Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 62 страниц)

«Вот сейчас! – подумал Шавлего. – Мгновенно выскочить из-за спины девушки – и левой…» Вдруг его точно кувалдой грохнули по лбу. Он беспомощно взмахнул руками. Алавердский храм качнулся и медленно стал валиться на него. В ушах пронзительно зазвенело. Потом глухо донеслись до него стук копыт, свист плетей, шум и крики:

– Разойдитесь! Разойдись, так вашу!..

– А ну давай разойдись… Сейчас всех арестуем!

– Гей, вы, кахи бестолковые, не за басурманов ли друг друга приняли?

– Кого бьете, с чего разбушевались, спятили, что ли?

Шавлего попытался сделать шаг-другой, уйти от клонящегося над ним Алавердского храма и с горечью почувствовал – нет, ноги не повинуются ему. Храм качнулся еще раз и рухнул, погребая его под собой, как горная лавина.

– Шавлего! Шавлего!

У Шавлего потемнело в глазах, он упал на колени.

2

Нико сидел у окна, уставившись неподвижным взглядом на свой обращенный в развалины гараж. Куски кирпича, цемента, дерева и железа были перемешаны как попало. Страшная сила взрыва разломила «Победу» надвое. Нагроможденная посреди двора бесформенная куча была засыпана сверху обвалившимися сучьями сливового дерева. Забор, примыкавший к гаражу, рухнул наземь – остался стоять лишь один дубовый кол с прибитой к нему поперечной доской. Под косыми, тусклыми лучами заходящего солнца он производил впечатление одинокого креста на заброшенном кладбище.

Хлопнула калитка, человек вошел во двор. Словно опоздавший к смертному одру родич над трупом, остановился он возле искореженной машины и долго смотрел на нее, горестно покачивая головой. Потом схватил за хвост дохлую собаку, придавленную обломками кладки, и оттащил ее в сторону. Лениво, нехотя взлетел потревоженный рой золотисто-зеленых мух.

Пришедший с отвращением выпустил из рук собачий хвост, отвернулся и отряхнул ладони одну об другую. Потом бросил хмурый взгляд на окно в верхнем этаже и стал подниматься по лестнице.

– Деньги я послал тебе утром. – Нико сидел неподвижно, подперев подбородок рукой, и цедил слова, едва разжимая толстые губы.

– Знаю. – Вошедший бросил шапку на стол и пододвинул скамейку, чтобы сесть.

Нико даже не взглянул на него.

Гость достал папиросу.

– Что-нибудь выяснил?

– Нет.

– И время-то какое выбрали – под воскресенье!

– Чтоб я мог наслаждаться зрелищем в выходной.

– Подозреваешь кого-нибудь?

– Что толку – не могу же я его повесить!

– Мне скажи – кто.

– Зачем? Я сам с ним управлюсь.

– Хоть бы пса выкинул – все вокруг провоняет.

– Не хочу врага радовать. Стемнеет – выброшу.

– Почему в милицию не сообщил?

– Они сразу приехали, с самого утра. Георгий помчался за ними в Телави. С ищейкой были. Для чего искать – что потеряли? Так и уехали ни с чем, никаких концов не нашли… Милиция… На кой мне черт… Я сам себе и милиция и закон.

– Когда это случилось? Среди ночи?

– Часа за два до рассвета.

– Странно – отчего собака чужого не почуяла?

– Сам диву даюсь. Если б еще подбросили взрывчатку издалека. Нет, открыли гараж, вошли. Динамит был подложен прямо под машину.

– А сам-то подлюга как уцелел?

– Ну, это дело простое. Поставь фитиль подлиннее, пока он догорит, за тридевять земель успеешь уйти.

Оба надолго смолкли – ушли каждый в свои мысли.

– Теперь и у меня дело разладится. Град не всюду лозы побил. Не сегодня-завтра закончится виноградный сбор. Как я обойдусь без машины?

Нико поднял голову, встал, походил по комнате, раздумывая. Потом остановился у окна, прислонившись затылком к раме, так что бренные останки машины оказались у него за спиной, и скрестил руки на груди.

– Только смерть непоправима. Пока сусло перебродит и станет вином, ты и машину достанешь… Сейчас я вот что тебе посоветую: ты из-за моего гаража не печалься. Это булавочный укол – а у меня в руке кинжал, наточенный от острия до рукоятки. А ты обделай свои дела, как я тебе говорил. Да поспешай. Как выпишешься из Телави, сейчас же будешь включен в список жителей Чалиспири. Для Наскиды лопата уже наготове – остается только поддать ему под зад. Ты должен все устроить, пока он еще на месте. Если откажет – дай ему понять, что без этого дома не купишь. Наскида жаден. Сразу же запишет тебя в книгу как жителя. А уж потом, для того, кто придет на его место, ты не будешь новым человеком.

– Насчет дома я уже с ним договорился. И часть денег отдал вперед.

– Ну, так отдай и остальное – и уезжай отсюда.

– Уезжай, говоришь? Куда, зачем? Дом надо еще достраивать… Я на тебя надеялся – материалов нет.

Нико взглянул на него с изумленным видом:

– Кто тебе сказал, что я раздаю стройматериалы направо и налево?

– Все в Чалиспири говорят, что ты построил какой-то старухе дом из материалов, запасенных для постройки клуба.

– Своих от чужих я и сейчас отличить умею, но для тебя было бы лучше, если бы в Чалиспири помалкивали об этой старухе и о том, из чего ей дом построили.

– Почему так?

– Твой вопрос не ответа требует, а сметки… Уберись отсюда, исчезни. Да поскорей. Не надо, чтобы ты мозолил людям глаза.

– Вот тебе и раз! Да им, напротив, бросится в глаза, если я, внезапно появившись, сразу же и исчезну. А кроме того, кукуруза еще не убрана.

– Вахтанг! – Нико сдвинул брови. – Сказано ведь: лучше поменьше, да послаще, а то ведь и оскомину можно набить… от жадности. – Он медленно, тяжело подошел к столу, с грохотом выдвинул стул с противоположной его стороны. – С кукурузой управятся и без тебя. Материалу я дам тебе столько, сколько нужно на одну комнату. Остальные оставишь пока неотделанными. Каждый год будешь устраивать по комнате. Если понадобится здесь переночевать, одной комнаты тебе хватит.

– Пока Наскида сидит в райсовете, дом считается за ним. Моим он станет, только когда Наскида уйдет. А до тех пор здесь ко мне привыкнут.

– Я и не требую, чтобы ты сегодня же снимался с места. Сначала управься со всеми делами в сушилке. Действуй так, чтобы и волк не остался голодным, и овчарня не опустела. Дела должны быть в ажуре. Запомни хорошенько – ты должен уехать отсюда незапятнанным.

– Пока сусло перебродит, и кукурузу убрать успею.

– Брось ты эту кукурузу, говорят тебе! Что ты затвердил одно! Хочешь, погнавшись за ишаком, упустить скакуна? – И добавил сухо: – С кукурузой управятся другие.

– А шерсть?..

– Какая шерсть?

– А вот, стригли овец перед тем, как отогнать отары в Ширван, на пастбища…

– Шерсть тогдашнего настрига была сухая… Ее на склад сдали. А дом ты бы лучше поскорей на себя оформил. Может статься, Наскида вместе с председательским местом и его потеряет.

Во дворе опять хлопнула калитка.

Вахтанг посмотрел через плечо на дверь.

– Верно, кто-нибудь с соболезнованием. Я думал, гости потянутся уже с самого утра.

Довольно долго никто не показывался. Потом на лестнице послышались шаги.

– Есть дома кто-нибудь? Нико, ты где?

– Входите! Кто там? Добро пожаловать.

В комнату вошел Ефрем, поздоровался.

– Садись, Ефрем.

– Рассиживаться у меня времени нет, Нико. Слушай, что это с твоим гаражом, почему он развалился?

– Садись. Фундамент оказался слабый.

– Надо было цементу не жалеть! Вот беда! И машину всю покорежило. Давить надо нынешних каменщиков! Кто строил?

У Вахтанга дрогнула челюсть.

– Ты по делу пришел?

– Осень на дворе. Нынче только у покойников дела нет.

– Тогда выкладывай, не тяни.

Ефрем обиделся:

– А ты чего ввязываешься, не к тебе же я пришел! На свете так уж устроено – у каждого своя забота.

Нико подошел к окну, сказав мимоходом крестнику, чтобы тот оставил гостя в покое.

Вахтанг встал, взялся, за шапку.

Нико обернулся не сразу.

– Что-нибудь еще?

– Купрача говорит…

– Купрача еще и рта не успеет раскрыть, как я уже наперед знаю, что он скажет.

Вахтанг повернулся с рассерженным видом, надел шапку и вышел.

– Ну, в чем дело, Ефрем, зачем пожаловал? Я уже сказал тебе – аванса больше не дам.

– Да не за авансом я. Обошелся и так – за посуду заплатили.

– Везет тебе. Не помню, чтобы ты хоть раз остался в проигрыше.

– До сих пор и я такого случая не мог припомнить.

– Что же теперь стряслось?

– Обобрали мой виноградник – мной перекопанный, потом моим политый!

– Какой виноградник?

– Тот, что ты отобрал у Сабеды и мне отписал.

– Чего тебе от меня-то нужно?

– Как это – чего? Коли дали, что ж было назад отбирать?

– Кто отобрал?

– А пес его знает! Этот ваш бригадир явился со всей своей шайкой, собрал виноград на участке у Сабеды и заодно прихватил те три ряда, что правление передало мне.

– Когда – сегодня?

– Сегодня.

– Какой это бригадир?

– Кто же у вас в бригадирах? Реваз Енукашвили.

– Реваз? Что ему-то там понадобилось? Ты просто обознался; наверно, это был Эрмана!

– Да нет, Реваз, сама Сабеда сказала… Так это правда, что его сняли?

– Он еще дешево отделался – с ворами и расхитителями у нас обычно не так поступают.

– Да ведь, говорят, не подтвердилось насчет воровства.

– Кто тебе сказал?

– Все село говорит.

– А больше ничего село не говорит?

– Как же – говорит, будто бы сам председатель его вызволил. Нико, мол, спас Реваза.

– Правду говорят. Не мог я позволить одной вывалявшейся в грязи свинье перепачкать сотню людей. Я доброе имя деревни спасал!

– Что же ты, добрый человек, на мою беду его спас! Подержали бы его под арестом хоть до тех пор, пока я успел бы собрать виноград с моих трех рядов.

В дремучей чаще черных усов председателя мелькнуло некое подобие улыбки.

– Ну, теперь уже ничем не поможешь. Надо было заранее нам с тобой посоветоваться по этому вопросу.

– Чужая беда – под забором лебеда… Мне не до шуток, Нико.

– Говори, чего ты хочешь?

– Дал ты мне те три ряда?

– Дал.

– Так зачем же он пришел и собрал мой виноград?

– Знать не знаю!

– Вот напасть! А кто же знает?

– И этого я не знаю.

– Как же так – не знаешь? Сказал ты мне на правлении, что эти три ряда – мои?

– Сказал.

– Какие же они мои, если я работал, а. урожай взял другой!

– Ты просил его прийти и собрать виноград?

– С чего бы я стал просить?

– То, что собрал, он к тебе принес?

– Кабы принес, так я сюда бы не явился!

– Присвоение плодов чужого труда без разрешения хозяина называется воровством. Подавай на него жалобу.

– Жалобу? Куда?

– Куда следует.

– Кто мне поверит? Весь свет считает его святым.

– Поверят! Святые часто оказываются грешниками! Он уже был не так давно уличен в воровстве.

– Так ведь, говорят, не доказано!

– Доказано. Я его вызволил. Чтобы спасти доброе имя колхоза. Жалуйся!

– Да как тут жаловаться?.. Он же не домой к себе виноград унес! Ну хорошо – вот я пришел и жалуюсь!

Глаза председателя сощурились, превратились в щелочки, густые усы тяжело нависли над толстыми, презрительно искривленными губами.

– Так, значит, вы все решили рвать колючки руками председателя? А сами ничего делать не хотите, только ушами хлопаете? Чуть ли не полдеревни кинулось в город, ворвалось в райком: дескать, Реваз честный человек, отпустите его. О чем вы тогда-то думали? Ты ведь тоже, помнится, был с ними!

– Что поделаешь, Нико, – сказали мне пойти, я и пошел.

– Значит, заставили пойти?

– Ну, заставили.

– Силой?

– Силой, ну да!

– Ефрем! Я тебя знаю так же хорошо, как собака свою похлебку! Грязная у тебя душа. Где ты шныряешь украдкой и о чем за спиной шушукаешься, мне тоже известно. Думаешь, я не знаю, полагалось ли тебе еще по норме земли? Только я не поглядел на это, нарастил тебе участок, подумал – пусть пользуется, для крестьянина не жалко, оценит, будет благодарен.

Ефрем покраснел, отодвинулся от стола.

– Как это – не полагалось?

– А вот так – не полагалось.

– С чего ты взял? Вон она, ваша комиссия, и уж обмерять она обмеряла раз десять, не меньше.

– Ефре-ем! Я только того не знаю, на каком облаке господь бог восседает, а уж что на земле творится – от меня не укроется. Благословенна наша матушка-лоза, – попробовав ее сока, праотец Ной воду предоставил животным. Если бы ты пришел с этим делом ко мне в контору, я вытолкал бы тебя за дверь. Ну, а сейчас – вставай и уходи с миром.

Ефрем поднялся со стула.

– Значит, нет справедливости на земле!

– К бы не было справедливости – вот тогда виноград с этих трех рядов собрал бы ты, а не Сабеда.

– Значит, все это делалось с твоего соизволения?

– С моего соизволения.

– А что же мой труд – выходит, он зря пропал? Хоть его мне возместите!

– Ты, кажется, сказал, что Реваз со своей шайкой собрал, виноград в саду у Сабеды?

– Сказал.

– Что же это за шайка была?

– Деревенские ребята, мелюзга. Кажется, были и девчонки.

– И сколько же Сабеда заплатила им?

– Нисколько. Так, говорит, за спасибо помогли.

– Что же это ты, добрый человек, – если у деревенских ребят хватило совести бесплатно потрудиться ради одинокой несчастной старухи, прилично ли тебе с твоей седой головой возмещения требовать?

3

Шавлего ясно видел, как ко лбу его приложили раскаленное железо и сожгли ему кожу от левой брови до самых волос. Так кладут тавро на породистых лошадей. Жгучая боль пронизала его голову. Краешком глаза он заметил Купрачу: заведующий столовой резал большим ножом по широкой доске скатанное наподобие колбасы тесто для хинкали. Длиннющая была колбаса, конца не видно. Купрача, стоя перед доской, взмахивал ножом – куски получались одинаковые, каждый такого размера, какой нужен для одного хинкали, и удары ножа были мерные, одинаковые, – он ведь мастер своего дела, этот Купрача.

Тук-тук!

Тук-тук!

Постепенно этот стук стал громче, сильней, словно Купрача вместо ножа взялся за топор. Шавлего слышал шум Алазани – нескончаемый гул стоял у него в ушах. Должно быть, Купрача вел машину вброд через реку, направляясь в Алвани. Потом зашептались, зашелестели раздвигаемые по дороге ветви лесной чащи. Шавлего почувствовал приятное щекочущее прикосновение мягкого моха к щеке, почуял запах грибов и полевых цветов. Поле было усеяно земляникой. Спелой, сладкой как мед земляникой. Он ел и ел ягоды, никак не мог оторваться. Солнце так нагрело их, что они обжигали губы. Шавлего забыл и о Купраче, и о раскаленном железе, приложенном ко лбу. Он нашел огромную ягоду – величиной с человеческую голову, схватил ее обеими руками и припал к ней. Теперь уже не только губами, а всем телом впивал он дивный душистый сок. Какое блаженство! Боже! Да не иссякнет изобилие полей, да не заглохнут их ароматы, и шепот ветвей в лесу, и, время от времени, веяние свежего ветерка.

Сквозь шум алазанских волн он различил голос Русудан. Она звала издалека:

«Шавлего! Мой Шавлего! Мальчик мой дорогой!»

Сладко было слышать голос Русудан – так же сладко, как впивать земляничный сок…

Боль усилилась. Тавро на лбу жгло жестоко. И вся голова была так раскалена, что уже и ветерок не помогал – прохлады не чувствовалось. Купрача исчез – а в висках вновь раздавался мерный стук его ножа. Ритм ускорился, стал более частым. Теперь мох закрывал почти всё лицо. И по-прежнему звала Русудан – уже где-то совсем близко:

«Шавлего! Шавлего! Мой богатырь! Мальчик мой! Большой мой мальчик! Жизнь моя».

Шавлего открыл глаза. Его лицо было покрыто мхом, и он ничего не увидел. Он два-три раза моргнул и почувствовал, как ресницы его коснулись чего-то мягкого. Повеял горячий ветерок, запутался в его усах. Шавлего запустил пальцы в длинные, свисающие пряди мха и снова припал губами к огромной ягоде земляники.

– Шавлего! Милый! Очнулся наконец! Ну как ты, больно тебе? – Русудан приподняла ему голову, заглянула в затуманенные глаза.

Шавлего улыбнулся. Боль пронизала ему лобную кость и переместилась в затылок. Теперь голова его была стиснута обручем. Череп хрустел. В висках опять застучал топор.

– Не бойся! Врач сказал: «У этого человека лоб единорога!» – Русудан наклонилась и вновь закрыла ему все лицо волосами, струящимися их прядями.

Тотчас ворвался в ноздри пряный полевой аромат берегов Алазани. Повеял теплый ветерок. Шавлего снова ступил на земляничный луг, а потом и вовсе сбился с дороги, заплутался в дремучей темно-каштановой чаще…

– Как ты сегодня, Шавлего?

– Насчет арталы? Как зверь!

– Болит еще?

– Чуть-чуть покалывает.

– Ох, Шавлего, ведь этакий камень буйвола мог прикончить. Боже мой, что было бы, не подоспей вовремя Теймураз!

– А Теймураз тут при чем? Разве не ты меня спасла?

– Я только загородила тебя от того мужлана с кинжалом. А Теймураз пригнал в храмовую ограду тушин и хевсуров на неоседланных лошадях. Сам он тоже ворвался верхом в гущу дерущихся и стрелял в воздух из пистолета… Потом я увидела, что Купрача с какими-то парнями сажают тебя в машину… Оттуда самое ближнее место – Алвани. Но я с трудом догадалась, что тебя привезут сюда. Ох, Шавлего, и зачем тебе было вмешиваться?

Девушка нежно прижималась к груди Шавлего и все целовала его забинтованную руку.

– Как там все обошлось, Русудан? Никого не покалечили? Кто-нибудь арестован?

– Ничего не помню, и, кажется, кроме тебя, я никого и ничего не видела. Почему ты впутался в драку?

– Я даже не подозревал о драке и не собирался ни во что впутываться. Шакрия прибежал к реке. Я там сидел с хевсурами, попивал арак и записывал со слов Пирикитского Унцруа новый вариант «Хогайс Миндия». И знаешь что, Русудан? Удивительно, каким образом Важа Пшавела упустил его. Похоже, что это первоначальный вариант. В нем есть отголоски древнего шумерского мифа. Быть может, еще до Гильгамеша спускался в ад наш Миндия!

– Ну, а дальше! Почему ты бросил записывать и побежал туда, где шла потасовка?

– Не для того, чтобы вмешаться в драку: я хотел разнять дерущихся. Нельзя же было позволить, чтобы они перебили друг друга.

Девушка погрозила ему пальцем:

– Да ты же сразу кинулся в драку – и не пробовал никого уговаривать!

Шавлего улыбнулся:

– Знаешь, Русудан, – в иных случаях разглагольствовать попросту смешно… Я отвлек на себя ярость одной части дерущихся, чтобы выручить других… Признаться, я и не думал, что продержусь так долго. Эти вояки сами мне помогали – путались друг у друга под ногами.

– Почему ты сам не взял хевсуров на подмогу?

– Побоялся, что не смогу подчинить их себе. Вот Теймураз это умеет, надо отдать ему справедливость… У каждого свои способности… Но я все же радуюсь тому, что было, да, радуюсь в глубине души.

– Что же в этом радостного, Шавлего?

– А то, что в нашем народе еще не притупилась страсть. Я нахожу тут отзвук чего-то, что затерялось в глубине веков. Спартанский законодатель Ликург в своей третьей ретре запрещал слишком часто нападать на один и тот же народ, чтобы враг не закалился в битвах, не научился обороняться и не сравнялся в воинской доблести со спартанцами. А нас неразумие судьбы забросило в такую кузницу, где мы почти непрерывно оказывались под ударами молота. И это не раздавило народ, а выковало такую силу, что сталь наших предков дожила даже до нашего поколения.

– Тебя ударили в глаз?

– Нет. А что?

– Под левым глазом синяк.

– Пустяки. Это все лоб. Наверно, маленькое кровоизлияние.

– Очень болит?

– Когда ты появилась, стало легче.

– Ох, Шавлего, ты прямо как маленький. Почему ты не пришел ко мне, вернувшись из города?

– Я приходил, но ты уже была в поле. Я решил повидаться с тобой вечером и вот направился к Алаверди, на праздник, чтобы скоротать время.

– Диссертацию сдал?

– Ну, там еще осталось немало работы. Кое-что надо исправить, и добавления нужны.

– Почему так долго пробыл в Тбилиси?

– Мой руководитель все соблазнял меня, уговаривал поехать с ним на раскопки в Болниси.

– А ты не поехал!

– Слишком долго пришлось бы с тобой не видеться.

Русудан слегка покраснела. Склонилась к нему с нежной улыбкой, и распустившиеся пряди волос пощекотали его лицо.

– Так из-за чего же ты задержался?

– Уточнял кое-какие места в своей работе с помощью профессора Апакидзе.

Русудан осторожно взяла в ладони его лицо и прижалась щекой к щеке.

– Так не больно?

– Напротив – боль утихает.

– А так? – Девушка прижалась крепче.

– И так нет.

– А сейчас?

– Нет, нет, нет! – Он обнял ее за шею и прижал к себе еще сильней.

– Ой, задушишь! А теперь скажи, передал ты Флоре мое письмо?

– Знаешь что, Русудан… У меня не было времени зайти к ней. Я переслал письмо по почте.

– Какой же ты лентяй! Ну можно ли поручить тебе какое-нибудь дело?

– Приедет она, не бойся, никуда не денется. На виноградный сбор непременно приедет.

– Ну, скажи, лентяй ты этакий, почему ты к ней не зашел?

– Не вышло, Русудан.

– Нет, скажи правду, скажи!

– А если это секрет?

– Ну, тогда другое дело… Но я-то ведь ничего от тебя не скрываю!

– Нет, скрываешь. Сама знаешь, что скрываешь.

– У меня нет никаких секретов.

– У каждого найдется хоть одна какая-нибудь тайна.

– Возможно. Но у меня нет.

– Есть.

– Говорю тебе, нет! Откуда ты взял? Нет у меня ни тайн, ни секретов.

– А я говорю – есть. Помнишь тот вечер?

Русудан поняла, о каком вечере идет речь.

– Помню. Ну и что?

– Я обещал привезти тебе такую же шляпу, как та, что ты уронила в воду. А ты как-то странно усмехнулась и ничего не ответила.

Звонкий женский смех разнесся в тишине палаты.

– Хочешь, скажу, что меня тогда позабавило?

– Не надо. Если бы хотела сказать, тогда же и сказала бы.

– Тогда я не могла сказать.

– А теперь можешь?

– Теперь могу.

– Если не хочешь, не говори.

– Скажу. Помнишь, ты однажды тащил хворост из лесу?

– Когда это?

– Мне даже день запомнился – это было в воскресный вечер. На спине у тебя громоздилась огромная вязанка хвороста, а сверху на ней сидел твой маленький племянник и, помахивая прутиком, распевал. И слова и мотив он, как видно, сам сочинил. Ты остановился отдохнуть, оперся концом вязанки о мой забор, и две проволоки в заборе лопнули.

– Ах, вот почему все так врезалось тебе в память!

– Я и ваш разговор запомнила. Хочешь, повторю его слово в слово?

– Вот это память! В самом деле?..

– Слово в слово!.. Сначала Тамаз сполз с вязанки:

«Эх, не покормил сегодня коня ячменем – и упал бедняга, не выдержал!»

Потом ты вылез из-под хвороста:

«Погоди, дурачок! Веревка мне в плечо врезалась!»

«Говорил я тебе – не снимай рубахи!»

«Если бы не снял рубашки, порвалась бы. Вот, дурачок, по твоей вине мы чужую ограду испортили».

«Ну, теперь ты, как мой дедушка, все на меня свалишь!»

«Напомни мне, когда придем домой, – я потом вернусь, починю».

«Ах, как хорошо мне сиделось! Ну, давай поспешай дальше, чтобы засветло вернуться. Если ты в самом деле хочешь что-то исправить. Придется и молоток прихватить, и пяток гвоздей».

«Ладно, садись! Моей спины тебе ведь не жалко».

«На тебя хоть весь этот дом взвали вместе с его хозяйкой-агрономом, ты и то выдержишь».

«Молчи, дурачок, вдруг в саду кто-нибудь есть – тогда нам не сносить головы».

«Давай, давай, со мной ничего не бойся!»

Шавлего смеялся:

– Удивительно, как ты запомнила! А я все позабыл.

– Ну вот, в тот вечер ты не вернулся с молотком и гвоздями. Ограду я сама починила на другой день – заменила лопнувшую проволоку. Теперь ты понимаешь, почему мне стало смешно, когда ты обещал привезти мне точно такую шляпу, какую я по твоей милости потеряла?

– Значит, ты считаешь, что я – не хозяин своего слова?

– Нет, почему же не хозяин… Ты ведь не догадывался, что я слышу твой разговор с племянником!

– Нет, конечно… Но жалею, что не пришел в тот вечер. Зато знаешь какую я шляпу тебе привез? С широченными полями, настоящее сомбреро.

– Значит, ты не нарушил слова.

– Нет, слова я еще не нарушал.

. – А когда собираешься нарушить?

– Посмотрим. Как только представится случай.

– Ах ты драчун, забияка! Ну, скажи на милость – что за секрет такой? Из-за чего ты, собственно, не смог зайти к Флоре?

– Хоть и не в Болниси, но в более близкие места, во Мцхету и Армази, на раскопки я все же поехал…

– Ну, и нашли что-нибудь?

– Только одну бронзовую поясную пряжку с изображением оленей. Датируют самым ранним периодом бронзового века.

– Таких пряжек теперь находят множество и повсюду.

– Значит, за раскопки еще не принялись как следует.

– Похоже, что так. Теперь скажи: в самом деле больше не болит?

– Когда ты со мной, я забываю про боль.

– Иными словами, все еще болит.

– Ну еще бы – так сразу не заживет! Ах, где он, бальзам рыцаря из Ламанчи!

– Лежи спокойно, будь умницей – и все пройдет.

– Лежать? Да как я могу тут лежать! Вот введут мне третью дозу антитетануса… Придет Кето, сделает укол, я сразу вскочу – и прочь отсюда. Если я из-за этих царапин буду в постели нежиться, мои ребятки там, на болоте, сойдут с ума.

– Ну тебя с твоим болотом! Время ли сейчас?.. Тебе нужны покой и постельный режим. Давай я отвезу тебя к вам домой. Если у твоей невестки Нино нет времени, я сама за тобой присмотрю. Ни в чем не будешь испытывать недостатка. А хочешь, поедем ко мне. Я и по ночам глаз не сомкну. Буду стоять на коленях возле твоей постели. Что ни скажешь – все исполню.

– Ну нет – как это к тебе! Пойдут в селе толки…

– Пусть говорят что хотят, пусть хоть весь свет языком треплет. Кому какое дело до моего счастья!

– Какая ты чудесная девушка, Русудан…

– Постой… Задохнусь… Уф! А кто такая Кето?

– Кето? Ах, Кето. Это медицинская сестра здешней больницы. Она мне делала укол антитетануса.

– Поедешь со мной?

– Хоть на край света, но в постели никак не выдержу. И сейчас я только медсестры дожидаюсь, а то разве стал бы валяться?

В палату вошла девушка в белом халате – хорошенькая, светловолосая. Губы ее от смущения были чуть приоткрыты. Русудан догадалась, что сестра довольно долго стояла за дверью, прежде чем решилась войти. В глазах у нее светилась улыбка, и все же по выражению лица можно было догадаться, что она чем-то угнетена. В руках у сестры была никелированная коробочка, в которой позвякивали стерилизованные иглы.

Русудан встала, ответила на приветствие легким кивком и отошла к окну.