Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 62 страниц)

Девочка уже опять сидела возле костра. Страхи ее, по-видимому, еще не улеглись – она с тем же подозрительным видом повторила свой вопрос:

– Кто ты такой?

Мальчик растерялся – только что пережитого ослепительного мгновения оказалось достаточно, чтобы он сломился, склонил голову, сдался на милость победителя…

– Никто, Русудан… Тут, немного повыше, стоянка скотоводов – из Икалто… Я гощу у дяди, приехал, чтобы провести лето в горах.

– Кто твой дядя?

– Пастух – кто же еще?

– Где мы?

– Под горой Акудебули, в ущелье.

Девочка задумалась.

– Ты скверный мальчик! Зачем ты меня сюда притащил?

Вот неожиданный наскок!

– Ты лежала под дикой яблоней без памяти. Я нашел тебя и решил укрыть в пещере от дождя.

Русудан все еще не могла избавиться от подозрений.

– Там был волк, он хотел меня загрызть. А ты откуда взялся?

Мальчик оживился.

– Это ты, верно, меня приняла за волка, Русудан, потому что я был в этой мохнатой шапке и в вывернутом тулупе. Я в дождь всегда так хожу.

Русудан спросила недоверчиво:

– Что тебе было нужно под яблоней?

– Я искал теленка. Теленок у меня убежал.

– А откуда ты знаешь мое имя?

– Ты же сама назвалась, когда закричала. Я по голосу тебя и нашел.

Маленький следователь, казалось, удовлетворился ответами, но допрос продолжался, и брови девочки изогнулись, как две радуги.

– Разве я не могла оставаться под деревом? Почему ты вздумал притащить меня сюда? Как я теперь найду дорогу домой? Ведь я заблужусь…

У Русудан задрожали губы, и сердце мальчика упало.

Огорченный, ругая себя мысленно на чем свет стоит, он не знал, как утешить свою гостью.

– Не плачь, Русудан… Я не знал, что ты обидишься… Я решил, что в пещере тебе будет лучше: все-таки дождь не льется на голову, и потом, здесь немного теплей… А под деревом в грозу опасно стоять, того гляди молния ударит… Не надо, Русудан, не плачь! Тут поблизости есть хижина, шалаш из ветвей, я как-то проходил мимо… Но, говорят, там жил сумасшедший, и мне не захотелось туда заглядывать… Может, тебе там будет спокойнее? Хочешь – отведу?.. А может, тебе неприятно, что я здесь, около тебя? Так я уйду, Русудан.

Окончательно расстроенный, паренек через силу поднялся с места и направился к выходу, но Русудан сразу перестала плакать, вскочила и вцепилась в него.

– Нет, нет, не уходи, будь тут, со мной!.. И никуда я не хочу уходить отсюда… Давно этот сумасшедший жил там?

У мальчика словно камень скатился с сердца. Он вернулся на место.

– Не знаю… Говорят, жил…

Русудан снова уселась на овчинном тулупе.

Лишь теперь вспомнил паренек о грибах – выбрал их из угольев, обдул, обчистил щепочкой и положил на лопухе перед девочкой, присоединив к ним краюху хлеба, вынутую из кожаной сумки.

– Ешь, Русудан, небось проголодалась!

С жадностью накинулась Русудан на печеные грибы. Паренек сидел рядом, не сводя с нее глаз, и явно радовался аппетиту гостьи. Чтобы ее раззадорить, он достал из сумки еще пригоршню грибов и подложил к угольям.

Русудан время от времени переставала есть и прислушивалась к шуму дождя и к ворчанью грома, что перекатывался с одной горы на другую. А порой она оглядывалась назад – ведь за спиной у нее, в глубине пещеры, тоже гнездились ночь и мрак.

Мальчик догадался о ее страхах.

– Не бойся, Русудан, кинжал у меня остер и пистолет заряжен.

Девочка поежилась.

– Волк сюда не забредет?

– Откуда здесь взяться волку? Зверь огня боится.

Гостья управилась с угощеньем, поблагодарила хозяина и уставилась на огонь.

Паренек встал, расправил шапку, на которой сидел, долго крутил ее перед огнем, а когда она совсем просохла, протянул ее Русудан:

– На, возьми – положи себе под голову и засни.

Русудан не взяла шапки.

– Не надо, мне не хочется спать.

Паренек с покорным видом опустился на камень и принялся мять и теребить шапку в руках.

Долго сидели они так.

Ночь царила в мире.

Вдруг девочка вздрогнула, вытянула шею, как насторожившаяся косуля, и стала прислушиваться, всматриваясь в ночной мрак, черневший в отверстии пещеры.

– Что с тобой, Русудан? – встревожился мальчик.

– Папа! – прошептала она.

Мальчик недоуменно глядел на нее:

– Что ты там шепчешь, Русудан? О чем ты?

Русудан очнулась.

– Ничего… Мне показалось – кто-то зовет.

Мальчик успокоился.

– Не надо вслушиваться, Русудан. Это, наверное, кричали ололи.

Она удивилась:

– Ололи? Что это такое?

Мальчик обрадовался, что нашлась тема для разговора.

– Ололи – это птицы, ночные птицы. Когда-то они, говорят, были людьми – братом и сестрой. Однажды у них пропал теленок, вот как у меня сегодня. И мачеха выгнала их из дому, велела не возвращаться, пока не найдут его. Искали они, искали, но все их старания были напрасны – теленок не нашелся. Тогда они попросили бога, чтобы он превратил их в птиц. С тех пор каждую ночь они вылетают на поиски и перекликаются: «Нашел?» – «Нет, не нашел!» Только это, конечно, сказка, Русудан.

– Знаю.

Снова наступило молчание.

– Спать не хочешь, Русудан?

– Нет.

Молчание.

– Может, хочешь ноги помыть?

Она посмотрела на свои стройные, расцарапанные колючками ноги и сказала сухо:

– Не хочу.

– Отмыла бы кровь, пока не присохла.

Русудан сдвинула брови и сердито взглянула на него:

– Не хочу, понятно тебе?

Хозяин смутился и, стараясь скрыть чувство неловкости, заерзал на своем камне.

Вдруг где-то вдалеке послышалось глухое ворчанье, что-то огромное и тяжелое заворочалось, прокатилось, грохоча, по небу, подступило совсем близко – и взорвалось с оглушительным треском и гулом у самой пещеры.

Русудан в испуге подскочила чуть ли на целую пядь.

– Что это?

– Ничего особенного, Русудан, не пугайся, – должно быть, молния ударила где-нибудь по соседству.

– А в нас она не ударит?

– Да нет, в пещере молния нас не достанет…

Снова поблизости грянул гром.

Где-то в лесу послышался волчий вой.

Дождь полил как из ведра. Потоки воды с шумом, похожим на гул водопада, низвергались с неба на землю.

Еще раз ударил гром, из ущелья донесся треск и грохот: видимо, повалилось большое дерево.

Мальчик выглянул наружу, а когда он вернулся в пещеру, сердце у него екнуло: Русудан дрожала всем телом, смотрела на него, вытянув тоненькую шейку, умоляющими, расширенными от ужаса глазами и чуть слышно шептала:

– Иди сюда, сюда, ближе!

Мальчик не без радости подошел к ней.

Она подвинулась и показала ему рукой на тулуп:

– Садись.

Он сел.

– Еще ближе!

Мальчик пододвинулся к ней, коснулся плечом ее плеча.

Русудан схватила его за руку выше локтя и приказала:

– Больше не уходи никуда!

Тут маленький пастух испытал совершенно новое чувство. Такого с ним еще никогда не бывало. Горячая волна всколыхнулась у него в сердце, разлилась по всему телу. Смущенный, скованный непривычным ощущением, он боялся пошевелиться, стараясь продлить эти томительно-сладостные минуты.

А дрожащая Русудан прижималась к нему изо всех сил и не сводила глаз с темного отверстия пещеры.

Вдруг он огорченно хлопнул себя по лбу, мысленно выругался: «Ну что я за дурак, как не сообразил до сих пор!» – и приподнялся, но девочка, повиснув у него на руке, не дала ему встать.

– Куда ты?

– Сейчас приду, Русудан. Принесу дров, подброшу в огонь. А то ведь этот тулуп под тобой совсем мокрый.

– Нет, нет, не уходи!

Но он все же встал.

– Я ненадолго, Русудан. Ведь ты вся дрожишь – потому что и тулуп, и твое платье промокли под дождем.

Девочка твердила свое:

– Не надо, не хочу, чтобы ты уходил!

Но тут он проявил твердость и сказал решительно:

– Тулуп надо просушить, Русудан, а без огня какая же сушка? Я через две минуты вернусь.

Она вскочила и взмолилась:

– Не выходи из пещеры, мне ничего не нужно – ни огня, ни сна, ни твоего тулупа. Слышишь, я ничего не хочу, только не бросай меня одну.

Мальчик весь растаял от этого молящего голоса, но остался непреклонен:

– Да ты не бойся, Русудан, я ведь недалеко уйду. Тут рядом целая куча дров – уйму сломанных ветром ветвей и сучьев прибило потоком к нашей скале, Я сию минуту буду снова здесь. Чего ты испугалась? Ничего страшного нет, только гром гремит да воет волк.

Ему и в голову не пришло, что именно это и наводило ужас на перепуганную Русудан.

Мальчик принес дров, подложил их в костер и стал просушивать свой тулуп. От мокрой овчины пошел пар.

Когда платье на Русудан высохло и в косматой овчине не осталось и следа влаги, юный пастух и его робкая гостья снова расстелили тулуп и уселись на нем.

Было уже за полночь…

– Расскажи что-нибудь, только не страшное. Сказку не хочу. Там дэвы, алкаджи, и лешие, и драконы…

– Что же тебе рассказать, если не сказку?

– Нет, нет, сказку не надо!

– А я как раз знаю одну, очень хорошую.

– Ну ладно, если она не страшная, расскажи.

И рассказчик унес Русудан за девять гор и девять морей.

Мчались, летели золотогривые, ветроногие кони.

Грозно бряцали оружием одетые в стальные кольчуги, закованные в тяжелые доспехи всадники.

Звенели мечи и свистели стрелы.

Валились с обрыва разрубленные надвое многоголовые дэвы-великаны.

Среди неприступных скал, на горной вершине, стояла, упираясь головой в облака, мрачная крепостная башня, и заключенная в ней красавица ждала избавителя.

И вот примчался на белом коне белый всадник, а красавица спустила с башни длинную свою косу и…

– Что, Русудан, сон разбирает?

– Нет, просто хочу на минуту прилечь.

– Приляг, так тебе будет приятнее слушать. Положи голову мне на колено. Удобно тебе?

– Удобно. Дальше!

– Красавица спустила с крепостной стены косу, и рыцарь поднялся к ней в башню.

Долго они жили в счастье и согласии.

Только злобный карлик таил в душе темный замысел.

По его наущению царь приказал юноше отправиться на поиски источника, дарящего бессмертие.

Красавица догадалась, что это козни карлика, и…

– Спишь, Русудан?

– Нет, не сплю.

– Красавица разгадала коварные замыслы карлика и, прощаясь с юношей, надела ему на палец золотой перстень.

Юноша остановился на распутье и из трех дорог выбрал самую опасную.

Долго он ехал по ней.

В черном лесу из черного ущелья вышел навстречу ему черный кабан и…

– Спишь, Русудан?

– Нет.

– В черном лесу вышел из черного ущелья черный кабан и очертил круг, чтобы сразиться с юношей.

Белый всадник убил черного кабана и сразился с тремя драконами, которые вышли из кабаньей головы.

Один был черен, как непроглядная ночь.

Другой был красен, как кровь.

А третий…

– Спишь, Русудан?

– А?.. Что?..

– Один был черен, как ночь, другой красен, как кровь, а третий бел, как снег.

Юноша потер перстень о полу своей чохи, сразился с белым драконом и убил его.

Потом он сразился с красным драконом и тоже убил его.

Тогда он подскакал к черному дракону, но…

Но Русудан уже спала крепким сном.

И мчались, летели золотогривые, ветроногие кони…

Вдруг оглушительный грохот сотряс каменные стены подземелья, оба – как Русудан, так и ее хозяин – вскочили в испуге на ноги.

Огонь успел уже погаснуть. В пещере было темно.

Оба в страхе прижимались друг к другу и всматривались расширенными глазами в темноту.

Первым пришел в себя мальчик. Он разворошил костер и подбросил хворосту в тлеющие уголья! Когда он понял, в чем дело, его прошиб от стыда холодный пот. Оказалось, что пистолет каким-то образом вывалился у него и, упав в неостывший костер, разрядился.

Мальчик поспешно подобрал оружие и сконфуженно улыбнулся.

– Ничего страшного, Русудан. Проклятый пистолет упал на угли и выстрелил.

Русудан облегченно вздохнула, но тут же при мысли о грозившей опасности перепугалась снова:

– А если бы в нас попала пуля?

Мальчик тоже был не на шутку испуган. Он вытряхнул из-за ворота осыпавшуюся с потолка землю и сказал смущенно:

– Что ж, Русудан, ведь мы в горах, тут всякое может случиться. Ты только не бойся. Приляг. А я пойду принесу дров и снова разожгу огонь.

– Нет, нет, не уходи!

Но паренек уже бросился к выходу. Он скоро вернулся, подложил сучьев в костер, раздул его, и разгоревшийся огонь ярко осветил пещеру.

Русудан опять прилегла на тулуп, а мальчик сел на камень…

Утром, когда солнце уже высоко поднялось над горой Циви, обезумевший от тревоги отец Русудан, весь оборванный и истерзанный после целой ночи скитаний в ненастье по горам, нашел наконец свое сокровище в лесу Чилобани, на пастушьей стоянке. Единственная утеха агронома сидела на покрытой трехногой скамеечке и, заплаканная, все еще всхлипывая, попивала из крынки теплое молоко…

Агроном чуть не сошел с ума от радости. Он подхватил на руки и осыпал поцелуями свою непослушную дочку, а успокоившись, отправился домой вместе с нею и со своими товарищами, сопровождавшими его в поисках и намучившимися не меньше, чем он.

Маленького пастуха в это время не было – он ушел в лес собирать грибы, и Русудан огорчилась, что не смогла с ним проститься.

На повороте, за которым дорога уходила в лес, она оглянулась и заметила вдали, около пастушьей хижины, своего вчерашнего спасителя, стоявшего с пригоршней грибов. Русудан не отрываясь смотрела в ту сторону и видела, как медленно опустились руки у мальчика, как грибы рассыпались по земле и как он сам, круто повернувшись, скрылся в лесу…

Девочке стало чего-то жалко, и она заплакала…

Сколько лет прошло с тех пор! Сколько воды утекло! Отца сразила фашистская пуля, а дочь сохранила тепло родного очага и продолжила отцовское дело, стала сама опытным агрономом…

«Бедный папа!.. Но кто был тот мальчик? Как ярко – словно это было вчера – сохранила память все подробности той грозовой ночи! Наверно, до самой смерти не сотрется это воспоминание! Да и многим ли приходилось пережить такое приключение – встретить храброго защитника и быть спасенной им в том простодушном возрасте, когда между сказкой и действительностью нет четкой грани и беззвездными ночами дэвы, алкаджи, лесные духи бродят по чащам и горным теснинам?

Странно все-таки устроен человек: один какой-нибудь день, одно наивное воспоминание застрянет в голове и уж не отвяжется от тебя… Вот еще Арчил… Да, Арчил! Хоть бы он наконец поступил в университет и повзрослел, остепенился… Право, это глупое, назойливое обожание становится невыносимым.

А Закро? Бедняга Закро! Неплохой он парень, совсем неплохой, но уж очень прост и… неумен. С чего это он вздумал промотыжить мою кукурузу? И как он умудрился проделать всю работу так, что никто, кроме Варлама, его не заметил! Бедняга приходил ко мне на участок по ночам чтобы не дать людям повод для толков и пересудов!.. А этот наглец Варден? После того случая он обегает меня за версту, точно бодливого бугая! Боже мой! Что, если бы тот… тот человек не встретился нам тогда в зарослях? Что бы тогда было? Так вот, оказывается, каков Шавлего. Тот самый Шавлего, о котором шутливо рассказывала Нино, брат ее покойного мужа… Чем же я отплатила ему за добро? Ни разу даже не поздоровалась с ним как следует. Сдается мне, что я его где-то уже встречала раньше. Может быть, в Тбилиси?..

Не забыть бы завтра зайти к тетушке Сабеде. Сколько уж собираюсь, а никак не заведу котенка, чтобы разогнал мышей… Но тот мальчик… Тот храбрый паренек… Промелькнул, как метеор, и исчез, а между тем так ясно запечатлелся в памяти! Боже мой, кто же он был, куда делся?.. Не потому ли за столько лет никто не пришелся мне по душе, что в глубине ее, в самом тайном ее углу, бережно сохраняется память о том подростке?..»

Так думала-гадала Русудан. Наконец сон подкрался к ней, дыхание ее стало ровным и размеренным, и – как когда-то – полетели вдаль золотогривые, ветроногие кони…

5

В помещении склада царила полутьма. Свет, проникавший через раскрытую дверь, выхватывал из сумрака дощатые полки на стенах. Целые горы всякой всячины были навалены на этих досках. Тут можно было увидеть даже оправленное в серебро высокое грузинское седло. Рядами выстроились виноградарские аппараты: купоросные опрыскиватели и распылители для серы.

На сырой стене висели невыделанные овечьи шкуры. В цементном резервуаре, наполненном рассолом, плавали головки сыра.

Воздух был спертый, тяжелый. Неприятно пахло сыростью и прелью.

У единственного узкого окошечка стоял стол. Он был окружен плотной стеной людей. Там тяжело ухал топор мясника.

Шавлего дал дорогу девушке, выходившей из склада, и шагнул через порог. Подойдя ближе к столу, он оперся локтем о стойку больших весов. Молча смотрел он, как Лео рубил топором розово-красное мясо и бросал куски его на чашку весов, стоявших перед ним на столе. Колхозники, толпившиеся перед столом, громко галдя, выбирали себе тот или иной кусок, а многие с возмущением бросали уже взвешенное мясо назад на стол.

– Где вы раньше были, – выходил из себя заведующий складом, – явились бы вовремя – получили бы кусок получше. Челышек, оковалок, ногу… Каждой хочет мякоти, а где я ее для всех возьму? Кончилась! Не от своей же ляжки вам отрубить?

– На черта мне твои поганые ляжки! Ты достань то, что припрятано под столом! – кричала какая-то женщина из тех, что побойчей.

– Ну и жадный народ пошел! – удивленно всплеснул измазанными в сале руками Лео. – Что ж вы только о себе одних и думаете, люди добрые? А начальству есть не нужно? Ртов у них нет, по-вашему?

– Довольно с них и того, что в конторе сидят, пота не проливают. Если им нужно мясо, пусть придут, постоят вместе с нами и заберут, что достанется.

Шавлего молча смотрел на куски говяжьей шеи и позвоночника, наваленные на столе. Временами он окидывал взглядом людей, бравших приступом стол, а потом с любопытством смотрел на Лео, отражавшего их натиск. Заведующий складом стоял у стола, опершись, словно палач, на окровавленный топор, и с хмурым видом выслушивал резкие слова, адресованные ему и его начальникам.

– Лео! Слышишь, Лео! – донеслось до него откуда-то сверху, чуть ли не с потолка.

Заведующий складом обернулся и посмотрел вверх на рослого Шавлего. Потом отложил топор и, приветливо улыбаясь, подошел к стоявшему у весов гостю.

– А я и не заметил тебя! В этом гаме ничего не услышишь. – Он показал на очередь и взял со стола обрывок бумаги, чтобы вытереть руки. – За руку не здороваюсь, надо сначала умыться. Куда ты пропал? С того вечера, как мы выпивали у Купрачи, я тебя ни разу не видал. Мяса хочешь? – Он понизил голос: – У меня тут припрятаны неплохие куски. Только подожди немного, пока я весь этот народ отпущу. Ей-богу, они, кажется, сейчас меня самого сожрут!

– Спасибо, мне не нужно мяса, Лео.

– Как это – не нужно? – изумился завскладом. – Годердзи, правда, в горах на сенокосе, но ведь мать-то твоя дома? И Нино, твоя невестка, – все-таки она педагог, можно бы ее уважить. Как же вам мяса не нужно? А я тебе до сих пор ничем не смог оказать внимание. Тут летом редко свежее мясо получишь. Нынче утром ребята с гор привезли. Мясо не старое, ты не сомневайся – двухгодовалая телка. На трудодни между колхозниками распределяем.

– Нет, Лео, не нужно мне мяса. А те куски, что у тебя под столом, лучше достань оттуда, а то люди подумают, что ты припрятал их для себя, а не от мух укрыл.

Лео опешил и совершенно растерялся. Он испуганно воззрился на Шавлего и тут же одним глазом глянул вниз, под стол…

Шавлегр не дал ему времени собраться с мыслями – дружески потрепал по плечу и многозначительно кивнул на весы:

– Хочешь, помогу? – Он засучил рукава. – Отпустим народ побыстрей. У меня к тебе дело.

Несколько минут в помещении склада раздавался лишь глухой стук топора, рассекающего говяжьи лопатки и бедра.

С размаху опускалось, описав дугу, стальное острие, и под мощными ударами подпрыгивала, плясала доска. Стол заполнился кусками добротной говядины.

Наконец Шавлего отложил топор и стал раскладывать мясо на порции. К мягким отрезкам бедра и ссека он подбавлял по нескольку кусочков от зареза и грудинки. Четыре такие порции Шавлего отложил в сторону.

– Это для тех, кто в конторе. Явись они сами сюда, каждому вдвое меньше бы досталось. Правильно, Лео?

Лео кивнул в знак согласия, хотя знал, что это вовсе не так.

– А теперь разделим все остальное, взвесим порции и раздадим людям. Думаю, это тоже будет правильно. Что скажешь, Лео?

Лео держался иного мнения, но и на этот раз предпочел промолчать.

Шавлего отошел от стола.

– Пока ты управишься, я как раз успею вымыть руки.

Шакрия Надувной, дожидавшийся снаружи и наблюдавший все это через окошко, сразу встрепенулся, влетел с грохотом по лестнице в контору, не обращая внимания на крики счетовода: «Сумасшедший! Куда тащишь?», подхватил кувшин с водой, мыло и так же опрометью, прыгая через ступеньки, снова скатился вниз, во двор.

Шавлего тщательно вымыл руки, вытер их носовым платком и направился обратно к складу.

На пороге он встретил выходившую оттуда старуху. Дрожащими руками заворачивала она в старенькую, застиранную тряпицу кусок мяса, доставшийся на ее долю.

Старуха остановилась и зашамкала:

– Будь счастлив, сыночек, живи и плодись на радость своей матери! Не знала я, чей ты, другие сейчас мне сказали. Царство небесное твоему покойному отцу, он тоже был справедливый человек.

Шавлего обнял старуху за плечи и довел ее до липы, росшей посреди двора.

– Я тут ни при чем, бабушка. Скажи спасибо нашему Лео, чтобы он и в другой раз не скупился.

На складе его встретил сердитый, насупленный Лео.

– Все равно не отстают, ну что тут поделаешь! – пожаловался он и повернулся к женщинам, все еще дожидавшимся у стола: – Ну вот, видите, – пришел. Не оставить же его без мяса!

Шавлего посмотрел на стол.

– А эти две порции ты для кого отложил?

– Одна для тебя, а другую сам заберу.

– Спасибо тебе, Лео, за дружбу, большое спасибо! – улыбнулся Шавлего. – Но давай лучше раздели мою долю между этими двумя хозяйками – и все будет в порядке.

Женщины не стали особенно отказываться. Только заведующий складом заколебался, хотел было что-то возразить, но, встретив пристальный взор Шавлего и увидев на его губах странную, многозначительную улыбку, поспешно выдернул топор из доски и разрубил большой кусок говядины надвое.

Когда склад опустел, Шавлего отвел заведующего в укромный угол.

– Я пришел к тебе по одному важному делу. Уверен, что ты мне не откажешь.

– Говори, если что в моих силах…

– Выдай мне на неделю футбольную форму.

Лео вздрогнул даже и отшатнулся.

– Душу для тебя не пожалею, но эту форму… Дядя Нико за нее шкуру с меня сдерет, начиная от самых ногтей.

– Перед дядей Нико я сам буду отвечать. Скажи, что я силой взял.

– Нет, брат, не могу. Никак не могу.

– Надо выдать.

Заведующий складом долго молчал. Подняв наконец глаза, он заметил на лице Шавлего все ту же зловещую улыбку. Потом скользнул взглядом от плеча вниз по могучей руке, которая оканчивалась увесистым кулаком с железными пальцами, и как-то невольно потянулся к майкам, трусам и бутсам, сложенным кучей на одной из полок.

А вечером дядя Нико метал у себя в кабинете громы и молнии, обрушившись во всю силу своего гнева на заведующего складом.

– Сам был тут и ушел ни с чем, как только ни подъезжал ко мне, но я отказал наотрез. А этот, не долго думая, без единого слова выдает то, что у него попросили! Тьфу, провались ты совсем! Что ты за человек после этого? Слыханное ли дело, христиане, – обернулся он к сидевшему в молчании бухгалтеру. – Иду я нынче окрай деревни, мимо Напетвари – знаешь, есть такая пустошь у Хатилеции – и что же вижу! Лоботрясы эти напялили на себя бутсы и футболки и гоняют мяч, резвятся среди кустов терновника и держидерева! Подзываю балиашвилевского Джимшера, спрашиваю: «Откуда достали форму, ребята?» А он отвечает: «Взяли на колхозном складе!»

Он снова повернулся к заведующему складом:

– Ты в своем уме или нет? Зачем форму выдал?

– Пришел человек, попросил – дай форму. И ведь ненадолго брал, всего на неделю. Почем я знал, что она к мальчишкам в руки попадет?

– А ты думал, он ее в плуг запрягать будет?

– Почем я знаю… Сказал – дай, я и дал. Что ж я мог сделать? Отказать? На это нужен не такой богатырь, как я. Вон, говорят, он на Алазани один измолотил пятерых ребят. Шекспир сказал…

– Я тебе покажу Шекспира! – Дядя Нико встал и, пошарив среди бумаг, отыскал чистый листок. – Склад у него под носом – и то не может толком за ним присмотреть, а тут еще захотел сушилкой заведовать! Так-то ты мое доверие оправдал? – Он с сердитым видом бросил листок на стол перед Лео. – Осла и дьяконом-то не хотели ставить, а он пыжился: не пойду иначе как в архимандриты! Садись сейчас же, пиши заявление, что не можешь справиться с работой на двух местах и просишь освободить тебя от заведования зерносушилкой.

Дядя Нико посмотрел на бухгалтера, сидевшего неподвижно по другую сторону стола, и с сожалением покачал головой:

– Мягок я слишком. Слаб, да, слаб… Надо бы тебя не по собственному заявлению освободить, а снять без долгих разговоров, как не справившегося с работой. Что ты сидишь, словно остолбенел? Пера нет? На, возьми мое. А что касается формы – даю тебе два дня сроку. Чтобы послезавтра она была на месте, иначе я сам одолжу тебе веревку и мыло, если не сумеешь раздобыть.