Текст книги "Все романы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

Глава 18

– Что-то не так, – сказала Элейн, – Что-то не сходится. Нет, я не нахожу слов. Но на этой планете есть какая-то необычность, которой мы пока не обнаружили. Здесь что-то зреет, ждет своего часа – мы тут, может, и ни при чем, но что-то зреет…

Она напряглась, почти оцепенела и вдруг напомнила Хортону сеттера, с которым он, бывало, охотился на перепелок. Тот так же сосредоточенно замирал, едва учуяв что-то, но не сразу разобравшись, что именно, и принимал стойку на всякий случай, демонстрируя острую готовность. Хортон просто выждал не шевелясь, и в конце концов женщина, хоть и с заметным усилием, заставила себя расслабиться. И взглянула на него умоляющими глазами, видимо, опасаясь недоверия.

– Не смейтесь надо мной, – попросила Элейн, – Я знаю, здесь что-то есть, что-то необыкновенное. И не знаю что.

– Я не собираюсь смеяться, – ответил он, – Верю вам на слово. Но каким образом…

– Тоже не знаю. Однажды в подобной же ситуации я переступила через предчувствие. Больше не стану. Это случалось со мной и раньше, случалось много раз. Почти как внутренний голос. Как предостережение свыше.

– По-вашему, это «что-то» может быть опасным?

– Не берусь определить. Просто ощущение необычности, и все.

– Пока что мы ничего не нашли, – сказал он.

И это было, в общем, справедливо. Они обследовали три здания и нигде не нашли ничего, кроме пыли, подгнившей мебели, керамики и стекла. Для археолога, сказал себе Хортон, во всем этом, наверное, открылся бы некий смысл, но им двоим открывалась только дряхлость, пыльная, заплесневелая, назойливая дряхлость, бесполезная и угнетающая. Когда-то, в далеком прошлом, здесь обитали разумные существа, но его неподготовленное зрение не распознавало никакого намека на то, что им понадобилось здесь, на планете.

– Я часто спрашивала себя, – сказала Элейн, – Удивлялась и спрашивала. Я ведь не единственная, кому это дано. Есть и другие. То ли новая способность, то ли заново обретенный инстинкт – кто разберется? Когда люди проникли в космос и высадились на иных планетах, им пришлось приспосабливаться – как бы выразиться получше, – пожалуй, к неправдоподобному. Им пришлось развить в себе новые навыки выживания, новые привычки в мышлении, новые чувства, новую интуицию. Может, это именно чувство нового типа, новая догадливость, новый нюх. У земных пионеров, когда они продвигались в неведомые края, вырабатывалось что-то в таком роде. Допускаю, что подобной интуицией обладали и первобытные люди. Но потом настали иные времена. На устроенной и цивилизованной Земле люди перестали нуждаться в интуиции и утратили ее. Цивилизованная среда почти не оставляет места неожиданностям. Каждый знает, чего ждать. Но как только человек отправился к звездам, нужда в прежней интуиции возникла опять.

– Не оглядывайтесь на меня, – ответил Хортон. – Я ведь как раз представитель той Земли, которую вы назвали цивилизованной.

– А она в ваше время была цивилизованной?

– Чтобы ответить, надо договориться о терминах. Что, по-вашему, значит «цивилизованный»?

– Не знаю. Не встречала ни одной полностью цивилизованной планеты – в том смысле, в каком говорят о цивилизованной Земле. Или, точнее, не думаю, что встречала. В наши дни ни в чем нельзя быть уверенной. Я и вы, Картер Хортон, – люди разных эпох. Может случиться, что каждому из нас, чтобы понять другого, придется призвать на помощь все свое терпение.

– Судя по вашим словам, вы видели множество миров.

– Видела, – подтвердила она. – На нынешней своей работе. Когда попадаешь на планету, то остаешься там на день – другой, иногда чуть больше, но надолго все равно не задерживаешься. Ровно на столько, сколько нужно, чтобы провести начальные наблюдения и вкратце записать их, составить себе какое-то впечатление о том, что это за планета. Короче, чтоб узнать ее без ошибки, если окажешься там повторно. Потому что важно понять, может ли система туннелей вывести куда – то, где ты уже был. На некоторых планетах хочется побыть подольше. В кои-то веки случается попасть в действительно приятное место. Но это редкость. Чаще всего испытываешь облегчение при мысли, что можно удрать.

– Скажите мне одно, – произнес Хортон, – Я, признаться, в недоумении. Вы участвуете в этой, как вы ее называете, картографической экспедиции. А по мне она похожа на стрельбу наобум по кустам. Ваши шансы на успех – не больше одного на миллион, и тем не менее…

– Я же говорила вам, что я в экспедиции не одна, есть и другие.

– Но если б вас был даже миллион, лишь одному выпадет шанс вернуться в мир, который он уже посещал. И если лишь один человек найдет путь домой, вся затея сведется к пустой трате времени. Нужно, чтоб успеха добились минимум человек десять, прежде чем возникнет статистическая вероятность, что туннели можно нанести на карту или хотя бы начать наносить на карту.

Она смерила его холодным взглядом:

– Там, откуда вы прибыли, вы, конечно, слышали о вере.

– Разумеется, я слышал о вере. Вера в самого себя, вера в свою страну, вера в свою религию. Но какое это имеет отношение к делу?

– Вера – зачастую единственное, что нам остается.

– Вера, – сказал он, – означает, что вы допускаете возможность чего-либо, несмотря на то что вам прекрасно известно, что оно невозможно.

– Зачем так цинично? – спросила она. – И так недальновидно? И так материалистично?

– Я ничуть не циничен. Просто беру в расчет теорию вероятности. И нас никак нельзя упрекнуть в недальновидности. Напоминаю, мы были первыми, кто полетел к звездам, кто оказался способен полететь к звездам или убедил себя в том, что способен полететь, именно исходя из материалистических воззрений, которые вы, по-видимому, так презираете.

– Это правда, – согласилась она, – но я говорила вовсе не о том. Земля – одно, а звезды – совсем другое. Когда вы оказываетесь среди звезд, ценности изменяются, углы зрения тоже. Есть старое выражение: игра идет по другим правилам – кстати, вы не могли бы объяснить мне, что оно значит?

– Вероятно, это намек на какие-то спортивные соревнования.

– Вы имеете в виду дурацкие упражнения, которые когда – то были в моде на Земле?

– А что, у вас их больше нет? Никаких спортивных соревнований вообще?

– Слишком многое надо сделать, слишком многое познать. Мы не испытываем больше нужды в том, чтоб изобретать искусственные развлечения. У нас нет на них времени, а если б и было, они бы никого не заинтересовали, – Вдруг Элейн показала на строение, почти поглощенное кустами и деревьями, – Я думаю, это оно.

– Что «оно»?

– Дом, где гнездится странность. Та самая необычность, о которой я говорила.

– Войдем и посмотрим?

– Не вполне уверена, стоит ли. Сказать вам по правде, я немного боюсь. Понимаете, боюсь того, что мы там найдем.

– А что найдем, вы не догадываетесь? Вы сказали, что чувствуете необычность. Но ваше восприятие не настолько развито, чтобы по крайней мере намекнуть, что именно?

Элейн покачала головой:

– Нет, я знаю лишь, что там нечто странное. Нечто за пределами обыденности. Может быть, и страшное, хоть я не ощущаю настоящего страха. Просто какой-то толчок в мозгу и следом опасение необычного и непредвиденного. Мной владеет неприятное чувство странности, только и всего.

– Туда будет нелегко проникнуть, – заметил Хортон. – Заросли очень густые. Могу вернуться в лагерь и захватить мачете. По-моему, у нас в багаже оно было.

– Не беспокойтесь, – сказала она и расчехлила оружие, свисающее с пояса. – Это прожжет нам дорогу.

Оружие оказалось массивнее, чем выглядело в кобуре, – остроносое и довольно громоздкое оружие. Он присмотрелся внимательнее.

– Лазер?

– Вероятно, да. Точно не знаю. Не только оружие, но и инструмент. На моей родной планете это стандартная вещь. Каждый житель носит его с собой. Его можно отрегулировать, видите? – Она показала на диск, встроенный в рукоятку. – Можно собрать лучи режущим острием, можно пустить веером, как хотите. Но почему вы спрашиваете? Ведь у вас есть собственное оружие…

– Мое оружие другое, – ответил Хортон, – Довольно грубое, но эффективное, если умеешь с ним обращаться. Оно выбрасывает снаряд. Пулю. Сорок пятый калибр. Это оружие, но никак не инструмент.

– Я слышала о таком принципе, – нахмурилась Элейн. – Концепция восходит к глубокой древности.

– Может, и так, но когда я вылетал с Земли, у нас не было ничего лучшего. В руках человека умелого оружие действует точно и весьма смертоносно. Высокая начальная скорость, огромная убойная сила. Патроны заряжаются взрывчатым веществом, кажется нитроглицерином, а может, кордитом. Я не знаток химической стороны дела.

– Но никакое взрывчатое вещество, никакая химическая смесь не могли сохраниться в течение такого срока, что вы провели на корабле. Все они со временем распадаются.

Хортон взглянул на нее внимательно, удивленный ее познаниями, и согласился:

– Я не подумал об этом. Но вы правы. Разумеется, тут не обошлось без конвертора материи…

– У вас есть конвертор?

– По словам Никодимуса, да. Я сам его не видел. И вообще, честно говоря, не видел ни одного конвертора в глаза. Когда нас загнали в холодный сон, никаких конверторов материи еще не было. Их изобрели позднее.

– Еще одна легенда, – сказала она. – Утраченное искусство…

– Вовсе не искусство, а технология.

Она пожала плечами:

– Так или иначе, это утрачено. У нас нет конверторов материи. Как я и сказала – еще одна легенда.

– Ладно, – прервал ее Хортон, – так мы собираемся выяснить, что это за необычность? Или мы просто…

– Нет, мы пойдем и посмотрим, – сказала она. – Я устанавливаю самый низкий уровень излучения.

Она опустила свое устройство – из дула вырвалось бледно – голубое сияние. Заросли задымились с жутковатым шорохом, в воздухе поплыла пыль.

– Осторожнее, – предостерег он.

– Не тревожьтесь, я умею обращаться с этой штукой, – отрезала она. И было очевидно, что действительно умеет, – в кустах открылась ровная узкая тропинка, аккуратно обогнувшая попавшееся на пути дерево. – Незачем его жечь, – пояснила Элейн. – Не будем расточительны сверх необходимости.

– Все еще ощущаете это? – поинтересовался Хортон. – Эту вашу странность? И все еще не разобрались, что она такое?

– Она по-прежнему там. А что это, я не догадываюсь, точно так же как и прежде.

Женщина убрала оружие в кобуру. Засветив фонарик, Хортон вступил в здание первым.

Внутри было темно и пыльно. Вдоль стен торчала полуразвалившаяся мебель. Какая-то мелкая зверюшка пискнула, объятая ужасом, и метнулась через комнату, ускользнув смазанной тенью во тьму.

– Мышь, – предположил Хортон.

– По всей вероятности, нет, – спокойно ответила Элейн, – Мыши – это принадлежность Земли, по крайней мере так нас уверяют старые детские стишки. Например, такой: «Побежала мышка-мать, стала кошку в няньки звать…»[14]14
  Стихи С. Я. Маршака.


[Закрыть].

– Выходит, детские стишки дожили до вашей эпохи?

– Некоторые дожили. Подозреваю, что далеко не все…

Перед ними была запертая дверь. Но едва Хортон толкнул ее рукой, она обрушилась за порог грудой хлама. Подняв фонарик, он осветил следующую комнату. И комната словно вспыхнула. Ослепительный золотой блеск ударил им в лица – они поневоле отступили на шаг-другой. Хортон опустил фонарик, потом стал медленно поднимать снова. Блеск появился опять, но на этот раз они сумели разобрать, что именно блестит. В центре комнаты, занимая ее почти целиком, стоял куб.

Отражение было все еще слишком ярким – пришлось снова опустить фонарик. Затем Хортон осторожно переступил порог. Теперь куб больше не отражал лучи, а, напротив, словно поглощал их, впитывал и рассеивал по всему своему объему. Казалось, что куб осветили изнутри.

В освещенном пространстве лежало, как бы ни на что не опираясь, некое существо. Существо – вот и все, что можно было сказать, более подробное описание не приходило в голову. Оно было огромным, заполняло собою куб почти без остатка, тело уходило за пределы видимости. На мгновение возникло ощущение глыбы, но не просто аморфной глыбы. В ней ощущалась жизнь, что-то в изгибе линий тела безотчетно подсказывало: глыба живая. То, что казалось головой, склонялось на то, что казалось грудью. А тело, все тело – но тело ли? – было покрыто замысловатым, будто выгравированным узором. Как рыцарские латы, мелькнула мысль, как драгоценный образчик кузнечного искусства.

Элейн, подойдя вплотную к Хортону, выдохнула восхищенно:

– Что за красота!

Хортон замер, парализованный удивлением пополам с испугом, но наконец выговорил:

– У него есть голова. Чертова бестия живая…

– Она не шевелится, – сказала Элейн. – А была бы живая, должна бы шевельнуться. Как только на нее упал свет, она бы шевельнулась.

– А может, спит?

– Не похоже, что спит.

– Она наверняка живая, – настаивал Хортон. – Вы ее чувствовали. Это и есть та странность, которую вы чувствовали. И вам по-прежнему непонятно, что это такое?

– Совершенно непонятно. Ни о чем подобном я никогда не слышала. Ни легенд, ни старых сказок. Вообще ничего. И оно такое красивое. Ужасное и одновременно красивое. Взгляните на эти изящные, сложные узоры. Это его одежда – нет, теперь я понимаю, что не одежда. Узоры на чешуе…

Хортон попытался хотя бы представить себе общие контуры тела, но потерпел неудачу. Раз за разом он начинал прослеживать какую-нибудь линию, и до поры все шло хорошо, но затем линия неизменно терялась, растворяясь в заполняющем куб золотом сиянии и путанице перевитых форм самого существа.

Тогда он попробовал подступиться к кубу на шаг ближе для более пристального осмотра – и его вдруг остановило. Остановила сама пустота. Не было совершенно ничего, что могло бы его застопорить, и все-таки он словно налетел на невидимую и неощущаемую стену. Нет, не на стену, поправил он себя. Память отчаянно забилась, стараясь подыскать сравнение, пригодное для такого случая. Но сравнение не отыскивалось, потому что остановила его сама пустота. Свободной рукой он ощупал все перед собой. Рука не обнаружила ничего, но продвинуться не смогла. Никакого физического ощущения, никакого препятствия, доступного чувствам. Будто – наконец-то сравнение пришло на ум – он натолкнулся на конец реальности и достиг точки, откуда нет дальнейшего пути. Будто некто прочертил линию и сказал: мир кончается здесь, никто и ничто не вправе превзойти сей предел. Однако, если это было так, что-то осталось недодуманным: ведь заглянуть за дозволенный предел он мог по-прежнему!

– Тут ничего нет, – заметила Элейн, – и все-таки что-то есть. Мы же видим куб и существо в кубе…

Хортон отступил на шаг, и в тот же самый момент золотистость, объявшая куб, как бы выпрыгнула из него и охватила их обоих. Они как бы сделались частью куба и существа, весь мир уплыл куда-то в золотой дымке, и на мгновение они остались вдвоем, только вдвоем, отрешенные от времени и от пространства. Элейн стояла совсем, совсем близко, и довольно было опустить глаза, чтобы увидеть заново розу, вытатуированную у нее на груди. Он потянулся к розе рукой и произнес:

– Красиво…

– Спасибо, сэр, – сказала она.

– Вы не против, что я обратил внимание на розу?

Она покачала головой.

– Я уже была почти разочарована тем, что ты ее упорно не замечаешь: Следовало бы догадаться, что она там специально для того, чтобы привлекать внимание. Роза задумана как магнит, притягивающий взгляды…

Глава 19

– Вот, полюбуйтесь, – пригласил Никодимус.

Наклонившись, Хортон различил слабенький след, выбитый зубилом по периметру контрольной панели.

– На что любоваться? Не вижу ничего особенного. Разве то, что ты ухитрился почти не сдвинуться с места.

– В том-то вся и загвоздка. Я ничего не могу сделать. Зубило вгрызается в камень на два-три миллиметра, а потом он твердеет. Будто это не камень, а металл, только самый внешний слой подъела ржавчина.

– Но это вовсе не металл!

– Совершенно верно, это камень. Я проверял и другие участки скальной поверхности. – Он показал на скалу: там и сям на ней виднелись царапины. – Повсюду то же самое. Самый верхний слой немного выветрен, а глубже, куда выветривание не добралось, камень неправдоподобно тверд. Словно молекулы связаны куда прочнее, чем положено по законам природы.

– Где Плотояд? – осведомилась Элейн, – А вдруг он знает что-нибудь на этот счет?

– Весьма сомневаюсь, – сказал Хортон.

– Я его выпроводил, – заявил Никодимус, – Порекомендовал ему убираться ко всем чертям. Он дышал мне в спину и торопил меня…

– Ему так нестерпимо хочется расстаться с этой планетой, – сказала Элейн.

– Кому бы не захотелось? – откликнулся Хортон.

– Мне его от души жаль, – продолжала Элейн. – Неужели его в самом деле никак нельзя взять на корабль? Разумеется, в случае, когда все другие средства будут исчерпаны…

– Не вижу, как это сделать, – сказал Хортон. – Конечно, можно бы попробовать холодный сон, но это почти наверняка убьет его. А ты как думаешь, Никодимус?

– Холодный сон рассчитан исключительно на людей, – ответил робот. – Как он действует на другие виды, не имею представления. Может, не слишком хорошо, а может, вообще не действует. Прежде всего, как быть с анестезирующим препаратом, приостанавливающим деятельность клеток перед тем, как подвергнуть их замораживанию? Для людей препарат почти безвреден, что и неудивительно, – он же разработан для людей. Но чтоб он воздействовал на другие формы жизни, в его состав, наверное, надо внести изменения. Скорее всего, изменения должны быть небольшими и очень тонкими. Я не оснащен для их проведения.

– Значит, ты полагаешь, что он умрет даже раньше, чем начнется замораживание?

– Подозреваю, что именно так.

– Но нельзя же бросить его здесь одного! – воскликнула Элейн. – Нельзя взлететь, а его оставить, как мусор!

– Можно бы просто взять его на борт… – сказал Хортон.

– Нет, нельзя, – перебил Никодимус. – Если я буду на борту, то не потерплю его. Я прикончу его в первую же неделю полета. Он царапает мне нервы, как наждак.

– Даже если твои маниакальные намерения не сбудутся, ему-то что за выгода? Не знаю, что замышляет Корабль, но могут пройти столетия, прежде чем мы сядем на какую-нибудь другую планету.

– Можно сделать специальную остановку и высадить его.

– Так поступили бы вы, – сказал Хортон, – Или я. Или Никодимус. Но не Корабль. Корабль, насколько могу судить, преследует более долговременные цели. И какие есть основания полагать, что мы отыщем другую подходящую планету через десять лет или даже через сто? Корабль провел в космосе целое тысячелетие, прежде чем обнаружил хотя бы эту планету. Не забывайте, наша скорость ниже световой.

– Ваша правда, – ответила Элейн, – Я действительно забываю об этом. В эпоху депрессии, когда люди бежали с Земли, они устремились во всех направлениях…

– На сверхсветовых кораблях.

– Нет, не на сверхсветовых. На кораблях разрывного времени. Не спрашивайте меня, как они действовали. Но у вас теперь есть какое-то представление…

– Крайне туманное, – признался Хортон.

– И тем не менее, – продолжала она, – на поиски землеподобных планет им требовались многие годы. Некоторые корабли исчезли – то ли в глубинах пространства, то ли во времени, то ли выпали из нашей Галактики. Что случилось с ними, установить невозможно. Они взлетели – и больше о них никто никогда не слышал.

– Теперь вы сами поняли, что проблема с Плотоядом неразрешима.

– Но, может, нам удастся все-таки разгадать загадку туннеля? По сути, Плотояд хочет только этого и ничего другого. Да и я тоже.

– Я исчерпал свои возможности, – высказался Никодимус, – У меня нет новых идей. Ситуация не сводится к тому, что кто-то взял и закрыл данную планету. Этот кто-то потратил немало сил на то, чтобы ее нельзя было открыть. Крепость скалы превышает любые естественные факторы. Ни один камень не может быть таким твердым. Кто-то сделал его сверхтвердым, и намеренно. Догадался, что кто-то другой может попробовать покопаться в контрольной панели, и принял меры.

– Значит, на планете есть что-то особенное, – заявил Хортон, – Есть же какая-то причина, по которой туннель решили заблокировать! Уж не клад ли?

– Нет, не клад, – уверенно ответила Элейн, – Чем оставлять клад, они бы утащили его с собой. Так что, скорее всего, не клад, а угроза.

– Ну почему нет? Кто-то спрятал здесь что-то для пущей сохранности…

– Не думаю, – отозвался Никодимус, – В один прекрасный день они решат забрать спрятанное, и что дальше? Забрать-то они его заберут, а как им отсюда выбраться?

– Они могут прилететь на корабле, – предположил Хортон.

– Не похоже, – заявила Элейн, – Куда вероятнее, что им известно, как обойти блокировку.

– Значит, по-вашему, такой способ все-таки существует?

– Склоняюсь к мысли, что способ есть, но из этого не следует, что мы сумеем найти его.

– Тогда, – заметил Никодимус, – дело сводится к тому, что туннель закрыли, чтобы кто-то не ускользнул отсюда. Кого-то или что-то заперли здесь, отрезав от остальных туннельных планет.

– Но если так, – подхватил Хортон, – кто это или что это? А если наше существо из куба?

– Может быть, – согласилась Элейн. – Не исключено, что его не только замуровали в кубе, но и привязали навсегда к планете. Вторая линия защиты на случай, если ему удастся вырваться из куба. Хотя в это почему-то трудно поверить. Уж очень оно красивое.

– Оно может быть красивым и одновременно опасным.

– Что за существо в кубе? – поинтересовался Никодимус, – Я о таком не слышал.

– Мы с Элейн нашли его в одном из строений в городе. Какая-то бестия, запертая в кубе.

– Живая?

– Трудно сказать наверняка, но, по-моему, живая. Чувствую, что живая. Элейн сумела ощутить ее на расстоянии.

– А куб? Из чего сделан куб?

– Из странного материала, – ответила Элейн, – если это вообще материал. Он останавливает тебя, а ты не ощущаешь ровным счетом ничего, словно никакого препятствия и нет…

Никодимус принялся собирать инструменты, разбросанные по гладкому каменному ложу тропинки.

– Стало быть, сдаешься, – констатировал Хортон.

– С тем же успехом могу и сдаться. Больше не могу ничего придумать. Моими инструментами с этим камнем не справиться. А значит, мне не снять защитную покрышку панели, будь это силовое поле или что-то еще. Я выдохся, если только у кого-нибудь не мелькнет свежая идея.

– А если поглядеть повнимательнее Шекспирову книгу? – предложил Хортон, – Вдруг всплывет что-нибудь новенькое?

– Шекспир сюда и близко не подходил, – усомнился Никодимус. – Да и не умел ничего, кроме как пинать туннель ногами и осыпать проклятиями…

– Я и не рассчитываю найти у Шекспира стоящие технические идеи. В лучшем случае какое-то наблюдение, подлинное значение которого от него ускользнуло.

Никодимус по-прежнему не избавился от сомнений.

– Даже если так, – пробурчал он, – не очень-то много начитаешь, когда рядом крутится Плотояд. Ему опять позарез захочется узнать, что написал Шекспир, а Шекспир в своих записках не слишком щедр на комплименты в адрес своего старого приятеля…

– Но Плотояда тут нет, – отметила Элейн, – Он не сказал, куда денется, когда ты прогнал его?

– Сказал, прогуляется. И что-то такое опять бормотал про магию. У меня сложилось впечатление, хоть и не очень четкое, что он решил собрать какую-то магическую дрянь – листья, корни, кору.

– Он ведь говорил про магию и раньше, – напомнил Хортон, – Вынашивал мыслишку, что нам надо объединить наши три магии.

Элейн встрепенулась.

– Вы знаете магию?

– Нет, – ответил Хортон, – магию мы не признаем.

– Тогда не надо глумиться над теми, кто в нее верит.

– А вы что, верите?

– Сама не знаю, – наморщила лоб Элейн, – но мне доводилось видеть магию, которая действительно помогала или казалось, что помогает.

Никодимус сложил инструменты в коробку и захлопнул ее.

– Ладно, пойдем в дом и заглянем в книгу, – согласился он милостиво.