико почти закрылись.

– А если и во второй раз не распишусь?

– Нельзя. Шила в мешке не утаишь.

– Деньги мне пока не нужны – машину ведь я недавно продал. – После недолгого молчания глаза у председателя снова медленно раскрылись. – А теперь слушай. Незадолго до тебя заходил сюда Наскида. Все лишние участки – твой, мой и чей там еще – будут у нас отобраны до виноградного сбора. Урожай с них пойдет в колхоз, а владельцам напишут трудодни за обработку. Какова стоимость нашего трудодня, ты не хуже меня знаешь. Поезжай в Телави и поговори, с кем надо, – пусть дадут нам снять урожай с этих участков. Деньги, как говорится, дверь преисподней могут отомкнуть. Я и сам потом съезжу, скажу кое-кому. А у Наскиды плохи дела. Кто-то написал информацию в райком, – дескать, есть у него дом и двор в Акуре, а Нико Баламцарашвили поставил ему в Чалиспири другой и землю дал, не поскупился. Ну, мне оправдаться нетрудно: скажу, что не знал, а раз не знал, то и не виноват. А Наскида столько труда потратил – и все на ветер пойдет. Сейчас он бегает, ищет тес и другие материалы, хочет побыстрее закончить дом и продать – пусть, мол, потом с новым владельцем тягаются. Дом хорош, на участке виноград посажен. Купит кто-нибудь здешний, член колхоза, – и никто не придерется. Участок точно по норме: двадцать пять сотых гектара.

– Что ж, придумано неплохо – успеет ли только достроить?

– Эх, жаден Наскида! Я бы на его месте сбыл дом так, как он есть. Пусть кто купит, тот и достраивает.

– Почему он на сына дом не оформит?

– Он же с сыном не врозь живет!

– Пусть разделится – кто ему мешает?

– Ты прав – надо ему подсказать. Жаль человека, столько мучился, хлопотал…

– Если жаль, почему леса ему не даешь?

– Он и так немало взял. Надо и для сушилки оставить.

– А что скажет народ, если ты пустишь на сушилку материалы, заготовленные для клуба?

– При чем тут народ? Вынесем решение на правлении, а общее собрание созовем, когда сушилка будет готова. Ручаюсь, что все одобрят. А если дать народу волю да заранее его обо всем спрашивать – получится так, как вчера. Ты скажи лучше, скоро ли смету составишь?

– Постараюсь закончить побыстрей.

– Ты думаешь, не стоит новую сушилку строить?

– Нет, почему же не стоит?

– А может, обойдемся старой?

– И старая не так уж плоха.

– Пожалуй, эти доски продержатся еще год?

– Продержатся, конечно, не такой у нас нынче большой урожай.

– Нет, не думаю, чтобы эти доски выдержали.

– И я не думаю. Хоть и засуха, а на кукурузу виды хорошие.

– А может, выдержат?

– Очень может быть.

– Но, скорее всего, нет.

– И это возможно.