Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

Помянул дедушка Ило Иа Джавахашвили, и Надувной сразу вспомнил о своей стенгазете. Так он и не догадался до сих пор, откуда дядя Нико проведал, что карикатуры в ней рисовала Элико. С тех самых пор Иа держал свою дочку вечерами взаперти. А днем, на работе, дядя Нико приставил к ней соглядатаев… И вот уже месяц прошел, и все никак не могут наладить выпуск очередной стенгазеты. Материалы все готовы, но какая сатира без рисунков? Недавно Надувной попытался пробраться к художнице ночью, тайком, но собаки его почуяли. Иа всегда держал злых сторожевых псов. И зачем они ему – точно овчар, кормит-поит двух больших собак! Щенок уже подрос – значит, мог бы всадить пулю в суку, избавиться от нее. Накинулись на Шакрию, прижали его к штабелям хвороста около самого забора. Пришлось Надувному опрокинуться на спину, словно кошке, и пинками отбиваться от разъяренной суки со щенком. Хорошо еще, вовремя услышал хозяин, прибежал на помощь, а то долго ли еще выдержал бы Надувной. Сколько можно дрыгать ногами?..

Иа сперва спросил издали, кто там, потом подошел вплотную и изумился, увидев перед собой Надувного.

– Ага, попалась птичка в силок! Ну, говори, какого черта ты шляешься по деревне среди ночи?

– Ты сперва псов своих от меня отгони, а то я в неподходящем положении для допросов.

– Если не скажешь сейчас же, что ты тут делал, напущу обоих, и пусть разорвут тебя на мелкие клочки.

– А что, по-твоему, я мог делать? Не видишь – выбираю в твоем хворосте жердь покрепче на шкворень для бычьего ярма. Пристал бедняга Бегура в одну душу. Этот его проклятый буйвол Корана снова сломал шкворень. Йа, мол, всегда добротный хворост из лесу привозит, ступай, говорит, к нему, может, кизиловую палку добудешь. Я не мог бедняге отказать. Прогони собак, человек меня уж сколько времени ждет.

Иа довольно долго молчал, подозрительно глядя на Шакрию. Потом вспомнил, что и в самом деле этого бешеного буйвола подкинули Бегуре, и разогнал собак, пнув каждую в бок. Потом сам выбрал из хвороста крепкую жердь и вручил ее Надувному.

– На, бери и проваливай отсюда. И смотри: если еще раз сломается шкворень у Бегуры, я так оглажу тебе кизиловой палкой бока…

С тех пор Надувной уже не пытался навещать Элико – ни явно, ни тайком. Теперь уже только один Шавлего может заставить ее нарисовать хоть целую газету, и хоть даже под самым носом у председателя. Но ведь и Шавлего заперся – не выходит из дому! Раньше он неплохо совмещал работу над диссертацией с колхозными делами – что же теперь стряслось? Неужели все та история? «Нет, для моих норовистых бычков необходим такой погонщик, как Шавлего. И если его нигде не видно, так надо его разыскать».

И вдруг Шакрия понял, что с этих пор он сам должен занять место Шавлего, стать во всех делах головным.

От этой мысли внезапная дрожь пробрала Надувного с головы до ног, он почувствовал, что весь покрылся гусиной кожей. Он бросил на землю свою кирку и крикнул зычным басом:

– Шабаш, ребята! Передохнем!

У него перехватило дыхание, он замер в напряженном ожидании, обвел взглядом шеренгу запыленных, перепачканных землей ребят, и сердце у него заколотилось так, словно хотело выскочить из груди.

Десятка четыре заступов, кирок и лопат, описав в воздухе широкие кривые, хлопнулись со стуком о землю.

Валериан извинился перед шурином и невесткой: «Наши заждались, давно нора нам вернуться домой».

Закро проводил их далеко за ворота. Когда он вернулся, Русудан по-прежнему сидела на тахте, неподвижно уперев руки в нее с обеих сторон, со скрещенными ногами и сжатыми коленями, и смотрела куда-то вдаль, за Кавказский хребет, белевший на горизонте. Сидела молчаливая, холодная, непостижимая и невообразимо красивая.

Закро прислонился плечом к столбу балкона.

По пословице, свалилась на кошку колбаса, а она – «Господи, такого бы грома с неба, да почаще!».

Но этот гром, обрушившийся на голову Закро, нежданный и ни с чем не соизмеримый, превосходил всяческое воображение.

Дважды поднимал голову Закро, кидал взгляд на Русудан – она сидела все в той же застывшей позе.

У Закро стоял звон в ушах, пересохший язык недвижно скорчился за плотно сжатыми зубами. Колени у него дрожали и слегка подгибались. Замирающее сердце так слабо, так медленно гнало кровь по жилам, что бедняга даже подумал: не собирается ли душа его расстаться с телом? А в голове роились, как пчелы, мысли – множество бессвязных мыслей. Безотчетно, подсознательно он понимал, что это прекрасное создание отныне безраздельно принадлежало ему, но эта полуосознанная мысль или, скорее, ощущение точно сразило его – так, что он даже не ощущал радости.

Русудан повернула голову, подняла взгляд на молодого человека, прижавшегося к резному столбу. Долго, внимательно рассматривала его, и жалость светилась в ее взгляде. Болезнь словно отточила и утончила черты красивого, мужественного лица, одухотворила его, притушила румянец – или все это было лишь следствием сильного душевного волнения?

Закро заметил устремленный на него взгляд. Кровь прилила волной к его сердцу, ноги подкосились, он опустился на колени перед молодой женщиной.

– Русудан… Русудан…

Русудан молча протянула красивую руку, провела ею по мягким, шелковистым, курчавым волосам и снова застыла.

Закро спрятал лицо у нее на коленях и замер от блаженства.

Девушка вздрогнула, словно пробудившись от дремоты, замотала головой и вскочила.

– Ты еще не показал мне свое хозяйство, Закро, – двор, сад… Я ведь как-никак агроном и люблю все, что связано с землей…

Через несколько минут охмелевший от счастья Закро водил по усадьбе свое сокровище…

– Виноградник хорош, только с подрезкой ты запоздал. Вот кусты разрослись, видишь? Всегда лучше подрезать по осени… Ничего, в этом году как-нибудь обойдется, а на будущий вместе обо всем позаботимся. Ух, какое большое дерево! Фруктовым деревьям в винограднике вообще не место. Правда, персик по сравнению с другими плодовыми деревьями не так уж живуч, но крона у него широкая, он закрывает солнце виноградным лозам. Колья под кустами пора сменить. Виноградник осенью не перекопан. Видно, ты не очень-то рачительный хозяин.

– Эх, Русудан, может, я не так уж и плох, не надо сразу ставить на мне крест. Я ведь был совсем один – вот уж второй год с тех пор, как я остался один. Не с кем было словом перемолвиться, только и подаст голос что собака. На что мне все это одному? Мне самому иной раз и хлеба с сыром хватало с лихвой. Что меня могло привлечь, воодушевить? За что ни брался – руки опускались. Для кого мне было работать, пот проливать? Теперь иное дело, теперь я стану другим Закро. Увидишь, как здесь все расцветет. Я превращу эти места в сущий рай. Лишь бы ты была довольна, лишь бы тебе было приятно здесь, в этом доме, в этом дворе…

– Фруктовый сад твой?

– Мой, Русудан. И сад фруктовый, и огород за ним. А теперь все это твое. Пользуйся как заблагорассудится. Пшеницу посей, или кукурузу, или ячмень – где что угодно. Вон там, за моим садом, пустырь зарос диким терном, колхоз его не использует, не с руки ему. Перед терновыми зарослями небольшой луг, Иосиф косит мне его исполу. Я вырублю терн и ежевику, подниму целину, и сей там что хочешь. То есть ты только прикажи – я сам для тебя посею. А какая там земля, если бы ты знала! Черная, как гишер, и режется лопатой, что твой сыр… Вот это – груша хечечури, это – яблоня, райские яблочки. Плодоносят через год, но уж когда придет им срок, густо, как буркой, плодами покрываются. Ветви пригибаются к самой земле. Вон там – гулаби, дальше – зимний банан. А это…

– Как все беспорядочно разрослось! Недавно только подрезал?

– Я не подрезал, это Валериан орудовал. Говорил я ему: не надо – не послушался… Не лежала у меня душа к делу, Русудан… Зачем мне было, одинокому… Мне самому немногого хватало. Но теперь…

Они вышли из сада во двор.

Русудан осмотрела ворота, толкнула калитку, обследовала кухонную пристройку и другие службы.

– Кур не держишь?

– Нет, не держу.

– А свинью?

– Тоже нет. На что – я ведь был один…

– Видимо, прошлогоднюю сорную траву только сейчас скосили. Небось весь двор ею зарос. Отчего вовремя не косил?

– Я ведь был один, совсем один, для чего, ради кого я стал бы косить сорную траву?

В сумерках неясно виднелся только что залатанный забор с неуклюже, криво посаженным колом.

– Нет, не хозяйственный ты человек. Но не беда, я из тебя сделаю настоящего хозяина.

– Ах, Русудан! Я превращу в рай нашу усадьбу, в настоящий эдем. Вот увидишь – будет лучше всех в Чалиспири. Тебе не придется даже рукой пошевелить. Только подожди немножко, потерпи, дай срок… Беда со мной нежданно случилась – верно, рассказывали тебе как, без моей вины. Зато я доброе дело сделал. Так что я не жалею. Почти что не жалею.

– Здесь марани?

– Да, марани. Квеври в нем полным-полно. Давильный ларь у меня собственный. – Закро повернул ручку и открыл дверь. – Вот этот квеври, прямо перед тобой, – вместимостью в три сапалнэ, рядом – в полторы. Этот – в пятьдесят чапи, тот – в тридцать. Ну, и другие, поменьше, до самых маленьких.

Когда они вошли в дом, было уже темно.

Русудан ходила по комнатам и внимательно рассматривала все, что в них было.

Обстановка была скудная, но в доме царила чистота.

Всюду чувствовалась заботливая женская рука.

Русудан остановилась перед книжным шкафом, открыла его. Беспорядочно наваленные книги, к которым давно никто не прикасался, терпеливо дремали в тишине, покрытые пылью…

– Твоя названая сестра забыла про книги. Давай сюда тряпку.

Русудан приводила в порядок книжный шкаф чуть не до полуночи.

– Ты ложись спать, Закро.

– Ничего, я подожду.

– Ложись, ложись. Я сначала все тут приведу в порядок.

Кровать была широкая, старинная. Белье новое, свежее. Кето только сегодня постелила его. Закро был сейчас доволен тем, что все произошло тихо, без шума и огласки. Так, во всяком случае, хотела Русудан. А любое желание Русудан…

Молодая женщина выносила книгу за книгой на балкон, там тщательно очищала их от пыли, потом возвращалась с ними в комнату и долго – Закро казалось, по целому часу, – рассматривала каждую в отдельности. Книги были по большей части политического содержания, совсем немного художественных и целая кипа старых учебников Закро, залитых чернилами с исчерканными и исписанными заглавными листами, с рисунками на полях – тут солдаты с ружьями или шашками, там воины с луками, а кое-где и схватка чемпионов-борцов, Вот один перекидывает противника через плечо – у побежденного ноги пририсованы задом наперед.

Русудан перебирала книги, вновь брала уже просмотренные, вновь перелистывала, читала строчку здесь, другую там, ставила их обратно в шкаф… Она не хотела признаться себе, что попросту оттягивает минуты, когда должна будет стать женщиной. Сегодня ей предстояло утратить нечто невозвратимое, невозместимое. Как непохожа была эта постель и все здесь на то, что она рисовала себе в мечтах прежде, когда думала об этой ждущей ее где-то впереди ночи! И как эта ночь непохожа была на ту, что она… на ту ночь… И вновь вспомнилась ей ночь, утро после которой стало вечной могилой ее любви, надгробным камнем над всей ее жизнью. Многое она способна была вообразить, но чтобы Шавлего… Ох! Как она ненавидит этого человека! Всем существом своим ненавидит, и сегодняшний ее шаг был совершен в порыве ненависти. Пусть и он вкусит горечь, пусть и он узнает, каково это, когда рушится, распадается долгожданное, наконец пришедшее и столь лелеянное счастье! Почему она одна должна нести непомерный груз этой утраты? Пусть, пусть и он отведает этого яда! Он, так грубо, так равнодушно отравивший ее непорочную душу. Он, решившийся так бесцеремонно растоптать ее девственные мечты заляпанными грязью блудного ложа ногами! Он, лишивший ее на всей земле пристанища, куда она могла прийти, чтобы хоть мгновение отдохнуть… Только этот, только Закро, едва осмеливающийся поднять на нее робкий взгляд, – достойный. Этот бедный, безнадежно влюбленный богатырь. Влюбленный, у которого хватает силы духа и мужества, чтобы стоять на страже не только своей, но и чужой чести и совести. Человек, способный на такую самоотверженность, достоин всего. Только такой человек достоин…

И, однако, она всячески старалась отсрочить неизбежное.

Наконец огромным усилием воли заставила себя отложить книги и закрыть дверцу книжного шкафа.

«Запряглась в ярмо, так вези!»

Она погасила свет, тихонько вздохнула и стала раздеваться.

Закро с трепетом прислушивался к тихим звукам, наполнившим темноту: прошелестело скидываемое платье, таинственно щелкнули подвязки, с чуть слышным шорохом поползли вниз по икрам тонкие чулки.

Когда Русудан легла, Закро била лихорадка. Он лежал на спине, не шевелясь, стиснув зубы, и трясся всем телом. Он все никак не мог свыкнуться с нежданно нагрянувшим, невообразимым, неимоверным счастьем. Сердце у него колотилось, мысли путались, он был одурманен блаженством и скован страхом. С того времени, как Закро впервые увидел Русудан, он жаждал этого дня, думал об этой минуте. С тех пор как она вошла в его жизнь, Закро стремился стать обладателем этого неоценимого сокровища и ради этого не остановился бы ни перед чем на свете… А сейчас… Он не в силах даже пошевелиться, потому что боится, как бы свалившееся с неба счастье не оказалось сном, не рассеялось, не исчезло, поглощенное пустотой…

Неподвижная и заледенелая, лежала рядом с ним Русудан. Потом она почувствовала, как понемногу разгораются у нее щеки. Странный трепет прошел по всему ее телу. Во рту пересохло, уши наполнились звоном, на лбу выступили капельки холодного пота. Она несколько раз провела горячим языком по пересохшим губам, потом невольным движением, тихо скользнув рукой вдоль своего тела, натянула рубашку на круглые колени.

От Закро не укрылось это ее движение, и лихорадка подступила с удвоенной силой.

Лежала рядом с ним охваченная трепетом девушка и ждала… Ждала того, что должно было сразу отрезать все тропинки, ведущие назад, обозначить рубеж новой жизни, нового мира, в котором все земные ценности окажутся внезапно измененными.

А Закро медлил.

Борец, которого ни один противник не мог заставить коснуться ковра хотя бы плечом, лежал сейчас на мягкой, застеленной свежим крахмальным бельем перине, словно прикипев к ней обеими лопатками, и не осмеливался пошевелиться.

Постепенно Русудан успокоилась; дрожь унялась, щеки остыли, пот на лбу высох. Она замерла. Теперь она уже ждала хладнокровно, без волнения, примиренно.

«Запряглась в ярмо, так вези!»

Она откинула волосы на подушку, заложила руки под голову и опять застыла.

Закро зашевелился, повернулся на бок.

Русудан оставалась неподвижной. Она чувствовала дрожь охваченного жаром тела рядом с собой, ощущала на себе горячее дыхание, слышала стук колотящегося сердца.

Большая рука медленно поползла вперед, робко, осторожно скользнула к вырезу рубашки, потом, как бы испуганно, под нее и затряслась на упругой женской груди.

Русудан снова вся похолодела, покрылась гусиной кожей, все тело ее напряглось, наполнилось внутренней дрожью. Ей казалось, что она слышит, как протискивается через пересохшее мужское горло судорожно проглатываемая слюна; жаркое дыхание обожгло ей кожу на лице.

– Русудан!.. – прохрипел Закро еле слышно – голос отказал ему, он оборвал на полуслове и припал к ней пылающими губами.

Как ужаленная вскочила Русудан, оттолкнула его с силой к стене.

– Не могу! Не могу! О господи, не могу!

И как безумная выбежала в другую комнату.

У Закро на мгновение остановилось сердце. Долго, словно окаменев, оставался он в одном положении. Потом кровь вдруг прилила к вискам, глухой стон, похожий на вой раненого зверя, вырвался из его груди, он вцепился судорожно сжатой рукой в край одеяла, стиснул зубами угол подушки и беззвучно, по-мужски зарыдал.

Наутро Русудан показалась в дверях спальни.

Комната была полна табачного дыма.

Закро сидел у стола в одном белье; его едва можно было различить в густом тумане. Он смотрел неподвижным взглядом в одну точку и курил, изо всех сил затягиваясь папиросой.

Перед ним стояла тарелка, полная окурков, – последний, плохо погашенный, еще дымился. Рядом валялись две пустые коробки «Казбека». Третья, недавно начатая, была наполовину пуста.

Молодая женщина вдохнула с отвращением зловонный табачный перегар и закашлялась. Голова у нее закружилась, перед глазами заплясали разноцветные пятна. Ей показалось, что Закро сам висит в густом облаке, плавающем вокруг него.

Услышав кашель, борец посмотрел через плечо мутным взглядом на Русудан, стоявшую в дверях.

Русудан, не отвечая на его взгляд, с трудом подняла висевшую, как плеть, руку, провела ею по лбу, уронила голову на грудь, медленно, потерянно побрела к кровати и упала на нее, ища отдыха для измученного тела и исстрадавшейся души.

Новостей в Чалиспири в последнее время не оберешься – одна за другой!

Наскида внезапно ушел из сельсовета.

Эрмана возвысился – стал председателем сельсовета вместо Наскиды.

Возникла молодежная бригада.

Этого мальчишку с вонючим языком, Надувного, поставили начальником новой бригады.

Вместо Эрманы бригадиром стал Иосиф Вардуашвили.

Вернулся из дальних краев этот проклятый воришка.

Реваз пропал невесть где.

Шавлего стало не слышно и не видно, забросил колхозные дела – или отмежевался?

«И это странное, внезапное замужество Русудан… Впрочем, что странного… Вот Марта еще раньше вышла замуж. Да, вышла… И все случилось так, что я, Нико Балиашвили, играл лишь самую последнюю роль в комедии. Но самое удивительное все же – откуда у слюнявого, у Наскиды, взялось столько ума? Какой доброжелатель не пожалел для него совета вовремя, пока не поздно, подать заявление об уходе? Разумеется, справка о болезни, скрепленная подписью главврача районной поликлиники и круглой печатью, – самое лучшее средство, чтобы свалить с себя тяжелый груз. А уход с работы по собственному желанию открывает дорогу к следующей должности… Эх, а ведь уже была приготовлена лопата, чтобы вышвырнуть эту кучу навоза!

Немало грехов числилось за Наскидой.

Неустроенные дороги в округе.

Использование сумм, собранных по самообложению, на ремонт сельсовета.

Приобретение мягкой мебели для придания величественности своему «кабинету» – все с помощью того же самообложения.

Неравномерное, несправедливое распределение питьевой воды: у иных – краны во дворе, а жители нижнего конца села и все Енукашвили ходят за версту к роднику.

Постоянный и безудержный разгул, несмотря на неоднократные замечания и указания…

И, однако, Наскида вышел сухим из воды. Ловко, быстро, чуть ли не за один день устроил все свои дела. Продал дом, усадьбу – немалые денежки положил в карман… Как все поумнели! Любой болван умеет нынче обернуться – один я остался дураком. Только когда окажусь перед совершившимся фактом, у меня открываются глаза. Видно, чутье у старой собаки притупилось, запаздывает она со стойкой!»

Нико споткнулся, угодил ботинком в лужу, еще не просохшую после вчерашнего дождя, и мутная вода забрызгала ему широкую штанину. Он тряхнул ногой, как кошка – лапой, и продолжал путь.

«Ну вот – пожалуйста! Это ведь единственная и главная проезжая дорога в Чалиспири, и вся она в ямах и выбоинах. Точно перекопанное картофельное поле… Посмотрим, как себя поведет новый предсельсовета. Прежний худо ли, хорошо ли, а был мне покорен. А с этим… Еще, пожалуй, получится, что мы с ним ровня? Что, ровня? Как бы не так! Наскида был зажат у меня в кулаке, я вертел им как хотел. А этого молокососа… Этого птенца… Кто сказал, что нынче яйца курицу учат? Нико пока еще тот же, что был. Старый волк не позволит первому попавшемуся козленку нахально блеять, задрав хвостик, прямо ему в ухо!.. Только теперь уже придется о многом хорошенько подумать. Молодая кровь вечно бурлит, чего-то ищет, а перебродившая нелегко мирится с новшествами… Да, подумать… Но разве я прежде не думал? Думать-то я никогда не ленился. Дума – мать мудрости. Думать – никогда не лишнее. От избытка масла котел не заржавеет.

Чему этот рыжий шакал Тедо радуется? Отчего сияет его плоское, как лопата, рыло? Шепчется о чем-то с Маркозом. И других колхозников охаживает, старается изо всех сил. Давно уж он старается выяснить, придется ли впору ему кресло в моем кабинете. Ударил в нос запах надвигающихся отчетов и перевыборов – ну, и заволновался, теперь его не уймешь. Впрочем, кажется, я догадываюсь о причине твоего ликования, Тедо. Главному своему сопернику ты подсек ноги моей косой и уже торжествуешь победу… Только не слишком ли рано? Об одном ты забыл: счастье, о котором ты мечтаешь, под надежным замком, и ключ у меня в кармане…

Удивительно, право, – почему наша красавица агроном променяла науку на спорт? Впрочем, ведь и охота именуется спортом, охотники тоже спортсмены. Выходит, что мы товарищи по несчастью… Я и неукротимый внук неукротимого Годердзи… Два самых лучших быка в Чалиспири… А все же как этот длинноногий лис умудрился пробраться в курятник и утащить самую лучшую, самую любимую мою курочку, а я даже шороха не услышал! Теперь они хотят отделиться от Миха и получить еще двадцать пять соток – на долю охотника. Черта с два! Так поп Ванка обедню не служит! Отмерю этим, да зато отрежу у свекра. У них земли достаточно. Может, даже больше, чем полагается. Не переговорить ли с Эрманой?.. Эге! Переговорить? Вот уже я сам узакониваю его права… Да ведь он собственной моей рукой из глины вылеплен! Скажу: так надо, и он обязан верить да слушаться. Тогда им придется искать для нового дома уголок на старом участке. Но Марта… Марта… Неужели таков закон природы? Однажды Набия-овчар говорил мне, что даже волк и тот на что-то нужен. Не зря существует на свете – без него, мол, не было бы ни пастухов, ни ферм. У каждой овечьей отары раньше был свой волк: куда шли овцы, туда и он… Ладно, пускай волк нужен на что-то, ho почему он уносит самую лучшую овечку из моего стада? Нет, всякий вредоносный зверь должен быть уничтожен… Одного я уже загнал в дремучие леса. Найдется и на другого управа.

И про этого воришку не следует забывать. Интересно, откуда он взялся – так вдруг, нежданно-негаданно? Но перенесенные передряги оставили-таки свой след: без костылей ему уже никуда ни шагу… А может, он давно вернулся – только не показывался у себя во дворе? Сдается мне, что к нему, а не к старухе наведывался наш доктор. Пошли какие-то толки в деревне, народ перешептывается. Надо повидаться с врачом, потолковать… Известно ли милиции о нежданном госте? А? Известно или нет? Может, он попросту ушел из тех мест, откуда по своей воле уходить не положено?

Взорван гараж.

Вычерпано вино.

Сведена и зарезана корова.

Неужели все это дело рук Реваза – одного лишь Реваза? Сомнительно… Чую, есть тут какая-то связь с появлением этого калеки. Надо сегодня же пойти в милицию и проверить, что там известно о нем. Милиция обязана защищать честных тружеников…»

Вот и контора. Нико вошел во двор, и сердце у него екнуло.

Под большой липой толпилось множество народу. Слышались смех, одобрительные восклицания, кто-то радостно хлопал в ладоши.

Нико сразу догадался, в чем дело: в рамке, прибитой к стволу липы, красовался новый номер комсомольской стенгазеты.

Остановившись позади собравшихся, председатель вытащил из кармана очки, протер их и вздел на нос.

Прежде всего он стал рассматривать карикатуры.

И сразу узнал на одной из них себя: его изобразили сидящим за письменным столом и изумленно взирающим на необычного посетителя – волка с перевязанной ногой, опирающегося на костыли. Волк робко, со слезами на глазах протягивал ему исписанный листок.

Под рисунком было написано:

«Дядя Нико. Что это?

Волк. Заявление.

Дядя Нико. О чем?

Волк. На овцеводческой ферме пропал сепаратор. Боюсь, как бы Набия опять не свалил на меня».

Дальше шли пословицы:

«Председателев выговор смоет доброе ркацители».

«Рука руку моет, а обе вместе зерносушилку подметают».

«Не было соломы, так колхозный скот сам стал на солому смахивать».

Ниже был помещен «Словарь»:

«Бухгалтер – см. Председатель.

Председатель – см. Бухгалтер».

Рядом был другой рисунок.

Ночь. Ущербная луна грустно смотрит на землю. К забору старого, полуразрушенного свинарника прислонилась, встав на задние ноги, тощая, дрожащая от холода свинья. В копыте у нее длинный нож – она собирается всадить его себе в сердце. Рыло свиньи задрано к небу, взгляд полон отчаяния.

Под рисунком написано:

«Скажите, помянув меня: любила корыто полное и теплый хлев».

Дальше следовал стишок об агрономе:

 
Затряслась земля под нами —
Агроном наш запропал.
Мы обшарили Верховье —
Крепость с башнями и вал.
Полетел гонец в Телави,
Алазани обыскал.
К горным пастбищам поднялся,
Рыскал среди голых скал.
Семь одежд добротных дайте,
Приведите семь коней,
Я берусь вернуть колхозу
Ту волшебницу полей —
Чтоб марани не пустели
И амбар не тосковал.
А тогда сыграем свадьбу
И устроим карнавал.
 
 
Что стыдиться, вот так смех!
Замуж выйти ведь не грех!
 

«И агронома не пощадили», – подумал Нико. Тут он разглядел сбоку на рисунке огромную кепку Вахтанга, стоящего за прилавком…

У него сразу испортилось настроение.

Лишь одна карикатура вызвала у председателя кривую улыбку.

Тедо Нартиашвили в его пустом кабинете, боязливо оглядываясь на дверь, ощупывал сиденье стула перед председательским столом: мягко или нет…

Вдруг Нико заметил, что вокруг стало тихо – смех и шутки смолкли, и колхозники стали понемногу расходиться.

Молча, не глядя ни на кого, Нико поднялся по лестнице в контору. Войдя в кабинет, он запер изнутри дверь, сел за письменный стол и снял очки.

«Итак, наступление началось. Это уже настоящая атака. В чем дело?.. Предвыборная кампания? Интересно, кого намечают мне в преемники? Разумеется, не Тедо. Неужели Реваза? Едва ли. Не получится, дорогие друзья. Никак не выйдет. Реваз – исключенный из партии мошенник, заклейменный вор. Так кого же еще? Нет, чутье не обманывает меня – конечно, Реваза. Недаром приезжал позавчера Теймураз. Что-то он готовит, что-то налаживает – хочет реабилитировать парня. Прямо он ничего не говорил, но обмануть дядю Нико не так просто… Бегуру опять допрашивали. Бедняга всегда был простофилей. Забитый, жалкий – чего от него ждать? Доложил: Реваза не было дома, я оставил водку старухе, хотя она ни за что не хотела брать… Опасная кандидатура. Если он станет председателем… Что тогда? Тогда, пожалуй, придется нам с ним обменяться ролями».

Лицо дяди Нико омрачилось, кустистые брови низко нависли над щелками-глазами.

«Не бывать этому! Нельзя это допустить. А не то придется мне переселяться куда-нибудь, удирать из Чалиспири… Хитер рыжий шакал, – мы с ним хоть и не по доброй воле, но союзники. Другие претенденты мне не опасны. Маркоз обманулся в своих надеждах. Теперь он будет бороться против Тедо… Может, мне надо бояться Надувного? Эге!.. Вот тут что-то есть! Он составил бригаду и сам стал ее бригадиром. Когда Эрмана переместился в сельсовет, Шакрию выбрали секретарем комсомольской организации. Работает он как черт и других заставляет убиваться на работе. В районе его уже заметили, Медико в восторге и явно покровительствует ему. А все эти парни, эти лоботрясы, подчиняются ему беспрекословно, верят во всем! Удивительных дел они наделали, что там ни говори. Одно только осушение болота чего стоит. А теперь еще фруктовый сад у старой крепости на горе. Вот только откуда они добудут деньги на водокачку? Кажется, надеются на доходы с арбузов, что уродятся на осушенном болоте. Глупости! Пока арбузы поспеют и будут реализованы, все их саженцы засохнут. Там, у подножия крепости и на склоне Чахриалы, почва совсем без влаги. Слышал я краем уха, будто уже договорились с Лексо, чтобы он возил туда утром и вечером с Берхевы бочками воду. Горючим будут обеспечивать его сами. Смешно! И как они не понимают, что это чистейший вздор? Неужели на целый сад хватит нескольких бочек воды? Да еще, глупые головы, рассчитывают, что я позволю Лексо гонять машину на Берхеву! Как будто это игрушка! И так у нас транспорта не хватает, водители не управляются с перевозками… Нет, Надувной зелен еще, не созрел. Еще лет десять между мной и им будет мир…

Шавлего, видно, надоело забавляться, и он забросил колхозные дела. И так немало времени потерял зря! Понял все же наконец, что, копаясь на болоте и растабарывая с деревенскими молокососами, диссертации не напишешь. Правда, поговаривают, будто бы он вообще подвизался в колхозе ради прекрасных глаз нашего агронома. И еще много разных разностей говорят… А вот Закро под счастливой звездой, видно, родился – какую жену заполучил! И даже, кажется, не потратив никаких усилий: сама к нему, как спелая груша, прямо в рот свалилась. Ох эти женщины! Поди разберись в них – ничего не поймешь, хоть лопни! Впрочем, кажется, я кое о чем догадываюсь. Исчезла, не показывается – медовый месяц. А между тем пора привезти со станции ядохимикаты и минеральные удобрения, и так затянулось дело. Осенние всходы, выходит, оставлены на бригадиров и агротехников. На многих участках надо бы произвести добавочную подкормку, а без Русудан не решаются. И теплица для виноградных кустов еще не устроена. Агротехник никак не удосужится даже опилки привезти. Надо сегодня же послать за ней Котэ, пусть придет, присмотрит за всем своим хозяйством. Дело прежде всего! Если весной не постучишься, осенью отзыва не будет».

Председатель нажал на кнопку звонка, в дверь заглянула девушка-счетовод.

– Бухгалтер здесь?

– Здесь. Позвать его?

– Позови.

Девушка вышла.

– Видал? – спросил Нцко бухгалтера, как только тот вошел.

– Видал.

– Как понравилось тебе объяснение первых двух слов их «Словаря»?

– А что тут такого? Бухгалтер и председатель всюду – две главные фигуры. Одна без другой немыслима. Это они правильно подметили.

Нико прищурился.

Невозмутимое, равнодушное лицо бухгалтера не выражало ничего.

Председатель не продолжал разговора на эту тему. Он спрятал очки в карман и перегнулся через стол, покрытый стеклом.

– Сейчас всюду идут отчетно-перевыборные собрания. Только в Пшавели и в Ходашени оставили старое руководство. В Кисис-хеви, в Ванта и в Кондоли выбрали новых начальников. В Цинандали колхоз вообще упразднили и образовали совхоз, – значит, директор пришел туда по назначению. И в остальных селениях вскоре приступят к этой приятной процедуре… Надо и у нас, в Чалиспири, поторопиться, ускорить…

– Ускорить? Зачем? И так все будет очень скоро. Общее собрание назначено на девятнадцатое… Баланс, правда, у меня уже готов, но избыточные продукты… кажется, еще полностью не реализованы.

– Раз я говорю, значит, так нужно. Все надо ускорить. И реализацию, и прочее. Ты внимательно читал?