Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 62 страниц)

4

Коты и кошки проводили март громкими воплями. Всю ночь, до утра, доносились с крыш и балконов, со двора и с огорода нескончаемые мольбы самцов и жеманное, уклончивое мурлыканье самок.

Измученная бессонницей, Флора забиралась с вечера в постель, накрывалась с головой одеялом и покорно, тоскливо дожидалась утра. Медленно тянулись однообразные, бесцветные, печальные дни.

Домохозяин относился к ней с подчеркнутым уважением. Побежденный на выборах Тедо прекрасно понимал, почему молодая женщина, покинув дом Русудан, поселилась у него. И, словно назло кому-то, оказывал ей всевозможные знаки внимания. Сын хозяина, Шалва, чуть ли не ползал на брюхе перед изумленной жилицей, но зато сквернословил о ней за спиной до тех пор, пока не дождался увесистой оплеухи от Надувного.

Миновал март, и настали солнечные дни. Дворы и сады окутались белым, розовым, алым сиянием. В алазанских рощах и подлесках горели желтыми угольями цветущие кизиловые кусты, пылали факелы диких яблонь и груш. Дороги и тропинки пестрели пахучими лепестками облетающих цветов миндаля и ткемали. Распаренная земля стыдливо пыталась прикрыть свою наготу зеленым ковром. Но при первом же прикосновении вышедшего на весеннюю пахоту плуга не могла сдержать страстного порыва и с трепетом выносила на солнышко все свое богатство, распахивала под ласковыми лучами, замирая в ожидании чего-то великого, свою щедрую грудь. Дурманящий воздух был полон голосов, опьяненных радостью жизни. Басовито жужжали соскучившиеся от зимнего безделья пчелы, вылетая на весенний медосбор. С веселым кряканьем опускались в алазанские протоки и заводи стаи возвратившихся с юга диких уток. Неутолимая жажда жизни обуревала весь зеленый весенний мир.

А в душе Флоры по-прежнему царила зима. Она ходила по деревне, по окрестностям, видела здесь молодые виноградные саженцы, едва виднеющиеся над землей, там – осушенное и засеянное болото, фундамент нового клуба, молодые фруктовые деревья на горных террасах под старой крепостью… Из-под земли, казалось, слышался шорох прорастающих семян, чувствовалось тихое, неудержимое стремление нарождающейся жизни наверх, наружу, к солнцу. И люди казались Флоре изменившимися. Что-то новое, радостное ворвалось в жизнь села. Лишь при встрече с нею сельчане проходили мимо молча, без единого слова. И этим как бы давали ей лишний раз почувствовать, что она здесь залетная птица.

До сих пор Флора надеялась вырваться отсюда – рассеется наваждение, почувствует себя свободной… Но надежда погасла: Флора поняла, что, кроме Чалиспири, нет на свете места, которое привлекало бы ее.

Воспользовавшись авторитетом отца, она договорилась с начальником районного отдела народного образования: преподаватель иностранного языка собирался уйти на пенсию, и ей обещали предоставить уроки в местной школе. Итак, она будет учить чалиспирских детей немецкому языку!

И Флора ждала…

Встреча с Русудан страшила ее; бродя по деревне по следам любимого человека, она всячески старалась не столкнуться с былой подругой.

А у Шавлего не было ни минуты свободной. Новые начинания и обычные весенние работы требовали всех его усилий, всего времени. Иногда он даже на ночь не успевал вернуться домой.

Флора проводила целые дни наедине со своими воспоминаниями. Воспоминаниями, которые заставляли ее предпочитать чалиспирские проулки ярким, праздничным проспектам Тбилиси.

Лишь однажды ночью еще раз посетило ее счастье. В бессонные часы этой теплой ночи, под тихое, детское сонное дыхание, она с необычайной остротой ощутила мучительно радостное материнское чувство.

Вечером у Тедо были гости, сидели допоздна. Потом все разошлись, хозяева легли спать. Флора накинула теплый халат и вышла во двор. Балкон и двор были ярко освещены; струившийся отсюда свет доставал до сада на противоположной стороне дороги. Флора стояла, скрестив руки на груди, и грустно смотрела на цветущие фруктовые деревья в этом саду, любуясь волшебной игрой цветов и оттенков. И среди ночного безмолвия ощущала где-то в глубине подсознания, как жались почки к почкам, как тянулся цветок к цветку.

Издалека донеслись частые шаги. Они слышались все громче. Скоро топот стал отчетливым. И Флора увидела: кто-то бежит опрометью по проулку.

Она перегнулась через перила балкона, всматриваясь в даль.

– Откройте! Скорее откройте!

Флора вздрогнула, застыла на мгновение: голос был детский и как будто знакомый.

– Откройте, пожалуйста! Откройте скорей!

Цепная собака около марани подняла яростный лай.

Первым побуждением Флоры было разбудить хозяев.

Но она преодолела страх, спустилась с балкона и направилась к калитке.

Не успела она дойти до середины двора, как через забор перелез маленький мальчик; спрыгнув во двор, он побежал навстречу Флоре.

– За мной гонятся! Скорей спрячьте меня – за мной гонятся по пятам.

Молодая женщина опешила, узнав ночного гостя.

– Ты, Тамаз? Кто за тобой гонится? Да не бойся ты, скажи, кто за тобой гонится?

Схватив мальчика руку, она бегом поднялась вместе с ним на балкон.

Внезапно она почувствовала, что не хочет вмешивать хозяев в это маленькое ночное происшествие. Она шепнула мальчику, чтобы тот не шумел, и тихонько увела его в свою комнату.

Ощутив себя в безопасности, мальчик успокоился, перевел дух. Потом бросился к окну и долго смотрел на двор.

– Расскажи, в чем дело, Тамаз, милый. Кто за тобой гнался?

Мальчик посмотрел на нее и опустил занавеску.

– Ох, тетя Флора. – Он подошел к двери, проверил, крепко ли она заперта. – Что же это было? Тетя Флора, разве теперь идет война?

– Какая война?

– Ну, когда сражаются, убивают, стреляют из ружья, закалывают людей штыками…

– Постой, постой! Успокойся, милый, присядь, переведи дух… Ты не голоден? Хочешь шоколаду?

– Нет, не надо, тетя Флора. Скажи, мы всех фашистов истребили?

– О чем ты, Тамаз? Какие еще фашисты?

– Ну те, что с нами воевали и убили моего отца. Которых дядя Шавлего убивал.

– Да, мы их всех истребили. А в чем дело?

– Ни одного не осталось?

– Да, милый, ни одного.

– Тетя Флора, не обманывай меня. Остались еще фашисты! Ух, я же чудом спасся! Еле убежал! Как только ноги унес! – Он снова подбежал к двери и весь превратился в слух.

– Тамаз, ты сведешь меня с ума! Где ты был? На дворе ночь! Откуда ты? Почему бежал? Что с тобой случилось?

Мальчик повернулся и долго смотрел на нее своим по-детски открытым, но удивительно пронизывающим взглядом. Потом потрогал свою ляжку и снова изумленно воззрился на хозяйку. Вдруг он спустил брюки и поднял трусы. На правой ляжке чуть пониже бедра сзади протянулась длинная радужная полоса. А над нею виднелась черная точка, окруженная багровой каймой.

– Что это, Тамаз?

– Это вот – след дедушкиного ремня, а это… Ох! Сейчас скажу. Дедушка Годердзи побил меня, и я убежал. Спрятался в шалаше, в винограднике дедушки Котэ. Было холодно, и я не мог заснуть. Тогда я вышел оттуда и стал искать место потеплей. Пошел вдоль Берхевы – там в терновых кустах есть один стог… Я зарылся в сено, согрелся и уснул… Ух! Может, мне все приснилось? Но тогда откуда вот это? – И он снова потрогал черно-красное пятно на своей коже.

– Садись, Тамаз, милый, успокойся. Потом расскажешь по порядку.

– Нет, я лучше сразу расскажу. Подожди, дай вспомнить… Я был партизаном, у меня были ружье, пистолет и автомат… Много фашистов мы перебили. Но потом фашисты убили нас. Я один остался в живых и спрятался в этом стогу. Фашисты долго искали меня, наконец нашли и хотели убить… Прямо в стог воткнули штык. Вот видишь: если бы я не убежал, пронзили бы насквозь… Один бросился на меня, хотел взять живым… Если все это было во сне, откуда здесь рана, тетя Флора? – И мальчик в который раз с сомнением потрогал свою «штыковую рану».

Флора слушала его в изумлении. Она почти ничего не поняла из этого бессвязного рассказа. Сама несколько испуганная, она подошла к окну, довольно долго смотрела на двор, потом отыскала кувшин с водой, намочила платок и приложила его к ноге Тамаза.

– А это зачем?

– Легче станет, боль пройдет.

– Подумаешь – боль! Не так еще меня отделывал мой дедушка!

И он мгновенно поднял и застегнул брюки.

Флора посмотрела на мальчика, и сердце у нее учащенно забилось: удивительно похож был Тамаз на своего дядю…

Присев перед нежданным гостем на корточки, Флора прижала мальчика к груди и долго целовала его обветренные щеки. Потом вычесала гребенкой из растрепанных волос запутавшиеся соломинки, дала мальчику плитку шоколада и уложила его в постель. А сама, не раздеваясь, прилегла с краю и долго не сводила взгляда с мальчишеского лица, с длинных, почти сросшихся на переносице бровей. Сердце ее переполнилось безграничной нежностью – ей вдруг показалось, что комната заставлена маленькими кроватками и в них сладко спят десять маленьких разбойников, воров, силачей, умниц и красавцев.

Крепкий сон был ей наградой. С того дня ей уже не случалось ни разу так сладко заснуть.

Проснулась она спозаранок, до того, как поднялись хозяева, одела сонного Тамаза и отвела его на другой берег Берхевы, поближе к дому Годердзи.

Прошла неделя. В субботу жена Тедо затеяла с жилицей разговор, и причина хозяйских любезностей объяснилась сама собой. Стоит ли говорить о плате за квартиру? Сколько потребует отец Флоры за то, чтобы устроить Шалву в высшее учебное заведение?

Флора почувствовала себя оскорбленной, но скрыла это и дала ясно понять хозяйке: если ее сын сдаст экзамены, его примут, а иначе ничего не выйдет, напрасно будут стараться.

На следующее утро Тедо деликатно постучался к ней и объяснил, что комната нужна им самим и что он просит Флору освободить помещение. Флора сначала удивилась, потом все поняла и, холодно улыбнувшись, ответила, что съедет, как только найдет другое жилище.

Шалва, стоявший за спиной отца, злобно ухмыльнулся и бесцеремонно уставился на белые ноги молодой женщины.

– Увязывай пожитки, да побыстрей. Мы не для того тебя в дом впустили, чтобы ты по ночам хахалей водила.

Тедо стало неловко, и он резко оборвал сына:

– Тебя-то кто спрашивает? Восьмое марта для того установили, чтобы все могли жить как кому нравится.

Этого уже нельзя было снести. Флора выпрямилась, бросила на отца с сыном гордый, брезгливый взгляд.

– Вы жалкие, грязные людишки! Жалкие, мелкие, грязные людишки! Как я до сих пор могла существовать рядом с вами, как я не задохнулась от вони!

Она вскочила и принялась поспешно собирать вещи.

– Да нет, я не тороплю… Живи, пока найдешь другую комнату, – пожалел ее Тедо.

– Покорно благодарю. Мне подачки не нужны. Это для вас они дело привычное. Да я задыхаюсь тут, мне не терпится выбраться на чистый воздух! – С пылающим лицом она беспорядочно кидала свои вещи в большой кожаный чемодан…

Потом она положила на подоконник плату за комнату и посуду – вдвое против того, что причиталось по самому щедрому расчету, – и покинула дом, ни разу даже не оглянувшись.

Вот так она оказалась в этот дождливый день в деревенском проулке с чемоданом…

С утра лило, но теперь ливень перешел в мелкий моросящий дождик. Капельки дождя блестели, как мельчайшие алмазы, в золотых волосах молодой женщины. Лисий воротник казался еще более серебристым, чем был от природы. Тяжелый чемодан оттягивал ей руки, – она то и дело, не жалея, ставила его прямо на грязную землю, чтобы передохнуть.

Лишь спустившись в русло Берхевы и вплотную подойдя к несущемуся потоку, она отдала себе отчет во всем, что случилось, Волнение ее утихло, мысли пришли в порядок, и она испуганно остановилась, прислушиваясь к треску камней, перекатываемых волнами реки.

В этом месте через поток была еще недавно переброшена широкая доска. На другом берегу дорога разветвлялась надвое. Один путь выводил на шоссе, по другому можно было подняться на скалу и оказаться неподалеку от одного дома… вожделенного, дорогого сердцу дома.

И вот первый же мощный всплеск весеннего половодья сорвал и унес эту доску.

Флора поставила чемодан на камни и заметила на противоположном берегу чалиспирцев, собравшихся посмотреть на бушующую реку. С высокого скалистого берега было хорошо видно все просторное булыжное речное ложе. Найдется ли среди всех этих людей добрая душа, которая согласится приютить ее, изгнанную и униженную? На этой стороне, позади, она ни у кого не рассчитывала найти приют. Вернуться к Тедо она не хотела, не могла. Поспешно бежав из его дома, Флора не подумала о вздувшейся Берхеве… Но даже если ей удастся перейти через поток, у кого найти прибежище? Удастся ли ей снять если не комнату, то хоть подвал? Только до тех пор, пока она найдет надежное пристанище в школе, пока отдел народного образования предоставит ей как преподавателю жилье… И Флора долго вглядывалась в толпу на противоположном берегу, ища среди нее добрую душу, соображая, к кому обратиться.

Тут она заметила в стороне от толпы Русудан, и у нее стало еще тяжелее на душе. До этой минуты ее пугал только бурный поток впереди, а сейчас сердце ее охватила неприятная дрожь, та самая, которую она впервые ощутила в доме прежней подруги, увидев на пороге ее мокрые следы…

Толпа на противоположном берегу зашевелилась, люди переговаривались между собой, потом несколько раз махнули ей рукой. Они что-то показывали ей знаками. Да, они явно делали ей знаки.

И Флора с еще большей силой ощутила свое одиночество и неприкаянность. Ясно: всем этим людям недостаточно зрелища ее беспомощности – им нужно больше! Они зовут, они подстрекают ее, они готовы принести ее в жертву. Флору болезненно кольнуло в сердце это всеобщее безразличие к чужой жизни. Как она может рискнуть перейти вброд эту бушующую реку, да еще с чемоданом? Вот пример человеческого равнодушия! Никто и не подумает прийти на помощь. Хоть бы показалась какая-нибудь машина или арба… Но транспорт, наверно, пересекает Берхеву ниже по течению, ближе к шоссе.

Все чаще делали ей знаки, махали ей с другого берега. Толпа на приречных скалах волновалась, ей что-то кричали, что-то пытались объяснить, но здесь, по эту сторону, не было слышно ничего. Рев бурного потока заглушал все звуки.

Наконец люди на скалах, казалось, успокоились, перестали суетиться, кричать, махать руками – теперь они только как бы с сожалением качали головами.

Это показалось Флоре дурным предзнаменованием. Она посмотрела под ноги и увидела, что поток бурлил теперь почти рядом с нею – так поднялась в нем за это короткое время вода. Она взялась за чемодан и хотела отступить на несколько шагов, но, едва успев обернуться, застыла на месте. Сначала ее пробрал холод, потом жаркая волна крови прилила к голове, и она вновь вся заледенела от ужаса.

Поток прогрыз берег выше того места, где она стояла, и теперь Берхева катила свои мутные волны не только впереди, но и за ее спиной.

Постепенно мысли ее прояснились. Она поняла, что путь назад ей тоже отрезан.

Лишь сейчас дошел до ее сознания грозный рев потока. Желто-бурые гривастые волны мчались перед нею, обгоняя друг друга. Река несла подхваченные на камнях русла и вырванные с корнями из берегов пни и коряги. С грохотом катились сдвинутые с места натиском волн булыжники и валуны. И при каждом ударе волны о берег ей в ноги била мутная пена.

Первым ее побуждением было все же вернуться восвояси, бежать назад. Но поток за ее спиной оказался не менее бурным, а островок, на котором она стояла, имел в ширину всего шагов десять да и в длину не больше двадцати. Флора быстро убедилась, что обратный путь окончательно отрезан. С минуту она смотрела на мчащиеся волны, потом ей показалось, что островок вместе с нею двинулся навстречу течению и полетел вверх – она выпустила чемодан и закрыла глаза руками.

Долго она стояла так, не имея сил посмотреть вокруг себя. Вдруг она почувствовала холод в ногах. На мгновенье она замерла в удивлении. Потом отняла руки от глаз и испуганно вскрикнула: чемодан исчез, она стояла по щиколотку в воде.

Островок, на котором она ютилась, стал вдвое меньше. А вода все поднималась. Холод полз вверх по ее телу – поднялся до колен, миновал их, добрался до сердца. Ужас леденил ее. Флора поняла, что погибает. Она задрожала всем телом и простерла с мольбой руки к скалистому берегу.

Островок все суживался. Скоро не останется места, чтобы поставить ногу, – все покроют пенистые волны…

Вдруг Флора увидела, как отделилась от берега и двинулась наискось через поток коряга. Рассекая волны и приплясывая среди них, коряга приближалась к островку. Вот она уже совсем близко. Вот она выросла, высунулась из воды и… Сильные руки подхватили молодую женщину, жавшуюся на последней пяди суши и обмиравшую от страха.

Флора не видела, не почувствовала, как ее перенесли через поток, как она оказалась на противоположном его берегу…

Выбравшись из воды, ее спаситель присел отдохнуть на большой валун, не выпуская из рук своей ноши. Он запыхался, тяжело дышал. Сердце у него билось так сильно и громко, что Флоре казалось – где-то рядом ухает мощный насос. Вся сжавшись на коленях у своего спасителя, она открыла глаза, посмотрела на взвихренные волны реки и поспешно перевела испуганный взгляд на того, кто вызволил ее из беды.

Тихий, сладкий вздох вырвался у нее. Она крепко обвила руками мокрую шею Шавлего и замерла на его широкой груди.

Флора не заметила, как он появился на берегу, как бросился, спеша ей на помощь, прямо в бурный поток.

Сейчас ее занимало только одно: узнал ли ее Шавлего, ради нее ли вступил в единоборство с необузданной стихией? Или ему было все равно, кого спасать? И ей стало грустно, страшно грустно оттого, что она не могла ни на мгновение усомниться в благородстве и великодушии Шавлего. Теперь ею владело единственное желание: чтобы они сидели и сидели здесь, в объятиях друг у друга, под моросящим дождем, на самом берегу бешеной реки…

Сидели долго, долго… Сидели, не размыкая объятий, пока вздувшаяся река не подхватит их… А там – пусть унесут их волны, пусть поглотит обоих ее жадное брюхо…

Набравшись смелости, Флора снова подняла взгляд на Шавлего. Сурово сдвинув брови, он смотрел пасмурным взглядом на своих односельчан, молча толпившихся на скалистом берегу. Наконец он встал и, по-прежнему прижимая, как большого ребенка, молодую женщину к своей могучей груди, – зашагал, хлюпая сапогами, по широкому булыжному руслу бурной реки.

И Флора почувствовала, как что-то огромное, до сих пор недоступное и непостижимое, наполнило ее подавленную душу, подхватило ее и унесло ввысь. Застрявший в горле комок вдруг как бы лопнул и вырвался наружу сдавленным криком счастья.

Вот они поднялись на высокий берег. Флора обвела взглядом расступившихся перед ними людей. На мгновение остановила свои красивые глаза, лучащиеся от блаженства, на Русудан, которая стояла в стороне.

У Русудан не было ни кровинки в лице. Бледные губы ее дрожали. Опустив голову, она растирала носком в грязи мокрый от дождя пучок травы.

И Флора поняла, что это не траву, а ее топтала в мыслях обуреваемая гневом Русудан.

Шавлего прошел мимо односельчан, ни на кого не взглянув. Он и не заметил, сколько смущенных, удивленных глаз провожало его. Мерно хлюпая сапогами, прошел он довольно длинный путь до развилки и свернул, не выпуская молодую женщину из объятий, на тропинку, которая вела к его отчему дому.

Примечания

Алаверди – древний храм в Кахети.

Алкаджи – злые духи, нечистая сила.

Алла-верды – слова, с которыми тамада передает чашу для продолжения тоста кому-либо из застольцев.

Буглама – мясное блюдо, род рагу.

Гвелиспирули, горда, давитперули, франгули – сабли и мечи разной формы, употреблявшиеся в старину в Грузии.

Гишер – драгоценный камень, черный янтарь.

Ду-шаши – «две шестерки» (персидск.), наивысшая цифра, которая может выпасть на игральных костях.

Дэв – сказочное существо, могучий и злой великан.

Етим-Гурджи – народный песенник, пользовавшийся известностью в Грузии в начале нынешнего столетия.

Замок Ираклия – старинная цитадель города Телави.

Картвел – грузин (груз.).

Каурма – кушанье из баранины.

Квеври – глиняные сосуды, врытые в землю по самое горло и служащие для хранения вина.

Кинто – разносчики, торговцы овощами и фруктами в старом Тбилиси, отличавшиеся находчивостью и грубоватым остроумием.

Кистины – северокавказский горский народ, населяющий Кистети; небольшое число кистин живет в Кахети (селение Омало).

Коди – мера сыпучих тел; коди пшеницы равен примерно двум пудам.

Кьофа-оглы – «собачий сын» по-турецки.

Лазарэ – по древнему обычаю, в Грузии во время засухи носили по деревне глиняную фигурку «Лазарэ», которую обливали водой, носили с обрядовыми песнями и молитвами о дожде.

Лобио – особый род фасоли и кушанье из нее.

Марани – винный погреб, в полу которого зарыты кувшины – квеври.

Мегрелия – область Грузии, примыкающая к Черному морю. По преданию, некогда турки, замыслив войну против Мегрелии, прослышали о болезни ее правителя и решили, что более удобного времени для похода не подыскать. Предварительно туда были отправлены под каким-то предлогом послы, чтобы убедиться в истинности дошедших слухов. Правитель Мегрелии, несмотря на болезнь, решил принять послов. Перед аудиенцией он насыпал себе дроби за обе щеки. Беседуя с послами, он кашлянул, и вылетевшие у него с силой изо рта дробинки пробили окно. Послы, вернувшись в Турцию, доложили султану, что мегрельский правитель находится в полном здравии и полон сил – настолько, что плевком разбивает оконные стекла.

Моурав – в старину управляющий владетельного феодала.

Мутака – подушка в форме валика.

Мухран-Батони – один из знатных родов древней Грузии; о нападении крестьян на Мухран-Батони поется в известной старинной песне.

Патора-Кахи – буквально «Маленький Ках» – прозвище Ираклия II.

Пшавы – грузины-горцы, живущие в предгорьях Кавказского хребта.

Соломонич, Софромич – это заимствованное из русского языка обращение имеет по-грузински не фамильярный, а почтительный оттенок.

Тамада – глава стола, объявляющий тосты.

Тулумбаш – то же, что тамада.

Тушины – грузины-горцы, прославленные овцеводы.

Xалибы – древний народ, предки грузин.

Хашлама – мясное блюдо.

Хевсуры – грузины-горцы, живущие в самой высокой зоне Кавказского хребта.

Хинкали – род пельменей.

Хурджин – переметная сума из ковровой ткани.

Цова-тушины – горцы, родственные тушинам.

Чакапули – мясное блюдо.

Чапи – мера жидкости, примерно два ведра.

Чурчхела – грузинское лакомство из орехов и виноградного сока, сваренного с мукой.

Шампур – железный или деревянный прут, на который нанизывают куски мяса, чтобы изжарить шашлык; вертел.

Шоти – продолговатые плоские грузинские хлебы.

Эйлаг – высокогорное пастбище.