Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 62 страниц)

4

Пашня протянулась вдаль широкой черно-бурой полосой. Она была расчерчена частыми продольными бороздами. Вывернутые земляные глыбы оплыли от дождя и града. Распаренная земля дышала вольно, полной грудью. Притихнув в ожидании, лежала она, готовая принять доброе семя в плодородное свое лоно. Борозды были глубоки, края поля, где поворачивал плуг, запаханы аккуратно, без промежутков. Так искусно умел водить четырехлемешный плуг один лишь Баграт.

Реваз с удовольствием надвинул на лоб войлочную шапчонку, потом снова откинул ее на затылок и пригладил выбившийся чуб.

Он искоса глянул на трактор «ДТ», глуховатое тарахтенье которого доносилось до него с дальнего конца поля. Раскорякой крабом ползла за трактором прицепленная к нему сеялка.

Реваз неторопливо шагал по широкому проселку, пролегавшему между крайним рядом виноградника и кромкой пашни, шагал, задумчиво похлопывая себя тоненьким прутиком по ноге. Подошвы его мягкой обуви с шелестом скользили по стлавшимся под ними стеблям подсохшей травы. Земля, истолченная широкими тракторными гусеницами, шуршала, как бы вздыхая, у него под ногами. Посередине проселка тянулась утоптанная тропинка, по которой ковыляла перед Ревазом невесть откуда взявшаяся здесь ворона.

«Не слишком ли рано мы начали сев? – думал Реваз. В зависимости от характера и течения своих мыслей он то чаще, то медленнее похлопывал себя прутиком. – Правда, Русудан дала согласие, но как-то неуверенно, словно бы с сомнением. Ну что ж, попытка – сестра удачи. Посмотрим, авось не дадим промашки. Засеем сейчас всего три-четыре гектара. Земля вспахана хорошо, посев заборонен великолепно. Удобрения мы внесли вовремя. Семенное зерно я подбирал специально. Здесь всегда сеяли «доли», посмотрим, как поведет себя «длинноколосная» пшеница – оправдает ли наши надежды… Погода последнее время стоит как раз такая, как нужно, влаги в почве накопилось достаточно. Надо, чтобы семена легли поглубже в землю, а то всходы могут пробиться слишком рано… Неужели наша земля так уж тоща, что с нее нельзя снять хороший урожай – во всяком случае, побольше, чем до сих пор? А чем земли в Пшавели, Артани, Напареули лучше нашей? Не думаю, чтобы они отличались чем-нибудь… Нет, земля как корова: ухаживаешь за ней – дает большие надои, запустишь уход – получишь мало молока. А погода, на мое счастье, подоспела подходящая… Гм, да, прекрасная, вот уж на самом деле!.. С грозами и градом… Виноградники уничтожены! Эх, а как мы с моей бригадой надеялись в нынешнем году на наш виноградник! Как я дрожал над каждой лозой, выращивал ее, как ребенка! Ведь почти одичалый был виноградник, когда я за него взялся! Четыре года возился, пересаживал, перекапывал, подрезал, защипывал, чеканил… Наконец добился своего, вырастил отличные лозы, подставил новые колья, и едва успел разок-другой снять урожай, как пришлось бросить свое детище… Ну вот – на что он сейчас похож, мой виноградник! Больше половины побито. Сколько вина с него получишь? Скажи спасибо, если побитые побеги оживут, дадут ростки на тот год…»

Реваз приблизился к рядам лоз, взял в руку свисавшую с ветви виноградную кисть, побитую с одной стороны, и долго, внимательно рассматривал.

«Рано начал наливаться виноград в нынешнем году. Надо было давно уже начать подготовку к сбору! Не все ведь побило градом – что осталось, тоже требует заботы. Не махнуть же совсем на него рукой!»

Бригадир сорвал кисть «джанзанури» и, отрывая от нее ягоду за ягодой, вернулся на тропинку.

«Все еще кисловат, хотя этот сорт более ранний, чем «ркацители» и «мцване». Нет, нет, надо поторопиться с приготовлениями к виноградному сбору. Бог-то ведь не умнее человека – найдет на него блажь – и пиши пропало: ни одного листика на лозе не оставит!.. Нет, право, что это втемяшилось в голову председателю – оторвал меня от лоз, выхоженных, как родные дети, и перебросил на поля… Как я должен это понимать – как выдвижение? Нешуточное ведь это дело – быть руководителем всего полевого хозяйства в колхозе! Выходит, что я сейчас вроде второго председателя – так сказать, полупредседатель! Сколько ни ломаю голову, никак не могу догадаться: с чего этот властолюбивый человек надумал разделить со мной свою власть? Ни в одном колхозе нет такой должности или звания, назови как хочешь. Так в чем же дело? Неужели он в самом деле думает, что только я один могу выправить наше полевое хозяйство? Если так, постараюсь не обмануть его надежды… Может, это моя милая Тамрико на него повлияла и добилась того, что он сменил гнев на милость? Да нет, для этого Тамара слишком слаба. Разве может маленькая рыбка схватиться с китом? Напротив – теперь ее самое держат под замком, бедняжка даже к источнику не смеет выйти. А старик день и ночь ругает меня без устали, старается внушить своей дочери такую же ненависть ко мне, какую питает сам… Давно я не видал моей девочки, не слышал ее ласкового голоса! Третьего дня встретилась мне на дороге ее тетка и даже не замедлила шаг, чтобы я мог справиться о здоровье Тамрико… Что брат, что сестра – похожи друг на друга как две капли воды. И такой ангел, как Тамрико, в руках у двух таких дьяволов! Ну зачем она взяла в институте отпуск на целый год? Окончила бы уж, получила бы диплом, чтобы я мог наконец вырвать ее из этого дьяволова гнезда! А как мать моя радуется – будет, мол, у меня невестка-врач! Бедная мама, хлебнула она горя в жизни! Шуточное ли дело – вырастить четырех сыновей? И только один вернулся с войны целым и невредимым! Чье сердце выдержит, не сломившись, такую утрату? Потерять трех сыновей – молодых, полных сил… В последнее время мама совсем стала плоха. Уже и зрение ослабело у бедняжки, с трудом бродит по двору. И я еще называю себя хорошим сыном! Так и не удосужился сводить ее к глазному врачу, – может, ей помогло бы лечение или очки… Ведь вот Сабеда старше моей матери года на два, а видит в темноте, как сова. Эх, Сабеда… Бедная, и ей тоже не сладко пришлось! Я хоть один у матери остался, а Сабеда своего сына заживо схоронила! Чудо, что она уцелела в тот день, когда крыша над ней обрушилась! Молодчина Русудан! Ей-богу, эта девушка просто золото. Отстроили Сабеде дом, а Русудан ее не отпускает – живи, мол, у меня! И напрасно не хочет Сабеда остаться у Русудан, там ей было бы уютней. Эх, когда человек состарится, видно, у него тут, – бригадир покрутил пальцем у лба, – что-то разлаживается. Заладила Сабеда – никто, мол, не знает, когда вернется мой сын, а я в любой час, днем и ночью должна быть дома, чтобы его встретить. Вот оно, материнское сердце! Бедняжка все еще ждет своего сына, верит, что он вернется… Хорошо я сделал, что дал ей свою черепицу. Но почему не дал колхоз? Мне не жалко, но почему?.. На что дяде Нико столько черепицы, ведь зря валяется! Может, он бережет ее для нового клуба? Но клубы теперь черепицей не кроют. Для кузницы уже взяли, зачем же он бережет остальное?.. Ах вот что! Да, мой будущий тесть, конечно, ума палата! Наверно, придерживает черепицу для гаража».

Ворона по-прежнему ковыляла впереди. Когда Реваз приближался к ней, она неуклюже взлетала, чуть не задевая крыльями землю, и опускалась шагов на десять дальше по тропинке, чтобы сохранить между собой и человеком безопасное расстояние.

За виноградником, на дороге, спускающейся к Алазани, показалась арба, запряженная лошадью. На арбе громоздились наваленные друг на друга полные мешки, а на передке сидел возница и напевал.

Бригадир посмотрел вдоль пашни. Трактор в дальнем ее конце остановился; тракторист, его помощник и третий человек, тот, что следил за сеялкой, направились к большому вязу, высившемуся на краю поля.

Тут только догадался Реваз, что мешки на арбе были с семенным зерном.

«Должно быть, не хватило семян и ребята остановили сеялку! Ведь я еще с утра распорядился, чтобы привезли семена к большому вязу, а они только еще везут! Кто это там на арбе распевает, хотел бы я знать. Сейчас я до него доберусь и взгрею молодца как следует!»

Бригадир ускорил шаг; умная ворона тотчас же увеличила «дистанцию безопасности».

Где-то вдали глухо громыхнул гром, и поднявшийся ветерок бросил в лицо Ревазу прохладные капли дождя.

Реваз взглянул на небо и изумился.

Серые облака, которыми оно было затянуто до того, стали угольно-черными и низко нависли над землей: Все новые и новые громоздкие, лохматые тучи, напившиеся воды, разбухшие где-то над далеким морем, наползали из-за вершин Пиримзиса и Тахтигоры, лениво волоча за собой растрепанные ветром, изорванные подолы.

«Будет дождь!» – подумал Реваз и еще прибавил шагу.

Ворона решила, что так ей не будет житья, взлетела высоко, сделала круг над виноградником и спикировала на ту же самую тропинку, но на этот раз позади путника.

Выйдя на проселочную дорогу, Реваз еще раз с неудовольствием поглядел на низко нависшее небо и быстро зашагал по направлению к вязу.

«Нет, теперь нам дождь совсем ни к чему. В винограде уже достаточно соку. От избытка влаги ягоды растрескаются, за плесневеют и загниют. Если теперь зарядит дождь, придется в этом году махнуть рукой на виноградники».

Когда «полупредседатель» подошел к вязу, мешки уже были сняты с арбы и выстроены под деревом. Поздоровавшись, Реваз с удивлением обернулся к сидевшему на мешке Шалве:

– А тебя, Шалико, каким ветром сюда занесло?

Шалва равнодушно взглянул на бригадира и процедил сквозь зубы:

– Никаким. Вот работаю на сеялке.

– Ах, да, этот участок ведь в бригаде твоего отца! Как я сразу не вспомнил, черт подери! – Реваз улыбнулся в душе: «Хитер Тедо, послал сынка в поле. Видит, что все его сверстники работают, а он толстеет дома, как поросенок на откорме!»

Тракторист снял с ветки вяза висевшую на ней чистую одежду – брюки и рубаху – и стал тщательно ее складывать. С детства Баграт был чистюлей и никогда не показывался в деревне в рабочей одежде. Свежая пара всегда была с ним в поле.

– Куда собрался? Не хватило зерна, а ты и рад убежать? Так я и думал! Кто там с лошадью – иди сюда, брось с ней возиться. Когда это зерно надо было привезти – днем или вечером? Да оставь ты лошадь, говорю, иди сюда!

– Сейчас! Ремешок в сбруе был перевязан и разорвался. Надо его связать, а то изранит грудь кобыле.

Реваз удивился, узнав голос возницы, и сам подошел к арбе.

– Ты, Надувной? Какими судьбами? Ну прямо светопреставление! Вот не ждал!

– Ехать было некому – вот меня и навьючили. А что, я тебе не по душе?

– Тебе что-нибудь нужно, Реваз? – Баграт взял чистую одежду под мышку и сказал своему помощнику: – Давай сюда кувшин, а сам прихвати ведро с тавотом.

Реваз обернулся к нему:

– Куда путь держите?

– Хочу перебраться в Маквлиани, попахать там. И ты, парень, возвращайся домой, отвези назад зерно. Видишь, что в небе делается? Сейчас разразится такой ливень, что землю насквозь прошибет. Вон уже чаще моросит. Уезжайте. Не заляжете же здесь на всю ночь, чтобы арбу сторожить? Отвезите семена назад на склад и привезите их, когда распогодится.

– А тебе что, дождь нипочем?

– Я люблю под дождем работать, когда надо целину поднимать. В Маквлиани сейчас земля пересохшая – дождь ее размочит, плуг легче пойдет.

Шакрия расстроился:

– Какого черта я тащил сюда все эти мешки, если их надо везти назад? Дорога сейчас раскиснет, грязи налипнет на колеса по целому пуду. Разве эта кляча дотащит до склада такую пропасть зерна?

– Говорю вам – собирайтесь скорей, пока дождь не зарядил. Эй, парень, посмотри, не осталось ли зерна в сеялке. Сейчас я отцеплю трактор, и сеялка останется торчать в поле. Как бы кто-нибудь не выгреб из нее пшеницу.

– Да кто сюда придет, дядя Баграт!

– Ну, так зерно от дождя размокнет.

– Да размокать-то нечему – там пусто, – нехотя проговорил Шалва, поднялся с мешка и медленно, по-медвежьи переваливаясь, вышел из-под дерева.

– Куда ты, Шалико?

Тот не отозвался.

– Слышишь или нет? Куда ты?

Шалва неохотно повернул голову:

– Чего тебе надо? Кончили ведь сеять – вон уже смеркается.

– Какое там смеркается! Просто пасмурно. Погоди, может, еще и дождя настоящего не будет.

– Оставь его, пускай уходит. Все равно сегодня сеять больше нельзя. Только семена загубите и меня зря станете гонять. Лучше торопитесь добраться до дому, а то намокнет ваше зерно, да и на вас самих нитки сухой не останется.

Шалва пошел быстрым шагом через поле.

– Куда это он повернул? Забыл дорогу к Чалиспири?

– Да у него завелась девчонка в Саниоре, так уж он там будет дождь пережидать.

Реваз посмотрел по сторонам, взгляд его остановился на черных, замасленных железных бочках.

– А как же горючее? Здесь оставляешь? – крикнул он вслед убегавшим трактористу и его помощнику.

Баграт оглянулся на бегу:

– Горючее я только что залил… Если не хватит – возьму у Мито Гиголашвили, он там поблизости пашет.

Бригадир повернулся к Шакрии и покачал головой:

– Смотри-ка, убежали! Даже мешки погрузить на арбу не помогли.

– А они для того и убежали, чтобы не пришлось помогать. Ничего не поделаешь – придется тебе позабыть свой бригадирский сан и попотеть вместе со мной. Эх, знал бы я, что придется тащить мешки назад!..

Постепенно темнело. В вышине угрожающе ворчал гром, все снова и снова глухо раскатываясь над облаками. Посыпал мелкий дождик. Усилившийся ветерок хлестал по лицам бригадира и аробщика. Лошадь, напружив шею, с трудом тащила в гору тяжелый груз. Толстый слой смоченной дождем пыли налипал на колеса. За арбой тянулись два светлых следа, четко выделявшиеся на темной, уже намокшей дороге. Следы эти быстро темнели под сеющим дождем.

– А где Автандил? Почему ты так поздно привез семена? – спрашивал Реваз, который шел впереди тележки и вел лошадь под уздцы.

– Лучше поздно, чем никогда. Ты что, недоволен мною? Сказано – пусть собака зайца повернуть заставит, и на том спасибо!

– Тебе – спасибо, а в Автандила спрос другой: я ему поручил привезти семена до полдника.

– У Автандила гости – будущий тесть пожаловал. Вот он и попросил меня вместо него съездить.

– Ну?

– Ну, ну, ну! Что ты пристал ко мне, точно следователь! Как только я достал лошадь, тотчас и поехал. Арба-то была, а запрягать в нее нечего.

– Ты чего раскричался? Давай потише! И арбу и лошадь я Автандилу оставил.

– Ту лошадь, что ты оставил, Георгий Баламцарашвили увел – понадобилось ему на мельницу за мукой поехать.

– Что, что? Георгий лошадь увел? А кто ему позволил?

– Знаешь что, друг? Это я на правое ухо глуховат, а левым, если за Алазани чихнут, я и то отсюда услышу. Почем я знаю, кто позволил? Да и на что ему позволение – он все колхозное добро своим считает.

Реваз замолчал. Через некоторое время, однако, молчание стало его тяготить, и он заговорил снова:

– А эту лошадь где ты достал?

– Достал не я, я только запряг.

– Чья она?

– Безбородого Гогии.

– Что? Гогия лошадь тебе одолжил?

– Ну да, одолжил! Он палкой меня со двора прогнал!

– Так как же?..

– А так, что Шавлего перескочил через забор и увел ее силой. Она там же около дома паслась, на краю виноградника.

– Шавлего что-то в последнее время действует вовсю!

– Заодно он отругал Гогию как следует! В поле, говорит, трактор простаивает, а ты тут развалился и кобылу свою разбаловал! Если, говорит, осенний сев провалится, ты в первую голову будешь отвечать. Гогия оторопел – я-то, мол, при чем? А Шавлего вскочил на неоседланную лошадь и давай оттуда вскачь.

– Ему только покажи коня! Вот уж лошадник! Кстати, что он сказал, узнав, что Нико изодрал на клочки стенгазету? Я же знаю, что все это дело – его затея!

– Что он мог сказать? Улыбнулся и посоветовал нам собрать комсомольское собрание.

– Какой в этом толк?

– Шавлего обещал вызвать из Телави секретаря райкома комсомола и привести на собрание этого… твоего дядю Нико.

Реваз улыбнулся и украдкой глянул на Шакрию.

Тот, держась за перекладину арбы, шел за нею, поглядывая исподлобья на спутника.

– Так, по-твоему, Шакрия, дядя Нико только мой и больше ничей? Ну ладно, раз вы так решили, постараюсь привести на ваше собрание и членов партии, если, конечно, комсомольцы не будут иметь ничего против. Молодец Шавлего! Этот парень начинает понемножку мне нравиться.

– Находишь в нем какие-нибудь недостатки?

– Без примеси и золота не бывает. Ну, может, он и впрямь золотой парень… Очень все хвалят вашу стенгазету. Жаль, я не успел ее посмотреть!

– Не огорчайся, что не видел. Там и тебе досталось немножко.

– В самом деле? А я и не знал. Совсем интересно!

– Ну, не так чтобы очень… Интересно было главным образом дяде Нико.

Когда добрались до верхнего конца виноградника, лошади стало совсем тяжело.

Реваз бросил уздечку, присоединился к Шакрии, и оба стали толкать телегу сзади.

Лошадь кое-как дотащила груз до деревенской окраины и остановилась. Ни понуканиями, ни хворостиной не удалось заставить ее сдвинуться с места.

– Постой, дай ей отдохнуть – шутка ли, столько мешков везти!

Шакрия отошел от телеги и взглянул на небо.

– Хлынь уж или прояснись, чтоб тебе обвалиться! Что слезишься, как плаксивая девчонка!

Реваз в свою очередь посмотрел вверх и заморгал сразу намокшими ресницами.

– Не думаю, чтобы полило по-настоящему. – Он внимательно посмотрел на лошадь.

Впалые бока усталого коняги ходили ходуном. Ноздри его раздувались, две струи влажного воздуха с шумом вырывались из них.

Бригадир отер ладонью мокрое лицо и повернулся к Шакрии:

– Знаешь, что я тебе скажу, Надувной?

– Приказывай, товарищ бригадир. – Шакрия старательно стряхивал воду с рукавов рубахи.

– Мы на этой лошади зерно до склада не дотащим.

– А что делать? Выпрячь лошадь, а мне улечься на ночь под арбой, как дворовому псу? Вот, если сам согласен…

– Да что ты, ей-богу, чуть что, прямо к горлу кидаешься! Послушай, что я скажу!

– Ну говори, ладно – не устраивай целую историю из-за пустяков. Всего-то дела – мешок-другой пшеницы до места довезти. Видишь – я промок до самых костей.

– Слушай, ты, давай-ка укороти язык, думаешь, очень приятно слушать твою дурацкую болтовню?

– Ладно, не кричи – говори, что тебе нужно.

– А вот что. Мы на этой лошади зерно до склада не дотащим. Надо оставить его у кого-нибудь тут, на окраине деревни. Посмотри на тучи – видишь, куда они повернули? Дождя, наверно, больше не будет. Завтра, как только выйдет солнце и подсушит землю, мы эти семена сразу вывезем в поле. Отсюда везти недалеко. И сегодня мучиться не придется, и на завтра дело себе облегчим. Что скажешь, Надувной? Ваш дом ближе всего отсюда. Отвезем к вам?

Шакрия посмотрел задумчиво на бригадира – довод показался ему убедительным.

– Черт с ним, отвезем, раз ты так хочешь. Мне места не жалко. Только уговор: за это сегодня ты сам отведешь лошадь к Гогии и завтра заботу об этой пшенице возьмешь на себя.

5

Солнце спряталось за Алавердской рощей, тусклый медно-желтый оттенок исчез с поверхности болота. Последние отблески косых лучей замерцали на широких листьях кувшинок и лилий. С бугорка, описав дугу в воздухе, прыгнула в воду полосатая лягушка. Недвижное зеленое водяное зеркало разбилось на круги разной величины. Из-под частых лопухов с каштановыми верхушками выскользнула змея – черная, в серебристых пятнах– и, оставив за собой чуть заметный извилистый след, скрылась в камышах на противоположной стороне. Над молчаливой поверхностью трясины поднимались мириады комаров. Трепещущая, гудящая туча колыхалась в воздухе. Низкий, густой комариный звон неприятно отдавался в ушах. Вокруг стоял тяжелый запах гнили, тления, распада. Это было царство желтого злобного духа лихорадки…

Шавлего кинул взгляд на свои заляпанные грязью ноги и подобрал с земли башмаки. Некоторое время он безмолвно глядел на эти, уже объятые вечерней тенью, владения малярии. Почувствовав острый укол, он хлопнул ладонью по щеке. Раздавленное насекомое осталось чуть заметным пятнышком у него на пальцах. Все было ясно, стоять здесь дольше не имело смысла. Шавлего сошел с кочки и двинулся по направлению к Алазани.

«Какой вздор – выделили одного человека и поручили ему уничтожить насекомых… Как будто Гигла может справиться с такой задачей! Да и как уничтожить – гоняться за каждым комаром? До чего же глупо! За сто убитых комаров и мух – один трудодень! Умора!»

Добравшись до русла Алазани, Шавлего бросил башмаки на камни, а сам вошел в реку и стал отмывать свои заляпанные грязью икры. После тепловатого болота вода в Алазани показалась ему холодной.

На той стороне протока, в рощице, стояла распряженная двуколка. На оглобле сидела боком какая-то девушка и смотрела в его сторону. Шавлего узнал соломенную шляпу и удивился. «С чего это агроному пришло в голову гулять в сумерках за рекой?»

Девушка сидела неподвижно, не сводя глаз с противоположного берега.

«Верно, пустила лошадь попастись. Удачное же выбрала время! Но что-то лошади нигде не видно…»

Серый цвет понемногу стал преобладающим и затопил все вокруг. Над островерхой Саталой вечерняя звезда выглянула в свое узкое окошко.

Шавлего вышел из воды. Обтерев ладонью мокрые икры, он сел на большой камень и стал надевать носки. Потом, уже зашнуровав ботинки, встал и снова взглянул на заречную заросль. Девушка сидела все в той же позе, повернувшись к нему лицом.

Шавлего пересек каменистое русло и поднялся на маленький утес. Здесь он еще раз обернулся и, скрестив руки на груди, довольно долго смотрел, сдвинув брови, на хозяйку двуколки, застрявшую за рекой.

Одна за другой зажигались на небе звезды и, как бы бросая из-под дрожащих ресниц пугливые взгляды, озаряли окрестность бледным лиловатым сиянием. В безмолвии сумерек, нарушаемом лишь ропотом речных волн, время от времени слышался чей-то далекий, протяжный зов.

Шавлего почувствовал болезненный укол в шею, поморщился и потер пальцами укушенное место. Потом решительно повернул назад, спустился в русло Алазани и перешел вброд через поток.

– Ради бога, не подумайте, что я собираюсь навязываться… Но если вам нужна помощь – пожалуйста, не стесняйтесь, я к вашим услугам, – сказал он девушке, подойдя к ней и поздоровавшись.

Русудан встала, прислонилась спиной к крылу двуколки и спокойно похлопала себя рукояткой плети по ладони.

– Премного благодарна. – Девушка поглядела по сторонам. – Не знаю только, что вам предложить вместо стула… Можете присесть на оглоблю… Или хотя бы на этот пень.

– Может, мне не следовало подходить к вам? В таком случае извините за недогадливость.

– Что за церемонии? У меня пропала лошадь, и я дожидаюсь здесь, пока полевой сторож ее отыщет.

– У вас было такое печальное выражение лица, что…

– Не так уж приятно сидеть одной на этом островке посреди Алазани…

– Как вы потеряли лошадь?

– Я проехала по краю болота, и колеса вымазались в грязи. Ну, я и решила раза два провести двуколку через этот рукав туда и обратно, чтобы смыть грязь с колес. Лошадь целый день в упряжке – мне стало жалко ее, и я решила: пущу-ка на траву бедное животное, пусть передохнет. А она скрылась из виду, да; так, что я и не заметила.

– Это, наверно, полыцик сейчас кричал?

– Да, он звал лошадь.

– Давно ищет?

– Довольно давно. Пора бы уж ему и вернуться.

Шавлего встал.

– Зов доносился снизу… Я пойду вверх по течению, тоже поищу. Вы не боитесь одна? Тут бояться нечего. Во всяком случае, по первому зову я буду около вас.

– Большое спасибо за сочувствие и готовность помочь… Но, право, не нужно – уже темно, зря только потрудитесь.

– Вы, верно, не торопитесь домой?

– Подожду еще немного сторожа… Что-то он замолк – возможно, что нашел уже лошадь.

Шавлего присел на пень, повернулся в ту сторону, откуда перед тем доносился зов, и стал прислушиваться к темноте. Было тихо, не шевелился ни один листок. Только неумолчно журчала Алазани.

– Лучше бы нам не оставаться под ивами. Садитесь – почему вы стоите?

Девушка выпустила кончик плети, который придерживала другой рукой, и села на оглоблю против Шавлего.

– Почему вам не нравятся ивы?

– Комары любят собираться под деревьями. Жаль, что я не курю..

– А что, если бы курили?

– Были бы спички в кармане… Гнус боится огня и дыма.

– Вы и прежде не курили?

– Когда-то курил.

– Как же вам удалось бросить? Я слыхала, что это очень трудно.

– Тренер уверял меня, что если я откажусь от вина и папирос, то непременно стану чемпионом Советского Союза по боксу.

– Ну и как – стали чемпионом?

– Грубый спорт. Три года назад я первым же ударом раздробил челюсть противнику… И его унесли с ринга в бесчувственном состоянии. После этого я бросил бокс.

– По-моему, не стоит приносить такие большие жертвы ради спортивного успеха.

– И я так думаю. Но кто хочет рыбы…

– Без рыбы можно обойтись. Эта пословица порядком устарела.

– Вы не любите спорта?

– Перед красотой преклоняюсь – в какой бы форме она ни была… Но ломать друг другу носы?.. Ужас!

– Врач, должно быть, преувеличил. И я тогда не мог иначе.

– Я вас не осуждаю. А слова врача заставили вас принять решение?.. Терпеть не могу нерешительность в людях! Действовать быстро, без колебаний, и притом не допускать глупостей, – вот что отличает гениев.

– Принять похвалу на свой счет?

– Если угодно… Я похвалила бы каждого, кто поступал бы так, как вы.

– Неужели я заслужил и ваше одобрение? А ведь еще совсем недавно вы так не думали.

– Вы правы, – согласилась девушка. – Но скажите, почему вы уверены, что никто не угадывает ваших намерений?

– У меня никаких тайн нет. Но если вам что-нибудь неясно…

– Было бы бестактно с моей стороны пытаться проникнуть в ваши замыслы. Но когда человек трижды обходит одно и то же болото, увязая по колено в грязи…

– Что делать – если нет двуколки, приходится шлепать вот так по грязи, не боясь запачкать ноги.

– Мы, видимо, поняли друг друга. Как вы думаете – много времени и много народу понадобится для осушения этой трясины?

– Если б ее можно было осушить! Какой здесь получится чудесный стадион!

– Не кривите душой! Это совсем не в вашем характере. Вы сейчас разговариваете не со своими подростками, а я вас не выдам. Если бы сразу же начать работу – можно с ней управиться за два месяца, и к зиме от болота не останется и следа. Нынче же осенью надо будет его запахать, а весной перепахать заново. Десять или пятнадцать гектаров хорошей земли для Чалиспири немалое приобретение! Посеять тут арбузы – и за год-другой колхоз подтянется, станет на ноги.

– Почему именно арбузы?

– На первое время это самое лучшее. Труд окупится во сто крат. А земля под арбузы удобна: давно не возделывалась, и влаги вдосталь.

– Дело нелегкое… А у меня нет опыта. Как вы думаете – с чего бы следовало начать?

– Этому болоту не много лет. Ваш дед помнит еще, как тут сеяли пшеницу. Возникло оно из-за небрежности, по недосмотру. Ручеек, что протекал здесь, разлился и затопил обширный участок пахотной земли. Говорят, он питается подземными водами. Возможно, вы и сами помните, как тут было в ваши детские годы?

– Да, говорят… Но я не помню. Впрочем, такого большого болота здесь никогда не было.

Девушка отломила ветку от ольхи и стала ею обмахиваться.

– Я не замечала здесь родников. Но, должно быть, они есть – иначе трудно объяснить заболачивание такой большой площади. Дождей и половодья в Алазани для этого недостаточно.

– Да, явно недостаточно… Сегодня я долго ходил вокруг этого болота. Трудно к нему подступиться! С какого бы места начать дренаж?

– Я тоже об этом немало думала. По-моему, самое лучшее – подойти со стороны небольшой возвышенности, что тянется вдоль речного русла, начиная от большого осокоря. Там и надо прорыть главный дренажный канал. А потом понемногу подвигать его к середине болота: когда вода получит сток, она уйдет в реку, и почва постепенно просохнет.

– Лучшего и я ничего не смог придумать… Постойте – я слышу шаги!

– Верно, Гига вернулся.

Из заросли ив вышел человек.

Шавлего узнал полыцика и окликнул его:

– Не нашел, дядя Гига?

– Нет. А ты кто такой?

– Свой. Не хватайся за ружье.

– Какой такой свой? Что ты здесь делаешь?

– Да внук Годердзи. Тебя дожидаюсь.

Полыцик подошел ближе.

– Ах, это ты, Шавлего? Так бы и сказал. – И он снова вскинул ружье на плечо.

– Как же мне быть, дядя Гига? – сказала Русудан огорченно. – Выходит, что и я здесь застряла, и моя двуколка.

– Поздно спохватилась! Зачем лошадь отпустила? Вот видишь, – я по пояс в грязи. Все вокруг обошел, оба берега обшарил. Нигде и следа твоей лошади не видно. Может, кто-нибудь ее поймал, чтобы запрячь? Отвезет, что ему нужно, домой и завтра выпустит.

– Хоть бы я сбрую с нее сняла!

– Да, сбруи можешь недосчитаться.

– Думаешь, украдут?

– Могут и украсть.

Гига подошел к двуколке и стал снимать оставшиеся на ней спинной ремень и вожжи.

– Ступай сейчас с этим молодцом, он тебя до дому проводит. Ты, Шавлего, смотри доведи ее до самого дома, не оставляй одну. Я заберу эти ремни, а тележку закачу в кусты. Ночью поищу твою лошадь еще, – может, она в кукурузу забрела и пасется где-нибудь. Если найду – утром, до света, приведу к тебе на двор и лошадь, и двуколку.

– А если не найдешь?

– Не найду – так и я чужую лошадь поймаю. Не бойся, тот, кто на твою двуколку позарится, сведет знакомство с этим вот ружьем.

Девушка медленным шагом направилась к потоку.

Шавлего взялся за оглобли и помог полевому сторожу спрятать двуколку в кустах. Убедившись, что она надежно укрыта, Гига окликнул Шавлего:

– Эй, ты, слушай… Веди себя смирно по дороге. Я твоего деда очень уважаю, но если… Если там чего-нибудь, – и шепот перешел в крик: – Вы все у меня поплачете!

С трудом удержавшись от смеха, Шавлего безропотно выслушал строгое наставление.

Польщик исчез среди деревьев.

Девушка сняла шляпу, поправила волосы и остановилась в молчании.

С неба изливались на землю слабый лиловатый свет и, как бы такого же сумеречного цвета, беспредельная, глубочайшая тишина. Шатер ивовой рощи застыл в неподвижности, он казался отлитым из гипса. Свинцовая тень лежала под ним; полоса бурого ила тянулась оттуда до серой гальки речного русла. А дальше, среди булыжных берегов колыхалось иссиня-черное тело Алазани.

– Пойдем?

Девушка отозвалась не сразу. Повернув голову, она долгим взглядом посмотрела на Шавлего, потом наклонилась, ощупала комариный укус на голой ноге.

– Пойдем, – сказала она наконец и сняла туфли. – Через поток я переберусь сама, вы только поддерживайте меня под руку.

Вода в Алазани была прозрачна. Смутно просвечивали сквозь ее толщу колеблющиеся очертания камней на дне. Шелковистым блеском отливала поверхность потока, – казалось, тяжелый атласный занавес разостлан на камнях русла.

Вода тихо журчала у ног Шавлего и Русудан, однако с каждым шагом все сильнее становился ее напор и все громче бормотали серебристые струи, бившиеся об их колени.

В самой стремнине течение было довольно сильным. Девушка поскользнулась на гладких камнях. Шавлего одной рукой поддержал ее, а другой попытался схватить шляпу, упавшую в воду.