Текст книги "Все романы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

– Вы в этом уверены? – кисло спросил пастор.

– По крайней мере, это не противоречит здравому смыслу. Вы чересчур легко сдаетесь, пастор. Я не собираюсь прекращать поиски до тех пор, пока не прочешу этот город как следует. В этом здании, например, есть подвал, и мы там еще не были. А если и там ничего не окажется, нужно будет разбить город на квадраты и искать планомерно.

– Почему вы так уверены, что мы найдем ответ именно здесь? – спросил Лэнсинг, – Может быть, есть другие места, где стоит искать.

– Потому что город – это логический выбор. Здесь явно центр цивилизации, краеугольный камень всего. Ответ нужно искать там, где было сосредоточение людей и учреждений.

– А это значит, – подытожил Юргенс, – что нам пора взяться за поиски.

– Правильно, Юргенс, – ответил генерал. – Наша задача – осмотреть подвальные помещения, и, если там ничего не окажется – а я почему-то уверен, что там пусто, – нужно будет провести военный совет и решить, что делать дальше.

– Нам всем нужно вооружиться фонариками, – предупредила Сандра, – там наверняка будет темно. В этом здании вообще сумрачно, а уж в подвале наверняка хоть глаз выколи.

Пастор первым спустился по широкой лестнице. Дойдя до нижней площадки, все инстинктивно остановились, всматриваясь в темноту. Лучи фонариков выхватывали из мрака ведущие неизвестно куда проходы и зияющие провалы дверей.

– Нам лучше разделиться, – предложил генерал, как всегда беря на себя руководство, – и разойтись в разные стороны. Так мы сможем обследовать большую площадь. Если найдете что-то интересное, кричите. Вы, Лэнсинг и Юргенс, идите налево, Мэри и пастор – по центральному коридору, а мы с Сандрой пойдем направо. Каждой паре хватит одного фонарика, батарейки нужно экономить. Потом встретимся здесь.

Похоже, генерал не рассчитывал на долгое отсутствие поисковых партий. Никто ему не возразил. Все уже привыкли к тому, что генерал отдает команды. По двое они разошлись по коридорам, на которые указал генерал.

Лэнсинг и Юргенс нашли карты в четвертой из осмотренных ими комнат, хотя вполне могли пройти мимо, ничего не заметив. Подвал производил удручающее впечатление: всюду пыль, взлетавшая из-под ног и долго висевшая в воздухе. Пыль и сухой, затхлый воздух заставляли Лэнсинга непрерывно чихать. Когда Лэнсинг и Юргенс заглянули в четвертую комнату, она, как и все остальные, показалась пустой. Но прежде чем перейти в соседнее помещение, Юргенс еще раз осветил фонариком пол.

– Секунду, – сказал он. – Там на полу ничего нет?

Лэнсинг присмотрелся. В круге света под толстым слоем пыли проступила выпуклость.

– Да нет, – ответил он, – просто неровность, – Лэнсингу было неуютно в подвале и не хотелось задерживаться.

– Все же нужно удостовериться, – проговорил Юргенс, ковыляя со своим костылем к находке.

Лэнсинг наблюдал за продвижением робота. Тот, неуверенно балансируя на здоровой ноге, подцепил костылем лежавший на полу предмет, перевернув его. Из-под серой пыли мелькнуло что-то белое.

– Мы все-таки что-то нашли, – обрадовался Юргенс. – Похоже на бумагу. Может быть, это книга?

Лэнсинг быстро подошел к роботу, опустился на колени и попытался стереть пыль с находки. Не очень удачная идея – он только размазал грязь. Тогда он поднял предмет и встряхнул его. В воздух взлетело целое облако пыли.

– Пошли отсюда, – прохрипел Лэнсинг. – Можно найти местечко и получше.

– Вы не все забрали, – ответил Юргенс. – Вон еще что-то – футах в двух справа.

Лэнсинг протянул руку и поднял второй предмет.

– Больше нет? – спросил он.

– Как будто нет. Я, по крайней мере, не вижу, – откликнулся робот.

Они поспешно вышли в коридор, где было легче дышать.

– Держите фонарик, – сказал Лэнсинг роботу, – посмотрим, что мы нашли.

При ближайшем рассмотрении находка оказалась четырьмя листами не то бумаги, не то пластика. Плотный слой пыли мешал определить точно. Лэнсинг сунул три листа из четырех в карман и развернул оставшийся. Лист слежался на сгибах и не хотел разворачиваться. Наконец Лэнсингу удалось расправить все складки и разгладить лист. Юргенс осветил его фонариком.

– Это карта, – произнес робот.

– Может быть, план здания, в котором мы находимся?

– Возможно. Нужно рассмотреть получше, при хорошем освещении.

На листе обнаружились линии, странные пометки и сочетания символов, которые могли быть названиями.

– Генерал велел кричать, если мы что-нибудь найдем, – напомнил Юргенс.

– С этим можно и подождать, – ответил Лэнсинг. – Лучше осмотреть остальные помещения.

– Но на карте может оказаться важная информация.

– Она не станет менее важной через час.

Они обошли еще несколько комнат и ничего не нашли. Всюду царило запустение. Уже возвращаясь, на полпути к лестнице Лэнсинг и робот услышали крики.

– Кто-то что-то нашел, – сказал Юргенс.

– Похоже. Только где?

Крики, отдаваясь эхом в просторном пустом подвале, казалось, шли отовсюду. Пробежав остаток коридора, Лэнсинг и Юргенс оказались у подножия лестницы. Отсюда тоже невозможно было определить направление звуков – порой казалось, что крики неслись из того коридора, который они только что покинули. Справа, в глубине прохода, по которому пошли генерал и Сандра, мелькнул далекий свет.

– Идут генерал и Сандра, – сказал робот, – Вероятно, нашли что-то пастор и Мэри.

Прежде чем Лэнсинг и Юргенс успели свернуть в центральный коридор, к лестнице подбежал, тяжело дыша, генерал.

– Вы здесь, – пропыхтел он. – Значит, кричит пастор. Мы никак не могли определить, откуда идет звук.

Вчетвером они ринулись по коридору и оказались в помещении, гораздо более просторном, чем все виденные ранее.

– Прекратите этот кошачий концерт, – рявкнул генерал, – мы уже здесь. Чего ради весь этот шум?

– Мы нашли двери! – возбужденно выкрикнул пастор.

– Черт возьми, вот так новость, – фыркнул генерал, – мы все находили двери.

– Если вы секунду помолчите, – парировал пастор, – мы покажем вам, что нашли. Это совсем другие двери.

Лэнсинг, подойдя к тому месту, где стояла Мэри, увидел на задней стене комнаты ряд круглых окошек, из которых лился свет – не яркий луч фонаря или пляшущий отблеск костра, а мягкий солнечный свет. Окошки находились примерно на высоте человеческого роста. Мэри обеими руками вцепилась в руку Лэнсинга.

– Эдвард, – проговорила она дрожащим голосом, – мы нашли другие миры.

– Другие миры? – повторил он тупо.

– Там двери, – пояснила Мэри, – и смотровые окошки в дверях. Если смотреть в окошко, виден другой мир.

Она потащила его вперед. Все еще не вполне понимая, что происходит, Лэнсинг последовал за Мэри к одному из светящихся кругов.

– Смотрите, – прошептала Мэри завороженно, – смотрите. Этот мне нравится больше всех.

Лэнсинг подошел поближе и заглянул в окошко.

– Я назвала его миром яблоневого цветения, – продолжала Мэри, – Это мир Синей птицы.

И он увидел. Расстилавшийся перед ним пейзаж был умиротворенным и ласковым. Через широкую поляну, покрытую ярко-зеленой травой, извивался искрящийся ручей. В траве пестрели изящные голубые и желтые цветы. Желтые были похожи на колеблемые ветерком нарциссы, а голубые, пониже и полускрытые травой, смотрели на него как бы с любопытством. За поляной начинался косогор, по которому взбегали миниатюрные деревья, сплошь покрытые розовыми цветами невероятной красоты.

– Дикие яблони, – прошептала Мэри. – У диких яблонь розовые цветы.

Этот мир поражал своей свежестью, словно бы он был создан всего несколько минут назад, омыт весенним ливнем, высушен ласковым ветерком и начищен до блеска веселыми солнечными лучами. Там всего-то и было что лужайка с миллионом цветов, сверкающий ручей и покрытый яблоневыми деревьями холм. Безыскусный и очень простой мир. Но, сказал себе Лэнсинг, там было все, что нужно человеку.

Он повернулся к Мэри.

– Он прекрасен! – с чувством произнес Лэнсинг.

– Я тоже так думаю, – откликнулся пастор. Впервые со времени их встречи, отметил Лэнсинг, углы губ пастора приподнялись и его вечно озабоченное и недовольное лицо разгладилось. – Но другие… – продолжил пастор и содрогнулся. – Другие, в отличие от этого…

Лэнсинг осмотрел дверь, в которой было проделано смотровое окошко. Она была больше обыкновенной двери и выглядела бронированной. Дверь явно открывалась наружу, в другой мир. Массивные металлические задвижки должны были предотвратить случайное открывание двери. Той же цели служили глубоко уходящие в стену болты.

– Если это только один из миров, – сказал Лэнсинг, – то каковы же другие?

– Не такие, как этот, – ответила Мэри. – Смотрите сами.

Лэнсинг заглянул в следующее окошко. Из него открывался вид на арктический пейзаж – необъятное заснеженное поле, временами скрывающееся под пеленой метели. В моменты затишья можно было разглядеть безжизненное сверкание поднимавшегося стеной ледника. Хотя холод этого мира не проникал в подвал, Лэнсинг поежился. Никаких признаков жизни: в том мире ничто не двигалось, за исключением летящего по ветру снега.

В третьем окошке был виден голый пустынный ландшафт. На каменистой почве местами лежали полосы нанесенного ветром песка. Камешки, казалось, жили своей жизнью: они скользили и перекатывались под напором постоянного потока воздуха. Видимость ограничивалась передним планом: все остальное скрывалось в желтом месиве летящего песка.

– Не на что смотреть, – сказала Мэри, двигавшаяся от одной двери к другой вслед за Лэнсингом.

Следующее смотровое окошко открыло картину злобной хищной жизни. Мир болотистых джунглей кишел плавающими, крадущимися, переваливающимися убийцами. Лэнсинг не сразу различил отдельных представителей этой плотоядной компании – у него было только общее ощущение непрерывного судорожного движения. Затем он стал замечать подробности – поедающих и поедаемых, сытость и голод, напор и попытки спрятаться. Никогда раньше он не видел ничего похожего на этих животных: искривленные тела, зияющие пасти, терзающие конечности, сверкающие клыки, раздирающие когти, злобно блестящие глаза.

Лэнсинг с отвращением отвернулся, борясь с подступающей тошнотой. Он вытер лицо, как бы стараясь стереть впечатление ненависти и ужаса.

– Я не могла на это смотреть, – призналась Мэри. – Хватило одного взгляда.

Лэнсинг все еще переживал впечатление от увиденного: ему казалось, он съеживается, чтобы стать маленьким и спрятаться.

– Постарайтесь забыть, – сочувственно сказала Мэри. – Выбросить из памяти. Это моя вина – я должна была вас предупредить.

– А что представляют собой остальные миры? Такой же ужас, как и здесь?

– Нет, этот самый жуткий.

– Вы только гляньте, – окликнул их от соседней двери генерал, – никогда не видел ничего подобного.

Он отступил в сторону, чтобы дать Лэнсингу возможность увидеть мир за окошком. Поверхность почвы оказалась зазубренной, без единой плоской поверхности, и Лэнсингу понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело. Затем он разглядел, что вся местность была покрыта пирамидами метровой высоты с тесно прилегающими друг к другу основаниями. Было непонятно, являются ли эти бесконечно повторяющиеся пирамиды естественной поверхностью планеты или же они – результат чьей-то деятельности. Каждая пирамида заканчивалась острием, и любому пришельцу грозил шанс оказаться проткнутым насквозь.

– Должен заметить, – сказал генерал, – это самая эффективная засека из всех виденных мной. Даже тяжелая техника встретилась бы с трудностями, преодолевая ее.

– Вы думаете, это фортификационное сооружение? – спросила Мэри.

– Похоже, – ответил генерал. – Когда бы не полное отсутствие логики: нет объекта, подходы к которому охранялись бы таким образом.

Действительно, кроме пирамид, в этом мире не было ничего. Они покрывали видимую поверхность до самого горизонта.

– Наверное, мы никогда не узнаем, что же это такое, – задумчиво произнес Лэнсинг.

– Есть один путь выяснить это, – раздался сзади голос пастора. – Достаточно отвинтить болты, отодвинуть задвижки, открыть дверь и войти.

– Нет, – решительно возразил генерал, – именно этого мы не должны делать. Двери могут быть ловушками. Открыв дверь и сделав хоть один шаг за порог, можно обнаружить, что дверь исчезла и обратного пути нет.

– Вы лишены веры во что бы то ни было. Вы во всем видите ловушку.

– Этому научил меня мой военный опыт, и он не раз выручал меня. Недоверчивость спасла меня от многих глупых поступков.

– Остается еще одна дверь, – сказала Мэри Лэнсингу, – и она ведет в самый печальный мир. Хотя не могу объяснить, что в нем печального.

Мир был действительно печален. Прижавшись лицом к смотровому окошку, Лэнсинг увидел лесистую долину, погруженную в глубокие сумерки. Искривленные деревья на склоне холма напоминали больных стариков. Все было неподвижно: ни малейшее дуновение не колыхало ветвей. Может быть, в этом, подумал Лэнсинг, и заключается источник печали – в навеки несбывшемся стремлении к движению. Между деревьями лежали торчащие из земли замшелые валуны, а в глубоком овраге, несомненно, должен бежать ручей, но и его журчание не могло быть веселым. Тем не менее Лэнсинг не сумел точно определить источник все пронизывающей грусти: все же почему так невыносимо печален этот мир?

Лэнсинг повернул голову и вопросительно взглянул на Мэри.

– Не спрашивайте меня, – ответила она на его безмолвный вопрос, – я не знаю.

Глава 15

Снова разожженный костер принес немного тепла и уюта. В тепле они нуждались в первую очередь: солнце село, и внутри здания сразу стало пронизывающе холодно. Теперь, сидя вокруг огня, можно было обсудить находку.

– Мне кажется, – начал генерал, – двери могут быть тем самым ответом, который мы ищем. И все же я не могу заставить себя поверить в это.

– Совершенно очевидно, – сказал пастор, – что они – путь в другие миры. И если мы в них войдем…

– Я же сказал вам, – раздраженно прервал генерал, – это ловушка. Попробуй мы только войти, и обратной дороги может не оказаться.

– Похоже, – вступила в разговор Мэри, – жители здешнего мира очень интересовались другими мирами. Свидетельством тому не только двери, но и графический преобразователь. То, что видно на его экране, тоже, наверное, какой-то другой мир.

– Чего мы не знаем, – вступила в разговор Сандра, – так это существуют ли другие миры в действительности или все они – лишь плод воображения? У меня возникло чувство, что все увиденное нами – не что иное, как произведение искусства. Может быть, весьма нетрадиционная его форма, по нашим меркам, но мы и не можем претендовать на знание всех возможных воплощений искусства.

– Мне это кажется полной чепухой, – запротестовал генерал. – Ни один художник в здравом уме не станет заставлять зрителя заглядывать в смотровые окошки, чтобы увидеть картину. Он, конечно же, повесил бы ее на стену, на самом видном месте для всеобщего обозрения.

– Ваша концепция искусства чрезмерно узка, – возразила Сандра. – Как знать, к чему стремится художник или какое средство воздействия на зрителя он выберет? Может быть, показать картину через смотровое окошко – значит приблизить зрителя к произведению искусства? Заставить его сконцентрироваться только на картине, полностью отгородившись от внешних впечатлений! А настроение? Вы же заметили, что каждое из смотровых окошек связано с совершенно определенным настроем, отличающимся от всех остальных, – все они вызывают разные оттенки эмоционального восприятия. Уже даже одно это говорит об истинном искусстве!

– Я остаюсь при своем мнении – никакое это не искусство, – повторил генерал, проявляя присущее ему упрямство, – Я по-прежнему уверен, что это – двери в другие миры и нам лучше держаться от них подальше.

– Мне кажется, мы забыли об одной важной вещи, – проговорила Мэри, – о картах, которые нашли Эдвард и Юргенс. Насколько я могу судить, вряд ли это план города. Может быть, на них – изображение чего-то, о чем нам следует знать. А может, это карты тех миров, которые видны в смотровые окошки? Если это так, то должен существовать способ проникнуть туда и вернуться обратно.

– Очень может быть, – ответил генерал, – но чтобы сделать это, нужно знать, как именно, а нам это неизвестно.

– Карты могут представлять и другие части того мира, в котором мы сейчас находимся, – предположил Юргенс. – Мы не знаем их, потому что еще очень мало видели.

– Мне кажется, – проговорил Лэнсинг, доставая карты, – одна из них изображает ту территорию, где мы сейчас находимся. Да, вот она. – Он расправил карту и разложил ее на полу. – Взгляните, здесь что-то похожее на город. Заштрихованный овал может быть обозначением города, а вот это – дорога, по которой мы пришли. Черный квадратик, наверное, гостиница.

Генерал склонился над картой.

– Да, похоже, – сказал он. – Но где же на карте отмечен куб? Его здесь нет. Картограф никак не мог бы пропустить такой важный объект.

– Может быть, карта составлена еще до того, как соорудили куб, – предположил Юргенс.

– Да, наверное, – поддержала его Сандра. – Куб показался мне совсем новым строением.

– Мы должны немного отложить этот разговор, – заключил генерал. – Мы заболтались сверх меры, каждый выпаливает первое, что придет на ум. Будет лучше, если мы хорошенько обдумаем ситуацию и потом снова ее обсудим.

Пастор медленно поднялся на ноги.

– Я пойду прогуляюсь, – сказал он. – Глоток свежего воздуха поможет привести мысли в порядок. Кто-нибудь хочет присоединиться?

– Пожалуй, и я пройдусь, – отозвался Лэнсинг.

На площади сгущались тени. Солнце село, опускалась ночь. На фоне неба, еще освещенного закатом, четко вырисовывался изломанный силуэт темных разрушенных зданий, окружавших площадь. Шагая рядом с пастором, Лэнсинг впервые ощутил атмосферу древнего города.

Очевидно, пастор испытывал то же самое. Он сказал:

– Город почти так же древен, как сама вечность. Это угнетает. Будто ощущаешь тяжесть веков, давящих на плечи. Время источило сами камни, они вросли в землю и стали единым целым с ней. Мистер Лэнсинг, вы чувствуете это?

– Пожалуй, – отозвался Лэнсинг – Странное ощущение.

– Это место, – произнес пастор, – где история завершила свой ход, полностью исчерпала себя и умерла. Город уцелел и стоит как напоминание о быстротечности всего живого, как свидетельство того, что сама история – не более чем иллюзия. Такие места оставлены для того, чтобы люди могли воочию убедиться в своей несостоятельности, созерцая свой полный крах. Ибо весь этот мир – воплощение такого краха.

– Возможно, вы правы, – пробормотал Лэнсинг, не зная, что сказать.

Пастор замолчал и пошел вперед большими шагами, сцепив руки за спиной и высоко подняв голову. Время от времени он останавливался и оглядывал площадь.

Через несколько минут он снова заговорил:

– Мы должны следить за генералом. У него появляются бредовые идеи, но они кажутся на первый взгляд разумными, присущими здравомыслящему человеку, почему нужна немалая проницательность, чтобы понять, что это безумие. Он чрезмерно самоуверен и упрям. Ему невозможно что-либо доказать. В жизни не встречал человека, который бы так часто впадал в заблуждения, причем по самым разным поводам. И все оттого, что у него образ мыслей, свойственный военному. Вам приходилось замечать, как ограниченны в интеллектуальном отношении все военные?

– Я редко сталкивался с ними, – пробормотал Лэнсинг.

– Ну, они действительно такие, – утвердительно кивнул пастор. – Они прямолинейны, и, если перед ними возникает какая-либо проблема, им видится один-единственный путь для ее решения. У них в голове вместо мозгов воинский устав, в соответствии с которым они и живут. На их глазах – невидимые шоры, не позволяющие им кинуть взгляд ни вправо, ни влево, только прямо и вперед! Я думаю, нам с вами надо хорошенько следить за генералом. Иначе он втянет нас в неприятности. Он постоянно стремится быть командиром, прямо-таки страдает манией лидерства. Вы не могли не заметить этого.

– Да, действительно, – ответил Лэнсинг. – Если вы помните, я говорил с ним об этом.

– Конечно помню. Генерал несколько напоминает мне одного моего прежнего соседа, – продолжал пастор. – Он жил напротив, по другую сторону улицы. А немного дальше на той же улице поселился дьявол. На первый взгляд, прекрасный хозяин, и вам бы в голову не пришло, что он дьявол, но это действительно было так. Думаю, очень немногие распознали его, но я знал твердо, что он – дьявол. Подозреваю, что и мой сосед, который жил через улицу, тоже хорошо знал это, хотя мы с ним некогда не касались этой темы. Главное, на что я хочу обратить внимание: мой сосед, определенно зная, что перед ним дьявол, поддерживал с ним дружелюбные отношения. Если они встречались на улице, мой сосед приветствовал его, даже останавливался поболтать. Я уверен, что в словах, которыми они обменивались, не было ничего зловещего. Они просто проводили вместе несколько минут. Наверняка вы бы подумали, что моему соседу не следовало общаться с ним. Но если бы я сказал об этом соседу – сам я, естественно, не поддерживал с дьяволом никаких отношений, – тот ответил бы мне, что он терпимый человек, не имеющий предубеждений против евреев, негров, папистов, и точно так же он не может относиться с предубеждением к дьяволу, живущему на одной с ним улице. Я считаю, что во Вселенной должен быть нравственный закон, разграничивающий добро и зло, и обязанность каждого из нас – четко различать то и другое. Не говорю об ограниченности религиозных воззрений, которые действительно часто отличаются большой нетерпимостью. Я имею в виду весь спектр поведения человека. Существует мнение, будто человек может быть добродетельным, не исповедуя никакой религии. Не соглашусь с этим потому, что считаю необходимой для каждого человека опору, которую дает вера – его личная твердая вера. С ее помощью можно честно отстаивать правое дело или то, что человек считает правильным.

Пастор остановился, резко повернулся к Лэнсингу.

– Простите, я как бы произношу проповедь, но это просто привычка. Дома, на реповом поле или в своем белом домике, выходящем на зеленую мирную улицу – мирную, невзирая на близкое соседство дьявола, – я всегда был непоколебим в своих взглядах, я мог быть уверенным и настойчивым. В своей маленькой церкви, такой же мирной и белой, как и мой дом, я без колебаний разъяснял прихожанам, что есть добро и что есть зло, в каких бы деяниях – больших или малых – они ни проявлялись. А теперь я ничего не знаю. У меня отнята прежняя твердая вера. Раньше я был уверен в себе, сейчас – нет, – Он умолк, пристально глядя на Лэнсинга. Затем он произнес: – Не знаю, зачем я все это говорю вам – именно вам. Вы это можете объяснить?

– Не могу представить, почему вам это понадобилось, – ответил Лэнсинг, – Но если вам хочется поговорить со мной, я готов внимательно выслушать. И буду рад, если беседа хоть в чем-то поможет вам.

– Одиночество, заброшенность – вы чувствуете то же самое?

– Не сказал бы, – отозвался Лэнсинг.

– Пустота! – выкрикнул пастор. – Небытие! Это ужасное место, сущий ад! Здесь именно то, о чем я всегда говорил, то, что открывал своим прихожанам: ад – это не вместилище пыток и страданий, ад – это конец любви и веры, потеря человеческого самоуважения, сознания своей силы, ощущение полной потерянности, опустошенности…

– Возьмите себя в руки! Вы не должны допускать, чтобы этот мир взял верх над вами. Неужели вы думаете, что мы все…

Пастор, не слушая Лэнсинга, вдруг вскинул руки к небу, из его груди вырвался вопль:

– Боже, почему ты покинул меня? О, за что, Создатель?

И на голос его отозвался другой крик – со стороны холмов, окружавших город, голос, полный муки. В нем звучало такое безнадежное одиночество, что кровь стыла в жилах, а сердце, казалось, сжимала ледяная рука. Над городом, покинутым тысячелетия назад, раздавались полные отчаяния мольбы и рыдания. Они поднимались к небу, взиравшему на город с жестоким равнодушием. Казалось, такие звуки могло издавать нечто лишившееся души.

Закрыв лицо руками, рыдая, пастор бросился бежать в сторону лагеря. Он мчался огромными прыжками, временами теряя равновесие, но в последний момент удерживаясь от падения, – безумный бег.

Лэнсинг, не надеясь догнать пастора, все же бросился вслед за ним. В глубине души он был даже благодарен судьбе, не дававшей ему шанса встать на пути пастора; в самом деле, как он смог бы остановить его, если бы и догнал?

А с холмов неслись чудовищные стенания, из чьего-то сердца исторгался ужас. Звуки выражали такую нестерпимую боль, что Лэнсингу казалось, будто какая-то огромная рука опустилась ему на грудь и медленно сжимает ее. Он задыхался, но не от бега, а от леденящей хватки, невидимой гигантской хватки.

Пастор добежал до здания, в котором они остановились, и стал тяжело подниматься по лестнице. Следуя за ним, Лэнсинг остановился у границы освещенного костром круга. Пастор рухнул на пол у самого огня и лежал, притянув колени к подбородку и обхватив плечи руками, в позе младенца во чреве матери, словно бы пытаясь защититься этим от ужасов окружающего мира.

Генерал опустился перед ним на колени, остальные стояли вокруг, со страхом наблюдая за происходящим. Услышав шаги Лэнсинга, генерал резко поднялся.

– Что там случилось? – спросил он повелительно. – Лэнсинг, что вы с ним сделали?

– Вы слышали вой?

– Да, и гадали, что бы это могло быть.

– Пастор испугался воя, зажал уши руками и побежал.

– Простой испуг?

– Думаю, да. Он уже перед этим был не в своей тарелке. Пастор произнес целую речь – бессвязную и нелогичную. Я пытался успокоить его, но он воздел руки и стал кричать, что Бог покинул его.

– Невероятно! – воскликнул генерал.

Сандра, сидевшая рядом с пастором, поднялась, обхватив руками голову.

– Он страшно напряжен, весь будто завязан узлами. Что нам с ним делать?

– Оставьте его в покое, – распорядился генерал, – пусть приходит в себя. Если он не справится сам, мы бессильны.

– Ему бы не повредила хорошая доза спиртного, – предположил Лэнсинг.

– Да, но как его заставить выпить? У него же зубы стиснуты; чтобы рот открыть, нужно сломать челюсть. Может быть, попозже?

– Как ужасно, что это случилось с ним! – воскликнула Сандра.

– С самого начала нашего путешествия он шел к этому, – произнес генерал.

– Как вы думаете, он выпутается? – спросила Мэри.

– Мне приходилось сталкиваться с подобными случаями в военной обстановке, – ответил генерал. – Иногда все кончается благополучно, иногда – нет.

– Надо, чтобы он согрелся, – сказала Мэри, – У кого-нибудь есть одеяло?

– У меня два, – откликнулся Юргенс, – Я захватил их с собой, на всякий случай.

Генерал отозвал Лэнсинга в сторону и спросил:

– Действительно этот вой со стороны холмов был так ужасен? Мы слышали его, но приглушенным.

– Это на самом деле было ужасно, – ответил Лэнсинг.

– Но вы же выдержали?

– Ну да. Но во мне не было того эмоционального напряжения, что владело пастором. Он был в состоянии стресса, и едва он в крике обратил свою жалобу Богу, как с холмов понеслись жуткие тоскливые звуки.

– Испуг, – произнес генерал с отвращением. – Бесстыдная, неприкрытая трусость!

– Пастор ничего не мог поделать, он потерял контроль над собой.

– Надутый праведник, – выговорил генерал презрительно, – показал наконец себя во всей красе.

Мэри вспылила:

– Можно подумать, что вы рады случившемуся.

– Нет, – возразил генерал, – вовсе нет. Все это неприятно. У нас теперь двое калек, которых нам надо тащить с собой.

– Почему бы вам не приставить их к стенке и не расстрелять? – сквозь зубы спросил Лэнсинг, – О, извините, я забыл, что при вас нет оружия.

– Никто из вас не понимает простой вещи, – сказал генерал. – В рискованном предприятии вроде нашего только жесткость может обеспечить успех.

– Вы достаточно жесткий человек, – заметила Сандра, – чтобы восполнить возможный недостаток этого качества у всех остальных.

– Я вам не нравлюсь, – констатировал генерал, – но это меня не задевает. Никому не нравится жесткий командир.

– В том-то и дело, – возразила ему Мэри, – что вы вовсе не наш командир. Мы все прекрасно можем обойтись и без вас.

– Думаю, – сказал Лэнсинг, – настало время покончить с этим. Я высказал против вас, генерал, немало резких обвинений, и каждое сказанное мною слово было обдуманным. Но я готов взять их обратно, если вы их забудете. Если мы будем пускаться в пустые перебранки вроде теперешней, наше рискованное предприятие, как вы его назвали, не кончится добром.

– Замечательно! – воскликнул генерал. – Вы заговорили как мужчина, Лэнсинг. Я рад, что вы на моей стороне.

– Не уверен, что дело обстоит именно так, – возразил Лэнсинг, – но охотно сделаю все от меня зависящее, чтобы ладить с вами.

– Тише, – перебила их Сандра, – замолчите и слушайте! Мне кажется, вой прекратился.

Они притихли и прислушались: вой действительно утих.