Текст книги "Кабахи"
Автор книги: Ладо (Владимир Леванович) Мрелашвили
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 62 страниц)
Это, однако, ему не удалось.
Шляпа, колыхаясь, плыла по волнам, похожая на огромный цветок подсолнуха.
Шавлего проводил ее огорченным взглядом и посмотрел на девушку.
Та улыбнулась:
– Пустяки. Пойдем дальше.
Они выбрались на берег и долго шли, не говоря ни слова.
Когда болото осталось наконец позади, девушка нарушила молчание:
– Вчера собирался дождь, да и сегодня с утра моросило… А вода в Алазани как хрусталь.
– Должно быть, в Панкисском ущелье, у ее верховья, дождя не было. Зато наша Берхева сегодня немножко помутнела.
– Вчера Реваз в первый раз вывез в поле сеялку. Я было намекнула ему, что пока еще рановато. Интересно, успел ли он посеять у большого вяза?
– Хотите, свернем туда, посмотрим?
– Не стоит. В темноте все равно ничего не увидишь.
– Сеяли, наверно, ветвистую пшеницу?.. Не думал я, что это ваше творение. Как вы сумели ее вывести?
Девушка махнула рукой:
– Не стоит об этом… Длинная история, да и не совсем так обстоит дело, как изображают.
– Что вы хотите этим сказать?
– Видите ли, не я первая вывела ветвистую пшеницу.
Шавлего изумился:
– Зачем же тогда вся эта газетная шумиха? Ведь ваша пшеница даже представлена к Государственной премии!
Русудан пожала плечами:
– Чего только не представляют на премию! А я по поводу этой ветвистой пшеницы перерыла столько книг и журнальных публикаций, что другой на моем месте давно бы защитил диссертацию.
– Значит, ветвистая пшеница существовала и до вас?
– Лет сто тому назад какой-то неизвестный автор доказывал в «Земледельческой газете», что ветвистая пшеница была обнаружена в одной из гробниц египетских фараонов. Зерна пролежали в подземелье две тысячи четыреста лет.
– Удивительно, как они сохранились в течение двадцати четырех столетий!
– Что они сохранились – это не так уж удивительно… А вот чтобы эти зерна, взятые из гробницы, могли прорасти, в это я не верю. Это, конечно, ложь чистейшей воды. Пшеничное зерно сохраняет способность к прорастанию десять-пятнадцать лет, не больше.
– По-моему, история возникновения ветвистой пшеницы имеет не такое уж большое значение. Важно, что она существовала и существует. Но почему до сих пор ей не отдавали предпочтения перед другими сортами?
– Она не так уж выгодна. Опытов было поставлено немало. В одних случаях она вырождалась, в других – не оправдывала возлагавшихся на нее надежд. Так что время от времени ее забрасывали и забывали.
– А теперь?
– Теперь она широко распространена по всему Советскому Союзу. Несколько лет тому назад я сама видела ее своими глазами на опытной станции в Одессе.
– Почему же говорят только о вас?
– Не знаю… Должно быть, моей пшенице отдают предпочтение перед всеми остальными, выведенными в других местах. А может быть, это для поощрения, так как перед Грузией поставлена задача: самой удовлетворять свою потребность в хлебе.
– А есть у ветвистой пшеницы перспективы?
– Сомневаюсь. Зерно слишком легкое, тесто получается слабое, жидкое, да и вкус не очень хорош.
Шавлего разочарованно замолчал.
Русудан шла рядом с ним, изредка похлопывая себя по ладони сложенной плеткой. Дорога была покрыта толстым слоем пыли, заглушавшим звук шагов.
После крутого поворота дорога стала спускаться к Берхеве. Деревья свешивались с невысоких скал над узким руслом. Поток струился как бы в зеленом туннеле под их ветвями.
– Помните, как я встретил вас тут, когда шел на рыбалку? Вы, должно быть, подумали тогда: «Вот бездельник – люди падают с ног, надрываются в этакую жару, а у него только и дела что рыбу ловить! Весело время проводит молодчик!»
– Не скрою, – такая именно мысль мелькнула у меня в голове… А вы вот что тогда подумали: «Бойкая особа! Как ни встречу – каждый раз с нею в двуколке новый спутник. Весело проводит время девица!»
Шавлего улыбнулся:
– Начало, пожалуй, вы угадали, но дальше неверно. Я никогда не думал, что вы ищете веселья и развлечений. Ваша профессия – творческая. Я знаю – вы проводите опыты над многими растениями.
– Не преувеличивайте. Я вывела белую рожь и немножко занимаюсь кукурузой.
– Как? А от ветвистой вы совсем отказываетесь?
– Нет, не совсем. С весны возьмусь за нее снова.
– Чего вы хотите добиться?
– Хочу сделать ветвистую пшеницу «доли» и «безостую». То есть хочу придать ветвистой свойства, которых у нее нет: плотность «доли», ее вкус и запах, качество теста при выпечке. Вот если это мне удастся – тогда я буду гордиться своим созданием.
– Великолепная программа. А кукуруза?
– С кукурузой я вожусь только второй год.
– И уже чего-нибудь достигли?
– Почти… Она уже ветвится.
– Как – вы и кукурузу хотите сделать ветвистой?
– Нет, это получилось против моего желания. Я не этого добивалась. Но при этом достигла того, что на одном стебле у меня развились семь початков.
– Каким методом вы этого достигли – гибридизацией?
– Разумеется. Я скрестила с грузинским «кругом» сорт «хрустящий», у которого маленькие початки с мелкими зернами, знаете, тот, из которого обычно делают кукурузные хлопья.
– Знаю. Но зачем вам маленькие початки и мелкие зерна?
– Потому что на стебле «хрустящего» этих маленьких початков много. А «круг» зато с крупными зернами. Я добилась того, что у нового гибрида початков на стебле много, как у «хрустящего», но початки эти большие, как у «круга», некрупными зернами. Вот только при этом мой новый сорт пошел ветвиться… Против моего желания! Посередине – главный стебель, с двумя или тремя початками, а вокруг него – ответвления, и на каждом по стольку же початков.
– И что же – разве выгодна такая кустистая кукуруза?
– Конечно, нет. Но я продолжаю работу. Хочу перенести эти ответвления с их початками в главный стебель. Вот тогда моя цель будет достигнута… А вы? Какую вы ставите цель перед собой? Здесь, в Чалиспири, собираетесь учительствовать?
– Кто вам сказал, что я собираюсь быть педагогом?
– Никто. Но ведь вы филолог?
– Педагогов и без меня более чем достаточно. Я сейчас работаю над диссертацией.
– Вот как! И давно вы пришли к выводу, что у нас не хватает кандидатов наук?
Шавлего усмехнулся:
– Я интересуюсь фольклором. Раза два ездил летом в экспедиции. Материала накопилось немало.
– И вы думаете на материале двух экспедиций защитить диссертацию?
– Почему же двух – до диссертации далеко. Понадобится еще не одна экспедиция. И ломать голову придется достаточно.
– И все это для чего?
– То есть как это для чего?
– А вот так. Зачем вам все это?
– Странный вопрос! Разве человек не отличается от животного тем, что – он мыслит и творит?
– Но зачем вам, именно вам, нужно все это?
Шавлего окинул спутницу удивленным взглядом.
– Мне кажется, я понял смысл вашего вопроса.
– Рада, что поняли. Познай самого себя – так, кажется, сказано?
Было уже поздно, когда они добрались до деревни.
Они прошли вместе через все село, чувствуя на себе любопытные взгляды редких встречных.
Наконец они остановились перед калиткой Русудан.
– У вас гости. Видите – в доме свет.
– Это Максим. Он вчера приехал с гор.
Шавлего задумчиво смотрел на ярко освещенные окна дома.
Русудан стояла рядом и молча трепала кончик своей плетки.
Дорога и двор были безмолвны.
Никто не шел в лес и не возвращался из лесу.
Царила тишина – необъятная, всеобъемлющая тишина.
Шавлего оторвал взгляд от окон и долго грустно смотрел на девушку.
– До свидания, Русудан. Спокойной ночи и приятных снов.
– До свидания.
– Простите меня за то, что я потерял вашу шляпу и навязал вам свое общество.
Русудан ничего не ответила.
– Как только попаду в Телави, отыщу в магазине такую же и привезу вам.
Девушка подняла взгляд на Шавлего и улыбнулась загадочной улыбкой.
– Чему вы улыбаетесь?
Русудан не ответила.
– Скажите, чему вы улыбнулись?
– Так просто.
– Скажите, Русудан.
– Не скажу.
– А если я очень попрошу?
– Все равно не скажу.
– Никогда не скажете?
Девушка ответила не сразу:
– Когда-нибудь, возможно, скажу.
– А все же, когда?
– Не знаю.
– Ну ладно… Так до свидания, Русудан.
Улыбка постепенно погасла на лице девушки. Она спросила тихо:
– Сердитесь?
– Нет, за что же сердиться?.. Спокойной ночи.
Девушка смотрела вслед смутной богатырской фигуре, удалявшейся от нее по дороге, и рассеянно водила по ладони левой руки кончиком сложенной плетки. Пальцы у нее слегка дрожали. Потом она сдвинула брови, крепко зажмурилась, снова открыла глаза и позвала слегка измененным голосом:
– Шавлего!
Он остановился, обернулся на зов:
– Да, Русудан!
– Скажите, Шавлего, вам не приходилось в детстве пасти телят… в горах?
– Приходилось.
– У вашего дяди?
– Да, у дяди.
Девушка вошла во двор и заперла за собой калитку…
Когда Шавлего подходил к своему дому, навстречу ему выбежал ожидавший в воротах маленький племянник.
– Дядя Шавлего! Дядя Шавлего! – сдавленным голосом повторял мальчик и тянул его за руку назад. – Не ходи домой. Там милиционеры. Они пришли тебя забрать. Двоих уже забрали. Мне велели никуда не уходить из дому. Но я открыл окошко и выпрыгнул в сад. Не ходи туда. Они сидят на балконе и тебя дожидаются. Дедушка приехал с гор. Только что приехал, вечером. Как он рассердился! Ух как рассердился дедушка! Забрали… Двоих уже забрали… Не ходи, милиционеры сидят на балконе, ждут…
– Милиция? Меня дожидается? – Шавлего остановился. – Что, что? Кого забрали? – Сорвавшись с места, он бросился бегом к дому.
Около лестницы чья-то железная рука схватила его.
Шавлего обернулся в гневе.
– Постой, мальчик! Беда с нынешней молодежью: чуть что, кровь вам в голову бросается!
– Ты, дедушка? А Тамаз, дурачок, сказал, что тебя забрали!
– Тише, малыш! Не такое это простое дело – взять Годердзи! Постой, говорю! С ума сошел? Кости мне переломаешь – набросился, как медведь!
Внук, опомнившись, бережно поддел рукой снизу белую бороду деда, с нежностью поцеловал ее и еще раз прижал старика к своей широкой груди.
– Дедушка! Милый дедушка! Где он, этот глупыш? Иди сюда, Тамаз! Что ты там плел, будто дедушку забрали?
По лестнице, держась за перила, спешила навстречу Шавлего мать. Длинное черное платье путалось у нее в ногах. Она прижимала к лицу кончик головного платка.
На балконе показалась Нино.
– Шавлего, дорогой, прошу тебя, не вступай в спор с милицейскими и не сопротивляйся им!
– Не надо волноваться, мама, это, наверно, недоразумение.
Мать, тихо плача, прижималась к сыну.
– Что это за напасть, что ты сделал такого, сынок, чтобы тебя в тюрьму… Ох, горе твоей матери!..
Шавлего увидел, как сверху, прижимаясь к лестничным перилам, скользнула какая-то неясная фигура.
Другая фигура появилась на балконе над лестницей, прогудела густым басом:
– Перестаньте – что вы расхныкались? В милиции не людоеды сидят! Ну-ка, молодой человек, ступай вперед, – и стала спускаться следом за первой по ступенькам.
– Так это вы собираетесь меня арестовать? А, собственно, за что?
– Нам неизвестно. Служба! Приказано – мы и должны тебя доставить.
– Дедушка, что там болтал Тамаз? Кого арестовали? – Шавлего повернулся к милиционерам. – Стойте там, где стоите!.. Говори же, дедушка, кто арестован?
– Шакрия, внук Хатилеции, и Реваз Енукашвили. Они украли семенное зерно, вывезенное в поле для посева. Рыжий Тедо Нартиашвилн видел вчера вечером, как они его привезли.
Шавлего оторопел:
– Что ты, дедушка!
– Ну да. Зерно спрятали у Хатилеции – доставили туда на конной арбе. А утром нагрянула ревизионная комиссия и обнаружила четыре мешка семенного зерна…
– Неужели правда, дедушка?
– Шакрию взяли дома, а Реваза арестовали в поле.
Шавлего стоял ошеломленный, не веря своим ушам.
– Шакрия-то с детства был непутевый парень, но вот Реваз… Насчет Реваза я бы никогда ничего такого не подумал… Черт бы их побрал! – Старик повысил голос: – Каждого вора и расхитителя я бы своими руками стер в порошок! Ну кто бы этого стервеца заподозрил в воровстве, ведь человек распинался из-за колхозных дел, надрывался на работе… Верно, понадеялся, что никто на него не подумает. Если с каждого сева увозить домой по четыре мешка зерна, какого урожая можно ждать от пустой земли?
Шавлего стоял, словно окаменев, и никак не мог прийти в себя. Что-то вдруг оборвалось в нем. Он испытывал острую боль – как если бы невидимая рука внезапно стиснула его сердце. Губы его искривились в горькой улыбке, между бровями пролегли глубокие складки. Пальцы машинально теребили пряжку на поясе. Наконец он нащупал карман, вытащил платок и отер пот со лба.
«Шакрия, пожалуй, способен выкинуть что-нибудь в этом роде, но Реваз… Чтобы Реваз украл семенное зерно? Нет, не может быть. Реваз не способен на это, он скорее поджег бы собственный дом… Но тогда что же?.. Нет, тут какой-то подвох! Может, совсем не так было дело?.. А что, если тут замешана рука дяди Нико? Ведь он с Ревазом давно не в ладах… Да, да, наверно, все это подстроено… Недаром он перебросил Реваза на полеводство!.. И председатель ревизионной комиссии – его племянник… А-а! Ну нет, почтенные предводители, отцы села! Это у вас не выйдет! Посмотрим еще, кто настоящие воры и расхитители!»
Шавлего осторожно отстранил мать, прижимавшуюся к его груди.
– Лошадь! – прогремел его голос. – Где наша лошадь, дедушка?
– На заднем дворе. Зачем тебе лошадь, мальчик?
– Тамаз! Принеси седло!
Мальчуган выскочил откуда-то из темноты и сломя голову побежал к липе.
– Ты коня выводи, а седло здесь, наготове!
Прежде чем растерявшиеся милиционеры успели что-либо сообразить, Шавлего привел лошадь и надел на нее седло.
– Куда это ты, куда? – встревоженно спрашивали блюстители порядка.
Шавлего затянул подпруги.
– Устала она, дедушка? – Зажав в руке храп приплясывающего жеребца, Шавлего сунул ему в пасть удила.
– С чего бы ей устать – я ехал на арбе, а она шла следом на привязи. Куда ты, парень?
Шавлего одним прыжком вскочил на разбежавшегося жеребца.
– Туда, где зарыта собака. Не бойся за меня, дедушка!
Милицейские заволновались.
– Бежать вздумал? Куда? Знаешь ведь – не уйдешь!
Шавлего поднял коня на дыбы, круто повернул его и бросил прямо на устремившихся за ним милицейских.
– Убирайтесь отсюда, а то разнесу – костей ваших не соберут!
Милицейские в испуге отшатнулись. Жеребец ударил грудью переднего и отшвырнул его в сторону. Второй изловчился, отскочил вбок и спрятался за Годердзи.
Шавлего вновь повернул лошадь и вскачь пронесся через двор.
«Мой кабахи только начинается!» – подумал он и хлестнул лошадь нагайкой.
С треском брызнули камешки из-под лошадиных копыт, и горячий жеребец, высекая подковами искры, вылетел на широкое шоссе.
Книга вторая
Пестрая толпа бурлила во дворе храма и за его оградой.
Обессиленные лучи закатного солнца косо скользили по шалашам из хвороста и по рядам распряженных арб.
Дым костров стлался по земле под ветерком, усилившимся к вечеру. Жужжанье зурны смешивалось с визгливым пением гармоники, им вторила глуховатая дробь барабана.
Праздничное гулянье было в разгаре. Охмелевшие танцоры, вскрикивая не в лад, неуклюже топтались в уже расстроившемся плясовом кругу.
Перед палатками;. торгующими хинкали, гуляки, пошатываясь, целовались, клялись друг другу в дружбе.
То там, то здесь коротко раздавался предсмертный хрип закалываемого барана. Струя горячей крови, брызнув из-под кинжала, обагряла прохладную землю. Тут же, подвешенные над огнем, клокотали огромные котлы.
Не смолкало однообразное бормотанье пандури.
Женщины, охмелевшие от шипучего мачари, кружили, словно язычницы древних времен, около кипящих котлов и истошными голосами славили алавердскую святыню.
Старухи, припадая лбом к траве, ползли в молитвенном экстазе на коленях вдоль стены, вокруг храма. За ними следовали, ухватив за рога упирающихся курчавых ягнят, безмолвные старики.
Одну за другой целовали холодные плиты стен послушницы – «рабыни» храма в белых головных повязках.
За купой кипарисов, образовав огромное кольцо, стеной стояли люди. Здесь состязались в грузинской борьбе – «чидаоба». Зурна играла «сачидао». Неистово гудел, грохотал барабан. Народу в кругу все прибавлялось. Слышались натужное дыхание борющихся и громкие восклицания зрителей. Среди общего гомона порой выделялось:
– Борются: Шишманашвили – из Икалто. От Джохоло – Борчашвили. Музыка, играй.
И раздувались у зурначей щеки – казалось, вот-вот лопнут.
Вдруг разнесся слух: борется Бакурадзе.
Молодежь двинулась к кипарисам.
Неотразимой приманкой было это имя для мужской половины человеческого рода – даже старики и те с довольными, хмельными улыбками покинули изобильные пиршественные столы.
И весь народ разом хлынул на площадку для борьбы. Те, кто не смог протиснуться в кольцо, бросились к кипарисам.
Внутри круга ходил какой-то плечистый верзила, упирался в грудь наступающим зрителям и кричал надсадно:
– Назад! Назад! Шире круг!
Но противостоять напору было невозможно, – чуть попятившись, люди через мгновение снова подавались вперед.
Тогда верзила взмахнул добытой откуда-то хворостиной, забегал внутри круга, стал хлестать по ногам напирающую толпу. Тут передние отшатнулись, отступили на шаг.
Рядом с зурначами, окруженный почитателями, готовый к бою, стоял Бакурадзе. Подбоченясь левой рукой и чуть склонив могучую шею, он с покровительственным видом дожидался противника. И противник не заставил себя ждать – зрители сразу узнали чалиспирского богатыря. Это превзошло все их ожидания. Лучшего зрелища алавердский праздник не мог предложить!
Бакурадзе хорошо знал Закро – относился к нему с большим уважением и был бы рад встретиться с ним на любом ковре, в любом соревновании, а не просто для забавы, во время праздничного гулянья. Но и тут он не стал уклоняться – пристали чалиспирские ребята, да и своим друзьям он не захотел отказать. Такая у него была слава – не отступит даже перед взбесившимся буйволом.
Закро разулся и ногой в носке попробовал грунт, поросший шелковистой травой. Валериан с большим тщанием подпоясывал его ремнем. Варлам неторопливо заправлял ему за пояс полы короткой чохи – борцовки.
Зурна смолкла.
Зрители затаили дыхание.
Верзила, стоявший около барабанщика, подошел к Бакурадзе.
Они пошептались. Верзила, схватив руку борца за запястье, поднял ее вверх и возгласил зычно, словно через рупор:
– Выступают: от Чабинаани – Бакурадзе. Абсолютный чемпион страны по грузинской борьбе, мастер спорта. Ахметский район.
Выпустив руку Бакурадзе, он пересек круг и встал рядом с Закро.
– От Чалиспири – Заалишвили. Имеешь какое-нибудь звание?
Закро махнул рукой:
– Хватит с меня и этого.
«Арбитр» посмотрел на него с недовольным видом и закончил:
– Телавский район. Играй, музыка!
Зажужжала первая зурна. Визгливо подхватила напряженную мелодию другая. Загудел барабан – учащенно забились под его мерный грохот сердца.
Кровь закипела в жилах.
Нервы напряглись до предела.
Затрепетали мышцы, и борцы двинулись навстречу друг другу.
Разведка была мгновенной – зрители не успели вздохнуть, как она завершилась.
Чемпион загородился левой рукой, а правой сумел ухватить противника за ворот.
Последовала молниеносная подножка – зрители увидели только, как могучее тело поднялось в воздух и чалиспирский богатырь ударился оземь правой лопаткой.
– У-ух! – взревели чабинаанцы и все друзья-приятели чемпиона. – Есть! Положил!
– Не было! Не было!
– Больше не борись, Зураб!
– Не было! На одну лопатку упал!
– Браво, Зураб! Молодец!
– Да не проиграл Закро, чабинаанцы, чтоб вашу…
– Ура-а! Выходи из круга, Зураб!
Но Бакурадзе не ушел из круга. Ликование было преждевременным. Он знал, что положить Заалишвили не так-то просто.
Словно распрямившаяся пружина, вскочил с земли Закро.
Долго ходили борцы друг возле друга. Выиграв очко, Бакурадзе стал осторожен.
И вновь на мгновение окаменели зрители.
Тем же приемом, какой применил Бакурадзе, Закро бросил чемпиона на землю и отскочил в сторону.
Пришла очередь чалиспирцев взреветь от восторга.
Бой постепенно становился все напряженнее. Соперники, до сих пор настороженные и осмотрительные, разгорячились сверх меры. Приемы молниеносно сменялись, следовали один за другим, подножки и подсечки чередовались с захватами. Поединку, однако, не было видно конца. Каждый шаг вперед или в сторону был точно рассчитан, каждый прыжок отмерен, атака и защита обдуманы до мелочей.
Усталые борцы пристально следили друг за другом, надеясь обнаружить хоть малейшую ошибку, мельчайший просчет в тактике противника, стараясь отвлечь или притупить его внимание.
Первыми подняли голос старики:
– Довольно, разнимите их, не насмерть же они схватились!
– Разнимите их, оба молодцы что надо!
Верзила пустил в ход свою хворостину, забегал внутри кольца зрителей.
– Назад! Подайтесь назад! Кто вас спрашивает – разнимать или не разнимать!
– Дайте им дух перевести! С обоих пот ручьями катится!
Но соперники не хотели отдыхать. И зрители, окружавшие площадку, поняли: предназначенное должно свершиться – эти двое будут бороться до конца.
Вдруг Бакурадзе заметил, что у чалиспирца выбилась из-под пояса пола куртки. Взгляд, брошенный чемпионом, не ускользнул от Закро – он поспешил исправить непорядок в своей одежде, но было уже поздно: противник воспользовался его упущением и ухватил выбившийся край борцовки. Еще мгновение – и претендент должен был взлететь в воздух, переброшенный через плечо чемпиона.
Но случилось иначе: Бакурадзе выпустил противника, отскочил подальше, остановился, уперев руки в бока, и дал зрителям время восхититься его благородством. Потом подошел к Закро, собственноручно поправил ему куртку, затянул на нем пояс потуже и снова отошел в сторону.
От досады слезы навернулись Закро на глаза. Здоровенный кадык его задрожал, он с трудом проглотил подступивший к горлу комок.
Это была любимая уловка Бакурадзе: сломить противника нравственно, вот так взять над ним верх, если физически не удалось его одолеть. Зрители восторженно аплодировали великодушному спортсмену, и все симпатии оказывались на его стороне.
Никто не догадывался, что хитрый чемпион прибегает к этой уловке, лишь когда он уверен, что положить противника обычным приемом, воспользовавшись его оплошностью, наверняка не удастся.
Против шейного захвата и броска через плечо чалиспирец мог защититься великолепным контрприемом, которым владел в совершенстве. И проводил он свой контрприем в десятые доли секунды. Левой ступней он обхватывал левую же голень противника, с силой упирался соединенными ладонями ему в затылок, бросал его ничком на ковер, сам же наваливался сверху всей своей тяжестью. И жалкое зрелище представлял собой потом нос его жертвы.
Бакурадзе все это было хорошо известно, и он решил убить разом двух зайцев – избежать риска и щегольнуть благородством.
После невольной короткой передышки борцы с еще большей энергией возобновили схватку. Все яростнее становились атаки, все упорней защита. Зрители замерли в напряжении – никто не смел дохнуть. Все понимали, что близится решающая минута. Такое инстинктивное чувство охватывает обычно зрителей перед самым концом состязания.
И вот чемпион отер пот со лба, когда противник находился на расстоянии вытянутой руки от него. В то же мгновение плечо Бакурадзе очутилось под мышкой у Заалишвили. Закро обвил левую ногу противника по-чалиспирски «наоборот» своею и услышал – голос зурны внезапно вошел в полную силу. Грохот барабана стал оглушительным. С разных сторон послышались подбадривающие и досадливые возгласы. И Закро вдруг осознал: сейчас или никогда!
Но Бакурадзе не дрогнул. Могучими руками обхватил он своего противника вокруг пояса и поднял его на воздух как ребенка. Потом, выбрав минуту, искусно высвободил ногу, обезопасил себя от убийственной подножки и с силой тряхнул Закро, попытался бросить его наземь. И тут он допустил самую большую ошибку, какую совершил за все годы своей спортивной карьеры.
Парируя толчок, Закро чуть припал на левое колено, спружинил, а правой ногой подсек чемпиона сзади, под колени. Это был самый быстрый и неожиданный выпад, когда-либо выполненный в вольной борьбе.
Чемпион напряг все силы, чтобы не дать противнику подвести под него бедро. Он знал: если дойдет до бедра – все кончено, тут уж хоть весь Алавердский храм взвали на Заалишвили, он выдержит.
Борцы расходовали последние свои силы. Пальцы ног вонзались в землю, мускулы вздулись и подрагивали от боли, набрякшие жилы, казалось, вот-вот лопнут, глаза чуть ли не выкатывались из орбит и злобно поблескивали.
Запнулась первая зурна, задохнулась вслед за ней и другая. Барабан словно потерял голос – уханье его перешло в невнятное брюзжанье. С минуту-другую слышалось лишь нестройное их нытье, но потом, когда могучее бедро чалиспирца дюйм за дюймом проскользнуло под крепкий, впалый живот Бакурадзе, они вновь обрели бодрость и заговорили громче.
Вдруг запела полным голосом первая зурна, отозвалась победным кличем другая, во всю мочь загрохотал барабан, гул прокатился среди толпы зрителей – и все вокруг сразу замерло в напряженном молчании.
Как произошло все дальнейшее, никто потом не мог вспомнить.
Из кольца зрителей вырвался Надувной, выскочил за ограду, на поле, с криком:
– Скорей, ребята, сюда! Чабинаанцы и ахметцы бьют чалиспирцев. Валериана убивают, – вопил он во все горло, – Вахтангу свернули челюсть, Махаре голову проломили, у Серго оторвали ухо!.. На Закро навалились впятером… Скорей, ребята! – И, задыхаясь, Надувной кинулся к каменистому руслу Ходашени.
Возле речки – распряженная конная арба. На ее оглобля и на камнях, наваленных тут же, рядом, сидят шесть-семь хевсуров. Шапки на них узорчатые, расшитые бисером, прокопченные табачным дымом усы свешиваются жгутами на подбородки. На козлах двуколки, с бурдючком на коленях, сидит старейшина компании, с короткой саблей и кинжалом на поясе; он разливает грушевую водку и раздает рога своим землякам.
Этот-то хевсур, с бурдюком, первым и заметил запыхавшегося парня.
– Скорей на помощь, Шавлего, не то убьют Закро! – дыша с натугой, прохрипел Надувной. – Я едва оттуда вырвался, а остальные еще дерутся… Не мешкай, а то всех насмерть перебьют!
Шавлего застыл с рогом в руке.
Только теперь сидевшие с ним обратили внимание на шум, доносившийся изнутри ограды.
Из ворот, по нескольку человек, выбегали люди.
Шавлего поспешно запихал в карман раскрытый на колене блокнот и авторучку, в два глотка опорожнил рог, бросил его виночерпию и, вскочив, перемахнул через валун.
Сидевший на козлах великан в овчине распрямился, нащупал свой «франгули» на боку и слез на землю.
– Куда, племянник?.. Я с тобой пойду.
Повскакали с мест Тотии и Абики, могучими лапами схватились за рукоятки широких кинжалов.
Шавлего обернулся:
– Нет, Унцруа, оставайся. И вы тоже, барсы! Я сейчас вернусь.
Унцруа перешагнул через валун.
– Нет, племянничек, своими глазами хочу посмотреть, кто тебя ударить посмеет, какой сучий ублюдок?
Но Шавлего знал – хмельному хевсуру, все равно что быку, нельзя видеть кровь.
Он обернулся к Тотиям и Абикам и отправил их назад, к початому бурдюку.
– Гуданским крестом клянусь, Унцруа, мигом вернусь!
Когда Шавлего ворвался в ограду, там уже нельзя было разобрать, кто с кем дерется. Пока он пробился к Закро, его раз десять двинули кулаком в ребра. Наконец он отыскал своего односельчанина, и вовремя. Четверо человек, прижав Закро к стене, старались его повалить. Обессилевший борец уже с трудом отражал нападение.
Вдруг появился кто-то с дубиной, взмахнул ею над головой Закро. Но, видно, плохо нацелил удар – угодил в одного из своих, и тот упал как подкошенный.
Шавлего вырвал у него из рук дубинку и отшвырнул за ограду. Потом раскидал остальных нападающих и, загораживая Закро, сказал Надувному:
– Отведи его в церковь и поручи Ванке-попу.
– Да что ты, опомнись, пока мы дойдем, из нас обоих дух вышибут!
– Не бойся, я с вас глаз не спущу. Надо народ разогнать, а то тут в потасовке все друг друга перебьют. Ну, не бойся, иди вперед, бери с собой Закро, а я сзади пойду.
Бедный парень обмирал от страха, знал – сбежать нельзя, надо быть тут. А он уже так обессилел, что едва держался на ногах.
Вдруг кто-то из толпы заметил всю тройку.
– Эй, ребята, не зевай. Гляди – уводят своего чемпиона. Живо, а то сейчас смоется!..
– Ну, Закро, скорей! Прочь отсюда, пока новые не подоспели. А ты чего медлишь, Шакри? – И Шавлего обернулся.
Первого нападающего он отшвырнул на несколько шагов одним ударом. Потом отступил и, размахнувшись, грохнул оземь другого.
Раза два обернулся было и Закро, но Надувной, собрав последние силы, вцепился в него и потащил прочь.
Шавлего отступал шаг за шагом.
И вдруг сатанински усмехнулся, почувствовав, что с каждым ударом входит во вкус.
Толпа надвигалась на него, и по перекошенным, искаженным бессмысленной злобой лицам он понял, что Закро больше никого не интересует. Теперь уже дело было в нем самом, теперь избить хотели его, откуда-то взявшегося неистового дьявола. Так избить, чтобы он проклял день своего рождения.
От наметанного глаза Шавлего не ускользнуло, что сквозь толпу продираются к нему какие-то двое с кинжалами.
«Кистины. Дружки Бакурадзе, наверно. Хорошо, что я не взял с собой Унцруа!»
– Сзади подбираются!.. Берегись!
Шавлего обернулся и мощным пинком отбросил нападающего.
– А теперь спереди!
Шавлего упустил момент и получил увесистый удар от какого-то дюжего парня, но тут же, развернувшись, сбил его с ног. Краем глаза приметил: вон Купрача в своей наскоро сооруженной палатке раскатывает на дощатом прилавке тесто для хинкали.
– Сзади!.. Спереди!.. – На этом заведующий столовой прекратил свои предостережения – молча перелез через прилавок, стукнул каталкой для теста подкравшегося сзади с камнем молодца, так же безмолвно перешагнул через него, уже растянувшегося на земле, и, вернувшись в палатку, продолжал возиться с тестом.
Шавлего чувствовал, что начинает уставать. Это был бесконечный раунд, – и вместо гонга он слышал снова и снова яростные вопли. По лицу его стекал струями пот. Глаза горели, во рту было как-то солоно и вместе с тем горьковато. Он дышал широко раскрытым ртом. Мышцы у него понемногу немели, он больше не тратил силы на ложные выпады, но и настоящие не попадали иной раз в цель.
Вдруг Шавлего заметил, что человек с кинжалом вырвался вперед из толпы.
«От этого мне уже не уйти, – подумал он и пожалел, что швырнул дубину за ограду. – Неужели пустят в ход оружие?» – и тут же понял: да, пустят.
Человек с кинжалом уже совсем близко. Вот он, здесь…
– Прочь, не тронь! – раздался вдруг женский крик: пробившаяся через толпу девушка загородила собой шатавшегося Шавлего и схватила руку, занесшую кинжал.
– Позор! Позор! И это называется мужчина! С кинжалом – на безоружного!
Человек с кинжалом растерялся, замер в нерешительности.
