Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 62 страниц)

2

На балконе стоял человек и, перегнувшись через перила, смотрел во двор. Пожав плечами, он повернулся и без единого слова ушел в комнату. Давно уже он не видел под пантой такого людного сборища.

Махаре изумился:

– Что это дядя Гигла стал такой смирный?

– Видно, еще не собирается на боковую.

– Рано еще, какое время спать! – Эрмана подтянул спущенный носок и повернулся, осклабившись, к Шакрии: – Что, Надувной, поддали тебе жару?

– Мне поддали? Да ты видел, что я со слюнявый сделал? Попотел у меня молодчик, как от аспирина!

– Хо-хо-хо-хо! А они что с тобой сделали?

Ребята были счастливы. Всего час или полтора тому назад они кончили играть в футбол, а потом ходили на речку, чтобы смыть пот с разгоряченных тел. Волосы у них не успели еще просохнуть после купанья. Сегодня впервые играли они по всем правилам: на поле вышли две команды в полном составе.

Никому не было известно, о чем вчера вечером совещался целый час Шавлего с секретарем комитета комсомола. Но сегодня Эрмана привел своих ребят играть матч с командой Шакрии. Ах, какое огромное удовольствие получили и те и другие! Правда, «актив» проиграл со счетом восемь – десять, но Эрмана не огорчался и не терял надежды на скорый реванш: ребята каждый день на работе, устают – легко ли с отъевшимися лежебоками состязаться! Шакрия сиял от удовольствия, блаженно ухмылялся, показывая редкие зубы, и предлагал Эрмане биться об заклад: дескать, если хочешь, будем целый день камни ломать, а у вас все равно выиграем. Эрмана недоверчиво усмехался. Шота, вратарь, насупясь и напружив шею, ворчал: судья вам подсуживал, засчитал лишний мяч, а он над воротами пролетел – я прыгнул, но не достал рукой.

– Надо устроить настоящие ворота. Давайте, ребята, поставим боковые столбы и прибьем сверху планку на такой высоте, как полагается. Дело-то нетрудное! Тогда не о чем будет спорить, и Фируза мошенничать больше не сможет.

– Непременно надо Фирузу куснуть!

– А то неправда! – вдруг повернулся к Эрмане Дата. – Смотри сюда. Видишь срубленный куст? А вот тут лежит камень, ворота им отмечены. Так вот, смотрю я и вижу – камень все дальше от куста отодвигается. Измерил, а в воротах семь шагов вместо десяти. Ну, думаю, тут дело нечисто! Хотел было дать Фирузе в ухо, да не смог дотянуться; махнул рукой и передвинул камень на свое место.

– Правда это, Фируза?

– Вздор! Вранье! Какой там камень – просто не умеют бить по воротам, а валят на меня!

Шакрия рассердился.

– Человек с башню вышиной: утром толкни – к вечеру только на землю упадет, на что ему еще ворота суживать?

Хохот вырвался волной за ворота и заглох в полях по ту сторону Берхевы.

Эрмана сгорал от любопытства:

– Что тебе сказали в сельсовете, Надувной?

– Грозили тюрьмой.

– Ого!

– Вы, говорит, заведующего складом взяли на испуг и силой бутсы и мяч у него отняли.

– Ишь, слюнявый! Посмотрите-ка на него!

– Напустились на меня оба председателя, да еще с секретарем в придачу, как собаки на медведя – то с одной стороны подступят, то с другой. Но из меня ничего не вытянешь – все равно как вон из нее. – Шакрия ударил ладонью по земле. – Они все твердят: говори, да и только, куда форму спрятали? А я отвечаю: если кому и известно что-нибудь об этой вашей форме, так разве что тому человеку. Почему, говорят, ты ее со склада взял и унес? Что ж, говорю, так мне сказали; попроси меня унести вот хотя бы эту красную скатерть да еще и ваши новые сапоги в придачу – я удружу, не поленюсь. Ух и почернел же он тут с лица – что твой караджальский баклажан. Завтра, говорит, вызовем следователя и арестуем обоих. Отвечаю – что ж, попробуйте!

– Я знаю, отчего у них живот болит.

– Отчего, Coco? Ну-ка, давай информацию.

– Сегодня Реваз привез землеустроителя из Телави, и какие у кого были земельные излишки, все начисто отобрали.

– Хо-хо-хо, так вот где собака зарыта! Пусть теперь попляшут все Баламцарашвили!

– Не беспокойся; Шалико, и у твоего отца утянули со стола жирный кусочек!

– Что там у моего отца утягивать! Был один участок лишний– так он сам сдал его колхозу, – написал заявление и отнес дяде Нико.

– А когда он заявление написал? После того как узнал, что из Телави землемер приедет?

– Мой отец не гадалка, чтобы все знать наперед.

– Постой, Отар! А ты чего молчишь, Надувной, пока тут Coco трепется о том, чего не знает? Ты же сам рулетку по виноградникам за землемером носил.

– Что, что? Шакрия рулетку за ним таскал? Ну-ка, выкладывай все, как было, Надувной! Услади нам слух.

– Когда Эресто приехал, я шел себе вдоль Берхевы и думал: дай загляну в виноградник Миха, как там груши – совсем поспели или еще нет?

– Ну и как, поспели?

– Помолчи, Джимшер!

– Дай человеку сказать!

– До чего же ты нетерпеливый!

– Дошел я до сельсовета и вижу – переехал через мост автобус, остановился, высадил Реваза и Эресто и запыхтел дальше, в сторону Пшавели. Эресто говорит Ревазу: откуда, мол, начинать будем? А у меня ушки на макушке: интересно, думаю, что они собираются начинать, эти молодые люди? Эресто я и раньше знал, он живет по соседству с моей теткой в Телави. Раскинул я мозгами и догадался, в чем дело. И говорю себе: ну-ка, Шакрия, дуй назад в сельсовет, постарайся, потрудись, чтобы слюнявый Наскида лопнул со злости. Увязался я за честной компанией и вертелся около них, пока Эресто не сунул мне в руки другой конец рулетки.

– Ну и что дальше?

– Дальше ничего. Ровно двадцать пять соток оказалось у этого кляузника. Но зато дядю Нико заставили вспотеть – не приведи бог! Выжали, как виноградную кисть.

– Откуда ты знаешь? Сам же сказал, что тебя выставили из кабинета? – перебил его Джимшер.

– Дубина! Если меня выставили, это же не значит, что я на самом деле оттуда ушел? Как бы не так! Я сбежал вниз по лестнице, постаравшись наделать побольше шума, а потом на цыпочках поднялся назад на балкон и сел под окошком, прижался к стенке. Окно было открыто, и я слышал все от слова до слова – вот как тебя сейчас слышу.

– Расскажи лучше, Шакрия, как ты в столовой срезал с шампура шашлык на тарелку дяди Нико, а потом ел его сам.

– Ха-ха-ха-ха!

– Хо-хо-хо-хо!

– Воображаю, как дядя Нико озверел!

– Не знаю, нарочно так сделал Купрача или просто забыл, только мне он тарелки не поставил. Ну, я подумал: хоть ты, Купрача, и родился на три дня раньше самого черта, а Надувного все же не переплюнешь. Взял я и срезал два шашлыка – а всего их было три – на тарелку дяди Нико, – сидели мы с ним рядом. Очень он удивился, уставился на меня своими щелочками, будто рентгеном череп мне просвечивает. Сначала хотел было даже поблагодарить меня за любезность, но, когда я пододвинул тарелку ближе, так, чтобы она оказалась посередке между нами, дядя Нико положил вилку и уж больше не дотрагивался до шашлыка.

Ребята покатывались со смеху.

Шакрия продолжал:

– Смотрит на меня Эресто, слюнки у него текут, так хочется еще шашлыка, но сказать, конечно, ничего не решается. Лицо у него смеется, но сердце, я же знаю, обливается кровью. А я поднимаю стакан и желаю ему успеха в сегодняшних делах.

– Небось привел в ярость молодых Баламцарашвили!

– Да и старшего тоже. Орехи готовы были головой колоть! Но что они могли поделать? Только глазами меня сверлили. Если бы можно было человека взглядом убить, я лежал бы сейчас заваленный цветами и вы надо мной слезы бы проливали.

– Ах, чтоб им!.. Встретишь на улице – даже поздороваться по-человечески не удостоят, пройдут мимо, надутые как индюки.

– Ну, твой отец тоже известно, что за птица! Правда, он крепко запутался в силках у дяди Нико – нынче ему уж не расправить крылышки, как в прежние времена.

– Ты что пристал к моему отцу?

– Потому что нехороший он человек.

– Я твоего отца…

– Сиди на месте, ты, дурень! – Эрмана схватил за плечи приподнявшегося было соседа и заставил его опять опуститься на землю.

– Пусти, я ему покажу!..

– А ну давай! Пустите меня, я ему слив на роже насажаю! – вскочил в свою очередь Дата.

– Ишь разошелся – тоже мне богатырь! Можно подумать, одним ударом, как Шавлего, противника с ног собьешь!

– Правда, ребята, ведь что он тогда сделал на Алазани! Уложил дюжих парней одного на другого, как дрова в поленнице!

– Я первый видел, как он двинул Валериана.

– Ты, Нодар, к самому концу из воды вылез. Он, прежде чем добраться до Валериана, походя гостя Купрачи ублажил.

– А я перетрусил, как бы он, расправившись с рыбаками, на нас не накинулся.

– Эх ты, заячий бугай! Кто об тебя руки пачкать захочет?

– А, собственно, почему, Надувной? – обиделся Джимшер. – Чем я хуже Фирузы? Оттого, что ростом ниже? Главное не вышина, а сок. Надо, чтобы в мускулах сок играл.

– Опять вы к Фирузе придираетесь!

– А Закро не вмешался в драку.

– Если бы они подрались, как ты думаешь, кто бы одолел?

– Если бы бороться стали, пожалуй, Закро.

– Нет, Закро и в борьбе не одолеет. Тот ведь тоже чалиспирский!

– Меня вот что удивляет: как это Лео, когда там, на складе, увидел перед собой Шавлего, вместе с футбольной амуницией свои штаны не отдал!.

– Небось его до сих пор еще дрожь пробирает!

– Да, Шавлего – вот это, брат, человек! Я думал, он на нас и смотреть не захочет, а ты видал, Шакрия, какие он камни таскал, когда мы ваше поле Напетвари расчищали?

– Каждое утро приходил спозаранок, пока всю работу не закончили.

– Откуда он узнал, что на складе есть футбольная форма?

Шакрия пожал плечами:

– Неизвестно. А дело было вот как. Пришел к нам ихний Тамаз, когда меня не было дома, и сказал, чтобы я зашел к ним: Шавлего, дескать, просит. Пошел я только на другой день. И сразу же мы отправились на склад. Подоспели как раз к раздаче мяса: у пастухов в горах телка с обрыва свалилась, они ее зарезали и привезли сюда. Лео на трудодни мясо распределял. Смотрю я через окошко, вижу – все хорошие куски Лео под столом прячет, а что похуже– людям отпускает. Раскричалась жена Иосифа Вардуашвили. Она ведь, знаете, женщина боевая. Давай, дескать, сюда то, что ты засунул под стол. Смотрел Шавлего, смотрел, и, видно, не понравилось ему все это дело. Отнял он у Лео топор, заставил его вытащить из-под стола припрятанное мясо, стал сам за прилавок, словно Арсен-разбойник, и поровну разделил между всеми хорошие куски и плохие.

– В бухгалтерии рассвирепели: мясо-то, оказывается, не всем досталось!

– А ты что-то очень с ним подружился, Шакрия!

– Знает, с кем дружить!

Эрмана поднялся с земли.

– Пошли по домам, ребята, завтра рано вставать.

Большая часть ребят высыпала на улицу, оставив за собой во дворе сельсовета нагретую телами землю и примятую траву.

– Ух и дам я ему… – с угрозой пробормотал Шалва, глядя вслед уходящим.

– Ладно, сиди! Лаешь, как собака из конуры, когда волк уже ушел.

– Чего ему надо от моего отца?

– Замолчишь ты или нет? – рассердился Шакрия. – Я-то ведь знаю, что за человек твой отец!

– Ну, что он за человек? Знаешь, так говори!

– Толком не разберешь. Его над землей только наполовину видно, а другая половина под землей.

– Почему так?

– А я откуда знаю? Разве он скажет?

– Неправда это!

– Нет, правда! Только нынче археология сделала такие успехи, что недолго и раскопать эту вторую половину да вытащить ее на свет божий. Надо бы ему об этом помнить.

Муртаз не хотел, чтобы дело дошло до ссоры, и встал.

– Пойду присмотрю за ручьем, а то как бы кто не проложил ему новое русло. Пойдем, Шалва, тебе ведь в ту сторону?

– Пойдем.

– Ручей, ручей… Как будто ты, как Миха, ночей не спишь, сторожишь его до утра.

– Ах, кстати! – вспомнил Джимшер. – Ты что-то давеча о грушах говорил, да тебе не дали докончить. Поспели груши у Миха или нет?

– Поспели, да еще как – вот-вот растают на дереве.

Шалва и Муртаз ушли.

– Ну что, ребята, заглянем в сад к Миха?

– И думать об этом не смейте!

– Почему, Отар?

– Миха каждую ночь в саду караулит.

– Ну и пусть. Ничего он не заметит – небось заваливается с вечера спать в шалаше и храпит до утра.

– Ничего он не спит, да и собака при нем.

– А пес чуткий и к тому же злющий.

– Как же дядя Нико по ночам к Марте пробирается?

– Не болтай чепухи. Ославили бедную женщину зря. Откуда ты знаешь, что дядя Нико к ней ходит?

– Люди говорят.

– Люди что хочешь-скажут. Вот, например…

– Да бросьте вы, нашли о чем спорить! Значит, и собака там?

– Да, и собака.

– Как же быть?

– Как нам быть, Надувной?

Шакрия лежит на траве, глядя в небо, и молчит. Потом поднимает голову и говорит задумчиво, жмуря глаза:

– Я давно уже знаю, что он по ночам караулит сад с собакой. Это даже лучше.

– Что ты вздор городишь, Надувной! Пес как тигр. Если вцепится в тебя – пол-ляжки оторвет.

– А я так эту грушу оберу, что Миха сам издали глядеть на нас будет.

– Спятил, Надувной?

– Видно, крепко поддал тебе жару Наскида!

– А вот сами нынче увидите, спятил я или не спятил.

– Сегодня? Значит, прямо сейчас и пойдем?

– Ну конечно! Нельзя откладывать – завтра Миха сам собирается груши собрать для продажи.

– Да, тогда, пожалуй, надо идти сегодня же. Только как же ты думаешь это дело обстряпать?

Шакрия приподнялся, сел на корточки и внимательно оглядел двор сельсовета, огород Гиглы и убегающую вдаль дорогу.

Нигде не было ни души. Лишь вдали, по шоссе, изредка. проезжали машины.

– В два часа приходите все к большому вязу, что навис над самой Берхевой, на краю виноградников Кондахасеули. И принесите каждый по простыне и по свечке.

– Зачем тебе простыни, Надувной?

– Все в свое время узнаете.

– Так пошли, ребята?

– Пошли.

– Да, лучше сразу подготовиться. Ну, поднимайся понемногу, Фируза!

– Вставай, Коротыш!

Во дворе стало наконец совсем тихо. Гигла облегченно вздохнул на своем темном балконе за пантой.

3

Тетушка Тина поставила кувшин с водой в угол и изумленно всплеснула руками, увидев Тамару сидящей на коленях у Нико.

– Подумать только – девке двадцать лет, а вытворяет такие глупости! Да разве ты малышка, чтобы садиться на колени к отцу?

Тамара, сияя улыбкой, прижималась щекой к пухлой отцовской щеке. Одной рукой она. обвивала его шею, другой теребила густые табачно-желтые усы, как когда-то в детстве…

А дядя Нико, блаженно развалившись в покойном глубоком бархатном кресле, наслаждался ласками своей любимицы. Лишь очень внимательный взгляд мог бы заметить, как понемногу то расходились, то снова углублялись две поперечные морщины на его лбу, над переносицей. Временами желтые мохнатые его брови шевелились, как камышовые заросли на берегу озера перед грозой. Из зарослей, словно затаившиеся саламандры, выглядывали зелено-желтые, как мох, глаза. Порой дядя Нико сгребал в горсть густые вьющиеся кудри дочери и зарывался в них лицом или терся о пушистые их кончики усами – тогда Тамара догадывалась, что отец украдкой целует ее волосы, и вся переполнялась нежностью. Ни разу не видела она отца таким ласковым с тех пор, как вышла из детского возраста.

– А ты, Нико, чего дуришь? Дочке замуж пора, а ты возишься с ней, как с малым ребенком!

Складки над переносицей вдруг слились в одну глубокую борозду, камышовые заросли сомкнулись, и саламандры исчезли, спрятались. Лишь через несколько мгновений тихонько, осторожно высунули они головы и устремили взор куда-то вдаль, сквозь противоположную стену.

– Ну-ка, доченька, принеси своему отцу холодной воды!

Тамара посмотрела на влажный кувшин в углу и спрыгнула с отцовских колен.

А Нико смотрел, как она шла, покачивая стройным станом, и, словно впервые, видел, что дочь его в самом деле стала уже совсем взрослой. Он нахмурился еще больше. Печать первого щедрого цветения лежала на этом юном и полном жизни существе. Деревенская жизнь, чистый воздух взяли свое: бледные в первое время после возвращения из города щеки девушки приняли здоровый пшеничный оттенок, она вошла в тело, вся стала крепче, плотней, и в глазах у нее искрился скрытый огонь.

Нет, надо поговорить, покончить с этим. Молчать нельзя. А значит – ближе к делу, и нечего тянуть. Убойного быка не надо долго разглядывать. Но с чего начать? Может, лучше все-таки отложить на другой раз? Но нет, впереди все лето; сколько раз тихими, теплыми ночами сменятся знойные июльские дни, и кто знает, какая из этих ночей окажется роковой для его единственного детища!

Нико отпил воды из принесенного Тамарой стакана и посадил девушку рядом с собой.

– Что ты скажешь, доченька, если я велю срубить большой каштан у нас в саду?

– Для чего, папа? – изумилась Тамара.

– Дрова у нас вышли. А знаешь, сколько из него выйдет дров?

– Что ты, папа! Рубить такое дерево на дрова! Да и на что нам дрова среди лета?

– До зимы они как раз просохнут.

– А не проще ли дрова зимой из лесу привезти? Раньше не было в них недостатка – что же теперь случилось?

– Год на год не приходится. Нынешний, похоже, будет нелегким.

– Не руби, папа!

– Отчего же нет, дочка? А вдруг он чужим достанется?

– Как чужим? С чего это – чужим?

– Земля у нас оказалась лишняя, будут отбирать.

– Что ты, папа, кто это сказал? С тех пор, как я себя помню, этот сад наш и – каштан тоже.

– А вот сказали, дочка, не постеснялись: обнаружили у, нас земельные излишки.

– А почему раньше их не было?

– Их и теперь нет. Но кое-кому хочется, чтоб они были. Иные ведь завидуют даже тому, что мы вообще по земле ходим.

– Не думаю, чтобы в селе нашелся такой человек.

– А вот есть.

– Не думаю.

– А если все-таки есть?

– Не может быть, папа. Ты ведь, кроме добра, никому ничего не сделал!

Нико горько улыбнулся:

– Некоторым и это не по душе, дочка. Ну, попробуй, вспомни – что я сделал плохого Ревазу Енукашвили?

– Ревазу?

Нико искоса глянул на девушку и увидел, как все лицо ее понемногу залилось краской. Голубая жилка на шее, видневшаяся в вырезе оранжевого платья, напряглась и забилась часто-часто, словно веревка под пляшущим все быстрее и быстрей канатоходцем. Глаза ее затуманились, словно от жара, щеки пылали.

– Что сделал Реваз, папа? – донесся до председателя еле слышный шепот дочери.

– Ничего похвального, дочка. Заявил в райком, будто участок у нас больше, чем полагается по уставу, и, значит, мы незаконно пользуемся лишней землей.

– Но ведь Реваз знает, что у нас нет излишков?

– Конечно, знает.

– Зачем же он так поступил?

– Поди разбери, – наверно, по злобе. Захочешь придраться – повод всегда можно выискать.

Девушка молчала.

Слышно было, как жужжит в пустом графине непонятным образом попавшая туда муха.

– Так это сделал Реваз, папа? – едва донеслось до слуха дяди Нико.

– Кто же еще, будучи в здравом уме, сделал бы такое?

Девушка встала, вышла медленным шагом в другую комнату и тихо закрыла за собой дверь.

Нико долго сидел в кресле задумавшись. Потом большим и указательным пальцем поддел снизу и расправил усы, встал и прошел к дочери.

Тамара, вся сжавшись, сидела у окна и, подперев рукой подбородок, смотрела печальными глазами в сад.

Прямо против окна возвышался огромный древний каштан с широко раскинутыми ветвями.

Нико несколько раз прошелся по комнате между книжной полкой и деревянной кроватью, потом подошел к окну и остановился за спиной дочери. Положив большую, тяжелую руку на голову девушки, он медленно провел пальцами вниз по ее лицу и убедился, что щеки Тамары сухи.

– О чем задумалась, дочка?

Девушка ответила не сразу. Помолчав, она резко повернулась и взглянула отцу прямо в лицо:

– Может быть, нам в самом деле не полагается столько земли, папа?

Председатель пристально посмотрел на нее внезапно сузившимися глазами.

– Допустим, что так. Кому какое дело, что у меня в амбаре?

Девушка сжалась еще больше. Потом снова отвернулась к окну и проговорила как бы про себя:

– Я знаю, почему он это сделал.

– Знаешь? Откуда?

– Знаю.

– Та-ак. – Нико прошелся вдоль стены, потом, заложив руки за спину, остановился возле окна, несколько раз приподнялся на цыпочки и снова опустился на каблуки. – Та-ак.

Он отрывисто щелкнул зубами и закончил прямо, без обиняков:

– Вот что, дочка. Если ты что-то там знаешь, то и мне кое-что известно. Ты умная девушка и все поймешь, сама во всем разберешься. Я свое детище не для того растил, чтобы выбросить на свалку. Я голодал и холодал, босым и оборванным ходил, а этот вот дом и очаг сохранил до сегодняшнего дня и порядком приумножил. Кирпич к кирпичу прикладывал, доску к доске добавлял – вот как трудился. И что же теперь – отдать дом, полный добра, и налаженное хозяйство целехонькими и готовенькими в руки какому-то прожженному шалопаю? Не-ет, пусть тебе такое и в голову не приходит, дочка, и думать об этом не смей, а там хоть караджальского татарина в зятья мне приведи! Ты неглупая девушка, раскинь умом, оглядись – мало ли на свете мужчин? Неужто так плохи мои дела, чтобы никчемного енукашвилевского парня в дом к себе взять?

Девушка смотрела расширенными глазами на отца. Лицо у нее пылало. Ошеломленная, она тщетно пыталась собрать свои мысли и со страхом видела, как разгорались недобрым огнем узкие щелки-глаза и как сливались в одну сплошную заросль косматые брови.

– Завтра Иа Джавахашвили привезет кусты держидерева и подведет колючую изгородь к кусту орешника. И если тебе в самом деле жаль нашего каштана, с этих пор не смей нос высовывать в сад после захода солнца. Ну, а с теткой твоей я поговорю особо, уж так изругаю, – воды в Алазани. не хватит ей, чтобы отмыться.

Дядя Нико тяжело повернулся, нагнув голову, как бык перед схваткой, и, выйдя в дверь, плотно притворил ее за собой.