Текст книги "Все романы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

Глава 25

Мы застыли на месте, пожирая ею глазами, а он вдруг захихикал. Возможно, он собирался разразиться хохотом, но из его горла вырвалось лишь жалкое хихиканье.

– Если я выгляжу несколько необычно, – сказал он, – то это потому, что я здесь не весь. Я частично вернулся домой.

Теперь, когда наши глаза немного привыкли к полумраку, мы разглядели его получше – он был скрючен, кривобок и как-то даже маловат для человека. Он был невероятно худ, одна рука короче другой, а лицо перекошено и деформировано. И, однако же, одежда сидела на нем как влитая, словно была сшита с учетом всех его физических недостатков.

– На то есть еще одна причина, – заметил я. – Вы ведь лишились своей модели.

Я порылся в кармане пальто и выудил маленькую куклу, которую подобрал на полу в подвале усадьбы «Белмонт».

– Я далек от того, чтобы использовать это вам в ущерб, – сказал я.

Я швырнул ему куклу, и, несмотря на скудное освещение, он ловко поймал ее укороченной рукой. И едва кукла коснулась его пальцев, она моментально растворилась в нем, словно его тело или рука были ртом, который в мгновение ока всосал ее.

Его лицо обрело симметрию, руки сравнялись в длине, бесследно исчезла кривобокость. Но зато одежда теперь сидела на нем прескверно, а короткий рукав пиджака едва прикрывал половину руки. И он все еще был меньше, гораздо меньше того Этвуда, которого я помнил.

– Благодарю, – сказал он. – Это помогает. С ней значительно легче сохранять свой облик – не нужно так сосредоточиваться.

Рукав вырастал на глазах, постепенно закрывая руку. Менялась и остальная одежда, приспосабливаясь к новой форме его тела.

– Хлопот не оберешься с этой одеждой, – вскользь заметил он.

– Вот почему в вашей конторе, в той, что в центре города, собран такой богатый гардероб.

Это его слегка ошеломило, но он тут же опомнился.

– Ах да, ведь вы же и там побывали. Просто я запамятовал. Должен сказать, мистер Грейвс, что вы весьма оперативны.

– Профессиональное качество, – объяснил я.

– А кто это с вами?

– Простите, забыл вас представить. Мисс Кейн, мистер Этвуд.

Этвуд воззрился на нее.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что никогда не встречал более бестолковой системы воспроизведения себе подобных, чем ваша, человеческая.

– А нам она нравится, – заявила Джой.

– Но она же такая нескладная и громоздкая, – возразил он. – Вернее, вы сами сделали ее такой, загромоздив обычаями и нравственными установками. Полагаю, что в других отношениях она безукоризненна.

– Вам это, конечно, неизвестно, – заметил я.

– Мистер Грейвс, – произнес он, – вам, должно быть, понятно, что, копируя ваши тела, мы вовсе не обязаны заниматься всеми видами деятельности, вытекающими из функций этих тел.

– Копируете наши тела, – проговорил я. – А может, кое-что еще? Скажем, бомбы, которые подкладывают в машины?

– Безусловно, – согласился он, – Это проще простого.

– Или капканы, которые устанавливают перед дверью?

– О, это тоже простой механизм. Как вы понимаете, в нем нетрудно разобраться. Вот если что посложнее – это уже не по нашей части.

– Но почему именно капкан? – спросил я. – Ведь вы себя этим выдали. До этого я даже не подозревал о вашем существовании. Мне и во сне не снилось, что на свете могут быть такие, как вы. Если бы не капкан…

– Вы бы все равно узнали о нас, – сказал он. – Вы из тех, кто способен сообразить, что к чему. Дело в том, что мы взяли вас на заметку. Мы изучили вас куда лучше, чем вы сами. Мы знали, на что вы способны и как, вероятнее всего, себя поведете. К тому же мы немного осведомлены о событиях ближайшего будущего. Правда, это бывает не всегда, но случается, что мы их можем предсказать. Есть ряд факторов…

– Да погодите вы, черт вас возьми, – перебил я его. – Вы говорите, что изучили меня. Но, конечно, не только меня, так ведь?

– Конечно. Мы знали кое-что о каждом из вас, о каждом, кто мог оказаться в таком положении, что рано или поздно догадался бы о нашем существовании. Сюда относятся репортеры, юристы, ряд чиновников государственных учреждений, крупнейшие промышленники и…

– И вы их всех разобрали по косточкам?

Он едва сдержал самодовольную усмешку.

– Всех без исключения.

– И взяли под прицел не только меня?

– Что за вопрос! Таких, как вы, оказалось не так уж мало.

– А потом появились капканы, бомбы и…

– О, самые разнообразные приспособления, – заверил он меня.

– Вы их убили! – взорвался я.

– Если вы настаиваете, назовем это так. Однако, чтобы вы не слишком фарисействовали, считаю своим долгом напомнить, что вы вернулись сейчас сюда с твердым намерением вылить в раковину какую-нибудь кислоту.

– Не спорю, – согласился я, – но теперь мне ясно, что это ничего бы не дало.

– Вполне возможно, – сказал Этвуд, – что вы бы меня уничтожили – если не полностью, то по крайней мере большую часть моей персоны. Я ведь сидел в канализационной трубе.

– Я бы избавился от вас, – сказал я. – Но не от остальных.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Уничтожишь вас, а ваше место займет другой Этвуд. Стоит только вам захотеть, и в любой момент может появиться другой Этвуд. Честно говоря, я не вижу смысла в бесконечном уничтожении Этвудов, если на случай необходимости у вас всегда есть под рукой запасной.

– Право, не знаю, – задумчиво проговорил Этвуд. – Никак не постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто не поддающееся определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в вас ужасное – это молчаливая, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в чью-нибудь судьбу, а именно в вашу. Даже думать об этом и то противно.

– А вот вы – вы бы не затаили на меня зла, облей я вас кислотой, – заметил я.

– Отчасти вы правы, – согласился Этвуд.

– В том-то и разница, – сказал я, – та разница, которую вам не мешает принять во внимание. Я ненавижу вас – или вам подобных – за попытку убить меня. И в той же степени, а может даже сильнее, я ненавижу вас за то, что вы убили моего друга.

– Докажите это, – вызывающим тоном потребовал Этвуд.

– Что значит докажите?

– Докажите, что я убил вашего друга. Насколько я понимаю, это истинно человеческий подход к такого рода вопросам. Вам удается безнаказанно совершать любые преступления, если никто не докажет, что это ваша работа. Кроме того, мистер Грейвс, вы смешиваете различные точки зрения. А они ведь меняются в зависимости от условий.

– Иными словами, есть места, где убийство не считается преступлением?

– Вот именно, – подтвердил Этвуд.

Судорожно мигало пламя спиртовки, и по комнате метались изменчивые тени. Я вдруг подумал, как обыденно и банально выглядит наша беседа, – мы двое, обитатели разных планет и продукты совершенно несходных цивилизаций, разговариваем друг с другом так, словно оба мы люди. Возможно, это и так, потому что то, другое, существо, кем бы оно ни было, приняло облик человека и усвоило человеческую речь, поступки и до некоторой степени далее человеческие взгляды. Интересно, подумал я, возникла бы подобная атмосфера, если б с нами разговаривал лежащий на табурете кегельный шар – как, скажем, беседовал с нами Пес, не двигая по-человечьи губами? И могло бы существо, которое пусть на краткий период, но все-таки стало Этвудом, рассуждать так легко и свободно, если б оно не впитало в себя колоссальное количество сведений – хотя бы самых поверхностных – о Земле и человеке?

Мне захотелось узнать, как долго находятся на Земле эти пришельцы и сколько их здесь. Быть может, долгие годы они не только терпеливо набирались знаний, но одновременно проникались самим духом Земли и человека, изучая социальные структуры, экономические системы и организацию финансов. Я прикинул, что на это, должно быть, потребовалось немало времени, потому что с самого начала им наверняка пришлось заниматься не одним только сбором информации: углубившись в лабиринт наших законов о собственности, наших правовых систем и коммерческих операций, они, вероятно, столкнулись с факторами не просто незнакомыми, а совершенно им чуждыми.

Джой схватила меня за руку.

– Пойдем отсюда, – сказала она, – Мне что-то не нравится этот тип.

– Мисс Кейн, – проговорил Этвуд, – мы вполне допускаем, что вы можете испытывать к нам неприязнь. Сказать по правде, мы не придаем этому никакого значения.

– Сегодня утром я говорила с одной семьей – эти люди от отчаяния потеряли голову, – сказала Джой. – И все из-за того, что им негде жить. А вечером мне встретилась другая семья, которую выбросили на улицу, потому что глава семьи остался без работы.

– Такого рода события происходили на протяжении всей вашей истории, – изрек Этвуд, – И вы меня не переубедите. Я читал труды по вашей истории. В положении, которое мы создали, нет ничего нового. Напротив, для вас, людей, оно очень и очень старо. Поверьте, мы действовали честно, свято чтили букву закона.

На миг мне показалось, что мы, все трое, играем старинную комедию нравов, в которой, чтобы ярче оттенить заложенную в пьесе идею, чудовищно преувеличены основные пороки человечества.

Я почувствовал, как Джой крепче сжала мне руку, и понял, что до нее, видимо, только что по-настоящему дошло, насколько аморален наш собеседник. А может, она еще осознала, что это существо – этот Этвуд – не более чем зримая проекция бесчисленной могучей орды других пришельцев, пожелавших отнять у нас Землю. За существом, сидевшим на табурете, словно, виделась алчная, всепожирающая тьма, налетевшая с какой-то далекой планеты, чтобы уничтожить Человека. И хуже того, не только самого Человека, но и все творения его рук, все дорогие его сердцу мечты, пусть несовершенные, как, впрочем, все мечты человечества.

Я вдруг понял, что величайшая трагедия не в гибели самого Человека, а в гибели всего того, за что Человек боролся, того, что создал, и того, что еще собирался совершить в будущем.

– Несмотря на возмущение или даже ненависть, которые может испытывать по отношению к нам человеческий род, – произнес Этвуд, – объективно мы не совершили ни одного противозаконного действия, даже если исходить из вашей собственной концепции правомерности тех или иных поступков. Ни один закон не запрещает кому бы то ни было, даже пришельцам, приобретать собственность или владеть ею. Вы сами, друг мой, и ваша дама имеете полное право купить все, что вашей душе угодно. Вы можете скупить и, если такова ваша цель, владеть ею, всю имеющуюся в мире собственность.

– Это отпадает по двум причинам, – возразил я, – Одна из них – отсутствие денег.

– А другая?

– Это просто неприлично, – ответил я, – Ведь такое не принято. Пожалуй, есть еще и третья причина. Так называемые «антитрестовские законы».

– Ах это… – протянул Этвуд. – О них мы неплохо осведомлены и приняли кое-какие меры.

– Не сомневаюсь.

– Если смотреть в корень, – сказал Этвуд, – то единственное, что действительно необходимо для проведения подобной операции, – это деньги.

– Вы так говорите о деньгах, словно сама их идея для вас открытие, – сказал я, уловив это в его тоне, – Неужели деньги существуют только на Земле и нигде больше?

– Не будьте смешным, – отрезал Этвуд. – Разумеется, в космосе существует своего рода торговля и соответственно – средства обмена. Средства обмена, но не деньги в вашем понимании. Здесь, на Земле, деньги – это нечто большее, чем те бумажки и кусочки металла, которыми вы пользуетесь для обмена, нечто большее, чем ряды цифр, выражающие их количество. Здесь, на Земле, вы вкладываете в деньги такой символический смысл, которым не обладает ни одно из известных мне средств обмена. Вы превратили деньги в символ могущества и добродетели, а их недостаток вызывает у вас презрение и даже считается чуть ли не преступлением. Деньги для вас – это мерило человеческих качеств, мерило успеха, почти что святыня.

Промолчи я, и он бы еще долго тянул эту волынку. Его так и подмывало произнести полновесную проповедь. Но я этого не допустил.

– Взгляните на это дело с практической точки зрения, – сказал я. – Прежде чем вы доведете свою операцию до конца, вам придется выложить огромную сумму денег, куда большую, чем вы заплатите за саму Землю, – сумму, которая намного превысит ее стоимость. Вы будете увольнять людей с работы, лишать их крова, и кто-нибудь непременно попытается хоть как-то им помочь. Чтобы облегчить участь своих граждан, каждое правительство Земли разработает программы помощи и учредит пособия, а чтобы покрыть эти расходы, возрастут налоги. Налоги, которые, учтите, будут взиматься с приобретенной вами собственности. Вы выбрасываете людей с работы, вы отнимаете у них жилье – о'кей, забота о них все равно ляжет на ваши плечи, и, чтобы помочь, вам придется платить налоги.

– Я вижу, – с издевкой проговорил Этвуд, – что от жалости к нам у вас прямо сердце обливается кровью; с вашей стороны это так гуманно, и я вам глубоко за это признателен. Но вы терзаетесь понапрасну. Мы будем платить налоги. С превеликой охотой.

– Вы можете свергнуть правительства, – сказал я, – и тогда не будет никаких налогов. Впрочем, вы, наверно, уже подумывали об этом.

– Конечно нет, – отрубил Этвуд. – Такое нам и в голову не придет. Ведь это незаконно. А мы, друг мой, законы не преступаем.

И это было из рук вон плохо. Хуже не придумаешь.

Потому что под контролем пришельцев окажутся все природные богатства, вся земля, все, что на этой земле выстроено, и ни землю, ни все остальное они не будут использовать по прямому назначению. Не будут пахать, не будут выращивать урожаи. Не повернется ни одно заводское колесо. В шахтах остановится добыча руды. Прекратится рубка леса.

Люди лишатся не только своей собственности, но и всего, что они унаследовали от предыдущих поколений. Вместе с землей, заводами, работой, вместе с магазинами и товарами уйдут надежды, стремления, стимулы и вера – все, что делало человека человеком.

В принципе, не так уж важно, какое количество собственности приобрели на Земле пришельцы. Им совсем не обязательно скупить все. Необходимо только остановить промышленное производство, подрезать торговлю и подорвать основы финансовой системы.

То, что пришельцы скупали жилые дома, по сути дела, не имело особого значения, ведь если они преуспеют в остальном, четыре стены, которые человек зовет своим домом, станут его могилой. Одно из двух – либо жилые строения приобретались только с целью устрашения, либо – и это было в равной степени вероятно – пришельцы до сих пор еще не поняли, как мало им нужно потратить усилий, чтобы нанести решающий удар.

Чтобы не дать людям умереть с голоду и по возможности обеспечить им крышу над головой, будут, конечно, выдаваться пособия и разрабатываться программы помощи. А уж деньги на пособия найдутся, потому что племя пришельцев с радостью будет платить налоги. Но при таком положении вещей деньги совершенно обесценятся и потеряют силу. Не все ли равно, сколько стоит картофель или булка, если съедена последняя картофелина и нет больше муки, чтобы испечь хлеб?

Когда люди разберутся в обстановке, они ринутся в бой, чтобы вернуть утраченные богатства. На борьбу поднимутся не только народные массы, но и правительства. Однако к тому времени пришельцы, несомненно, подготовятся к обороне и, возможно, придумают такое, о чем сейчас и не догадаешься. Не исключено, что они прибегнут к стратегии выжженной земли, предав огню или как-нибудь иначе уничтожив жилые строения, заводы и все остальное, чтобы человек не мог вновь завладеть тем, с помощью чего он добывал себе средства к существованию. И тогда человеку останется бороться только за землю, но ведь одной лишь голой земли ему недостаточно.

Я был уверен, что, если немедленно предпринять какие-нибудь действия, с пришельцами еще можно разделаться. А для этого необходимо, чтобы люди с готовностью, безоговорочно поверили в то, что все это не выдумка, а происходит на самом деле. Но ведь никто не поверит. Я с горечью вынужден был признать, что весь жестокий смысл этой ситуации полностью дойдет до сознания людей только тогда, когда мир будет ввергнут в хаос, а к тому времени, увы, будет слишком поздно.

И, стоя там, я понял, что потерпел поражение и вместе со мной потерпел поражение весь мир.

Уэллс некогда писал о вторгшихся на Землю пришельцах. И после него еще немало писателей изощряли свою фантазию, рассказывая о нашествиях инопланетных жителей. Но ни один из них, подумал я, даже не приблизился к истине. Ни один из них не сумел предугадать, как это произойдет в действительности, как та самая система, которую мы ценой таких мучений создавали веками, теперь обернулась против нас, как свобода права собственности оказалась ловушкой, которую мы сами себе уготовили.

Джой потянула меня за руку.

– Ну пойдем же, – сказала она.

Мы повернулись и направились к двери.

За нашей спиной раздался смешок Этвуда.

– Загляните ко мне завтра, – бросил он мне вслед, – Кто знает, может, мы с вами еще столкуемся.

Глава 26

Снаружи уже шел настоящий дождь. Не ливень, а устойчивый, надолго зарядивший дождь, от которого становится тоскливо на душе. В воздухе ощутимо похолодало. Такая вот ночь, подумал я, как нельзя лучше подходит для крушения нашего мира. Нет, не крушения – это чересчур драматично, – скорее замедленного падения. Именно такой ночью и должен осесть ослабленный, истощенный мир, не сознающий ни своей слабости, ни тем более ее причины, – осесть настолько плавно, что он даже не заметит своего падения и спохватится лишь тогда, когда будет разрушен полностью.

Я открыл перед Джой дверцу машины, но, прежде чем она успела сесть, быстро захлопнул ее.

– Я забыл, – объяснил я, – что там может быть бомба.

Она взглянула на меня и, подняв руку, отбросила упавшую на глаза прядь волос.

– Вряд ли, – возразила она. – Он ведь назначил тебе свидание. На завтра.

– А, пустая болтовня, – отмахнулся я. – Его манера придуриваться. Есть там бомба или нет, а я не пойду в город пешком. В такой поздний час, да еще под дождем. Раньше-то ее ведь не было.

– Дай-ка я сяду в машину и заведу мотор. А ты отойди подальше.

– Нет уж, – решительно сказала она, протянула руку и распахнула дверцу.

Я обошел машину, сел за руль. Повернул ключ, и мотор завелся.

– Вот видишь! – воскликнула Джой.

– Но она все-таки могла тут быть, – не сдавался я.

– Допустим. Но мы ведь не можем жить в вечном страхе перед этой бомбой, – сказала она, – Если они захотят нас убить, в их распоряжении миллион других способов лишить нас жизни.

– Они убили Стирлинга. И вероятно, не его одного. На мою жизнь они уже покушались дважды.

– И оба раза неудачно, – напомнила она. – Мне почему-то кажется, что они больше на это не пойдут.

– Интуиция?

– Паркер, они ведь тоже могут обладать интуицией.

– А при чем тут их интуиция?

– Ни при чем. В общем-то, я имела в виду другое. Я хотела сказать, что, сколько бы они ни изучали нас, как бы в интересах дела ни старались на нас походить, они никогда не научатся мыслить, как мы.

– Поэтому ты считаешь, что после двух неудачных покушений на чью-либо жизнь они должны оставить этого человека в покое, верно?

– Не совсем, хотя такое тоже возможно. Во всяком случае они никогда не прибегнут к одному и тому же методу дважды.

– Значит, впредь я могу не опасаться бомб, капканов и засад в стенном шкафу.

– Возможно, они суеверны, – продолжала она, – А может, таков их образ мышления. Или их логика, о которой мы не имеем ни малейшего представления.

Я понял, что она все время только об этом и думала, пытаясь разложить все по полочкам. Ее хорошенькая головка была наполнена всевозможными предположениями и догадками и непрерывно перемалывала немногие известные нам реальные или кажущиеся факты. Но для нас это темный лес, подумал я. Мы слишком мало знали, чтобы по-настоящему в этом разобраться. С человеческим складом мышления нечего и пытаться думать за пришельцев, когда не знаешь, как именно они мыслят. И даже если бы это было известно, нет никакой гарантии, что процесс человеческого мышления можно втиснуть в чуждое ему русло.

Джой подошла к этому с другого конца. По ее словам, пришельцы, как бы они к этому ни стремились, никогда не смогут мыслить по-человечески. Но при этом у них было куда больше шансов мыслить по-нашему, чем у нас – мыслить, как они. Они ведь изучали нас – одному Богу ведомо, как долго. И их было много; сколько – этого тоже никто не знал. А что, если я заблуждаюсь? А вдруг на Земле только один пришелец, раздробленный на отдельные элементы – каждый размером с кегельный шар, – так что одно-единственное существо способно быть одновременно в нескольких местах и нескольких обличьях?

Но даже если это самостоятельные индивидуумы, если каждый кегельный шар представляет собой отдельную особь, между ними существует такая тесная связь, о которой людям не приходится и мечтать. Ведь для того чтобы, скажем, создать одно существо, подобное Этвуду или той девушке, с которой я повстречался в баре, потребовалось множество таких шаров: чтобы соорудить подобие человека, они должны объединиться в большие группы. И вот, принимая облик человека или какого-нибудь предмета, они действуют как одно целое; именно при таких обстоятельствах они фактически превращаются в единый организм.

Миновав последнюю улицу студенческого городка, мы выехали на пустынную Университетскую аллею, и я повернул к городу.

– Куда теперь? – спросил я.

– Только не ко мне, – проговорила Джой. – А вдруг они все еще там.

Я кивнул, прекрасно понимая, что она чувствует. И мысленно вернулся к тем тварям, которые шныряли в ее дворе. Что это было такое? Имитация какой-нибудь свирепой зверюги, обитающей на неведомой далекой планете? А может, целая кунсткамера чудовищ, и не с одной планеты, к с нескольких? Богатый ассортимент омерзительных форм жизни, возможно созданных скорее для устрашения, чем с целью нанести реальный ущерб. Или их использовали как приманку, чтобы собрать нас троих – Джой, Пса и меня – в одном месте? Но если они собирались всех нас убить, они на этот раз снова просчитались.

Пес вроде бы что-то говорил о нерешительности кегельных шаров, о том, что они никогда не проявляют достаточной настойчивости, ограничиваясь полумерами. Я попытался вспомнить, что конкретно он тогда сказал, но память мою застлало туманом. Она перенасытилась событиями.

И еще меня занимало таинственное исчезновение Пса.

– Паркер, – сказала Джой, – нам необходимо немного отдохнуть. Мы должны найти какое-нибудь сухое помещение и хоть часок соснуть.

– Угу, – согласился я. – Я сам об этом подумываю. Моя квартира…

– Твоя квартира отпадает. Она сейчас ничуть не лучше моего дома. Хорошо бы найти какой-нибудь мотель.

– Джой, у меня в кармане каких-нибудь один-два доллара. Я забыл зайти за чеком.

– А мой уже обращен в наличность, – сказала она. – Так что я при деньгах.

– Джой…

– Да, да понятно. Оставь это. Все нормально.

Мы продолжали наш путь по Университетской аллее.

– Который час? – спросил я.

Она подставила запястье под свет, падающий с приборного щитка.

– Около четырех, – ответила она.

– Ну и ночка! – обронил я.

Она устало откинулась на спинку сиденья и повернула ко мне лицо.

– Не говори, – подхватила она. – Взлетела на воздух одна машина с каким-то бедолагой – слава богу, что это был не ты; убит один друг, убит каким-то таинственным существом с другой планеты, и на его теле не обнаружено никаких следов насилия; ко всем чертям полетела репутация одной девицы, которая так хочет спать, что готова улечься где угодно…

– Да будет тебе, – прервал я.

Я свернул с авеню.

– Куда сейчас, Паркер?

– В редакцию. Мне нужно заказать телефонный разговор. Междугородный. С равным успехом его может оплатить и газета.

– Разговор с Вашингтоном?

Я кивнул.

– С сенатором Роджером Хиллом. Пора уже с ним поговорить.

– В такой ранний час?

– Роджу можно звонить в любое время. Он ведь слуга народа, не так ли? Во всяком случае, он заявляет об этом во всеуслышание. Во время предвыборной кампании. А стране – всей этой проклятой стране – сейчас позарез необходим человек, посвятивший себя служению народу.

– За этот звонок он тебя не погладит по головке.

– А я на это и не рассчитываю.

Я остановил машину у обочины напротив темного здания редакции. Там лишь слабо светились окна третьего этажа и печатного цеха, который располагался на первом.

– Пойдешь со мной?

– Нет, – ответила она. – Я останусь. Запру дверцы и подожду тебя здесь. Заодно прослежу, чтобы не заминировали машину.