Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 62 страниц)

4

Старик лежал на постели ничком. Одеяло стояло горбом у него на спине. Он лежал не шевелясь и щурил бесцветные глаза.

Со словами приветствия Шавлего сел на низенькую скамейку.

Доктор повернулся на своем трехногом стуле так, чтобы видеть и гостя и больного.

С минуту Шавлего молча смотрел на старика. Потом спросил, ел ли он сегодня что-нибудь.

Старик улыбнулся:

– Ну кто бы мне дал голодать до этого времени?

На спине у него, под одеялом, что-то звякнуло.

– Еще не время, лежи смирно. Они сами должны отвалиться.

Шавлего поставил на табурет возле постели корзинку, которую принес с собой.

– Это тебе гостинец от твоего друга-приятеля.

– По-моему, хватит, Сандро!

– Постой, не шевелись. Я сам сниму.

Доктор отвернул одеяло и сдернул одну за другой банки, торчавшие на спине у Фомы.

– От какого друга-приятеля, дружок? – с удовольствием перевернувшись на другой бок, спросил старик.

– От дедушки Годердзи.

– Когда он приехал?

– А он не приезжал. Это мама тебе от него посылает.

Шавлего достал из корзинки вареную курицу, свежеиспеченные шоти, помидоры, кастрюльку с зеленым лобио. Он покрыл табурет газетой и разложил еду. А когда из корзинки высунулось горлышко трехлитрового штофа, в глазах у старого пасечника блеснули медово-золотистые искорки.

– Где достал?

– А это тебе Сабеда прислала.

– Цинандальские и напареульские подвалы могут опустеть, но марани у Сабеды – никогда!

Доктор согласился.

– Как она, Сабеда? Ведь чудом спаслась, бедняжка!

– Да, чудом.

– Она все там, у Русудан?

– Все там же.

– Хорошая девушка Русудан, добрая душа. Говорят, Нико дом Сабеде отстраивает, – правда это?

– Правда.

– Ну, то-то. Значит, есть все-таки на свете справедливость. И как это вино у нее уцелело – удивительно! Марани-то, говорят, был затоплен?

– Да, залило его. На счастье, я оказался поблизости, созвал своих ребят, и мы всю воду ведрами вычерпали.

– А что вино?

– В вино ни капли воды не попало. Крышка квеври была обмазана глиной и сверху засыпана землей.

– Старые стены будете надстраивать?

– Да.

– Когда начнете?

– Если сегодня солнце землю подсушит, то завтра приступим.

– Да завтра авось и я поправлюсь. Так что приду вам подсобить. Правда, Сандро?

– Завтра лучше бы еще полежать в постели, а послезавтра – как знаешь.

– Приходи проведать нас, побеседовать с нами – это нам, конечно, будет приятно. А помощь твоя не нужна – мы и сами управимся. Ребята как львы, работа у них в руках горит.

– Разговорами дом не выстроить. Пот надо утирать.

– Ну вот, ты разговаривай, а мы пот утирать будем. Иной раз с малого начинают… Как знать, может, потом и за большие дела возьмемся.

– А я и не думаю сомневаться, сынок… Дай вам бог желанья и сил! Это ты хорошо придумал. Два года назад у бухгалтера хлев рухнул – взялись за дело безбородый Гогия и Бегура и отстроили ему новый, совсем даром. Нет, ты помоги бедному и слабому, вот тогда я тебя похвалю. А у такого, как Наскида, вон мастера сами просятся работать. – Старик усмехнулся с довольным видом. – А я-то одно время думал, что ты крестьянской беды близко к сердцу не примешь.

Фома показал врачу на угощенье, но тот заявил, что не голоден и что не привык пить вино среди дня.

Другой гость также не проявил желания подкрепиться.

– Ну, а мне и вовсе есть неохота.

– Выпей стакан вина, вот и охота придет.

– Хочешь, поставлю вино в родник, чтобы остудить, дядя Фома?

– Высох родник, сынок, очень долго жара стояла. Впрочем, после вчерашнего ненастья, кажется, опять вода потекла. Помнишь, какая там била струя?

– Помню, дядя Фома, все помню. Я и про то не забыл, что рабочие пчелы, отстроившись, трутней из улья выбрасывают, а в придачу к ним и трутневых куколок.

Старик пчеловод снова улыбнулся в усы и подумал с удовольствием: «Нет, не обмануло меня чутье…»

– Как здоровье твоей матери?

– Спасибо, ничего.

– Сердце у нее больше не болит?

– Болит понемножку.

– Если ей нужен мед, возьми. У меня еще есть.

– Спасибо, дядя Фома. Понадобится – возьму. Ну как, будем вино студить?

– Ладно, студи. Может, стаканчик вина и вам аппетиту прибавит.

Когда Шавлего вернулся из сада, старик поблагодарил его за внимание, проявленное к посаженному им в Подлесках фруктовому дереву.

– Эх, руки не дошли – хотел я еще два-три черенка на дичка привить…

– А мы оставили тебе три дикие яблони и панту.

– Неужели нашлось столько в Подлесках? – обрадовался больной. – Весной поднимусь туда с черенками. – Помолчав, он добавил: – Не ожидал я, что ты сумеешь этих ветрогонов взять в оборот!

Шавлего, не обращая внимания на последние слова старика, поднялся с места и аккуратно прикрыл одеялом его оголившуюся ногу.

– Советов врача надо слушаться, а то придется начинать лечение сначала. Или, может, тебе делать нечего, захотелось в постели поваляться?

Садовник подчинился, как ребенок. Потом лицо его понемногу потемнело, он устремил печальный взгляд на полумесяцы хлебов шоти, сложенных стопкой на табурете. – А мне и в самом деле нечего делать… Все уничтожил проклятый град, с одного наскока. Да ты же проходил сейчас через сад… земли не видно под осыпавшимися плодами, на деревьях ни одной целой ветки, ни единого живого глазка. Цветы затоптаны в землю, виноград точно в ступе толкли вместе с листьями и побегами. Только вот пчелы уцелели; ульи у меня всегда стояли на подставках, под прикрытием фруктовых деревьев. Деревья измолотило, а ульи остались невредимы. Только в один попала вода, да и то я вовремя подоспел. Тогда-то я и простудился. Не поостерегся, вышел в ненастье, под град, и простыл. Сад полон падалицы, веток, побитой зелени. У твоего деда есть свинья, забирай для нее корму, сколько хочешь. Можешь и еще кому угодно раздать. Только пусть, кроме тебя, никто в сад не входит. Этим твоим новообращенным я пока еще не доверяю. Скажи и Русудан… Впрочем, ей и с собственным садом хватит хлопот. Что этот град наделал! Всю деревню оставил ни с чем, годовой урожай загубил. Люди пот проливали – и все на ветер пошло… А правительство и бровью не ведет. На Луну вон, говорят, собираются лететь – так неужели не могут охранить нас от такой вот беды?

– Правительство не бог, дядя Фома. Не может оно от неба нас заслонить. А впрочем, слышал я краем уха, будто придумано какое-то средство против града. Скоро, наверно, и этот бич больше не будет страшен.

– Хоть бы так, сынок, хоть бы так… Дай бог нашему козленку волка съесть! Скажи-ка, а Подлески побиты?

– Град захватил половину Кондахасеули – отрезал, как по линейке. А Подлески остались в стороне.

– Значит, моя груша уцелела?

– Должно быть.

– Эх, сынок, хоть бы все рассуждали, как ты. Вот наш Сандро своими руками выкопал в больничном дворе ямы, взял у меня привитые саженцы, и посадили мы с ним деревца. Оставалось только обнести сад забором. Пошел он к председателю – тот пропустил его просьбу мимо ушей. Ну, и однажды ночью чья-то лошадь попаслась на участке, все переломала и вытоптала. Собственно, одна лошадь так все разорить не могла… А впрочем, сколько там копалось свиней и рыскало собак, не сочтешь. Ну, я научил Сандро, что делать. Договорился он с Иой Джавахашвили, и тот целый день рубил колючие кусты и возил их на больничный двор. А вечером прибежал Нико и прогнал Иу домой, такого ему задал – дескать, от дела отлыниваешь, а на приработок кидаешься. Ну, посуди сам, чего он разорялся – трудодней Иа у него не просил, а до кармана Сандро никому, ей-богу, дела нет…

– А вы что сказали, дядя Сандро?

Доктор лениво взмахнул рукой, чтобы согнать севшую на хлеб муху.

– Он вежливо напомнил мне, что сад принадлежит колхозу и что частному лицу нечего в нем ковыряться… И я даже почувствовал себя виноватым.

– Как будто Сандро заберет эти деревья с собой на тот свет. Был бы сад, пользовались бы им и колхоз, и больница, и врач!

Шавлего улыбнулся.

– Я председателя не оправдываю, но какой-то частнособственнический душок в этой истории все же есть…

Больной сел в постели и взволнованно заморгал.

Врач встал, уложил Фому, накрыл одеялом и посоветовал ему не горячиться.

– Частнособственнический душок!.. Скажет тоже! Да разве без интереса можно сделать что-нибудь путное? Крестьянин работает с прохладцей, потому что получает за трудодни мало, все равно что ничего. Урожай падает из года в год, потому что, когда человек работает с прохладцей, он плохо возделывает землю. А земля ведь всегда платит человеку любовью за любовь, изменой за измену! Ну вот и получается, что в крестьянском доме всего не хватает – хлеба, вина, мяса…

– Да и не только продуктов, – доктор задумчиво поскреб свою бороду.

– Выходит, что самое главное – это заинтересовать человека… Посмотри на приусадебные участки, как они ухожены, и все тебе станет ясно. Да и в колхозе то же самое… Недавно завели прикрепление участков к тем, кто их обрабатывает. И что же ты думаешь – колхозник сразу почувствовал поощрение. Всякий теперь знает, что получит премию, если его участок даст хороший урожай. И чем урожай выше, тем больше будет премия.

– Так почему же урожаи в колхозе не увеличились?

– Ну, как нет!

– Тогда почему за трудодень выплачивается мало?

– Вот что я тебе скажу, дружок… Когда крестьянин был хозяином самому себе, он и мерил, и кроил, и шил сам, как хотел. Не нужны были ему ни заведующий складом, ни бухгалтер, ни председатель, ни бригадир. Он один со всеми делами управлялся и не был обязан кормить целую ораву дармоедов. Вот, посмотри, тут рядом со мной живет Маркоз, бригадир. Пока он не наполнит свой амбар и свой марани, до колхоза ему и дела нет. Все к себе гребут, кто сколько горазд. В позапрошлом году Нико отдал под суд двух человек – они работали караульщиками, стерегли от воров виноградники Кондахасеули, сами по ночам виноград корзинками домой таскали. А ведь уличить-то их удалось только потому, что они повздорили и выдали друг друга. А то бы так никто ничего и не знал. Река замутнена в самом истоке!

– Не обязательно – бывает, что в верховье вода чистая, а мутят реку грязные притоки. Помню, в детстве бабушка говаривала мне: «Христос был коммунист!» А что творили на этой грешной земле проповедники Христовы? В одной руке держали крест, а другой шкуру со своей паствы сдирали.

– Они и сейчас не унялись. – Доктор снова отогнал вившуюся над хлебами муху.

– Конечно нет! Наоборот – теперь у них кресты висят на груди и вторая рука тоже свободна…

– Когда медведь спустит жир, злости у него прибавляется! – подтвердил пасечник.

– И муха на пороге зимы особенно больно кусается.

– Мухи только по осени больно кусаются, а вот домашние шакалы зимы и лета не разбирают – всегда рады поживиться за счет колхоза.

– С домашними шакалами справиться не так уж трудно, Дядя Фома, только для этого нужна крепкая рука.

– Кроме домашних шакалов есть еще и волки в лесу. Немало хищников точит зубы на колхозное добро. Крепкая рука… А долго ли она будет крепкой? Только до тех пор, пока ее салом не смажут. От сала, сам знаешь, жесткое становится мягким. Ведь как работал Нико в первые годы! Ты в то время был ребенком, но все же, наверно, кое-что помнишь… Твой дед арбами привозил домой хлеб и вино. Председатель сам не таскал и другим таскать не давал. А потом время взяло свое. Он и не заметил, как начал загребать колхозное добро, а теперь уже не может остановиться. Надоело ему, видишь ли, быть одному честным человеком. Все равно, дескать, всех не обуздаешь, и сам стал как все…

– Нет, я не могу с тобой согласиться, дядя Фома. Наверно, в нем с самого начала таился собственник, хищник… А тормоза, что сдерживают в человеке дурные наклонности, были у него слишком слабы. Так он все видит и ничего не говорит?

– В таком огромном колхозе, как наш, все видеть и каждого за руку поймать невозможно. Знаешь Набию Шашвиашвили? Когда-то он был первым овцеводом в деревне. Держал отару в тысячу пятьсот голов и каждый год получал приплоду в сто десять, сто двадцать ягнят на сотню маток. Сейчас он заведует овцефермой колхоза, и по-прежнему у него полторы тысячи овец, но прирост стада уже не тот. С самого дня основания колхоза он стал уменьшаться и дошел нынче до восьмидесяти ягнят на сотню овец… Никто ничего не может понять, и уличить никого ни в чем невозможно. Копалась в этом деле ревизионная комиссия, даже и специальную комиссию составляли, и сам Нико лично присутствовал три или четыре раза при окоте в Ширване. Каждый раз все оказывалось в полном порядке: приплод был в точности такой, какой учитывался… Набия уверяет, что овцы стали неплодные, – порода, мол, выродилась. Может, оно и так, но кто нам заменит вырожденных овец лучшими? У колхоза на это нет средств, а у Нико – охоты.

– Так выберите председателем такого человека, у которого есть охота. Тогда не будут вас беспокоить шакалы и волки.

Фома приподнялся на локте. Доктор на этот раз не стал ему мешать – только тщательно закрыл ему спину одеялом.

– Ну, знаешь, от Нико избавиться не так-то просто! Во-первых, во время выборов всегда присутствует кто-нибудь из райкома, а во-вторых, кто осмелится выступить на собрании против председателя? Попробуешь скинуть его, а если не выйдет? Живи потом с ним в одной деревне, работай в колхозе под его началом!

– Избирает человека народ, и смещает человека народ, дядя Фома. Все в его воле.

– Эх, дружок, кто народ спрашивает? Народ – овечье стадо, куда его палкой погонишь, туда он и повернет.

– Почему ты думаешь, Дядя Фома, что мир вертится вкривь и вкось?

– Если не вкривь и вкось, то и не очень-то ровно, сынок. Раньше хоть бога боялись, а теперь в бога никто не верит.

– Неужели и вы так думаете, дядя Сандро?

Врач еще раз взмахнул рукой, отгоняя назойливую муху.

– Без колхозов выиграть войну против фашистов было бы, вероятно, еще трудней.

– При чем тут фашизм?

– Всякий милитаризм имеет фашистскую природу, а фашизм по своей сути неотделим от милитаризма. А оба они, вместе или порознь, – страшная опасность для человечества.

Шавлего внимательно, с легкой улыбкой всматривался в бледное, исхудалое лицо врача.

– Чем объяснить, дядя Сандро, этот ваш постоянный страх: что будет завтра?

– Самим этим вопросом, юноша. Разве в наше время кто– нибудь на земле свободен от страха?

– Огромная часть человечества, дядя Сандро, – не менее миллиарда людей. Неужели вы не слыхали по радио выступлений представителей Советского Союза и демократических государств на Генеральной ассамблее?

– Разве Франция и Англия не называют себя также демократическими государствами?

– «Демократическая» Франция заключила боровшегося за свободу Испании грузинского врача в концентрационный лагерь Карбарес.

– Ну, наши тоже не гладят по головке нарушителей государственной границы.

– Наша граница всегда гостеприимно открыта для тех, кто борется за свободу. Гонимые и преследуемые стремятся к нам со всего мира.

– А куда стремятся такие люди отсюда?

– Никуда. А если кто стремится – то на свою же беду. Надо сразу сбрасывать с дерева подгнившие плоды, чтобы они не заразили других. Свобода народам, мир миру – вот наш лозунг!

– Разве не то же самое кричат Соединенные Штаты? Какая разница?

– Разница не в словах, а в делах.

– Послушайте меня, юноша. Сегодня мир разбился на два враждебных лагеря. У каждого – своя идеология. Каждый из них исключает существование другого. Вот уже четыре десятка лет, как эти две кувалды молотят по мне с обеих сторон, и я так устал, чувствую себя таким опустошенным, что сейчас любые идеи, всякая идейная борьба вызывают во мне тошноту. Я так же ищу мира, как любой народ и как всякий человек. Да и мир уже устал от этих вековых битв.

– И вы думаете, дядя Сандро, что мира можно добиться без борьбы?

– Тому, кто хочет мира, не может быть желанной борьба. Каждый из двух лагерей по-своему представляет себе мир и борется за то, чтобы установить его на свой манер. А борьба идет ожесточенная, беспощадная… Вполне возможно, что в борьбе за мир люди истребят друг друга и не оставят камня на камне.

– Разве когда вода в котелке шипит, это значит, что она закипела?

– Это значит, что до кипенья недалеко.

– Все равно – без борьбы не может быть мира, а человек не бывает без идей. Вначале одна лишь Россия встала на путь социализма. А теперь уже вся центральная Европа исповедует наши идеи.

По бледным губам доктора скользнула ироническая улыбка.

– А что вы думаете, юноша, о навязывании идей?

Старый садовник почувствовал, что беседа приняла неприятный оборот, и снова приподнялся на локте.

– Начали с панты и с яблонь, а теперь вон куда забрались! Если человеческие головы пичкать этими самыми вашими идеями, то ведь желудкам-то нужно что-нибудь посущественней! В особенности когда в роднике стынет вино, дожидаясь, чтобы его выпили!

Шавлего встал и направился к двери. На пороге он задержался и, повернувшись, сказал доктору:

– Мы никому не навязываем силой своих идей. Идеи сами рождаются у людей в голове и распространяются по всему миру, проникают в сознание других людей. А если некоторым не нравятся эти идеи, что ж, разве солнце померкнет оттого, что летучие мыши его ненавидят?

Доктор ударил в ладоши над табуретом.

Убитая муха упала брюшком вверх на пол.

5

Серго неторопливо повернулся и вышел.

Визгливые звуки зурны ворвались сквозь щель непритворенной двери в комнату. Оглушительно забухал, рассыпался частой дробью барабан, и высокий хрипловатый голос барабанщика Гиголы завел с переливами, на манер восточных баяти:

 
На реке искали броду
Хареба и Гогйя-а.
Говорят – не суйся в воду,
Здесь застряли многие-э.
 

Вахтанг насупился, пошел к двери и сердито захлопнул ее.

– Как он не устанет орать, чтоб ему провалиться!

– Чего ты на него окрысился – у каждого своя забота и своя утеха. – Купрача равнодушно придвинул к себе тарелку с шашлыком и принялся резать лук.

– Не до песен мне сейчас.

– Садись сюда, поближе, я тебе настроение исправлю. В столяры Гиголу не возьмут, и мастерок он тоже держать не умеет. Такое у него ремесло, им он кормится.

Вахтанг сел.

– Куда Серго поехал?

– На одну ферму. Договорился я с заведующим: даю ему телку на племя, а он мне взамен корову.

– Что за дурак меняет корову на телку?

– Корова недойная и неплодная, какой на ферме от нее толк? А телка принесет приплод и будет давать молоко. Им прямая выгода и мне тоже: весу в корове вдвое против телки. А в поголовье у них проигрыша не будет.

– Ей-богу, тебя бы в министры…

Купрача пододвинул гостю шашлык.

– Не бойся, в министрах тоже не дураки сидят. Да что министры! Когда я работал в Ахмете, приехал на ревизию бухгалтер из Цекавшири. Поселился он в гостинице. Как только, бывало, стемнеет вечером, все заведующие магазинами, столовыми и бог весть чем еще выстраивались в очередь перед его номером. Денег он увез пропасть, а сколько еще разного барахла! Да я сам новенькую «Победу» с неснятой пломбой пригнал к его дверям!

– Откуда ты «Победу» достал?

– Получил по закону.

– По закону? Да ведь и у тебя, и у твоего сына уже есть по машине!

– А эту мне органы госбезопасности дали в награду – я и купил, не стал отказываться.

– Что за дела у тебя с органами госбезопасности? – подозрительно спросил Вахтанг.

Купрача посмотрел на вертел, забытый на столе, и задумчиво потер себе подбородок.

– А я семерых бандитов-кистин, скрывавшихся в лесу, примирил с советской властью.

– А с бандитами ты откуда связался?

Купрача потянулся за бутылкой и наполнил стаканы.

– Выпьем за упокой бедного Бисолты!

Вахтанг взялся за свой стакан.

– Кто это – Бисолта?

– Был у меня такой дружок.

– А при чем бандиты?

– Бисолта был кистин, один из той семерки. Я знал, где они скрываются, пошел на охоту и встретился с ними. Меня об этом наш тогдашний начальник милиции Дурмишидзе попросил.

– А чего милиция и госбезопасность нянчились с какими-то там семью кистинами?

– Не гоняться же за полдюжиной головорезов на самолетах, с атомными бомбами! А они весь район держали в страхе и несколько работников милиции убили.

– Ну и как же ты их примирил?

– Сговорился я с Бисолтой, взял с собой убойного барана, самого лучшего вина и вместе с Дурмишидзе отправился в лес. Дружок мне вполне доверял, другие, правда, подозрительно косились. Выпил я немножко и говорю тому, кто у них считался за главного: «В чем хочешь с тобой потягаюсь, – так и так мою мать, если ты меня перепьешь или переборешь!» Вскочил я и сплясал по-кистински, да так, что сам Бисолта рот разинул. А потом выхватил из кобуры мой «ТТ», подарок министра, и говорю ему: берись за свой пистолет. Стесали мы бок у дуба, отошли на сорок шагов и постреляли в цель. Ну, он тут обнял меня и сует мне свой парабеллум: «Бери, говорит, владей, ежели не отберут…»

– Сложили они оружие?

– Сложили. Рассудили, что все равно в конце концов подстрелят их, как диких зверей, в лесу – так уж лучше по доброй воле принять положенное наказание.

– А что с Бисолтой сталось?

– Бисолта не усидел в тюрьме, убежал.

– И что же?

– Да ничего. Далеко не ушел – убили при бегстве.

Вахтанг выпил «за упокой» и отставил стакан.

– Новенькую «Победу» и я хотел бы купить, да порастряс все свои деньги.

– А чем эта плоха?

– Ничем. Немножко цвет мне не нравится.

– Это дело простое. Есть у меня в Рустави знакомый человек – отведи к нему машину, он ее перекрасит в какой угодно цвет. Будет выглядеть лучше новой.

– Да, про Рустави я уже слыхал. Пока поезжу так, а потом выкрою время и съезжу туда.

– Лучше не откладывай – после будет совсем недосуг.

– Сначала я хочу с этим верзилой счеты свести.

Купрача нахмурился:

– Ты что, спятил? Не суйся смотри, во второй раз не уцелеешь!

– Убью, так его мать…

– Послушай меня, Вахтанг. Я эту породу знаю хорошо: у них в крови очень уж много железа. Если с молодым что-нибудь случится, его дед тебя и всех твоих от мала до велика передушит, как котят. Да и сам этот парень одной рукой из таких, как мы с тобой, сок выжмет.

– Все равно убью!

– Осторожней, говорю, Вахтанг! Как бы не вышло у тебя, как у того мула, что бросил ярмо и зацепил себя притыкой за шею. С этим парнем сшибаться тебе не с руки. Я и Серго хорошенько отчитал – чего он лезет, куда не просят? А на Закро ты напрасно обижаешься, он тебя от большой беды избавил. Если бы ты тогда двинул лопатой этого молодца, то сегодня был бы вместе с Бисолтой, а я тут пил бы за упокой обоих. Постой, не сходи с ума. Знаю, не боишься, но возьмись за ум, наступи себе на кишки. Видишь, какие дела твой крестный разворачивает? Неужели ты хочешь, чтобы все пошло прахом?

Вахтанг ответил не сразу. С минуту он безмолвно глядел на приятеля, потом налил себе вина, выпил одним глотком и застыл с пустым стаканом у рта.

– И так все прахом пошло…

– Почему?

– Град побил виноградники, ни одной кисти на лозах не осталось… Так какого черта… – Вахтанг оборвал и изумленно уставился на заведующего столовой.

Купрача грохотал так, что раскаты его смеха заглушали рев пьяной компании за дверью и уханье барабана Гиголы. Наконец он успокоился, перевел дух, наполнил свой стакан вином и сразу опорожнил его.

– Несколько деревень градом побито, не вся же Кахети, чудак! Ай-ай-ай! Да я вижу, эта твоя Москва совсем сбила тебя с панталыку. Ей-богу, прежде ты лучше соображал. – Купрача перегнулся к собеседнику через стол и вперил в него острый взгляд. – Вот что, – сказал он, понизив голос. – Немедленно прекрати всякие ссоры и раздоры с кем бы там ни было. До того, как откроется в Телави ваша винная торговля, есть еще время. Сейчас для тебя самое главное – не упустить своей выгоды на теперешнем месте. Сушилка – хорошая дойная корова. Можешь доить ее до тех пор, пока молоко не пересохнет. Дядя Нико не зря посадил тебя туда заведующим. Пользуйся сам и ему пользу приноси. Никто с тебя ответа не спросит: прежний заведующий сам себе не враг, да и весовщики себя запросто в руки прокуратуре не отдадут. Знаю я Бочоночка, он подгребать к себе не дурак, да безмозгл. Эх, как говорится, кому бог дал плов, а кому аппетит! Там в сушилке десятки тонн пшеницы, не проведенные по документам. А скоро и кукуруза подоспеет. Вывози, сколько сумеешь. Если слишком много выберешь – взвесят, составят протокол и спишут, потому что зерно в сушке убавляет вес.

Купрача потянулся за шашлыком, потом отставил пустую бутылку и взялся за новую.

– Помни одно – это главная твоя мудрость: прячь клыки, пока их у тебя не выдернули. Старайся всем улыбаться, наше ремесло такое. Хочешь рыбкой лакомиться – не гнушайся ноги в реке замочить.

– А ты? Почему ты клыков не прячешь? Думаешь, они У тебя короче моих?

– Жизнь – театр, а мы все-артисты. Для моей роли ты не годишься.

Долго смотрел Вахтанг на свой полный стакан и молчал.

– Хорошо, постараюсь запомнить эту твою мудрость и клыков не показывать. Но помни: придет и мой час.

– Вот это умно! А теперь я хочу дать тебе еще один совет. Правда, машина у тебя есть, но все же от Телави до Чалиспири расстояние изрядное. Может случиться, что Лопота вздуется, и ты застрянешь, как в прошлый раз Серго, посередине русла.

Вахтанг оживился.

– Говорят, Хатилеция перевел через Лопоту осетинок и одну таки пустил по волнам?..

– Верно. Серго рассказывает, что он и его товарищи еле выловили ее из потока. Наглоталась воды, несчастная, но все же спаслась.

– А сам Хатилеция?

– Стоял на берегу и считал деньги.

Вахтанг хрипел, держась за бока:

– Ох и хитрюга, ох и вредный старик!

– Поумнее нас с тобой: не пашет, не сеет, а время проводит так, что позавидуешь.

Когда заведующий сушилкой перестал смеяться, заведующий столовой продолжал:

– Так вот, я говорил… Иной раз, может, придется тебе переночевать здесь, в деревне. Постой, что ты, как сухая краюха, все норовишь встать у меня поперек горла! Ты меня пойми – дом мой можешь считать за свой собственный, но подумай сам, дело ведь щекотливое, сколько может получиться неловкости и неудобств и для тебя, и для меня, и для дяди Нико!.. А я вот что тебе скажу. Наскида боится, как бы у него не отобрали дом. В райком, оказывается, поступили информации, и Наскиду крепко прижало. Сейчас он бегает как угорелый, ищет покупателя. Я тебе устрою этот дом за полцены.

– Не хочу. Все деньги, какие у меня были, я отдал крестному за машину.

Купрача схватил бутылку за горлышко и стукнул ею об стол.

Выплеснувшееся вино крупными каплями разбрызгалось по клеенке.

– Этот человек сведет меня с ума! Балда! Половины зерна, которое ты унесешь из сушилки, хватит на покупку дома, а вторая половина пойдет на отделку и устройство.

Он оглянулся, сверкая глазами, на дверь и, спохватившись, снова понизил голос:

– Нет, право, за эти пять лет ты совсем одурел! Ума в тебе осталось не больше, чем в дряхлой собаке! Слушай меня и хорошенько запоминай. Дом двухэтажный, всего в обоих этажах шесть комнат. Впереди – прекрасный двор, за домом – виноградник на полторы тысячи лоз. Земля – ноль двадцать пять сотых гектара, точная норма члена колхоза. Ты уже теперь колхозник и, значит, имеешь право владеть в Чалиспири таким участком. Воспользуйся случаем и получишь все за полцены. Наскида глуп, я повидаю его и припугну слегка. А потом ты с ним договаривайся.

– Почему сам не покупаешь?

– Я в Телави дом строю. Двух домов в разных местах мне не оставят.

– Оформил бы на старшего сына.

– Старшему сыну я уже поставил дом в Ахмете.

– В Телави для себя строишь?

– Для себя.

– Знаю где. Почему тянешь, не заканчиваешь?

– А зачем торопиться? Не хочу «друзьям» глаза мозолить. Жена давно уж душу вынимает, не терпится ей в новый дом переехать. К Наскиде ты осторожно подойди. Он хотел для себя дом отделать, но тут в Чалиспири есть один парень, Реваз Енукашвили. Он Наскиде проходу не дает. Я наверняка знаю, что дом продается незаконченным.

– Реваз Енукашвили? Он, говорят, и на меня капал на правлении. Встречу его где-нибудь.

– Брось свои глупости, Вахтанг! Станешь посмешищем всей деревни, как эти два дурака, полыцик Гига и Мцария.

– А это кто такие?

– Просто здешние жители. Враждуют, вечно готовы сцепиться друг с другом, как два пса. Вчера вечером тут у меня перед дверью передрались на смех прохожим.

– Значит, позволить каждому сопляку сесть мне на голову?

– Вовсе нет! Ты только действуй с умом и сам кому хочешь на голову сядешь. Один умный человек сказал: надо быть или орлом, чтобы взлететь на высокую гору, или змеей, чтобы туда вползти. Кому бог не дал крыльев, тот должен ползать. Вон посмотри на своего крестного: сначала он разорил, погубил одну бедную женщину, а теперь сам же отстраивает ей новый дом на месте старого.

Вахтанг задумчиво рассматривал бутылку с вином, стоявшую перед ним, и молчал. Потом взглянул с чуть заметной улыбкой на приятеля и взялся за полный стакан.

– Постараюсь применить в жизни твои наставления, насколько сумею. Пусть все святые будут нам покровителями!