Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 62 страниц)

– Руки коротки! Ни того, ни другого не посмеете тронуть!

– Ты что это, – дядя Нико, навалившись грудью на стол, уставился грозным взглядом на бригадира. Брови его были нахмурены, мелкие морщинки, разбегавшиеся от глаз, обозначились резче. – Ты что это, против колхоза решил пойти?

– Нет. Против комиссии.

– Рева-аз! Поостерегись! Я ведь знаю тебя и снаружи, и изнутри, как солдат свой котелок! Знаю, отчего у тебя живот схватывает! Сабеда тут ни при чем. Если тебе неизвестно, что ожидает присвоителя или расхитителя колхозного имущества, что ж, научим. Выискался тут заступник угнетенных и обиженных! Точно у него больше, чем у меня, болит душа за эту бедную женщину!

– Не знаю, правильно или неправильно обмерен участок Сабеды, но прошу: не трогайте ее, дядя Нико! – сказала Русудан. – Жалко несчастную старуху, ведь только этот виноградник ее и кормит!

– Русудан, дочка, ты ничего не знаешь и не вмешивайся в это дело. Сабеда поздно вступила в колхоз, и ей больше двадцати пяти соток по закону не полагается. Жалость, конечно, похвальная вещь, но закон есть закон. Если мы сегодня уступим Сабеде, завтра Ефрем потребует добавки, за ним потянется и Сико: чем, дескать, я хуже других, а Маркоз только этого и дожидается. И что же у нас выйдет? Придется распустить колхоз и вернуться к единоличному, частному хозяйству. А разве народ, партия и правительство простят нам это? Ступай, Ефрем, и сделай, как я тебе сказал. Что там у тебя еще, Тедо?

– Пусть только попробует захватить чужое – как бы не пришлось локти себе кусать и ему и многим другим, – процедил сквозь зубы Реваз.

Тут наконец грянул гром.

– Если ты не прекратишь свое хулиганство, я выгоню тебя отсюда, исключу из членов правления и вообще ты у меня узнаешь, как нарушать колхозный устав! Читай, Тедо.

Реваз скрестил гневный взгляд со взглядом председателя и сказал, сдерживаясь:

– Я сам оставлю собрание, когда сочту это нужным.

Тедо пробежал глазами следующее заявление..

– Миха не хочет больше сторожить воду, просит освободить его.

– Почему? Что ему взбрело в голову?.Шляться в Алаверди времени не остается, что ли?

– Говорит, черти завладели ручьем, – мне, мол, туда путь заказан.

– Какие еще черти?

– Говорит, будто бы из Клортиани выскочил к нему черт и на Берхеве было полно чертей – они визжали, хохотали и улюлюкали.

– Сколько на свете умалишенных, ей-богу! Давай сюда заявление. Я думаю, освободим?

– Если ему в самом деле что-нибудь примерещилось, он к ручью и близко не подойдет. Освободим.

– А кого на его место?

– Есть желающий – Муртаз Каландарашвили. Вот тут его заявление. Только просит считать ему по двадцать пять трудодней.

– Сколько Миха получал? Он, кажется, в твоей бригаде, Тедо?

– Двадцать.

– Ну так пусть и Муртаз получает столько же. Есть еще заявления?

– Осталось еще три.

– Читай.

– Вахтанг Шакроевич Чархалашвили просит принять его в члены колхоза.

Председатель окинул кабинет быстрым взглядом. Присутствующие смотрели друг на друга с недоумением.

– Что за Чархалашвили?

– Житель Телави. Адрес – Платановый переулок, дом номер одиннадцать, – отчеканил Тедо.

– Кто он такой?

– Откуда он взялся?

– Чего ему надо?

– Кто такой? Человек, Адамова рода-племени, по фамилии Чархалашвили, по имени Вахтанг Шакроевич. Чего вам еще? Вот, просит, чтобы его приняли в члены колхоза. Ясно или нет? – Дядя Нико широко расставил кулаки на столе.

– Что там раздумывать, примем! Тем более в рабочих руках у нас недостаток…

– Примем.

– Читайте остальные заявления, и будем заканчивать. Лето ведь на дворе, не зима – время дорого.

– Я этого Чархалашвили знаю – поднялся сидевший молча в своем углу Реваз. – Он работал уполномоченным по заготовкам в верхней зоне, растратил деньги и скрылся. И еще кое-что можно было бы о нем рассказать. Я против того, чтобы принять его к нам в колхоз.

Снова грянул гром в кабинете, и посыпался частый, истребительный град.

– Как ты смеешь обливать грязью порядочного человека, дубина, неуч, болван! Тебе не в правлении надо бы заседать, а сидеть взаперти, в тюремной камере, за девятью замками. Убирайся отсюда, ступай вон! А за клевету ты будешь отвечать в другом месте. Совсем зарвался, сопляк, негодник, хулиган! Я тебя научу шнырять по подворотням, ты у меня еще попляшешь! Всегда ему нужно бучу поднять, сорвать мне собрание!

– Ладно. Насчет этой вашей ругани мы еще поговорим, а сейчас я и в самом деле уйду, председатель. Уйду сам, по своей воле, потому что как член правления не могу участвовать в том, что здесь творится. Но только не забывайте: правление представляет и рекомендует, а утверждает общее собрание.

Реваз ворочал во рту слова медленно, как старый пшав – табачную жвачку. Потом повернулся, прошел, ни на кого не глядя, мимо изумленных членов правления и хлопнул дверью.

Председатель с минуту смотрел сверкающими глазами на дверь, за которой скрылся Реваз, потом провел обеими руками по лицу, от лба до подбородка, словно желая стереть отражавшуюся на нем досаду, и, повернувшись к бригадиру, сказал сдавленным голосом:

– Читай дальше, Тедо.

2

«Будь проклята женщина, дьявольское порождение!

Если бы не прародительница наша Ева, Адама дубинкой не смогли бы выгнать из рая!

Женщина причиной тому, что великая Троя была стерта с лица земли; из-за женщины преломился первый меч второго триумвирата и рухнул третий опорный столп непобедимой Римской империи.

Будь она проклята, женщина, порождение дьявола!»

Тихо покачивалось под огромным абрикосовым деревом гнутое кресло-качалка. Сидевший в нем секретарь райкома курил и выпускал двумя струями дым из широких ноздрей. На листке почтовой бумаги раздражающе пестрели строчки, наспех набросанные так хорошо знакомой ему выхоленной рукой.

Кончив читать, он сунул письмо обратно в конверт и бросил на каменный стол, где громоздился ворох газет.

«Удивительно! – думал секретарь райкома. – Я ведь дал ей три тысячи, да, наверное, у нее было еще сколько-нибудь припрятано. Путевки были куплены здесь. На что же ей понадобились еще две тысячи? Сколько они собираются там оставаться – неужели все лето хотят провести на море? И кого это они там подцепили? Второй секретарь Адигенского района… Первого я знаю, но кто же в Адигени вторым? Надо написать туда, навести справки, не могу же я, ничего не зная, вслепую распорядиться судьбой единственной дочери. Так поступают только отпетые дураки. Похоже, что на морских курортах все происходит прямо как в романах. Женщины обо всем судят не разумом, а глазами. Их ослепляет внешность – увидят рослого молодца, приятного с виду, и уж больше ни о чем не думают и не желают думать. Надо разузнать все об этом втором секретаре… Еще две тысячи! Сегодня же позвоню ей по телефону, чтобы немедленно возвращалась домой. Люди приезжают в Телави, как на курорт, а им, видите ли, понадобилось ехать за тридевять земель, чтобы сорить деньгами. Хоть бы спросили кого-нибудь, откуда они берутся!»

Секретарь райкома в сердцах отшвырнул докуренную папиросу и потянулся за газетами.

Папироса, описав в воздухе дугу, упала на проволочную сетку, натянутую поверх бассейна, и провалилась сквозь нее в воду.

Секретарь райкома отложил газеты и встал.

В бассейне мелькали серые спинки усачей и хариусов. Время от времени, блеснув серебристым боком, какая-нибудь из рыбок всплывала под самую поверхность воды и с ходу тыкалась тупым носом в плавающий окурок.

Луарсаб Соломонович попытался извлечь его из бассейна, но рука не пролезла через ячейку сетки.

Размокшая папироса расклеилась, распустилась, набухшие кусочки мелко нарезанного табака стали расплываться в разные стороны.

Вода вокруг окурка понемногу окрашивалась в желто-зеленый цвет, все дальше отгоняя испуганных рыбок.

– Клава! Клава! Брось сейчас же стирать и промой бассейн. Скорее!

Под балконом, склонившись над большим тазом, стирала женщина. Когда Луарсаб позвал ее, она выпрямилась, смахнула с полных оголенных рук мыльную пену, вытерла их о передник и не спеша, покачиваясь всем своим грузным телом, направилась к абрикосовому дереву.

Секретарь райкома отвернул до отказа кран на выпускной трубе и опять опустился в качалку.

Вода стала уходить по трубе из бассейна, уровень ее быстро понижался. Рыбки в испуге метались из стороны в сторону, то и дело натыкаясь на сетку, загораживавшую вход в трубу. Наконец воды в бассейне почти не осталось – рыбок прижало к цементному, устланному песком, дну, и распластав плавники, раздувая жабры, они жадно втягивали оставшуюся воду.

Женщина подождала еще минуту, перекрыла выпускную трубу и вернулась к своей стирке.

Луарсаб с минуту смотрел, как прибывающая вода подхватила оживших рыбок, как они обрадованно заскользили в прохладных струях, потом снова вспомнил о письме. Он взял конверт, прочел обратный адрес и встал.

«Надо написать ей, чтобы скорей возвращалась. Загубит девочку, пустоголовая баба!»

Шлепая домашними туфлями, поднимался секретарь райкома по лестнице, приглядываясь к листьям пущенных на столбы балкона виноградных лоз.

«Этот чертов Нико! До сих пор не прислал человека, чтобы опрыскать виноград. Обычно он не опаздывал. Что это у него память отшибло – до старости еще далеко. Если виноград зачахнет, я этого Нико так отделаю!..»

Со свинцово-серой жестяной крыши, выгнув сизые шейки, глядели на него хохлатые голуби.

«Может, они сегодня не кормлены?»

– Клава! Слышишь, Клава! Подсыпь голубям пшеницы, а то, если их привадят другие, не жди от Лауры пощады.

Женщина, ворча, вылила из таза грязную воду и направилась в кладовую.

Секретарь райкома вошел в комнату и, закрыв дверь, сел за письменный стол.

Долго скрипело перо, смолкая лишь в те минуты, когда он, задумавшись, почесывал концом ручки у себя за ухом. Наконец письмо было написано и вложено в конверт.

Но не успел он запечатать его, как снизу послышался звонок.

Секретарь райкома поднял голову и насторожился:

«Кто это в воскресенье не мог без меня прожить?»

Он вернулся к письму и стал писать адрес на конверте.

«Еще утопит в море девчонку, сумасшедшая!»

Звонок зазвонил снова, протяжно и настойчиво.

Секретарь райкома бросил ручку и нахмурился.

– Клава! Слышишь, Клава! Оглохла ты, что ли?

Женщина, ворча, пошла открывать – приглушенный голос ее доносился до секретаря райкома. А затем послышался лязг железной двери в каменной ограде двора.

– Луарсаб Соломонович дома?

Ответа не было.

– Тебя спрашивают, почтеннейшая, дома Луарсаб Соломонович или нет?

– В воскресенье и то не дадут человеку отдохнуть, – бормотала женщина.

– Кто там, Клава?

– К вам гость пришел.

– Отчего не поднимается?

– Пусть поднимется. Не взвалю же я его себе на спину!

Секретарь райкома вышел на балкон и с удивлением увидел поднимавшегося по лестнице Вардена.

– У вас тут настоящий рай, Луарсаб Соломонович! Сразу видно, что хозяин – человек со вкусом, – осклабился гость.

Секретарь райкома смерил его взглядом и нехотя, вяло пожал почтительно протянутую ему руку.

– Что это ты спешил как на пожар – не мог подождать до завтрашнего утра?

– Уж вы извините, Луарсаб Соломонович, за то, что побеспокоил вас на квартире. У меня к вам маленькое дело.

Варден посмотрел вниз, во двор, и молча перевел взгляд на секретаря райкома.

Луарсаб в свою очередь покосился на женщину, уткнувшуюся в таз с бельем, и жестом пригласил гостя в комнату.

Опустившись в мягкое кожаное кресло, он кивнул ему на другое такое же, стоявшее напротив.

Тяжелый узбекский ковер с вытканными на нем павлинами, спускаясь по стене от самого потолка, покрывал широкую и низкую тахту и сбегал с нее на пол. Тахта была завалена мутаками и вышитыми подушками разнообразной формы.

В углу, растопырив ноги, траурно чернел рояль, сплошь уставленный поверху безделушками.

Около окна стоял резной книжный шкаф из черного дерева с выстроившимися на полках изданиями классиков марксизма в девственно свежих красных и синих переплетах.

Ворочая шеей из стороны в сторону, рассматривал инструктор дорогие гобелены и картины в тяжелых резных рамах, которыми хозяин дома украсил свое жилище.

Комната напоминала скорее витрину антикварного магазина, чем обыкновенную гостиную.

Секретарь райкома дал гостю время оценить изысканность обстановки и коротко спросил:

– В чем дело?

Варден перевел взгляд с увешанных украшениями стен на их владельца и вздрогнул.

Деловито-холодные глаза Луарсаба Соломоновича неприязненно косились на соломенную шляпу гостя, лежавшую полями вверх на столе.

Варден поспешно пододвинул к себе шляпу, бросил на хозяина смущенный взгляд и замямлил:

– Я все по тому же делу, Луарсаб Соломонович… Все по тому же самому делу… Не вытерпел и вот пришел к вам…

Секретарь райкома сдвинул брови.

– Я ведь, кажется, ясно сказал и вчера и позавчера… Неужели тебе еще недостаточно? Сказано – я уже подобрал человека и дал ему обещание. Нет, Варден, поздно, зря ты побеспокоился. Ничего не выйдет.

– Должно выйти, Соломонич, должно выйти. Разве тот человек лучше меня разбирается в организационных вопросах? Не может не выйти!

– Нет, нельзя. Не могу я оставить его в Райпотребсоюзе, он там провалится и пропадет.

– Не провалится и не пропадет – разве все это не в ваших руках, Соломонич? Я буду работать как вол, я сделаю невозможное. Если потребуете, ночь от дня отличать не буду, верблюжью ношу на себя взвалю… Только не губите меня, Соломонич, дайте мне занять это место!

Раздосадованный такой настойчивостью, секретарь райкома нахмурился.

– Я сказал – и кончено. Для этой работы нужно, кстати, и образование, а ты еще только на второй курс перешел. И неизвестно даже, как перешел, – сдал все предметы на самом деле или иначе устроился. Я ведь тебя хорошо знаю.

Варден схватил свою шляпу, перевернул и поставил ее тульей вверх, затем тульей вниз. После этого вытащил из кармана серый клетчатый платок и вытер себе лоб, а затем почему-то и кожаную ленту внутри шляпы.

– Неужели вы думаете, что он будет работать лучше меня, Соломонич?

– Конечно. А тебя повысят в должности тогда, когда ты станешь зрелым человеком и наберешься опыта. Когда научишься по-настоящему работать и ценить свою работу.

Варден с трудом проглотил слюну.

– Значит, отказываете, Соломонич?

– Как, ты только сейчас узнал мое мнение? Ведь уж вторую неделю ходишь вокруг меня, клянчишь без устали!.. Да, между прочим, изволь, пожалуйста, вовремя являться каждое утро в инструкторскую, наравне со всеми. Не злоупотребляй моим уважением к человеку, который принимает в тебе участие. И не думай, что ты можешь тут побрыкивать по своей воле. Это работа, ответственная работа, а не увеселительное заведение. – Он помолчал немного и закончил с оттенком брезгливости в голосе: – До меня тут дошли еще кое-какие, совсем нехорошие сведения о тебе. Смотри, будь поосторожней!

Варден встал, надел шляпу, потом, поколебавшись, снова снял ее.

Секретарь райкома подумал, что обычаям гостеприимства не следует изменять даже и с таким гостем, как Варден, и достал из маленького изящного шкафчика бутылку коньяку.

– Как говорится, гость от бога. Выпьем по стаканчику?

Варден, не глядя на него, засунул в карман платок, который все еще держал в руке.

– Спасибо, Соломонич, благодарю за ласку.

Он надел слегка дрожащей рукой шляпу и вышел.

3

Бригадир еле протиснулся с толстым своим животом между столбами садовой калитки и окликнул полольщика:

– Здравствуй, Ефрем.

– Здравствуй, Тедо! Где это ты был? Каким ветром тебя сюда занесло?

Бригадир направился к персиковому деревцу у изгороди и присел на увядшую от зноя траву.

– Да вот, пошел поглядеть на ручей. С тех пор как Миха уволился, воды как будто стало поменьше. Габруа говорит, Муртаз кому хочет, тому и дает воду без очереди. Сам будто бы видал.

– Засуха! – коротко отозвался Ефрем, воткнул мотыгу в разрыхленную почву и присыпал землей, чтобы отсыревшая рукоятка не высохла на солнце и не расшаталась.

– Перекапываешь? А что Сабеда сказала? – спросил Тедо, подвигаясь, чтобы дать Ефрему место под деревом.

– А что ей говорить? Начальство мне эту землю прирезало, кто станет Сабеду спрашивать?

– А жалко ее, беднягу. Что у нее есть, кроме этого виноградника? Так и тот урезали!

– Были излишки – вот и отобрали.

– Это само собой – если у кого есть излишки, надо отбирать. Только что ж тебе такие чахлые лозы достались? Есть хоть на них виноград?

– Кое-где есть.

Бригадир снял шапку, вытер потный лоб и прислонился спиной к изгороди из сухих виноградных сучьев.

– Хитер Нико! И Сабеду уязвил в самое сердце, и тебя задобрил.

Ефрем силился понять, куда он клонит.

– Разве он не мог бы найти для тебя где-нибудь полоску получше? – продолжал Тедо. – Но ведь Нико чем дальше, тем больше все только своим родичам гребет, никого, кроме них, за людей не считает. Всех Баламцарашвили обогатил, добром засыпал. Где только не увидишь хороший виноградник, спроси, кто хозяин, – окажется или двоюродный брат Нико, или свояк, или шурин… А зайди в контору, посмотри списки, многие ли из них вырабатывают обязательный минимум? Навряд ли – да и что удивительного, небось едва управляются с приусадебными участками. Куда им еще в колхозе трудиться? А тебе Нико швырнул как милостыню эти одичалые три ряда…

– Ничего не поделаешь, – покорно склонил голову Ефрем. – Он в деревне хозяин, как он мне прикажет, так я и должен осла привязать.

На лице Тедо, испещренном веснушками, как яйцо перепела, заиграла неприятная усмешка.

– Хозяин! – тихо, как бы про себя, проговорил он и взглянул в глаза Ефрему. – А ведь, когда председателем был я, ты имел в личном пользовании виноградник получше.

– Ну имел, а вот объединились и забрали его, включили в общественные земли.

– Хороший был виноградник, оттого и включили. Разве Нико не мог обойти стороной твой участок? Стоило ему захотеть…

– Почем я знаю, мог или не мог, а вот забрали.

– А теперь у тебя один клочок здесь, другой там – вот и разрывайся между ними.

– Так уж мне досталось – в разных местах. Что поделаешь!

– Сколько ты с этой несчастной полоски возьмешь? – не унимался бывший председатель. – Не прокормит она тебя! Ты хоть посуду мастеришь потихоньку?

Ефрем бросил на бригадира подозрительный взгляд.

– Какое там… Разве Нико даст кому своевольничать?

– А при мне, помнишь, тебе даже дрова для обжига привозили на колхозных буйволах.

– Недаром же мы с тобой кумовья?

– А однажды я одолжил тебе мою собственную лошадь с телегой.

– Так ведь и я не оставался в долгу – треть-то ты забирал!

Бригадир замолчал, привалился лохматой головой к забору и лениво обмахнул шапочкой лицо.

Из виноградника веяло зноем, сладковатый дух незрелого винограда, смешанный с запахом перекопанной сухой земли, бил в ноздри. Легкая тень стлалась по земле от чуть пожелтелых по краям резных листьев, прикрывающих совсем еще зеленые мелкозернистые кисти. Обжигали проникшие сквозь просветы в листве солнечные лучи. Раскаленный воздух дрожал и переливался над. обрезанными верхушками виноградных кустов.

Тедо обмахнулся еще раз своей шапочкой и посмотрел на гончара.

Ефрем, лежа на боку, задумчиво ковырял землю сухим виноградным сучком. Седой вихор торчал из дыры в рваной войлочной шапчонке, сдвинутой у него на макушку.

– А ты не хотел бы по-прежнему делать посуду и возить ее по деревням для обмена?

Ефрем мельком испытующе глянул на собеседника.

– Где ж я ее стану делать? Мастерскую-то мою запечатали.

– Запечатали? А ты сургуча не бойся, открой ее, достань глину и замеси.

– А посуду когда делать? Кто мне позволит?

– Я.

Ефрем сел и посмотрел в лицо бригадиру долгим вопросительным взглядом. Глаза Тедо, окаймленные морковно-рыжими ресницами, и сами казались красными, как у кролика.

– Ты? Как это ты мне позволишь?

– А вот так… Я тебя извещу – тогда вечерком выходи ко мне и Ило с собой прихвати. С перекопкой скоро разделаешься?

– Я бы уж третьего дня закончил, да пришел Маркоз и помешал, велел в поле идти. А вчера я Реваза испугался.

– С чего это?

Ефрем удивился:

– А ты не помнишь, что он тогда на собрании говорил?

– Что ж, что говорил! Пока еще у нас Нико начальник.

– Третьего дня, до того как пришел Маркоз, был тут Реваз. Постоял, поглядел на меня насупясь и говорит:

«Ты все ж таки хочешь настоять на своем?»

«Что же, говорю, мне делать? Записали участок за мной, не оставлять же его так, надо перекопать».

«Ты, говорит, и за своим-то виноградником не ухаживаешь как следует, а еще на чужой заришься?»

«А это, говорю, теперь не чужое, а мое».

«Так не отступишься?» – спрашивает.

«Как же я отступлюсь, говорю, когда мне правление приказало? Ты же сам там присутствовал».

Больше он ничего не сказал, повернулся и ушел. А ночью… – Ефрем поглядел по сторонам и понизил голос: – А ночью я своими глазами видел, как он обмерял виноградник бухгалтера.

– Что? Что ты говоришь? – насторожился Тедо. – Виноградник бухгалтера обмерял?

Ефрем приподнялся, посмотрел через изгородь на проселок и, убедившись, что там никого нет, снова сел.

– А потом я его потерял из виду. Только слышал, как затрещала изгородь. Сдается мне, он в твой ячмень перелез.

– Почему ты решил, что это был Реваз?

– Узнал его.

– Зачем же он обмерял?

– А черт его знает! – пожал плечами гончар. – Мало ли что могло ему на ум взбрести.

Тедо долго не говорил ни слова. Молча сидел он, время от времени приглаживая волосатой рукой жесткие, стоящие торчком вихры. Потом встал, велел напоследок Ефрему не забывать о сегодняшнем разговоре и, беспечно напевая себе под нос, направился к проселочной дороге.

А вечером дядя Нико дважды снимал и снова надевал очки, глядя на лежавшее перед ним заявление и не веря своим глазам – в самом ли деле под заявлением стоит подпись Нартиашвили? И тот ли это Тедо Нартиашвили или вдруг объявился в Чалиспири другой человек с такими же именем и фамилией…

– Это ты писал? – все не мог он победить сомнение.

– Разве не видишь – моя рука.

– Рука-то твоя, а вот кто это придумал?

– Чья рука, тот, стало быть, и придумал.

– Гм!.. С каких это пор ты стал так болеть душой за колхоз?

– С тех самых пор, как вступил в него.

– Так почему же ты до сих пор ни разу не вспоминал, что тот твой участок у засохшего тополя составляет излишек против законной нормы?

Бригадир, раздосадованный такой настойчивостью дяди Нико, нахмурился и, помолчав, ответил:

– Обмеров давным-давно не было… Вчера утром я сам смерил участки, и тот, на котором я посеял ячмень, оказался излишним.

– А может, не этот участок лишний, а тот виноградник, где у тебя кусты отборного «саперави»?

Бригадир сухо отрезал:

– Нет. Лишнее – ячменное поле.

Нико выдвинул ящик письменного стола и бросил в него листок с заявлением, не сводя проницательного, острого взгляда с бывшего председателя колхоза.

– Ладно. На ближайшем заседании правления рассмотрим твое заявление и отберем у тебя участок.