Текст книги "Все романы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

– А я почти и не замечаю, – пожал он плечами.

– Ты – милый лжец. Все ты отлично замечаешь. Попробовал бы кто-то не заметить!

– Понимаешь, я поначалу оттого так изумился, что во всем остальном ты просто красавица. Если забыть о твоей щеке, то… у тебя классические черты лица и прекрасная фигура. Одна половина твоего лица прекрасна, а вторая изуродована.

– Ты говоришь об этом как-то необидно. И говоришь так, будто все в порядке. И не жалеешь меня. Это замечательно. То, что ты принимаешь меня такой, какая я есть. А ведь я столько сил потратила. Моталась по разным клиникам. Сколько специалистов смотрели меня. И всегда один и тот же приговор: капиллярная гемангиома. Медицина бессильна. Один умник, правда, нашел выход: предложил мне маску носить, вернее, полумаску, которая прикрывала бы половину лица. Он уверял меня, что можно очень хорошо ее пригнать, подобрать так, что ничего не будет заметно…

– Ну, если тебе нужна маска, – усмехнулся Теннисон, – то ты уже имеешь самую лучшую – это твоя манера себя вести, твоя уверенность в себе.

– Ты действительно так думаешь, доктор?

– Клянусь.

– Дай бутылочку, пожалуйста. За это надо выпить.

И они торжественно выпили по очереди.

– Один вопрос, – сказал он. – Не для того, чтобы сменить тему разговора, но вопрос сугубо практический. Когда мы прибудем на Харизму, где там можно остановиться?

– У меня там место забронировано, – сказала Джилл. – Нечто вроде гостиницы. Называется «Дом Людей». Я про него ничего не знаю, кроме того, что там жутко дорого. Уж не знаю, критерий это или нет.

– Когда мы туда доберемся, можно пригласить тебя на обед в первый же вечер? Чтобы запах этого кошмарного корабля навек покинул нас.

– Благодарю вас, сэр, – церемонно кивнула она, – Это ты просто замечательно придумал!

Глава 4

Все трое удобно устроились в креслах отсека управления.

– Только не делайте ошибки, – посоветовал капитан, – и не думайте, будто роботы из Проекта «Ватикан» – это униженные, безропотные прислужники. Это мощные электронные устройства. Кое-кто поговаривает, что их электронные мозги – не хуже наших с вами, но в этом я сильно сомневаюсь. Правда, не исключено, что мое мнение выражает предрассудки, свойственные существу биологическому. Но если взглянуть на вещи реально, в принципе трудно понять, согласитесь, зачем мыслящему аппарату, созданному на основе последних достижений техники, делать шаг назад и придумывать себе человеческий мозг. Да эти роботы столько столетий подряд только тем и занимались, что модернизировали себя именно с технической стороны – ну, как механик возится с двигателем, начищая его до блеска, подкручивая гайку за гайкой, чтобы тот лучше работал.

– Вы с ними близко знакомы? – поинтересовался Теннисон.

– Деловые контакты, не более, – ответил капитан. – Исключительно в рамках бизнеса. Друзей у меня среди них нет, если вы это имели в виду.

– Простите, если обидел, – извинился Теннисон, – Чистое любопытство. Видите ли, я наверняка окажусь в ситуации, где все для меня будет ново, незнакомо. Хотелось бы хоть как – то подготовиться морально.

– Я слыхала, – вступила в разговор Джилл, – что там люди работают на роботов.

– Не уверен, что это именно так, – сказал капитан. – Может быть, они работают вместе. Но люди там есть, это точно, и немало. Но с людьми по работе я там никогда не сталкивался. Дела у меня только с роботами и лишь тогда, когда они сами желают меня видеть. Проект «Ватикан» – штуковина исключительно грандиозная. За пределами Харизмы мало кто знает, что там к чему. Ходят слухи, что роботы пытаются создать непогрешимого Папу – электронного, компьютерного Папу. Выходит, что Проект представляет собой что-то вроде продолжения христианства, древней земной религии.

– Мы знаем, что такое христианство, – сказала Джилл, – И сейчас на свете много христиан – может быть, даже больше, чем когда-либо. Правда, наверное, сейчас христианство не так важно, как до завоевания космоса. Но это опять-таки относительно. Религия не стала менее значительной, просто рядом с ней возникло множество других верований, ныне существующих в Галактике. Просто удивительно, до чего универсальна вера! Самые противные инопланетяне во что-то верят.

– Не все, – заметил капитан, – Далеко не все. Я бывал в местах, сплошь населенных чужаками, на планетах, где никто сроду не задумывался ни о религии, ни о вере. И должен честно сказать, хуже они от этого не стали. Иногда даже лучше.

– Создание Папы… странная цель, – задумчиво проговорил Теннисон. – Интересно, откуда у роботов эта идея и какого результата они ожидают?

– О роботах, – сказал капитан, – никогда нельзя сказать, что, зачем и почему. Они разные. Поболтаетесь в космосе с мое, так вообще перестанете удивляться чему-либо и интересоваться, чего они от чего ожидают. Никто из чужаков и роботов не думает так, как мы. Чужаки – стадо мерзких ублюдков. Даже роботы по сравнению с ними – больше люди.

– А так и должно быть, – вмешалась Джилл. – Это же мы их придумали. Никто больше до такого не додумался. кое – кто обязательно скажет, что роботы – наши преемники, нечто вроде продолжения рода человеческого.

– Не могу не согласиться, – кивнул капитан. – Какими бы занудами они ни были, временами, как я уже сказал, они приятнее любого из чужаков.

– Да, не жалуете вы инопланетян, – усмехнулся Теннисон.

– Разве это удивительно? А вы их разве обожаете?

– И все-таки вы их возите на своем корабле. Даже в качестве членов команды.

– Только потому, что не могу набрать людей. Я же вам говорил, здесь, на задворках Галактики, людей по пальцам сосчитать можно.

– И единственный рейс – «Гастра – Харизма»? Не скучно?

– Ну кто-то же должен этим заниматься, – пожал плечами капитан, – А мне за это неплохо платят. Да, я вожу их, но никто не сказал, что я обязан иметь с ними что-то общее. И вообще, что это мы переливаем из пустого в порожнее? Главное то, что мы, люди, должны держаться вместе. А то, неровен час, они возьмут да и одолеют нас.

Теннисон внимательно, пристально разглядывал капитана. Ничего особенного. Не фанатик. Неопределенного возраста – ни молодой, ни старый. Чувства юмора ему явно недоставало, все разговоры – только о деле.

«Странный человек, – думал Теннисон. – Один из тех людей с изломанной психикой, которые часто встречаются в такой глуши. Скорее всего, холостяк. Одиночка. Столько лет подряд возит чужаков на Харизму, и за эти годы одиночества его тяга к людям и отвращение к своим пассажирам вросли в его суть, стали второй натурой».

– Расскажите нам, пожалуйста, о планете, – попросила Джилл. – Мы немного говорили о ней, как только я попала к вам на корабль, но вы так и не рассказали мне подробно о Харизме. Это аграрная планета или…

– Не аграрная, – ответил капитан, – На территории Проекта есть кое-какие сады и поля, где трудятся роботы, чтобы снабжать продуктами своих биологических собратьев. Но за пределами этой территории – сущая глухомань: пустоши, леса – нетронутая, девственная земля, такая, какой она была до начала эксплуатации планеты. Землю там не обрабатывали – рук не хватало. Единственным человеком, проживающим за территорией Проекта, насколько я знаю, является некий Томас Декер. Декер – человек загадочный. Живет отшельником в своей хижине, возится на клочке земли.

– Вы с ним дружите?

– Не сказал бы. С ним не очень-то подружишься. У нас с ним маленький бизнес. Когда я прилетаю, он почти всегда приносит мне немного полудрагоценных камней. Аквамарины там, аметисты, топазы, гранаты… Ничего особо ценного и редкого. Иногда попадаются низкопробные опалы. Как-то раз принес немного изумрудов, и мы оба неплохо заработали. В общем, большого дохода это не приносит. У меня почему – то такое чувство, что он это не ради денег делает, хотя я могу и ошибаться. Говорю вам – загадочный человек. Никто про него толком ничего не знает, хотя он там уже давно живет. Похоже, он и камни-то разыскивает только ради удовольствия. Камни, которые он мне приносит, я переправляю одному знакомому скупщику на Гастре. Мне он платит десять процентов.

– И где же Декер добывает камни? – поинтересовался Теннисон.

– Где-то в лесах. Ходит в горы, ищет в ручьях, перемывает породу.

– Вот вы утверждаете, будто он делает это не ради денег, – сказала Джилл. – А для чего тогда?

– Трудно сказать, – пожал плечами капитан. – Может, просто ради того, чтобы что-то делать, – нечто вроде хобби. Но я вам не все сказал. Лучшие камни он оставляет себе. Некоторые из них обрабатывает. У него есть один потрясающий жадеит – чистейшей воды. Он один стоит целое состояние. Он его отлично обработал. Но не желает с ним расставаться ни за какие коврижки. Заявил, что камень не его, не ему принадлежит.

– А чей же он может бить?

Капитан покачал головой.

– Понятия не имею. Может, и никому. Просто у него такая манера разговаривать. Одному Богу известно, что у него на уме. Он очень странный – самолюбивый, замкнутый, старомодный какой-то, будто из другого времени, не из нашего. Самое смешное, что я, убей бог, не смогу вам объяснить толком, отчего у меня сложилось такое впечатление. Не то чтобы он что-то такое необычное делал, как-то не так вел себя или как-то не так говорил, просто у меня такое ощущение. Вот я говорю вам, что он странный, даже перечисляю кое-какие из его странностей, но из чего они следуют… – Капитан развел руками.

– Похоже, вы все-таки близкие друзья. То есть вы много о нем знаете.

– Нет, не друзья. У него нет близких друзей. Он человек очень симпатичный во многом, но на Харизме он ни с кем не общается. Не могу и не хочу сказать, что он всех презирает, или ненавидит, или избегает, но общения явно не жаждет. Я ни разу не встречал его в баре Дома Людей, в поселке он появляется крайне редко. У него есть полуразвалившийся автомобиль, жуткая колымага – как он только ухитряется на ней ездить, я все время поражаюсь. Купил эту развалюху у кого-то в поселке. Ездит на ней куда-то, всегда один. Когда отправляется за камнями, машиной не пользуется. Пешком ходит. Как будто ему ничего на свете не нужно, кроме одного – бродить в одиночку по лесам и сидеть бобылем в своей хижине. А в хижине я у него однажды удосужился побывать – вот тогда-то я убедился в его мастерстве ювелира. Он меня, правда, не приглашал, я сам явился, но он вроде бы даже рад был моему приходу. Был вполне гостеприимен. Посидели у очага, поболтали о том о сем, но мне порой казалось, что он где-то далеко, в каком-то другом пространстве, и что он забыл о моем присутствии. Вроде бы говорил со мной, а сам в то же время слушал еще кого-то и с кем-то еще говорил. И опять – таки не могу вам ни объяснить, как это происходило, ни доказать. Когда я уходил, он сказал, что был рад моему приходу, но еще раз зайти не пригласил, и я больше у него не был. Сильно сомневаюсь, что решусь еще зайти к нему.

– Вот вы сказали, – напомнил Теннисон, – что он не бывает в баре Дома Людей. А другие любят там собираться?

– Ну конечно, – ответил капитан. – У чужаков, наверное, есть другие места, но люди собираются именно там. И ни один чужак, смею вас уверить, туда не сунется.

– А люди из Ватикана ходят туда?

– Из Ватикана? Вообще я как-то внимания не обращал. Дайте припомнить. Пожалуй, нет. Нет, не ходят. Они не слишком разгуливают, эти, из Ватикана, – и люди, и роботы. Такое впечатление, что они не очень-то общаются с людьми из поселка. Их немного в Ватикане, и они все держатся вместе. У большинства людей из поселка работа так или иначе связана с Ватиканом – может, и не штатная, но там все вертится вокруг Ватикана. Если уж на то пошло, то можно сказать, что Харизма и есть Ватикан. В поселке живут несколько чужаков. Они общаются с паломниками. А паломники – практически все до единого – инопланетяне. И мне не приходилось возить ни одного паломника-человека. Да и вообще люди туда почти не летают. В прошлый раз был один пассажир-человек, но он не был паломником. Он был врачом. Похоже, в последнее время мне везет на врачей.

– Не совсем понял, – прищурился Теннисон.

– Ну, тот, предыдущий доктор, он летел на работу в Ватикан. Фамилия его была Андерсон, молодой парень, нахальный такой, щеголь. Со мной не слишком церемонился, но я старался с ним не ссориться. Он мне не очень нравился, но я старался быть с ним вежливым, благо он обременял меня недолго. Он должен был сменить старого дока – Истон была его фамилия, он много лет работал в Ватикане, людей лечил, естественно. Роботам доктора ни к чему, это понятно. А может, у них тоже есть кто-то вроде врача, я не знаю. В общем, Истон помер, и Андерсон летел, чтобы занять его место, поскольку больше докторов в Ватикане не осталось. Ватикан еще до смерти Истона несколько лет подряд искал врача, роботы же понимали, что Истон – человек немолодой, долго не протянет. А соблазнить работой на Харизме врача, да и вообще кого бы то ни было, трудновато. Но как бы то ни было, где-то нашли этого молокососа, и через несколько месяцев после смерти старого дока я его доставил в Ватикан и теперь страшно рад, что избавился от него. Так что считайте, что это единственный сотрудник Ватикана, летавший когда – либо на моем корабле. Они вообще не летают – ни туда, ни обратно.

– Все-таки интересно, – задумчиво проговорила Джилл, – что все паломники – инопланетяне. Ведь, судя по всему, этот Ватикан должен быть сориентирован на человеческие представления о религии. Заправляют там роботы, а они по большому счету – суррогатные люди. Ну и терминология сама – «Ватикан», «Папа». Это же напрямую взято с Земли. Может быть, все-таки это действительно нечто вроде искаженного христианства?

– Не исключено, – сказал капитан, – Я, честно говоря, никогда не интересовался. Может быть, в основе и христианство, только на него накручено, наверчено бог знает сколько инопланетянских культов и верований, и все это приправлено представлениями роботов о религии людей.

– Пусть так, – согласилась Джилл, – Но все равно должны же быть паломники-люди, хоть какой-то интерес со стороны людей, за пределами Проекта, я хочу сказать.

– Может, и не должно быть никакого интереса, – высказал предположение Теннисон, – Люди, покинувшие Древнюю Землю много тысячелетий назад, заодно покинули и христианство, оставили его на Земле. Но как бы ни перепуталось у них в голове, как бы сильно ни повлияли на них любые другие культы, все равно что-то должно остаться в памяти, в душе – некое инстинктивное чувство, тяга к религии предков. Если в религии Ватикана есть элемент ереси, люди могли это уловить, почувствовать и отказаться от такой религии, решить, что она им ни к чему.

– Согласен, – кивнул капитан, – А чужаки, не имея возможности судить о христианстве, могли найти в нем что-то привлекательное, и не важно, истинно оно или переврано. Вообще, у меня сильное подозрение, что весь Проект очень зависит от материальной поддержки инопланетян. Некоторые из них просто сказочно богаты – настоящие денежные мешки. От них прямо-таки пахнет деньгами. Правда, другие запахи сильнее.

– Я опять спросила вас про планету, – напомнила Джилл, – и вы мне опять толком не ответили. Снова мы перескочили на другое.

– Как я уже сказал, она земного типа. Хотя небольшие отличия есть. Ватикан – единственное поселение. Вся остальная поверхность – нетронутая природа, похоже, там и карты до сих пор никто не удосужился составить. Пару раз облетели вокруг планеты на исследовательском катере, и все. Само по себе наличие единственного поселения на колонизированной планете – явление не уникальное. На многих пограничных планетах существует один-единственный поселок, рядом с космопортом. И планета, и поселение, как правило, называются одинаково. Ну, взять Гастру, к примеру. То же самое и на Харизме. Самое главное, что о планете никто толком ничего не знает; кроме Декера, никто носа не высовывает из поселка. А Декер, я думаю, далеко в горы забирался. Гастра, конечно, исследована получше. Но и там полно необработанной и неизученной земли. На Харизме, похоже, нет туземной разумной жизни, но это не более чем предположение. Просто ее там никто не искал, а она там, может быть, есть, только хорошо прячется. Там есть травоядные животные и хищники, которые питаются травоядными. Некоторые из хищников, если верить болтовне в колонии, очень страшные. Я как-то спросил Декера про них, но он мне ничего не ответил. А я больше не спрашивал. Ну а вы, – обратился капитан к Теннисону, – долго прожили на Гастре?

– Три года, – ответил Теннисон. – Чуть меньше трех лет.

– И попали там в переделку?

– Можно сказать и так.

– Капитан, – вмешалась Джилл, – Вы на себя не похожи. Что это вы взялись выпытывать? Никто не видел, как он попал на корабль. Никто не знает, что он здесь. Бояться вам нечего, дело это не ваше.

– Если это хоть как-то успокоит вашу совесть, – добавил Теннисон, – то я могу совершенно честно сказать, что никакого преступления я не совершил. Меня, правда, в этом подозревают. Вот и все. А на Гастре быть под подозрением означает, что тебя могут запросто пристрелить на месте без суда и следствия.

– Доктор Теннисон, – торжественно проговорил капитан, – когда мы прибудем на Харизму, вы можете сойти с корабля в полной уверенности, что мы с вами никогда ни о чем не говорили. Думаю, так будет лучше для нас обоих. Я уже говорил и повторю еще раз: мы, люди, должны держаться друг за дружку.

Глава 5

«Самое замечательное время», – думал Декер. С ужином покончено, посуда вымыта, огонь в очаге полыхает вовсю, дверь в мир закрыта; Шептун пристроился за столиком в уголке: трудится, шлифует кусок топаза, принесенный домой неделю назад. Декер поудобнее устроился в кресле, стащил с ног мокасины, забросил ноги на теплый камин очага. Полено, самое большое, прогорело, и пламя перекинулось на другие, поменьше, разбрасывая во все стороны брызги искр. Огненные язычки вспыхивали и пробегали по поверхности горящих ветвей. В дымоходе гудело, и этому гулу вторило завывание ветра в верхушках деревьев, окружавших хижину.

Покачиваясь в кресле, он взглянул в угол, где работал Шептун, но того не было видно. Шептун порой был виден, а порой – нет. На уголке стола стоял замысловато ограненный кусок бледно-зеленого жадеита.

«Работа была тяжелая», – подумал Декер. Камень выглядел необычно – человек бы так не обработал его, картина огранки совершенно не соответствовала законам человеческого мышления и видения: начнешь разглядывать – и растеряешься. Наметишь линию, а она тут же переходит в другую; представишь себе некий образ камня, но он у тебя на глазах рассыпается; только успеешь подумать, что разгадал загадку огранки, как немедленно убеждаешься, что ошибся. И так бесконечно, как ни верти камень, с какой стороны ни разглядывай. Да, можно было запросто провести остаток дней своих, держа в руках этот камень, рассматривая его, пытаясь понять его тайну, но так и не находя ответа…

В центре стола стоял большой кристалл топаза. Его обработка немного продвинулась со вчерашнего дня. Но Декеру никогда не удавалось угадать, что будет делать Шептун с камнем дальше. Камень время от времени менялся, вот и все. Это не было огранкой в прямом смысле слова, потому что Шептун работал без инструментов, не было заметно ни крошек, ни пыли, и все-таки на камне проступали сглаженные, отшлифованные места. Да, конечно, у Шептуна и в помине не было никаких инструментов – он ими не мог пользоваться и не умел. Он ничем не пользовался – абсолютно ничем. А работа была налицо. Он умел разговаривать – мысленно, телепатически, он умел изменять очертания камней, он приходил и уходил, он умел быть везде и нигде одновременно.

Не отводя взгляда от стола, Декер заметил, что там появилось маленькое облачко сверкающей пыли, – это и был Шептун.

– Опять прячешься, – мысленно обратился он к Шептуну.

– Декер, ты же отлично знаешь, что от тебя я не прячусь. Просто ты меня не всегда видишь.

– А ты не мог бы хоть когда-нибудь появляться как-то более четко? Ну, скажем, светиться немножко поярче? Вечно ты таишься.

– Обижаешь, Декер. Вовсе я не таюсь. Ты же знаешь, что я здесь. Всегда знаешь, когда я здесь.

«Это точно», – подумал Декер. Он действительно всегда знал, когда Шептун был здесь. Он чувствовал его присутствие, но как, не смог бы объяснить даже себе. Ощущение ли, чутье ли, сознание ли – неясно: знание того, что это крошечное облачко алмазной пыли где-то рядом. Хотя он догадывался, что Шептун – нечто большее, чем скопление пылинок.

Догадывался и вечно мучился вопросом: что же такое на самом деле Шептун? «Можно было бы спросить, – думал Декер, – Можно было бы спросить хоть сейчас».

Но почему-то он чувствовал, что как раз этого вопроса задавать и не следует. Поначалу ему казалось, что достаточно того, что он думает об этом, интересуется этим, – и Шептун может прочитать его мысли, этот его немой вопрос, – он думал, что все творившееся у него в сознании должно быть ясно Шептуну. Но прошли долгие месяцы, и он понял, что это не так, что это странное создание не могло или не хотело читать его мысли. Для того чтобы общаться с Шептуном, ему приходилось концентрировать слова, которые он хотел сказать, в определенном участке мозга и направлять их Шептуну. Это было для Шептуна равносильно разговору, а мысли, высказанные вслух, для него речью не были. Само то, как он говорил с Шептуном, как понимал сказанное в ответ, до сих пор было для Декера загадкой. Не было этому объяснения, не было человеческого объяснения возможности такого общения.

– Последнее путешествие было удачным, – сказал Декер, – Топаз превосходный, ради него одного стоило сходить. А ведь это ты его высмотрел. Ты показал мне, где его найти. По породе невозможно было догадаться. Ни единого признака, сплошная галька. Но ты показал мне, где надо покопаться. Будь я проклят, если понял, как ты узнал, что он там.

– Удача, – ответил Шептун. – Просто удача, и все. Иногда твоя удача, иногда – моя. В прошлый раз ты сам нашел рубин.

– Маленький, – сказал Декер.

– Зато чистой воды.

– Да, точно. Просто красавчик. Маленький, но красивый. Ты уже решил, будешь его обрабатывать или нет?

– Искушение есть. Но надо еще подумать. Он и так мал, а после обработки еще меньше станет. Для тебя мал, я хотел сказать. Тебе придется в лупу на него смотреть, чтобы увидеть красоту огранки.

– Мал для меня. Ты прав. Мал для меня. Ну а для тебя?

– Для меня, Декер, размеры значения не имеют. Мне все равно.

– Оставим рубин как есть, – решил Декер, – Для капитана у меня кое-что другое найдется.

Шептун исчез. Маленькое облачко искрящейся пыли пропало.

«Может быть, – подумал Декер, – это не сам Шептун пропал, а изменилось освещение в хижине?»

Однако он знал, что Шептун здесь, в хижине, его присутствие было очевидно. Он его чувствовал. Но что он чувствовал? Что такое Шептун, что это за существо? Он, конечно, сейчас в хижине, где же еще он мог быть? Какого он размера? Большой или маленький? Крошечная вспышка блестящих пылинок или существо, способное заполнить всю Вселенную?

Бестелесное создание, порой невидимое, зыбкое нечто, почти ничто, может быть, связанное какими-то узами с этой планетой, а может – только с какой-то ее частью. Размышляя подобным образом, Декер все более и более понимал, что все дело – в выборе Шептуна. Он сам решил, он сам почему-то хотел быть здесь. Скорее всего, ничто не мешало ему находиться где угодно – блуждать в верхних слоях атмосферы или за ее пределами, в открытом космосе, поселиться внутри сияющей звезды, зарыться в гранит гор планеты. Весь космос, все состояния вещества могли быть доступны Шептуну.

«А может быть, – думал Декер, – тот Шептун, которого знаю я, – только маленькая частичка, только кусочек какого-то громадного Шептуна? Может быть, настоящий Шептун – что – то непостижимо огромное, величественное, существующее на протяжении всего пространства, а быть может, и всего времени – настоящее порождение Вселенной? Скорее всего, – думал он не без сожаления, – я так никогда и не дознаюсь правды, так ничего и не пойму».

Именно поэтому он и не спрашивал Шептуна ни о чем таком. Что толку спрашивать о том, чего понять не в силах, обременять себя тайной, которая ляжет на тебя непосильным, тяжким грузом, который породит новые бесконечные мысли и вопросы, из-за которых будешь просыпаться среди ночи в холодном поту, которые не дадут спокойно жить днем, из-за которых просто потеряешь разум. Чужак, непостижимое создание, порождение Вселенной…

Шептун снова заговорил с ним.

– В лесу приключилась беда, – сообщил он, – Трое из Ватикана погибли.

– В лесу? А ты не ошибаешься, Шептун? Люди из Ватикана в лес не суются. Дома сидят.

– Эти на охоту ходили. На глухоманов охотиться вздумали.

– На глухоманов? Кому в здравом уме в голову взбредет на глухоманов охотиться? В лесу самое разумное – это молиться, чтобы на тебя самого глухоман не поохотился.

– Один из них – новичок в Ватикане. Больно гордый, заносчивый. У него было оружие – он думал, что с таким оружием ему ничего не страшно, бояться нечего. А зря он так думал.

– Ну и нашли они глухомана?

– Нет, это глухоман их нашел. Он знал, что они придут на него охотиться.

– И они погибли? Все трое?

– Да. Умерли ужасной смертью.

– Когда это случилось?

– Несколько часов назад. В Ватикане еще не знают.

– Может, стоит сообщить в Ватикан?

– Зачем? Не стоит. Сделать все равно уже ничего нельзя. Пройдет время, их хватятся, другие пойдут, разыщут их и принесут домой.

– А вдруг глухоман не ушел и ждет там, на том месте?

– Может, и не ушел, – сказал Шептун, – Но тем, кто выйдет на поиски погибших, он ничего плохого не сделает. Они же не будут на него охотиться.

– А он убивает только тех, кто на него охотится?

– Да. А ты разве не знал? Ты столько лет бродишь по лесам, Декер.

– Мне везло. Ни разу в жизни на глухомана не напоролся. Ни разу даже не видел ни одного.

– А они видели тебя, – сказал Шептун, – Много, много раз видели. Они не докучали тебе, потому что ты им не докучал.

– Докучать им? – удивился Декер. – Вот уж никогда бы на такое не решился.

– У тебя есть оружие. Штуковина, которую ты зовешь винтовкой.

– Есть. Но я ею очень редко пользуюсь. Только в тех случаях, когда мне нужна дичь для еды.

– Да и то нечасто.

– Нечасто, это точно, – согласился Декер.

Он поднял с пола кочергу и поворошил поленья в очаге, собрав их в кучку. Камин сердито заворчал. За стенами хижины выл ночной ветер. Вспышки пламени в очаге отбрасывали тени на стены – они взлетали к потолку и опускались, потом снова взлетали.

– Ватикан, – сообщил Шептун, – очень взбудоражен.

– Из-за этого несчастья? Из-за глухомана?

– Нет, не из-за глухомана. Я же сказал тебе, про это они пока ничего не знают. Там что-то необыкновенное одна Слушательница узнала.

– Слушатели всегда узнают что-то необыкновенное.

– Да, но на этот раз она узнала что-то очень необыкновенное.

– В каком смысле необыкновенное?

– Пока точно не знаю. Но там большой переполох. кое – кто перепугался, кое-кто настроен скептически, а кое-кто даже посмеивается. Если это правда, то, наверное, что-то очень важное случилось. Как у них принято говорить, показатель веры поднялся очень высоко.

– У них всегда есть маленькие триумфы, – улыбнулся Декер. – И маленькие поражения. Там всегда о чем-нибудь болтают.

– Конечно, – согласился Шептун. – Но триумф на этот раз вряд ли такой уж маленький. Великая надежда. Много разговоров.