Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 62 страниц)

4

– Ну вот, и нашел тебя! Споем, что ли? «Я на – этой стороне, ты – на той, поток меж нами…» – Парень перемахнул через мельничный ручей и с шумом приземлился на другом берегу, но одной ногой все же угодил в воду.

Девушка вздрогнула, подняла глаза на внезапно вставшую у нее над головой мужскую фигуру и смахнула с лица капельки воды.

– Не мог поосторожней? Непременно надо было напугать?

– Какая ты пугливая! Хоть бы силой духа в отца пошла – только, конечно, не характером.

– Сколько раз повторять – оставь моего отца в покое!

– Еще недавно я, может, и послушался бы тебя, но теперь уже поздно: скрестились наши клинки! Ты зачем убежала из Чалиспири? Вообразила, что скроешься, не сумею тебя разыскать?

Девушка выглядела изможденной; она была необычайно бледна и совсем исхудала. В глубоко запавших ее глазах застыла печаль. Она сидела, обхватив руками колени, и смотрела усталым взглядом на парня, растянувшегося прямо на земле у ее ног.

Юношу встревожили ее глаза. Он подполз еще ближе и взял ее руку в свою.

– Руки у тебя как лед! Почему ты сидишь здесь, под акацией, неужели в Пшавели не нашлось лучшего места? Осень на дворе, солнце обманчивое, недолго и простыть.

– Быть обманутой я привыкла. А о здоровье совсем не забочусь. Мне теперь все равно. О самом себе человек может думать только тогда, когда ничто другое его не заботит.

Юноша огляделся.

Плетенная из прутьев калитка примыкала к забору. От калитки до самого двора по краю виноградника тянулась тропинка. Двор был пуст. Лишь позади дома виднелись несколько смоковниц да большое ореховое дерево.

– Это и есть дом твоей тетки?

– Что зря спрашиваешь? Если бы не знал, не сумел бы меня здесь разыскать!

– Да, видишь ли, я думал, у сестры председателя колхоза не такой должен быть дом…

– Едкий у тебя язык, Реваз!

– Наверно оттого, что в последнее время меня все больше перцем кормят. А все же, чего ты сидишь тут на берегу, как Тариэль, потерявший Нестан?

– А может быть, как Нестан, потерявшая Тариэля?

Реваза неприятно кольнуло в сердце. Он поднялся с земли, сел рядом на поваленном стволе дерева и зажал руки между коленями. Деланную веселость сразу как бы стерло с его лица. Брови сдвинулись и словно переломились.

– Ты тоже думаешь, что это я взорвал ваш гараж?

Девушка бросила быстрый взгляд на парня, удивленная его внезапно изменившимся голосом. Потом снова отвернулась и стала глядеть на воду.

Ручей еле слышно журчал, пробираясь между корней акации и ветлы, плещась среди прибрежных зарослей спорыша. Листья журавельника, свисая с тонких стеблей, казалось, подставляли вытянутые шейки ласке бегущих чередой крохотных волн.

Мимо проплыли вереницей утки. Их беспечное кряканье вызвало в девушке легкую зависть.

– Значит, ты веришь, что я взорвал ваш гараж?

Девушка плотнее натянула на плечи шаль, съежилась под нею.

– Почему ты молчишь? Говори: ты веришь, что это я устроил взрыв?

Девушка закрыла глаза исхудалыми пальцами и уткнулась лицом в колени.

– Собака-то чем была виновата, что она тебе сделала? – Слово за словом просачивалось сквозь тонкие пальцы. – Ведь это я ее вырастила. Она была совсем крошечная, когда отец привел ее. Я кормила щеночка размоченным в молоке хлебом, разбивала для него камнем кости, сама варила ему похлебку… Мой Кедана, славный мой пес…

– Значит, ты считаешь, что я вор и разбойник?

– Что вор – нет, в это я никогда не верила. Мне и в голову не могло бы прийти, что ты способен украсть. Я тогда же это тебе говорила. Но зачем ты Кедану, зачем собаку мою убил? Скажем, отец тебя обидел – но при чем тут была Кедана?

Сидел Реваз и с жалостью смотрел на вздрагивающие от рыданий худенькие девичьи плечи. Раз-другой он поправил сползшую с них шаль, а потом снова зажал руки между коленями.

– Знаешь, я готов уже подумать, что твой отец сам взорвал свой гараж, чтобы взвалить вину на меня.

Девушка подняла голову и посмотрела на Реваза изумленными глазами:

– Мстишь мне, Реваз? Но зачем так подло? Если смерти моей захотел, уж лучше достань еще одну шашку динамита… Забыл, как отец житья не давал секретарю райкома, чтобы тебя не сажали в тюрьму, а только сняли с бригадирства и на этом бы успокоились?

– Я твоего отца знаю с детства. Раз уж не получилось то, что было задумано, он не стал упрямиться, поплыл по течению. Ну, а главного все-таки добился: из правления меня выставил, и как бригадир я на пути у него не стою… Но я, как говорится, все тот же Фома и все в той же овчине. Не надо мне от него бригады. Записан за мной лично виноградник – буду его обрабатывать. И от других дел уклоняться не стану. Но я буду не я, если не положу конец проделкам твоего отца, и медлить не буду, дай бог, чтобы так же скоро погибли все твои недруги. И дядюшка твой получит по заслугам. И этот рыжий шакал, что поет в райкоме на один голос, а при твоем отце – на другой. А ты перестань без конца точить слезы. Добытое нечестным путем уносит ветер. Собаку мне жаль, но ее теперь уж не воскресишь! Согласен с тобой – зверски поступил тот, кто все это устроил. Но отец твой выстроит другой гараж, еще лучше прежнего, и машину в него новую поставит. Так о чем же горевать? Право, не о чем! Ну, и перестань слезы лить. Вот я пришел к тебе в гости, в этакую даль, а ты, вместо того чтобы радоваться, плачешь. Вставай, покажи мне хоть раз, какая ты будешь хозяйка, когда выйдешь замуж.

Девушка затихла, а потом и совсем перестала плакать.

– Когда думаешь вернуться домой?

– Не знаю.

– По мне, так здесь лучше. Здесь нам с тобой легче видеться.

– Если бы ты хотел со мной видеться, не сделал бы того, что сделано.

– Я-то тут ни при чем. А кем это сделано – что ж, не скажу: «Пусть отсохнет у него рука». Добро не по чести добытое… Да и собака была не бог весть какое сокровище – даже ребятишкам и женщинам не давала прохода, и не только у себя во дворе, а и на дороге.

– Я помню времена, когда у нашего каштана ветви были золотые, и росли на них изумрудные орехи…

Девушка, закрыв лицо руками, шла по направлению к винограднику. Шаль сползла с ее плеч и упала в траву. Реваз наклонился, поднял ее. И, распрямившись, заметил: с противоположного конца виноградника по тропинке навстречу им бежала женщина. Бывший бригадир понял, кто это, повесил шаль на ограду и повернул назад.

5

Во дворе никого не было видно.

Шавлего еще раз постучал в калитку и бросил взгляд на балкон, тонущий в вечернем сумраке.

В саду показалась женская фигура.

– Русудан дома? – спросил Шавлего, когда калитка открылась перед ним.

– Еще не возвращалась. Заходите.

Шавлего неловко вертел в руках за спиной соломенную шляпу.

Девушка, запахивая одной рукой на груди ворот длинного халата, другой потянула на себя калитку.

– Подождите. Она скоро придет.

Голос у нее был грудной, мягкий, бархатистый.

Шавлего колебался.

– Я, пожалуй, зайду попозже.

– Если вы боитесь соскучиться в моем обществе…

Лукавые искорки в глазах девушки придали Шавлего смелости. Улыбнувшись ей в ответ, он вошел во двор.

– Я принесу еще стул, – сказала девушка.

– Спасибо, вы садитесь на скамейку, а мне послужит сиденьем вот это, – он повалил на бок стоявший вверх дном возле садовой ограды плетеный кузов.

– Русудан убьет нас!

– За что?

– Этим кузовом она – прикрыла саженец, чтобы куры не разгребли землю вокруг корней.

– Ничего, сейчас куры уже спят, а до утра, я полагаю, Русудан все же вернется.

– До утра – пожалуй. Бывает, я чуть не всю ночь сижу, как сова, на балконе и жду ее. Как это ей до сих пор не надоел колхоз! Удивляюсь! Виноградники и поля, виноградники и поля – и так целые дни напролет. Однажды она взяла меня на сбор винограда – так я уже к полудню была сыта по горло. Да и вообще, как она выдерживает деревенское существование? Театров тут нет, кино нет, развлечений никаких, даже на прогулки ходить не принято. Несчастные крестьяне – вернутся с поля, намахавшись за день мотыгой, усталые до смерти, проглотят наспех миску лобио и завалятся спать. Да и с кем тут общаться, как провести время, развлечься? Все лето Русудан писала мне письмо за письмом – приезжай, мол, я тут одна, кроме тебя, у меня нет никого. Ну, я и приехала. Мы с ней старые подруги. Нас еще мой отец заставил подружиться. Он души в Русудан не чаял. Говорил, что другой такой студентки на факультете нет, что она ему как вторая дочь. Собирался оставить ее у себя в аспирантуре, но Русудан об этом и слышать не хотела – у меня, дескать, свое дело, мне не до аспирантуры. Дурочка! Потом отцу навязали вместо нее какого-то безмозглого оболтуса. Право, дурочка. А вы откуда знаете Русудан, вы, должно быть, корреспондент? Из Тбилиси? Или из Телави?

– Нет, я здешний.

– Ах да, припоминаю, она говорила мне о каком-то корреспонденте…

– Да нет же, я местный житель.

– Не верю. Давайте зажжем свет, я рассмотрю вас получше.

– Не стоит… Впрочем, свет так свет, если вам угодно – зажигайте.

– Вы сидите, я сама включу. Ух какой вы большой! Почему у вас лоб перевязан? Наденьте шляпу, что вы вертите ее в руках? Я же не университетский лектор! Вы в самом деле здесь живете? Кто же вы? Врач? Директор школы? Педагог? Председатель колхоза? Постойте, постойте… Ветврач, да? Не угадала? Так кто же?

– Колхозник. Ну, еще – член правления.

– Неужели? А мне думалось – такой великан должен быть хотя бы заведующим фермой! Впрочем, член правления – это тоже, наверно, что-нибудь да значит!

Шавлего развеселила беззаботная болтовня девушки. Он заметил, как старательно запахивала она ворот халата со слишком глубоким вырезом на груди. Временами ворот упрямился, а порой она забывала об осторожности, и тусклый свет, падавший с балкона, озарял белизну нежной плоти.

Неловкость рассеялась. Шавлего пришел в шутливое настроение.

– Хотите, отгадаю, как вас зовут?

– Невелика премудрость. Наверно, слышали от Русудан.

– Русудан ничего мне не говорила.

– Каким же способом вы намерены отгадать?

– Я звездочет. Дайте взглянуть на вашу звезду… Вот посмотрите, как явственно она видна. Я прослежу за ее перемещением во Вселенной и узнаю ваше имя.

– Где она, моя звезда?

– Вон та, в вышине, видите, она блестит ярче всех.

– Что ж, посмотрим, как вы отгадаете.

– Отгадаю.

– Что-то не верится.

– Готов держать пари.

– Зачем? Все равно ничего у вас не выйдет.

– Поспорим.

– Хорошо. Какое же пари? На что?

– Давайте «американку».

– Ого! Это становится интересным. А вдруг проиграете? Как тогда?

– Выполню все, что мне прикажете.

– А если проиграю я?

– Тогда я потребую свой выигрыш по закону Восьмого марта.

– Ладно. Согласна. Ну так как же меня зовут?

Шавлего еще раз поглядел на небо, потом устремил пристальный взгляд на молодую женщину, на ее халат.

– Уже знаю. Прочитал по небесным знакам.

– Вы, кажется, не звездочет, а скорее гипнотизер. Ну, назовите же мое имя.

– Флора.

Девушка звонко рассмеялась и посмотрела на свой халат.

– Если бы на этой ткани вместо цветочно-травяного узора был изображен животный мир, вы, наверное, сказали бы: Фауна. Интересно! Вы выиграли, что поделаешь! Только, пожалуйста, не требуйте от меня ничего дурного. Мне приходилось несколько раз держать пари, но «американку» – никогда. До чего же интересно! Вы, наверно, умеете гадать?

– Конечно, умею.

– Так погадайте мне.

– Дайте сюда вашу руку.

Рука у девушки была мягкая, теплая, необычайно нежная.

Шавлего повернул ее ладонью кверху и стал всматриваться в плавно изогнутые линии, пересекавшие розоватую кожу.

Из сада вышел рослый щенок и направился к ним.

– Вон какой у вас тигр в доме!

– Хорошая собака, только очень уж злая. Никак не могу войти к ней в доверие. Попробуйте только погладить ее – руку отъест.

Шавлего погладил щенка по голове, потом подхватил его и поставил на задние лапы.

– Ого, какие крепкие у него лапы! Это овчарка. Вырастет сильнющий кудлатый пес. Нет собаки лучше нашей кавказской овчарки.

Щенок стоял на задних лапах и простодушным взглядом смотрел на молодую женщину.

– Он же никого, кроме Русудан, и близко не подпускает, а с вами ведет себя так мирно.

– С животными вообще легче налаживать отношения… – Шавлего то и дело посматривал в сторону калитки.

Молодая женщина пододвинула свой стул поближе.

– Вы забыли, что собирались мне погадать?

– Нет, не забыл. Какая у него кличка?

– Мурия. Посмотрите же на мою ладонь.

Шавлего выпустил собаку и вытер руки.

– Почему Русудан так запаздывает?

– Почем я знаю? Бывает, что я целый вечер сижу на балконе, не евши, не пивши, и дожидаюсь ее, как верная жена своего запоздавшего супруга.

– Не боитесь оставаться одна в доме?

– Боюсь, и даже очень. Когда стемнеет, поднимаюсь на балкон, зажигаю все лампочки, чтобы дом и двор были ярко освещены, и сижу в ожидании, читаю. Во дворе есть хоть собака. А вот в саду страшно. Иногда при луне распластываются вокруг тени деревьев – такие длинные, что мне кажется, из сада подползают какие-то чудища или гигантские черные скелеты тянутся ко мне костлявыми руками. Вчера всю ночь ухал филин – где-то там, в развалинах старой крепости. Собака несколько раз кидалась с лаем в сад, должно быть кого-то почуяв. Вообще я здесь плохо сплю по ночам. Вокруг слышатся какие-то странные голоса и шорохи – точно джунгли поднялись и надвигаются на нас. Ну и крепкие нервы у Русудан, – как это она додумалась построить себе дом в таком глухом месте!

– Дело вкуса.

– Какой же тут вкус, помилуйте, если каждую ночь от страха колотится сердце?

– Страшного тут ничего нет, надо только привыкнуть. Я помню одну девушку – она выносила раненых с передней линии, не дожидаясь прекращения огня… Однажды, когда около нее убили сначала одного, а потом и второго пулеметчика, она сама залегла с «максимом».

– Залечь с Максимом может, я думаю, каждая, а вот пулемет – это, наверно, что-то очень страшное.

Шавлего рассмеялся.

В глазах у девушки мелькали лукавые огоньки.

– Почему вы не гадаете мне? Раздумали? Знаете, однажды мне и моим подругам гадала цыганка, и многое, не меньше половины, исполнилось.

– Цыганки ничего не смыслят. Это было простое совпадение.

– Как вы догадались, что меня зовут Флорой.

– Я был когда-то жрецом в Вавилоне. Утнапиштим – мой предок по прямой линии. Вы слыхали о переселении душ?

– Нет. Как интересно! А вас этому в правлении учат?

– Вы не верите, что я член правления?

– Верю, конечно, верю! Я вам во всем верю. Так погадайте же мне.

– Хорошо, раз вы так этого желаете…

Шавлего воздел руки, поднял глаза к небу и стал бормотать про себя что-то невнятное. Потом повернулся к девушке, взял ее руку и всмотрелся в ладонь.

– Твой судьба – хороший судьба. Твоя первый муж – ошень плохой муж. Ты уходил от него. Не захотел тот, первый муж.

Шавлего показалось, что рука его собеседницы дрогнула. Он заметил, что лукавые огоньки в прищуренных глазах погасли. Из-под длинных ресниц смотрело на него изумление.

– Правду говориль?

Молодая женщина наклонила голову.

– Правду.

– Твоя второй муж – ошень хороший муж. Восемь раз десять лет сладко вместе жить будешь.

– Восемьдесят? Не много ли? – В глазах у девушки снова заплясали лукавые искорки.

– Ты от него десять детей рожать.

– Десять? Зачем так много? Двух вполне достаточно.

– Надо, ошень надо. И здесь надо, и там надо. Один сын приедет-уедет, приедет-уедет, снова приедет, снова уедет и много деньги заработает. Своя земля добром наполнит.

– А второй?

– Второй сын ошень болшой человек будет. Если один страна с другой страна драться будет, он помирит, война кончит. Третий тоже болшой человек будет. Где на земле пустыня найдет, всюду сад посадит.

– А четвертый?

– Четвертый самый болшой человек будет. Он такой книги напишет, какой на всем свете никто не сможет написать.

– Пятый?

– Пятый разбойник будет.

– Разбойник? И разбойник тоже нужно, чтобы был?

– Без разбойник, мир не может. Где у богатый люди есть лишний добро – он отнимет, бедным раздаст.

– Ну, а шестой?

– Шестой мастер будет, ремесло знать будет. Где какой хороший дом на свете, все он построит… Седьмой очень сильный человек будет. Всюду, где злодея найдет, сразу ему башин киясаран сделает.

– Что это значит – башин киясаран?

Самозваный ведун показал жестом: это, мол, значит – голову прочь.

– Восьмой вор будет.

– Неужели хоть без вора нельзя обойтись?

– Нельзя. Если разбойник у богатый люди неправедный добро не сумеет отнять, вор ночью проберется, украдет и бедным людям отдаст. Девятый будет женщина.

– Слава богу! А я думала, ни одной девочки не будет.

– Нельзя. Без женщина не может быть ни разбойник, ни мудрец. Твой дочка ошень умный женщина будет. Она тоже много детей родит.

– Удивительно, почему вы, мужчины, так любите, чтобы было много детей? А впрочем, вам-то какая печаль – девять месяцев ребенка вынашивать вам не приходится, так же как и рожать в муках. Да и после ваше дело – сторона… А легко ли растить детей, ночей над ними не спать, да и днем не знать покоя…

– Вы очень ошибаетесь, сударыня, если так думаете! – Предсказатель выпустил руку молодой женщины и встал. – Отец ничуть не меньше тревожится о своем ребенке, он разделяет все страдания матери.

– Ну ладно, не сердитесь… Скажите, кем будет десятый.

Шавлего смотрел в сторону калитки и все крутил в руках соломенную шляпу.

– Знаете что… Я лучше пойду. Видимо, Русудан вернется еще не скоро.

Флора обиженно надула губы, она смотрела на гостя снизу вверх детски-простодушным взглядом.

– Неужели вы так бессердечны, что оставите беспомощную женщину ночью одну в этой глухомани?

Шавлего протянул ей шляпу:

– Передайте это Русудан. Лучшей я в Тбилиси не смог найти.

– А десятый ребенок? Вы не закончили гаданья.

– В другой раз. До свидания, Флора.

– Значит, уходите?

– Да, нужно идти, у меня еще есть дела.

– Ну, до свидания… Но вы даже не сказали, как вас зовут. Я не знаю, как обратиться к вам, если доведется где-нибудь встретиться.

– Вы же не назвали мне вашего имени? Попробуйте угадать мое.

– Но я не гадалка! Я не умею отгадывать.

– Научитесь – сумеете.

– Так поучите меня…

– Всего хорошего, Флора. Думаю, вам должно быть известно мое имя.

– А если нет?

– Тогда зовите меня Шавлего.

– Постойте, я провожу вас.

У калитки девушка остановилась.

– Почему же вы все-таки не пожелали раскрыть мне мою судьбу до конца? Ах да, погодите, а когда вы потребуете от меня уплаты но «американке»?

– Вы хотите поскорей?

– Лучше сразу, я ведь скоро уеду. Только ничего плохого не требуйте.

– Ну что вы! Не глупец же я, чтобы пожелать плохого! Разумеется, я выберу что получше.

– Как это понимать? Что вы имеете в виду?

– Вы ведь знаете: выигравший «американку» может требовать что угодно – отказываться нельзя.

– Знаю.

– Так сказать, чего я хочу?

– Хоть сейчас. Только ничего плохого…

– Это уж мое дело.

– Ну, говорите… – прошептала Флора.

– Скажу, – так же шепотом ответил Шавлего, – в следующий раз, когда будете шить себе платье, не делайте такого глубокого выреза.

6

Председатель наклонился, заглянул внутрь машины. На заднем сиденье сидел Теймураз и спокойно дымил папиросой. Нико изумился: с каких пор секретарь райкома разъезжает по колхозам вместе с этим молодцом? Он осторожным движением отворил дверцу и опустился на мягкое сиденье.

– Куда это мы? Если угощаться, так у меня тут все под рукой – соблаговолите выйти из машины, и я мигом распоряжусь.

– Это будет совсем неплохо, только сначала проедемся, поглядим, что у вас делается. Кажется, в вашей комсомольской стенгазете кое-что написано не без оснований.

Председатель улыбнулся в усы.

– Это они хотят доказать мне, что от бумаги грому не меньше, чем от динамита.

Секретарь райкома пропустил его слова мимо ушей. Он знал, что милиция до сих пор еще не разобралась в деле со взрывом гаража.

Теймураз повернулся к нему.

– Почему ты не пригласил Хуцураули? Позавчера он раскрыл такое запутанное дело, с которым Тбилиси два года не мог справиться.

– Неважно, хребет у меня крепкий, выдержу. Только вот досада – тот, кто это сделал, думает, что убыток причинен мне, но ведь, собственно, не я, а колхоз остался без машины. По своим личным делам я на ней ни разу не ездил.

– На днях получим лимит и в первую очередь дадим машину тебе. Что твое, что колхозное – все едино, разницы нет.

– Что-то вы всё обещаете, обещаете, а никак не дождемся.

– Дождетесь. По силосу ты молодец! Всех в районе опередил, кроме Кисисхеви. Только бы не получилось у вас, как в прошлом году в Велианском колхозе.

– Ну уж нет! Чтобы я вырыл яму – и сам в нее угодил? Что я, сам себе враг?

– Помнится, на совещании передовиков ты хвалился, что построишь силосные башни. Пока что слова так словами и остались! – Теймураз вызывающе улыбался.

– По достатку и траты! В первую очередь нам была необходима сушилка для зерна. В нынешнем году нас и погода подвела, и уродилось плохо. На следующий год хочу выстроить новый хлев. Вот тогда к нему и пристрою башни. А сейчас сушилка была нужнее.

– Что бы вы делали, если бы школа не снабжала вас строительными материалами!

Председатель прикинулся изумленным:

– У тебя только и заботы, что за каждым шагом моим следить?

– Я за это зарплату получаю, дядя Нико.

Машина пересекла Берхеву и покатила по проселку вдоль верхнего края виноградников.

Приуныли повисшие, как бы подогнув колени, на проволочных шпалерах-лозы. Печально выглядели обобранные ряды. В междурядье чья-то лошадь щипала чахлую траву.

За виноградниками простирались пашни, тянувшиеся почти до самых приречных зарослей. По краям распаханных полос были разбросаны приземистые стожки соломы. Иные успела раздергать и потоптать скотина, по другим проехали колеса арб и машин.

Секретарь райкома нахмурился:

– Зачем ты позволяешь портить корма? На одном силосе ведь не продержишься! И кукурузу еще не успел собрать, да и солома кукурузная нынче плоховата после этакой засухи. А к концу зимы забегаешь, запросишь помощи – спасайте, дайте как-нибудь дотянуть до весны.

– С соломой получилось нехорошо, что правда, то правда, товарищ Луарсаб. Но не дошли у меня руки до всего сразу. Главное было – осенняя пахота, и в этом деле я, по-моему, перевыполнил план и опередил сроки. Сушилка тоже внимания требовала. А потом – виноградный сбор, и вдобавок еще тысячи мелочей. Я думал, сначала уберу весь урожай, размещу его… Транспорта не хватило. Надо было соорудить новые арбы, – как на грех, плотник в самую горячую пору выбыл из строя, угораздило его рассечь себе руку топором во время работы. Теперь он уже поправился и взялся за дело.

– Завтра же начинай вывоз этой соломы. Скирду поставишь у старого хлева.

– И не завтра, а сегодня. Как только вернемся с приречья. Хоть один конец да успеют сделать, – вмешался Теймураз.

Председатель ничего ему не ответил. Он следил взглядом за трактором, продвигавшимся вдоль пашни. Тарахтя, неторопливо полз трактор и тащил за собой четырехлемешный плуг, за которым тянулись четыре черные, лоснящиеся борозды.

– Только один трактор на пашне?

– Другой в Маквлиани.

– Маквлианский клин как будто был уже запахан в августе?

– Да, был запахан. Только там же, рядом со старым участком, комсомольцы расчистили и выжгли еще один – вот я сегодня и послал туда трактор.

– А мне помнится, ты что-то был недоволен своими комсомольцами.

– И сейчас недоволен. Не тот я охотник, которому только и надо, чтобы гончая завернула зайца назад.

– А где третий тракторист?

– На новых участках под виноградники. Подготавливает их под плантаж.

– Сколько у тебя. запланировано на этот год?

– Десять гектаров, но сделаю двадцать.

– Это хорошо. Но главное все же пшеница. И сверху в этом смысле нажимают, да и для нас оно лучше. Видишь, нам едва хватает зерновых для сдачи по заготовкам. Когда кончишь с зяблевой вспашкой?

– Да уж немного осталось.

– Привезла Русудан минеральные удобрения? Я отдал распоряжение, чтобы Госснаб отпустил тебе в первую очередь.

– Привезла.

– Что она сейчас делает?

– Заставляет бригады пропалывать прежние посевы, чтобы подкормить их фосфором и калием.

– А как в этом году ветвистая пшеница?

– Если погода не подведет, будет лучше прошлогодней.

– Навесов у тебя на полях нет, дядя Нико, удобрения валяются под открытым небом. А вдруг ненастье нагрянет?

– Эго я сделаю. А все же, куда мы путь держим, не скажете?

Нико вопросительно глянул на Теймураза. Теперь уж и пашни остались позади – машина спускалась к прибрежным зарослям.

– Куда бы мы ни держали путь, ты что, не согласен в нашей компании проехаться?

– Кабы я пути выбирал по вашему разумению, давно бы загремел с обрыва.

Секретарь райкома не любил вольностей, но у чалиспирского председателя все получалось как-то так, что одернуть его язык не поворачивался.

Машина углубилась в заросли, пересекла ручей и подъехала к краю болота.

– Дальше ехать нельзя, придется идти пешком. – Нико, уже догадавшийся обо всем, велел водителю остановиться.

Секретарь посмотрел на заросшее болотной растительностью поле.

Еле заметно колебались камыши. Лениво покачивались коричневые зонты лопухов. Кое-где зеленели поросшие ряской, пахнущие болотной прелью заводи. Здесь и там возвышалась в одиночестве ольха.

Нехотя открыв дверцу машины, секретарь райкома ступил на землю. В душе он досадовал, что поддался нелепой причуде Теймураза.

Нико заметил его недовольство, чуть, заметно покачал головой и подбодрил гостя:

– Другой дороги нет. Эта тропинка приведет нас прямо к героям – строителям новой жизни. Прыгать, пожалуй, придется раз десять, не больше, ну а ноги замочить – и всего-то раза два-три.

Секретарь райкома оглянулся на водителя, потом посмотрел на Теймураза, уже ушедшего вперед, и молча последовал за ним.

Перешли через заболоченный участок, выбрались на луговину.

– Далеко еще?

– Вон Теймураз уже почти дошел до места.

– А почему это поле у тебя не запахано?

– Из-за трясины этой не можем пахать. Подойти неоткуда.

– Вы давно уже роете этот канал. Никак не можете закончить?

– Первое время никто и близко не хотел подойти. Но я обещал по два трудодня за день работы и привлек молодежь.

– Хорошее начинание. Получится гектаров двенадцать плодородной земли.

– Если и это вот поле прибавить, выйдет еще больше. Вся земля вдоль скалистого берега зря пропадает.

Секретарь остановился, бросил взгляд на свой облепленный грязью ботинок и поморщился с отвращением. Обе штанины были тоже заляпаны грязью. Тонкие носки вымокли до самых резинок в холодной воде.

Председатель колхоза, догадываясь о причине задержки, предпочел не оглядываться.

За старым осокорем тянулся канал. Он пересекал всю возвышенную часть берега и выходил к Алазани. Строителей не было видно. Лишь местами как бы извергалась откуда-то снизу выброшенная лопатами земля.

Когда дядя Нико с его спутником подошли к каналу, Теймураз уже вел оживленную беседу с землекопами.

Секретарь райкома поразился: парни работали оголенные по пояс, ноги их тонули в грязи, по лицам стекал пот.

Глубина канала была в человеческий рост. Широкий наверху, книзу он несколько суживался. Под слоем черной земли виднелся другой, сероватый слой, ниже была глина. Из стенок канала сочилась вода. Тела у ребят были покрыты присохшей глиной, штаны перепачканы до самого пояса, забрызганные грязью лица казались рябыми.

– Эй, хевсур, разве лоб у тебя уже зажил, что ты снял повязку?

– Не хотелось пачкать бинты. Вот вылезу и завяжу снова.

– Ах ты чертяка! А что, если бы тебе угодили камнем в висок?

– Спроси, что бы с камнем сталось, висок у меня покрепче! Как треснулся о мой лоб, так надвое и раскололся.

– Хо-хо-хо! Расхвастался по-хевсурски! Хорошо, что я как раз возвращался из Алвани и решил проехать через Алаверди. Еле сумел я сдержать хевсуров и повести их за собой. Скажи спасибо Бакурадзе – он тебя выгородил, а то оказался бы ты в ответе за все.

– Нечего пыжиться, хромой черт, тоже мне обвинитель! Хорошо, что я узнал тебя по голосу, а то вмиг стащил бы с седла. Ну, чего раскорячился, как дойная корова? Спускайся сюда, подсоби, пошевели рукой!

– И спущусь!

– Ну, давай!

Лишь на мгновение заколебался Теймураз. Потом быстро глянул на секретаря райкома и бросил на траву плащ, перекинутый через плечо.

– Рубахи не снимай, ветерком прохватит. Тушины, если не напялят на себя войлока, легко простужаются. Не прыгай в ров, дай я тебя ссажу, а то, чего доброго, и вторую ногу сломаешь!

Секретарь нахмурился, искривил с неудовольствием губы и, когда Теймураз соскочил в ров, зашагал вдоль канала к болоту.

– А кто был тот, другой? – спросил он, не оборачиваясь.

– Который? – Председатель колхоза шел за ним по пятам.

– Тот, что изо всех сил махал заступом и едва удостоил нас вниманием.

– Ах, вот вы о ком… Парень из нашей деревни; наверно, помните – нынешним летом занял второе место в республике по борьбе.

– Помню, помню. Из-за него-то и полез на рожон этот ваш молодой человек?

– Говорят. Диву даюсь – что его привело сюда, на такую тяжелую работу? Пьяница, бездельник.

Секретарь райкома не стал продолжать разговор.

Когда дошли до трясины, он остановился, поглядел вокруг.

– Да, работа тяжелая. Уже ведь похолодало. А они стоят по щиколотку в воде. Почему ты не рыл бульдозером хоть там, где сухо?

– Кто мне даст бульдозер?. Пострекотал несколько дней на Берхеве, когда строили мост, и только его и видели. Да я и сейчас не откажусь, если дадите!

– Надо было воспользоваться, пока он был здесь. Теперь его переправили в заречную зону. И вообще этим я не распоряжаюсь, его хозяин – дорожное управление. А впрочем, у тебя ведь есть свои бульдозеры, чего же ради ко мне обращаться?.. Должен тебе сказать, что этот ваш новый колхозник очень уж чудаком прикидывается. Как он совмещает труд и дебоши? Ведь разговаривал сейчас таким тоном, точно в Алаверди он и мухи не тронул. Уж не думает ли, что так вот, запросто, ушел у меня из рук? Постой, доберусь и до него… Сейчас мы с тобой одни, так скажи начистоту: правда то, что я прочитал сегодня в этой вашей газете?

Председатель смотрел неподвижным взглядом на заболоченную луговину, пестревшую осенними красками.

– Не бывало еще такой шутки, в которой не крылось бы хоть зернышка правды.

– Ты ведь знаешь – я на это глаза закрыть не смогу.

– И не закрывайте, упаси бог! Врагу не пожелаю остаться тогда один на один с Теймуразом.

Некоторое время оба молчали. Ни тот, ни другой слова не проронил. Стояли и слушали, как шуршат камыши и шепчется осока.

Первым заговорил секретарь:

– Послушай-ка, эти ребята делают хорошее дело. Ты их поддержи. Это и есть весь твой актив?

– Актив сюда и ногой не ступал. Раза два, впрочем, побывали, повалялись на боку, только и всего. А это те свихнувшиеся, у которых, когда надо поработать в колхозе, сразу руки-ноги отнимаются.

Секретарь райкома вопросительно поднял брови.

– Если сейчас подойти к ним и спросить каждого в отдельности, что вы тут делаете, то все ответят: строим стадион.