Текст книги "Кабахи"

Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 62 страниц)

3

Купрача распахнул дверцу «Победы» и учтивым жестом пригласил в нее Шавлего.

– Серго я с тобой помирил – чего тебе еще? Садись, подвезу.

Шавлего сел в машину и захлопнул дверцу.

– Парень у тебя неплохой, только смотри, как бы не пошел по дурной дорожке.

Заведующий столовой завел мотор, чуть тронул руль и перевел машину на правую сторону шоссе.

– Ей-богу, он у меня молодец что надо, настоящий мужчина! Ты его по тогдашней встрече на Алазани не суди – он ведь тебя еще не знал. С кем он подружился – жизнь за того положит!

– Рано ты отпустил удила. Какого черта «Москвича» ему купил?

– Да я не специально для него покупал, сам на «Москвиче» ездил. Когда выпустили «Победу», я достал вот эту, а «Москвича» сыну отдал. Продавать не было смысла – машина старая, сколько за нее возьмешь? Ну и подарил парню – пусть, думаю, потешится.

– Видно, тешится он не так, как следует. Послушай, Симон, скажи по совести, – ты в самом деле едешь в Телави или проведал, что я туда путь держу, и хочешь доставить мне удовольствие?

– Допустим, что даже так, – что в этом дурного?

– Не люблю подхалимов. Тошнит меня от одного их вида. Да и зачем тебе меня ублажать? Или кто-нибудь шепнул тебе, что я приехал в Чалиспири «для расследования»?

Купрача кинул быстрый взгляд на собеседника, и морщинки, разбежавшиеся лучами от чуть прищуренных глаз, придали его лицу простодушно-искреннее выражение.

– Все, какие есть, «расследователи» закормлены мной по горло. Незачем мне к тебе подлизываться. Опасаться надо мелких людишек, а за настоящего парня я и так душу готов отдать. Будь я подхалимом, сидел бы до сих пор тихо, мирно в Ахмете, заведовал бы своей прежней столовой.

– А что у тебя в Ахмете вышло?

– Тамошний секретарь райкома был мне как брат родной… Ну, его сняли – за взятки. Приехал новый секретарь, и с самого начала я что-то не пришелся ему по душе. По правде сказать, и он мне тоже. Каждый день ел-пил у меня в столовой – и ведь не один приходил… Взял я как-то и скормил ему курицу, изжаренную за семь дней до того. Еле успели врачи сделать ему промывание желудка… Ну, после этой истории он быстро выдворил меня из Ахметы.

– А оттуда ты сразу перебазировался в Чалиспири? – улыбался Шавлего.

– Нет, сначала устроился в Телави. Только вот не сошелся с редактором районной газеты…

– В самом деле? А Ростом стоящий парень.

– Золотой! Да что толку? Мы с ним как кошка с собакой.

– Что, спуску тебе не давал?

– Не давал, – согласился Купрача.

– Почему ты не перебрался в другой районный центр – в Каварели, в Гурджаани, в Тианети? Какой тебе расчет заведовать деревенской столовой? Не мелковат ли масштаб для человека твоего калибра?

Купрача ответил не сразу. Он осторожно пересек каменистое русло Лопоты и пустил машину по главной улице Напареули.

– Говоришь, в Чалиспири невыгодно торговать? Не знаешь ты цены нашему селу! Да ведь его не обойдет ни один хевсур, ни один пшав, ни один тушин! А ведь это все люди тупые, темные… Пока не набьют брюхо – не посмотрят, что перед ними на столе, а когда наедятся, так уж и напьются и только песни распевают. В прошлом году был у меня отличный сезон. В Алвани овцы болели воспалением легких. Покупал я баранину по четыре рубля, а в столовой отпускал порцию по пять с полтиной. Сколько порций у меня из килограмма получалось, можешь сам подсчитать.

– Как же ты кормил людей больным мясом?.

– Так оно совсем безвредно, разве что чуть-чуть хуже на вкус. Хорошие были сегодня шашлык и каурма?

– Великолепные.

– Ну, так всем я такое мясо не подаю.

Шавлего смотрел через ветровое стекло на чистый, блестящий, как облизанная скотиной соляная глыба, асфальт убегающей назад дороги и удивлялся:

– А совесть тебя не мучит? И ведь открыто, без стеснения обо всем рассказываешь!

– Ей-богу, нет. С чего бы меня стала мучить совесть? Не будь Купрачи – торговал бы в столовой какой-нибудь Геге или Курка. Не все ли равно клиенту, кто с него деньги берет?

Шавлего внимательно всматривался сбоку в частую сетку морщинок, разбегавшихся от прищуренного глаза водителя.

– Немало я слышал о тебе хорошего, Симон… Но помни: если я останусь в Чалиспири, мы с тобой наверняка не сойдемся.

Купрача оглянулся с беззаботным видом:

– Лишь бы тебе не знать печали, а обо мне не заботься! Куда ветер подует, туда и я подамся.

– А жаль тебя так запросто скидывать со счетов… На месте Нико я сделал бы из тебя дельного, полезного человека.

– Честное слово, зря бы потрудился.

– Сделал бы, не сомневайся.

Купрача снова оглянулся и признался откровенно:

– Жизнью своей клянусь, что я есть, то и есть, больше из меня ничего не получится. Так уж оно идет с адамовых времен: один рождается дичью, а другой – охотником.

Машина вылетела на Телави-Кварельскую дорогу и свернула к мосту.

– Эге, смотри-ка – прибили оторванные доски мостового настила! Не иначе как нынче утром. Должно быть, вчера тут секретаря райкома тряхануло!

За мостом Купрача замедлил ход.

– Хочешь, заглянем сюда. Тут вкусное чакапули готовят.

Шавлего улыбнулся:

– Нисколько не сомневаюсь, что чакапули здесь отличное, но я не голоден и к тому же тороплюсь. Надо мне одного человека повидать, а он может тем временем в район уехать. Там, позади, за рекой, столовая, правда?

– Столовая.

– И здесь, по эту сторону моста, тоже?

– Верно.

– А нужно ли столько столовых?

– Не спорю. Что ни дерево в лесу, на каждом по-своему ветви растут… Вот я, например, думаю, что нужно.

– Правильно. Сказано мудрецами: сколько людей, столько и мнений. А ты не член партии, Симон?

– Нет, и не собираюсь вступать.

– Почему? Разве заведующие столовыми и директора ресторанов…

– Все верно. Но у меня еще осталось столько совести, чтобы этого не сделать.

– Что это значит? Я – член партии и с гордостью заявляю об этом.

– Тебе это как нельзя больше подходит, а мне – нет.

– Как так?

– А вот как: у каждого члена партии совесть должна быть совершенно чистой. А между тем я в грязи по самую макушку… Хотя, по правде говоря, не каждый, что в партии, – настоящий коммунист. Не дай бог тебе, конечно, попасть в тюрьму, но, если случится, присмотрись: партийных там сколько угодно. А кто это такие? Люди, которые пробрались в партию из расчета, ради выгоды и наживы. И лезут такие в коммунисты, как мошки в кувшин с вином… Не буду перед тобой чиниться, скажу прямо: ученые люди иной раз поступают похуже других.

– Ученые люди?

– Тут у нас побывал один корреспондент… Пожил в свое удовольствие и порядком поживился. Он все проповедовал мне, что ложь недостойна человека, а сам наврал с три короба да раззвонил по радио на. весь белый свет…

– Как это?

– Сейчас расскажу. Как-то я возил его в Алвани: затеял он написать про овцеводство. Пристал к одному чабану – дескать, хочешь не хочешь, а признайся, что ты убивал волков. Тот, бедняга, клялся и божился, что в жизни ни одного не убил. А корреспондент, вернувшись в Тбилиси, на другой же день выступил по радио и наплел про того чабана небылицы – будто бы тот застрелил за свою жизнь семь волков, шесть медведей и одиннадцать шакалов.

Шавлего улыбался:

– Корреспонденты любят иногда приукрасить. По большей части это случается с новичками. В общем, безвредная ложь.

– Ну ладно, черт с ними, с волками и медведями, – шакалов зачем он приплел?

– Гм, может, в шакалах все дело! Слыхал поговорку: ославили волка, а разбойничал шакал.

– Нет, ты отвечай мне прямо – прав я или нет?

Шавлего смеялся:

– Пожалуй, стоило бы надрать уши твоему «корреспонденту»… Почему ты в райком не сообщил?

– Не отшучивайся, я серьезно говорю. Ты вот о шакалах все знаешь, а я тебе о волках скажу.

– Ну?

– Волк волка не задерет.

Шавлего не ответил. Некоторое время оба молчали. Потом Шавлего посмотрел на часы и сказал озабоченно:

– Нельзя ли немножко побыстрей?

«Победа» влетела с шумом в Телави, свернула у Ираклиева источника налево и затормозила перед высоким зданием. Шавлего открыл дверцу и вышел на тротуар.

– Спасибо тебе, Симон, за доставку и особенно за то, что ты не пожалел хлеба-соли для ребят, когда мы отстраивали лачугу бедной Сабеды.

– Не стоит благодарности… В последнее время я что-то совсем одичал. Иной раз так потянет по душам с человеком поговорить, что, кажется, жизни за это не пожалел бы.

Когда Шавлего поднялся по лестнице до второго этажа, дверь, ведущая с площадки в коридор, отворилась, и показался невысокий молодой человек с озабоченным, нахмуренным лицом.

Шавлего остановился и удивленно воскликнул:

– Кого я вижу! Мое почтение Теймуразу Кахетинскому! Ты все здесь, тушин?

Молодой человек остановился в свою очередь – лицо его вдруг просветлело, он хлопнул ладонью по протянутой руке Шавлего, а потом дружески обнял его.

– Отыскала-таки птичка родное гнездо? Нет, брат, никуда не убежишь от нашей Алазани! – Он повернул назад и потянул за собой Шавлего. – Пойдем посидим у меня, поговорим. Почему ты удивился, увидев меня?

– Давно тебя не встречал… Я думал, ты уже в Тбилиси, в ЦК заседаешь. По-прежнему третьим секретарем?

– По-прежнему и меньшим не буду. – Он закрыл дверь кабинета и пододвинул гостю стул. – Давно ты приехал? Зачем пожаловал в райком? Кто-нибудь тебя огорчил-обидел?

– Не так просто меня обидеть! А вот ты таки выглядишь огорченным.

– Неужели?

– Да, брат, – вышел из кабинета такой угрюмый и насупленный, что собака не взяла бы у тебя хлеба из рук.

– Нельзя же вечно держать рот распяленным, как голенище!

– К ротозейству я тебя не призываю. Но вид у тебя был очень уж… суровый. Может, получил нагоняй от секретаря? Впрочем, насколько я знаю, не таковский ты парень, чтобы получить нагоняй и не дать сдачи, да еще с лихвой.

Лицо Теймураза стало серьезным.

– Плохие дела! С председателем райисполкома вчера случился удар. Вся левая сторона отнялась.

– Печальная история.

– С полчаса тому назад я звонил в больницу – ему не лучше. Я как раз шел его навестить.

– Да, нехорошо. Все его хвалят, говорят, очень порядочный человек. Он давно болен? Повышенное давление?

– И давление и сердце… Вчера у него вышел крупный разговор с нашим первым секретарем. Вернулся он домой, сел обедать – и за едой свалился со стула. Весь этот год, бедняга, болеет. Если будет второй удар – уже не оправится. Ты не знаешь, что это за человек! Трудно мне будет без него!

– В чем они с секретарем райкома не сошлись?

– Во многом. Разные люди.

– А ты в каких отношениях с первым секретарем?

– Я на сердце не жалуюсь. Оно у меня как халибское железо.

– И что же – лад да совет?

– Ни лада, ни совета. Сразу после того, как меня назначили сюда, мы схватились врукопашную. Он придумал ловкий прием: направил меня на высшие партийные курсы и таким образом избавился от моего присутствия на целых два года.

– Ого!

– Он, видимо, надеялся, что после курсов меня отправят куда-нибудь в другие края, да не вышло. А теперь он без конца гоняет меня с поручениями по разным местам, чтобы только держать подальше от Телави.

– Вот как!

– Недавно он вдруг затревожился по поводу овечьих отар, закинул меня за Кавказский хребет, а не успел я вернуться, как пришлось выехать на цив-гомборские пастбища.

– Я бы сказал – неплохие места!

– Он-то считал, что загоняет меня к черту на рога… А я и сам давно собирался в горы. Издали ведь не вникнешь толком, чем жив чабан, какие у него нужды и заботы. Да и овцу надо знать не только в виде шашлыка!

– Свет на овцах не клином сошелся! Вот сегодня я встретил Джашиашвили. За что вы его выставили из милиции?

– Где ты его встретил? Здесь, в Телави?

– Her, в Чалиспири. В столовой. у Купрачи.

Лицо у Теймураза потемнело.

– Ох, загубим мы этого чудесного парня! Вот увидишь! Что он делал у Купрачи? Пил?

– Пил.

– Загубим парня, как пить дать, загубим.

– Ну, Джашиашвили не так легко загубить. А все-таки чем он провинился?

– Ничем. Он только выполнил долг честного человека.

– И за это его сняли с работы?

– Да, только за это… Но назови меня бесчестным человеком, если я дам его в обиду. Где мы найдем такого работника? Да он и сам в другой район не пойдет. Милиция должна быть безукоризненной! Погоди, я сверну шею двум-трем бюрократам, и увидишь, какие там останутся замечательные, ребята! Почему одна паршивая овца должна позорить все стадо? Луарсаб зря надеялся избавиться от меня, заслав на все лето в горы!

– А хорошо теперь в горах! С каким удовольствием я бы поохотился! Помнишь праздник в Тушети? Здорово мы тогда повеселились! Девушки с ума сходили от восторга. Но напоить меня ты все же не сумел!

– Тушинское пиво крепкое, я думал, легко тебя одолею… По-прежнему ездишь в экспедиции или уже приготовил диссертацию?

– До диссертации еще далеко, надо собрать гораздо больше материала.

– Ты за этим сюда приехал?

– Не только за этим.

– Зачем же еще?

– Я вступил в колхоз.

У Теймураза вытянулось от удивления лицо.

– Что?

Шавлего улыбнулся:

– Правду говорю. Я уже снялся с партийного учета в университете.

– Ты шутишь!

– Пусть на шутнике шуты верхом ездят! Вот справка о снятии с учета.

Теймураз потер в задумчивости подбородок и еще раз окинул испытующим взглядом своего гостя:

– Свихнулся?

– Разве что совсем немножко. А в райком я зашел для того, чтобы узнать, получено ли из Тбилиси мое личное дело.

Теймураз помолчал с недоуменным видом, потом снова потер подбородок.

– Что ж, видно, у тебя есть на то причины. И вид у тебя не такой, как обычно… Да-да, дошли и до нас слухи о твоих подвигах!

– О каких подвигах?

– Не прибедняйся! И не думай, что мы тут сидим в кувшинах, накрывшись крышками.

– Ну, если не в кувшинах, так около них посидеть, наверно, не отказываетесь. Что тебе наплели?

– Ну-ну, уже прицепился! Я пошутил. Уж и пошутить с тобой нельзя?

– Шутки потом. А сейчас скажи мне, где тут у вас сектор учета?

– Куда спешишь? Так скоро тебе надоело мое общество? Посиди, поговорим. А потом пойдем ко мне, я покажу тебе своих малышей.

– Нет, нет, сейчас я не могу к тебе в гости… Отложим до другого раза.

– Тогда пойдем к Геге, я угощу тебя телавским хинкали.

– Вот от этого не откажусь. Так ты ступай по своим делам, проведай больного, а тем временем и я освобожусь. Завернем в редакцию за Ростомом и пойдем все вместе есть хинкали.

– Хорошо, заберем с собой и Ростома. А сейчас я пойду с тобой в сектор учета.

– Незачем – ты только объясни мне, где он помещается.

– Тут же, на третьем этаже. Как поднимешься, направо по коридору, вторая дверь.

– Ладно, как-нибудь найду.

– Не забудь, что потом ты должен зайти сюда.

– Рассчитывай на меня.

Шавлего отыскал дверь с надписью «Сектор учета кадров» и постучал в нее. Никто не отозвался. Он хотел было уйти, но передумал и еще раз попытал счастья.

– Кто там, входи! – послышалось из-за двери.

Шавлего толкнул дверь и вошел.

Прямо против входной двери, лицом к ней, сидел за письменным столом хозяин кабинета и читал газету, развернув ее перед собой.

Газета пропускала свет, падавший сзади из окна; посередине раскрытого листа смутной тенью обрисовывался силуэт головы читающего. Шавлего стоял на пороге и смотрел, как подрагивает в холеных пальцах покрытая убористой печатью бумага..

Он заложил руки за спину и несколько раз прошелся по комнате. Потом остановился перед столом и сухо сказал:

– Вы пригласили меня войти.

– Возьми стул, посиди немного.

Хозяин кабинета опустил газету и строго взглянул большими красивыми глазами на посетителя.

Изумленный возглас вырвался у Шавлего. Он остановил тяжелый, настойчивый взгляд на хозяине кабинета.

Тому явно пришлось не по вкусу это беззастенчивое разглядывание. Он нахмурился.

– Кого тебе нужно, товарищ?

Шавлего улыбнулся.

Сидевший за столом, словно постепенно пробуждаясь от летаргического сна, заморгал и уставился на посетителя расширенными глазами. Лоб у него то собирался в складки, то разглаживался, лицо перекосилось, как от боли. Он стал медленно подниматься со стула, как бы подпираемый невидимым домкратом.

Где-то, когда-то он уже видел эту зловещую улыбку… Но где и когда? Дай бог памяти… Постой, постой… Кажется, это… это…

Заведующий учетным сектором, ощутив внезапную слабость в ногах, опустился на стул. Вытащив платок, он вытер лоб, провел платком по глазам, потом зачем-то высморкался и неловко, трясущейся рукой запихал смятый кусок шелка обратно в карман. Наконец он кое-как овладел собой, откинулся на спинку стула и, собравшись с силами, спросил деланно равнодушным тоном:

– Кого тебе нужно, товарищ?

Улыбка сбежала с лица Шавлего.

Сидящий за столом изо всех сил старался уклониться от устремленного на него в упор пронзительного взгляда.

– Слышишь или нет? Кого тебе, товарищ?

– Я хотел видеть заведующего учетным сектором.

– Я заведующий. Чего тебе нужно?

– Удивительно! Вы не ошибаетесь?

– Что тут удивительного? Ты разве не читал надписи на дверях?

– Ничего не понимаю!

У заведующего учетным сектором покраснел затылок, вздулись жилы на шее. Он проговорил сдавленным голосом:

– Тебе известно, где ты находишься? Здесь райком. С хулиганами мы обращаемся так, как они заслуживают. Что ты на меня волком смотришь? Я охотник и много разных зверей встречал в горах!

– Значит, у нас с вами одно ремесло. Только я встречал зверей и в долине, на берегу Алазани.

Заведующий учетным сектором побледнел, опять вытащил платок, растерянно отер пот со лба и наконец проговорил упавшим голосом:

– Жалуйся на меня кому хочешь. Я отказываюсь тебя принять.

Шавлего посмотрел на пылающие уши хозяина кабинета и, повернувшись, пошел к двери.

– Хорошо, не буду вас беспокоить. Извините, что отнял драгоценное время. Я пойду к секретарю райкома.

В дверях он обернулся:

– Мы, наверное, еще встретимся.

В приемной секретаря райкома ему пришлось немного подождать: Луарсаб Соломонович совещался со вторым секретарем. Шавлего стоял у окна и смотрел на исполинскую липу, возвышавшуюся во дворе на другой стороне улицы. Он почувствовал на себе любопытный взгляд девушки-секретаря и оглянулся – девушка быстро опустила глаза, уткнулась в книжку.

Вскоре второй секретарь ушел к себе.

Люди, ожидавшие в приемной, устремились к дверям кабинета. Двое или трое потребовали соблюдения очереди. Кто-то решительно заявил, что никого раньше себя не пропустит.

Зазвонил электрический звонок.

Секретарша вскочила, исчезла за дверью, обитой кожей, и сейчас же вернулась.

– Тише! Вы не на Караджальском базаре. Этого товарища секретарь райкома вызвал сам и ждет его с утра.

Ожидающие послушно, хоть и ворча вполголоса, отхлынули от дверей кабинета.

Шавлего удивленно взглянул на девушку.

– Это меня вызывали?

– Проходите, – сказала девушка дружелюбно.

Шавлего пожал плечами и вошел в кабинет.

Секретарь райкома вежливо приподнялся, протянул ему руку через стол.

– Садитесь.

Шавлего сел.

Секретарь райкома потянулся за бутылкой боржомской воды, налил себе и предложил посетителю:

– Не желаете?

Шавлего поблагодарил и отказался. С минуту он смотрел, как узкие губы секретаря райкома втягивали воду, насыщенную пузырьками газа.

Наконец тот отставил стакан и воздал хвалу напитку.

– Не думаю, чтобы еще где-нибудь в мире нашлась такая замечательная вода. Трудно было бы без нее в такое вот жаркое лето. А вы почему не пьете? Впрочем, вам, по-моему, не то что летний зной, но и жар доменной печи будет нипочем. Чем могу служить?

Шавлего молча смотрел на вялые черты секретаря райкома, на его усталые, ничего не выражающие линяло-голубые глаза. Тон показался ему неискренним, голос – слащавым.

– Я из Чалиспири, имя мое – Шавлего Тедоевич Шамрелашвили. Я окончил аспирантуру и вернулся в родное село, чтобы работать в колхозе. В Тбилиси я снялся с партийного учета. Хочу узнать, пересланы ли оттуда мои документы. Вот справка о снятии с учета.

– С какого года вы в партии?

– С двадцать четвертого июня тысяча девятьсот сорок первого года.

На губах Луарсаба Соломоновича мелькнуло некое подобие улыбки.

– У вас уже порядочный стаж. Неужели за столько времени вы не успели узнать, что в подобных случаях обращаются не к секретарю райкома, а к заведующему учетным сектором?

Шавлего молча рассматривал частую сетку мелких морщин под припухшими веками секретаря райкома.

– Что это вы так глядите?

– Так просто… Я уже заходил к заведующему учетным сектором. Он направил меня к вам.

– Уже заходили? Я не знал. Почему же он вас направил ко мне?

– Очевидно, ввиду перегруженности неотложными делами.

– Это не объяснение. Может, дадите какое-либо другое?

Шавлего понял, что, пока он дожидался в приемной, заведующий учетным сектором успел связаться с секретарем по телефону. Он нахмурился и заговорил еще суше:

– Разве недостаточно названной мною причины?

– Для вас – может быть. Но мне она почему-то кажется недостаточной. Ну-ка, наберитесь смелости и расскажите все откровенно.

Шавлего улыбнулся:

– Набраться смелости? Почему вы думаете, что я ее когда-либо терял?

– Знаю из достоверных источников. Вы потеряли не только смелость, но и всяческое понятие о коммунистической морали.

– Могу я полюбопытствовать: что именно вы подразумеваете под коммунистической моралью?

– Каждый честный коммунист знает, что означают эти слова. Ну, что вы на меня смотрите? Думаете, если я впервые вас вижу, так ничего о вас и не знаю? Ошибаетесь! Мне известны в подробностях все ваши дела и поступки с того дня, как вы появились в Чалиспири. Плохие это дела: драки и избиения, запугивание людей, хищение колхозного имущества, непрошеное вмешательство в вопросы, не имеющие к вам отношения, оскорбление должностных лиц…

– Продолжайте, продолжайте, я не так невежлив, чтобы прерывать вас на полуслове.

– Вам мало всего этого? Вы отрицаете какое-нибудь из этих обвинений?

– Все вместе и каждое в отдельности. Вы очень плохо информированы, товарищ.

– Отвезли вы какой-то старухе лесоматериалы, заготовленные для строительства клуба?

– Отвез.

– Взяли силой со склада спортивную форму?

– Взял.

– Избили на Алазани пятерых подвернувшихся вам под руку людей?

– Только четверых.

– Все равно. Количество не играет роли.

– Пусть так.

– Оскорбили заведующего учетным сектором в его кабинете?

– Вот это неправда.

– Хорошо, допустим, что это не так. А об остальном что бы скажете?

– То же, что сказал.

– Значит, вы не чувствуете за собой вины?

– Конечно, нет. Я не жалею ни об одном из своих поступков.

– Порядочный человек всегда сожалеет о своих проступках.

– Только бесхребетные люди вечно сомневаются, правильно или неправильно они действовали. Надо поступать так, чтобы потом не пришлось каяться, а если совершаешь недостойный поступок, так нужно быть готовым и отвечать за него.

– Преступники не знают угрызений совести, но у них вовсе ее нет. А вы – куда вы дели свою партийную совесть и сознание коммунистической морали?

Шавлего гневно сдвинул брови.

– Осторожнее, товарищ секретарь! Ответственная должность еще не оправдание для вольностей! Я даже от своего старика деда не стерплю подобных рассуждений о моей совести и морали!

Лицо секретаря райкома приняло землистый оттенок. Все черты его внезапно одеревенели – только бледные губы нервно кривились и в глазах Появился несвойственный им огонь.

Шавлего спокойно наблюдал смену выражений на лице собеседника.

– До сих пор я еще сомневался, но теперь мне очевидно, с кем я имею дело. Сию же минуту я арестую тебя как расхитителя колхозного имущества, вора и хулигана. Я с тобой расправлюсь, как ты этого заслуживаешь!

Он схватил телефонную трубку и торопливо набрал номер:

– Алло!.. Милиция!

Шавлего молча встал, обошел вокруг стола и, положив руку на вилку телефонного аппарата, выключил его.

– Зачем отвлекать милицию от ее прямых обязанностей? Разве ей нечего делать? Вон уже целый месяц под носом у нее ограбили дом, а она все не может найти грабителей.

Секретарь райкома стоял с искаженным лицом. Потом он швырнул телефонную трубку и ткнул пальцем в кнопку звонка.

Вошла секретарша.

Шавлего схватил графин с водой и сунул его в руки девушке:

– Вода теплая. Принесите свежей.

Озадаченная девушка взяла графин и ушла.

Ошеломленный неслыханной дерзостью посетителя, секретарь райкома лишился дара речи.

– А теперь я уйду – не хочу задерживать людей, ожидающих в вашей приемной. И пусть ни один милицейский не пытается меня задержать, не то вы ответите за это.