Текст книги "Все романы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

– Они вернутся, – продолжал отец Фленеген. – Им надо немного подумать, освоиться со всем тем, что они от вас услышали. Это не так просто принять. Они вернутся, и я тоже, а сейчас мне нужно пойти отслужить мессу.

По улице неслась орава мальчишек. За полквартала до моего дома они остановились и, тыча пальцами, стали глазеть на продырявленную крышу. Они толклись посреди мостовой, весело пихали друг дружку под бока и что-то горланили.

Из-за горизонта вынырнул краешек солнца, деревья вспыхнули яркой летней зеленью.

Я кивнул в сторону мальчишек.

– Уже прослышали, – сказал я. – Через полчаса тут соберется весь Милвилл, и все станут пялить глаза на мою крышу.

Глава 17

Толпа на улице росла.

Никто ничего не предпринимал. Просто стояли и удивлялись, глазели на дыру в крыше и негромко переговаривались… ни крика, ни визга, просто негромкий говор, будто все знали, что вскоре непременно случится что-то еще, и терпеливо ждали.

Шервуд шагал из угла в угол.

– Гиббс должен звонить с минуты на минуту, – сказал он, – Не знаю, отчего он замешкался. Он уже должен бы позвонить.

– Может, его что-нибудь задержало, – отозвалась Нэнси. – Может, самолет запаздывает. Или на дороге затор.

Я стоял у окна и смотрел на толпу. Почти все лица хорошо мне знакомы. Это мои друзья и соседи, прежде им ничто не мешало ко мне постучаться, войти в дом и потолковать со мной. А сейчас они держатся поодаль, и смотрят, и ждут. Как будто мой дом стал клеткой, а сам я – чужой, неведомый зверь из каких-то дальних стран.

Всего лишь сутки назад я был такой же, как они, житель тихого городка Милвилла, я вырос среди этих людей, столпившихся на улице. А теперь в их глазах я – какое-то чудовище, урод, а для некоторых, пожалуй, и похуже: что-то зловещее, враждебное, грозящее если не их жизни, то благополучию и душевному спокойствию.

Ибо Милвилл уже никогда не станет прежним… а быть может, и весь мир уже не станет прежним. Ведь даже если незримый барьер исчезнет и Цветы отвернутся от нашей Земли, нам уже не возвратиться в былую мирную и привычную колею, к успокоительной вере, будто на свете только и может существовать та жизнь, какая нам знакома, а наш способ познания и мышления – это единственно возможный и прямой путь, единственная торная дорога к истине.

Жили-были в старину людоеды, но потом их изгнали. Привидения, вампиры, оборотни и прочая нечисть тоже повывелись, им не стало места в нашей жизни: все это могло существовать лишь на туманных берегах невежества, в краю суеверий. А вот теперь мы снова впадем в невежество (только иное, чем прежде) и погрязнем в суеверии, ибо суеверие питается недостатком знания. Теперь, когда рядом замаячил другой мир – даже если его обитатели решат не вторгаться к нам или мы сами найдем способ преградить им путь, – нашу жизнь опять наводнят упыри, ведьмы и домовые. По вечерам у камелька мы пойдем судить и рядить о другом, потустороннем мире, станем из кожи вон лезть, лишь бы как-то обосновать страх перед тем неведомым, что будет нам чудиться в его таинственных и грозных далях, и из этих наших рассуждений родятся ужасы, превосходящие все, что может таиться во всех чужих мирах. И, как некогда в старину, мы станем бояться темноты, всего, что лежит вне светлого круга, отброшенного нашим малым огоньком.

Толпа на улице прибывала, подходили еще и еще люди. Вот стучит костылем по тротуару дядюшка Эндрюс, вот мамаша Джоунс в своем дурацком капоре и Чарли Хатгон – хозяин «Веселой берлоги». Тут же, в передних рядах, и мусорщик Билл Доневен, а жены его не видно… интересно, приехали ли Мирт с Джейком за их детьми? А вот и Гейб Томас, шофер грузовика, тот самый, что первым после меня наткнулся на невидимый барьер; он такой горластый и неугомонный, будто весь век прожил в Милвилле и всех и каждого тут знает с пеленок.

Кто-то шевельнулся возле меня: Нэнси. Видно, она еще раньше подошла и стала рядом.

– Ты только погляди на них, – сказал я, – Нашли развлечение. Прямо цирк, сейчас начнется парад-алле.

– Они самые простые, обыкновенные люди, – сказала Нэнси. – Нельзя требовать от них слишком много, Брэд. А ты, по – моему, требуешь слишком много. Неужели ты хочешь, чтобы те, кто здесь тебя слушал, вот так, сразу, приняли на веру каждое твое слово!

– Твой отец мне поверил.

– Отец – другое дело. Он человек незаурядный. И потом, он какие-то вещи знал заранее, он мог хоть что-то предвидеть. У него тоже был такой телефон. Ему было кое-что известно.

– Кое-что, – повторил я, – Не очень много.

– Я с ним не говорила. Не было случая поговорить с глазу на глаз. А при всех я не могла его спросить. Но я знаю, он тоже замешан в эту историю. Это опасно, Брэд?

– Не думаю. Оттуда, из того мира – уж не знаю, в каком месте и в каком времени он находится, – опасность не грозит. Сейчас пока опасен не чужой мир. Вся опасность в нас самих. Мы должны что-то решить – и решить как надо, без ошибки.

– Откуда нам знать, какое решение правильное? – возразила Нэнси. – Ведь прежде ничего подобного не случалось.

В том-то и беда, подумал я. Как ни крути, что ни решай, подкрепить решение нечем, опереться не на что.

С улицы донесся какой-то крик, и я придвинулся к окну, чтоб было дальше видно. Посередине мостовой шагал Хайрам Мартин, в руке у него был телефон без диска.

Нэнси тоже его заметила.

– Он все-таки возвращает тебе телефон. Забавно, вот не думала…

Это Хайрам и кричал, даже не кричал, а пел – громко, насмешливо, с вызовом:

– Вылезай, чертов гад! Получай свой телефон!

Нэнси тихонько ахнула. Я кинулся к двери, рывком распахнул ее и вышел на крыльцо.

Хайрам был уже у ворот, он больше не пел. Минуту мы стояли и смотрели друг на друга. Толпа зашумела и придвинулась ближе. Хайрам поднял аппарат высоко над головой.

– На, держи! – заорал он. – Получай свой телефон, ты, гнусный…

Что он там еще орал, я не расслышал – толпа взревела, заулюлюкала.

Хайрам запустил в меня аппаратом. Это не мяч и не палка, бросать его несподручно, и бросок вышел неудачный. Трубка на длинном проводе отлетела в сторону. Провод взвился дугой, потом натянулся, траектория аппарата переломилась, и он грохнулся на асфальтовую дорожку на полпути между калиткой и верандой. Во все стороны брызнули осколки пластмассы.

Не раздумывая и не рассчитывая, не помня себя от бешенства, я сбежал с крыльца и ринулся к калитке. Хайрам чуть попятился, я выскочил на улицу и остановился перед ним.

Хватит с меня Хайрама Мартина! Я сыт им по горло! Вот уже два дня он въедается мне в печенки, баста, надоело! Ох, переломать бы ему ребра, живого места не оставить! Чтоб вовек больше не измывался надо мной! Ведь только тем и берет, наглая скотина, что вымахал с телеграфный столб и кулачищи у него как кувалды!

Как когда-то в детстве, багровая пелена упрямой ненависти застлала мне глаза. Я смотрел сквозь нее на Хайрама – конечно же, он отдубасит меня, как не раз дубасил в школьные годы… все равно, пусть отведает моих кулаков, буду лупить его с восторгом, с наслаждением, изо всех сил!

Кто-то заорал:

– А ну расступись! Шире круг!

Я кинулся на Хайрама, и он ударил. Ему негде и некогда было путем размахнуться, но его кулак сильно и больно ударил меня в ухо, и я пошатнулся. Хайрам тотчас ударил снова, но второй удар пришелся вкось, я даже не почувствовал боли – и на этот раз дал сдачи. Я влепил ему левой чуть повыше пояса, он скрючился от боли, и я дал ему в зубы, да так, что ожег о них костяшки пальцев, ободрал в кровь. И опять размахнулся изо всех сил, но тут невесть откуда мне на голову обрушился кулак – мне показалось, голова лопнула: в ушах зазвенело, из глаз посыпались искры. Под коленями вдруг очутился жесткий асфальт, но я все же поднялся, и в глазах прояснилось. Ног я не чувствовал. Казалось, я пробкой плаваю и подскакиваю в воздухе. Где-то близко, наверно в футе от меня, возникла рожа Хайрама – губы расквашены, на рубашке кровь. Я опять ударил по губам – пожалуй, не слишком сильно, я порядком выдохся. Хайрам зарычал, потом вильнул вбок, я снова кинулся на него.

И тут он меня добил.

Я почувствовал: падаю, валюсь на спину, почему-то я падал очень долго. Наконец брякнулся о мостовую – она оказалась тверже, чем я думал, и это было больнее, чем удар, который сбил меня с ног.

Я стал шарить вокруг, пытаясь опереться на руки и подняться. «А стоит ли хлопотать?» – мелькнула мысль. Ну встану, а он опять меня свалит. Но нет, надо подняться, надо подниматься опять и опять, покуда хватит сил. Так уж издавна повелось у нас с Хайрамом, таковы правила игры. Всякий раз, как я поднимался, он снова сбивал меня с ног, но я поднимался упрямо, до последнего дыхания, и ни разу не запросил пощады, ни разу не признал себя побежденным. И если я выдержу так до конца жизни, победителем выйду я, а не Хайрам.

Но на этот раз что-то невмочь. Не выходит. Никак не поднимусь. Быть может, пришел тот час, когда мне уже не встать?

Я все шарил ладонями, ища опоры, и вдруг наткнулся на камень. Наверно, какой-нибудь мальчишка запустил им в воробья ли, в собаку ли, или швырнул просто так, для забавы. Камень остался посреди улицы, может, он пролежал здесь не день и не два, и теперь я нащупал его правой рукой и стиснул – очень подходящий камень, так удобно поместился в кулаке.

Громадная мясистая ручища опустилась с высоты, сгребла меня за грудки и рывком подняла на ноги.

– Я тебе покажу! – заорал хриплый голос, – Будешь знать, как нападать на представителя порядка!

Опять перед глазами плавает разбитая в кровь морда, искаженная злобой и ненавистью. Как он упивается тем, что он больше, тяжелее, сильнее меня!

Я снова ощутил под собою ноги, яснее различил физиономию Хайрама, а за ним – еще стену лиц, нетерпеливо теснящуюся толпу, которая жаждет полюбоваться убийством.

Сдаваться нельзя, подумал я, вспоминая наши прежние драки, я никогда не сдавался. Пока держишься на ногах, надо драться, и, если даже тебя свалили наземь и ты уже не в силах встать, все равно нельзя признавать себя побежденным.

Хайрам обеими руками вцепился в меня, лицо его придвинулось вплотную. Я крепче сжал камень и размахнулся. Я размахнулся из последних сил – все, что во мне еще оставалось, я вложил в этот удар: всем корпусом от пояса вверх – и в челюсть.

Голова его резко откинулась на толстой бычьей шее. Он зашатался, разжал пальцы и нескладной тряпичной куклой повалился на мостовую.

Я отступил на шаг и смотрел на Хайрама сверху вниз; в голове прояснилось, я ощутил собственное тело, избитое, в ссадинах и кровоподтеках, – оно болело сплошь, болел каждый сустав и каждый мускул. Но это неважно, это пустяки: впервые за всю мою жизнь я одолел Хайрама Мартина! Я свалил его с ног, потому что у меня оказался камень – ну и что ж, наплевать! Я не искал его, просто камень подвернулся под руку и я невольно зажал его в кулаке. Я вовсе не думал пустить его в ход, но раз уж так получилось – черт с ним! Если бы я успел подумать, я, наверно, сделал бы это умышленно.

Кто-то подскочил ко мне. Том Престон.

– Да неужто мы ему такое спустим?! – завизжал он, обернувшись к толпе. – Он же ударил полицейского! Камнем! Он подобрал камень!

К нам протолкался еще один человек, ухватил Престона за плечи, приподнял как котенка и сунул обратно в первые ряды толпы. Это был Гейб Томас.

– Не лезь! – только и сказал он.

– Он ударил Хайрама камнем! – вопил Престон.

– Жаль, что не дубиной, – сказал Гейб. – Надо бы ему совсем башку размозжить.

Хайрам зашевелился и сел. Рука его потянулась к револьверу.

– Только попробуй, – сказал я. – Только тронь револьвер – и, бог свидетель, я тебя убью.

Хайрам уставился на меня. Уж верно, было на что посмотреть. Он измордовал меня, исколошматил, а все-таки я свалил его, а сам устоял на ногах.

– Он ударил тебя камнем! – заверещал Престон. – Он тебя…

Гейб протянул руку и спокойно, аккуратно взял Тома за глотку. Он сдавил его тощую шею, и Престон разинул рот и высунул язык.

– Сказано – не лезь, – повторил Гейб.

– Хайрам – представитель закона, – вмешался Чарли Хаттон. – Брэд не имел права ударить полицейского.

– Слушай, друг, – отвечал ему Гейб, – барахло ваш полицейский, а никакой не представитель закона. Порядочный полицейский не станет затевать драку.

Я все не сводил глаз с Хайрама, и он тоже следил за мною, но тут он отвел глаза и опустил руку.

И я понял – победа за мной. Не потому, что я сильней или дрался лучше – ничего подобного, – а просто он трус: ему здорово досталось, и теперь у него уже не хватит пороху, больше он не полезет, побоится боли! И револьвера мне тоже нечего опасаться. Хайрам Мартин не посмеет убить человека в честном бою, лицом к лицу.

Хайрам медленно поднялся на ноги, постоял минуту. Поднял руку, осторожно потрогал челюсть. Повернулся и пошел прочь. Толпа смотрела молча, так же молча раздалась и пропустила его,

Я поглядел ему вслед, и неистовая, кровожадная радость закипела во мне. С детства он был мне враг, больше двадцати лет, – и наконец-то я его отлупил. Правда, не в честном бою: чтобы взять верх, мне пришлось прибегнуть к запрещенному приему. Но все равно. Честно или нечестно, а я его одолел.

Толпа медленно попятилась. Никто не сказал мне ни слова. И вообще никто ничего не сказал.

– Видно, больше охотников нету, – заметил Гейб. – А ежели кто желает, придется иметь дело и со мной.

– Спасибо, Гейб, – сказал я.

– Не за что. Я ж ни черта не сделал.

Я разжал пальцы, камень упал на мостовую. В тишине он загремел на всю улицу.

Гейб вытащил из заднего кармана штанов большущий красный платок и шагнул ко мне. И, одной рукой придерживая мой затылок, начал вытирать мне лицо.

– Эдак через месячишко у тебя опять будет вполне приличный вид, – заметил он в утешение.

– Эй, Брэд! – крикнули из толпы, – Кто он таков, твой приятель?

Я не увидел, кто это кричал. Кругом было полно народу.

– Мистер! – заорал еще кто-то. – Не забудьте утереть ему нос.

– А ну валяй! – прогремел Гейб. – Кто там остряк-самоучка? Выйди-ка, покажись, сейчас я тобой подмету улицу.

Мамаша Джоунс сказала громко, чтобы расслышал дядюшка Эндрюс:

– Это шофер с грузовика, он разбил Брэду машину. Видно, если кто полезет драться с Брэдом, так этот малый ему задаст.

– Ишь ты, хвастунишка! – закричал в ответ дядюшка Эндрюс. – Ну и хвастунишка!

Вдруг я увидел Нэнси, она стояла у калитки и смотрела, и лицо у нее было такое… совсем как в детстве, когда мне приходилось вот так же драться с Хайрамом. Ей было противно. Она терпеть не могла драки, она считала, что драться – грубо и пошло.

Дверь моего дома распахнулась, с крыльца сбежал Джералд Шервуд. Подбежал и схватил меня за руку:

– Идем скорей! Звонит сенатор. Он ждет тебя на шоссе.

Глава 18

По ту сторону барьера ждали четверо. Поодаль остановились несколько машин. Там и сям кучками стояли солдаты. Примерно в полумиле к северу все еще работал экскаватор.

Я шел к людям, которые ждали меня на дороге. Я чувствовал себя дурак дураком. Ну и вид же у меня, должно быть, – как у нечестивейшего грешника в аду! Рубашка изодрана, левая щека горит, точно ее надраили наждачной бумагой. Правая рука разбита о Хайрамовы зубы, левый глаз, чувствую, заплывает – будет изрядный синяк.

По ту сторону незримого барьера по-прежнему тянулся вал вывороченной с корнем растительности, его расчистили только рядом с шоссе, на два-три десятка шагов вправо и влево,

Я подошел ближе и узнал сенатора Гиббса. Раньше я его никогда не встречал, но видел портреты в газетах. Крепкий, коренастый, совсем седой и всегда без шляпы. Сейчас на нем был двубортный пиджак и ярко-синий галстук в горошек.

С ним был какой-то военный, на погонах – звезды. Третий маленький, щуплый, волосы точно лакированные, черствая, непроницаемая физиономия. Четвертый тоже невелик ростом, но пухлый, круглолицый и синеглазый – никогда еще я не видал таких ярких синих глаз.

Я подошел к ним фута на три и ощутил легкое сопротивление: впереди был барьер. Тогда я отступил на шаг и посмотрел на сенатора.

– Вы, наверно, сенатор Гиббс, – сказал я. – Меня зовут Брэдшоу Картер. Вам про меня говорил Шервуд.

– Рад с вами познакомиться, мистер Картер, – сказал сенатор, – Я думал, Джералд тоже придет с вами.

– Я его звал, но он решил, что ему не следует идти, – объяснил я, – Они там поспорили. Мэр хотел назначить комиссию для встречи с вами, а Шервуд никак не соглашался.

Сенатор кивнул:

– Понимаю. Значит, мы будем говорить только с вами.

– Если вы хотите вызвать еще кого-нибудь…

– Нет-нет, зачем же! Ведь всеми сведениями располагаете именно вы?

– Да, я.

– Прошу извинить, я вас представлю. Мистер Картер – генерал Уолтер Биллингс.

– Здравствуйте, генерал, – сказал я.

Странное чувство: знакомиться с человеком, не подавая руки.

– А это Артур Ньюком, – продолжал сенатор.

Человек с черствым, непроницаемым лицом холодно улыбнулся. Такой – будьте уверены! – никаких шуток не потерпит. Он, видно, возмущен до глубины души уже тем, что кто-то посмел допустить существование какого-то там барьера.! – Мистер Ньюком – представитель Государственного департамента, – пояснил сенатор, – А это доктор Роджер Дэйвенпорт, биолог, и притом весьма знаменитый.

– Доброе утро, молодой человек, – сказал Дэйвенпорт. – Простите за нескромный вопрос – что это с вами приключилось?

Я улыбнулся ему: толстяк сразу пришелся мне по душе.

– Так, малость не сошлись во взглядах с одним земляком.

– Могу себе представить, какое в городе волнение, – сказал Биллингс, – Пожалуй, скоро трудно станет поддерживать закон и порядок.

– Боюсь, что вы правы, сэр, – сказал я.

– Ваш рассказ потребует времени? – спросил сенатор.

– Да, некоторое время понадобится.

– Где-то там были стулья, – произнес генерал Биллингс. – Сержант, где там…

Не успел он договорить, как сержант и двое солдат, стоявшие у обочины, подошли со складными стульями.

– Ловите! – сказал мне сержант и кинул стул сквозь барьер.

Я поймал стул на лету. Пока я его расставил и сел, четверо по ту сторону барьера тоже уселись.

Прямо сумасшедший дом какой-то: сидят пять человек посреди шоссе на шатких походных стульчиках!

– Что ж, – сказал сенатор, – я думаю, можно приступить к делу. Какой порядок вы предлагаете, генерал?

Генерал закинул ногу на ногу и уселся поплотнее. С минуту он раздумывал.

– Этот человек должен нам сообщить какие-то сведения, – сказал он наконец. – Так отчего бы нам тут же, на месте, его не выслушать?

– Ну, разумеется, – сказал Ньюком – Послушаем, что он скажет. Но знаете ли, сенатор…

– Да-да, – поспешно прервал Гиббс, – я понимаю, обстановка не совсем обычная. Впервые мне приходится заседать под открытым небом, но…

– По-видимому, другого выхода у нас нет, – заметил генерал.

– Это довольно долгая история, – предупредил я, – И кое – что может показаться невероятным.

– Так ведь и это невероятно, – сказал сенатор Гиббс, – Этот, как вы его называете, барьер.

– И, как видно, вы – единственный человек, которому что-то известно, – прибавил Дэйвенпорт.

– Итак, приступим, – заключил сенатор Гиббс.

И я стал рассказывать свою повесть во второй раз. Я не торопился, говорил обстоятельно обо всем, что видел, стараясь не упустить ни одной мелочи. Меня не прерывали. Раза два я умолкал на минуту – может, о чем-нибудь спросят? – но в первый раз Дэйвенпорт просто кивнул: продолжай, мол, а потом все четверо только молча ждали, чтобы я опять заговорил.

Это порядком действовало на нервы, уж лучше бы они меня перебивали. Все мои слова падали в молчание как в яму, я пытался хоть что-то прочесть по их лицам, понять, много ли до них доходит. Но – ни единой ответной искорки, никакого движения не мог я уловить на этих застывших физиономиях. Да ведь и правда, как нелепо, наверно, все это звучит…

Наконец-то я все досказал и откинулся на стуле.

По ту сторону барьера беспокойно зашевелился Ньюком.

– Прошу извинить, джентльмены, но я решительно протестую. Не понимаю, с какой стати мы сюда тащились и выслушивали эти нелепые россказни!

– Артур, – перебил сенатор Гиббс, – за мистера Картера поручился мой старый друг Джералд Шервуд. Я знаю Шервуда больше тридцати лет и уверяю вас, он очень проницательный человек, в высшей степени трезвый и деловой, но при этом не лишенный воображения. Как ни трудно нам принять сообщение мистера Картера или, во всяком случае, некоторые частности его сообщения, я все же убежден, что от них нельзя просто отмахнуться, мы должны их обсудить. И позвольте вам напомнить, что это первые конкретные данные, на которые мы можем опереться.

– Мне тоже трудно поверить хотя бы одному слову, – сказал генерал Биллингс. – Но ведь вот этот барьер – неопровержимое свидетельство, хоть он и недоступен нашему сегодняшнему пониманию. Безусловно, положение таково, что мы вынуждены будем и дальше принимать на веру свидетельства, которые превосходят наше понимание.

– Давайте предположим на минуту, что мы решительно всему поверили, – подсказал Дэйвенпорт. – Попробуем поискать в этом какое-то рациональное зерно.

– Это невозможно! – взорвался Ньюком. – Это вызов всему, что мы знаем!

– Мистер Ньюком, – возразил биолог, – человек только и делает, что бросает вызов всему, что он знал прежде. Лишь несколько веков назад он твердо знал, что Земля – центр Вселенной. Каких-нибудь тридцать лет назад, даже и того меньше, он знал, что люди никогда не смогут побывать на других планетах. Сто лет назад он знал, что атом неделим. Ну а мы с вами?

Мы знаем, что время – это нечто, на веки веков непостижимое и неуправляемое, и что растения не могут быть разумными. Так вот, разрешите вам сказать, сэр…

– Вы что же, всему этому верите? – спросил генерал.

– Ничему я не верю. Это было бы весьма необъективно. Но я считаю, что нам надо повременить с окончательным суждением. По совести скажу, я с восторгом займусь этой проблемой, понаблюдаю, проведу кое-какие опыты и…

– Вы можете и не успеть, – сказал я.

Генерал круто обернулся ко мне:

– А разве поставлены какие-то сроки? Вы об этом не упоминали.

– Верно. Но у них есть способ нас поторопить. Они в любую минуту могут пустить в ход очень веские доводы. Хотя бы двинуть дальше этот барьер.

– И далеко они способны его продвинуть?

– Вы можете гадать с таким же успехом, как и я. На десять миль. На сто. На тысячу. Понятия не имею.

– Вы говорите так, как будто они вообще могут столкнуть нас в межпланетное пространство.

– Не знаю. По-моему, они и это могут.

– По-вашему, они так и поступят?

– Возможно. Если увидят, что мы все тянем и водим их за нос. Не думаю, чтобы им этого хотелось. Мы им нужны. Им нужен кто-то, кто может применить на практике накопленное ими знание и тем самым придать ему смысл. По-видимому, до сих пор они не нашли никого, кто был бы на это способен.

– Но нельзя же решать наспех! – запротестовал сенатор. – Нельзя допустить, чтобы нас подгоняли. Нужно очень много сделать. Необходимо обсудить все это на самых разных уровнях – в государственном и в международном масштабе, с экономистами, с учеными.

– Мне кажется, сенатор, – сказал я, – все мы забываем главное. Мы сейчас имеем дело не просто с другим государством, с другими людьми. Мы имеем дело с чужими существами, с пришельцами из другого мира.

– Это все равно, – сказал сенатор. – Мы должны действовать так же, как и всегда.

– Оно бы неплохо, только надо еще, чтобы они нас поняли, – заметил я.

– Придется им подождать, – сухо сказал Ньюком.

Меня взяло отчаяние. Безнадежно. Ничего тут нельзя решить: человечество не готово к этой встрече, мы только все испортим, все загубим. Пойдут нескончаемые споры, разговоры и переговоры, обсуждения и словопрения – и все на нашем, человеческом, уровне, все только с наших позиций, никто даже не попытается понять, что думают и чего хотят пришельцы.

– Учтите, что в роли просителей выступают они, а не мы, – заявил сенатор. – Они, а не мы начали переговоры, они хотят доступа в наш мир, а не наоборот.

– Пятьсот лет назад белые прибыли в Америку, – сказал я. – Очевидно, тогда они выступали в роли просителей…

– Но индейцы были дикари, варвары! – возмутился Ньюком.

Я кивнул:

– Вы совершенно точно выразили мою мысль.

– У вас не слишком удачная манера острить, – ледяным тоном произнес Ньюком.

– Вы меня не поняли, – сказал я, – Я и не думал острить.

– Пожалуй, в этом что-то есть, мистер Картер, – заговорил Дэйвенпорт, – По вашим словам, эти растения уверяют, что они хранят огромные запасы знаний. И, как вы полагаете, это – познания многих разумных рас.

– Так они мне сказали.

– Запасы знаний, связанных между собой и приведенных в систему. Не просто свалка разнородных сведений.

– Да, именно система, – сказал я. – Только учтите, я не могу утверждать это под присягой. Я никак не мог проверить, правда ли это. Но Таппер, который говорил за них, уверял меня, что они никогда не лгут.

– Понимаю, – сказал Дэйвенпорт. – В этом есть логика. Им незачем лгать.

– Однако они не вернули вам полторы тысячи долларов, – вставил генерал Биллингс.

– Не вернули.

– А говорили, что вернут.

– Да, это они мне твердо обещали.

– Значит, они лгут. И они хитростью заставили вас принести на Землю какую-то штуку, которую вы считали машиной времени.

– Это они очень ловко подстроили, – заметил Ньюком.

– Не думаю, что мы можем всерьез им доверять, – сказал генерал Биллингс.

– Но послушайте, – спохватился Ньюком, – мы уже стали разговаривать так, как будто поверили каждому слову этой басни.

– Так ведь с этого мы и начали, – напомнил сенатор Гиббс. – Мы решили принять сведения, которые нам сообщил мистер Картер, за основу для обсуждения.

– В данный момент нам следует подготовиться к самому худшему, – провозгласил генерал.

Дэйвенпорт даже засмеялся:

– Что ж тут особенно плохого? Впервые в истории человечество может познакомиться с другими мыслящими существами. Если мы будем вести себя разумно, такая встреча может оказаться для нас очень полезной.

– Этого мы еще не знаем, – сказал генерал Биллингс.

– Конечно не знаем. У нас пока слишком мало данных. Надо сделать какие-то шаги к дальнейшему сближению.

– Если эти цветы вообще существуют, – вставил Ньюком.

– Если они существуют, – согласился Дэйвенпорт.

– Джентльмены, – сказал сенатор, – мы кое-что упускаем из виду. Ведь барьер существует, это реальность. И он не пропускает ничего живого…

– Это еще не известно, – возразил Дэйвенпорт, – Вспомните случай с автомобилем. В нем наверняка были какие-то микроорганизмы. Просто не могли не быть. Мне кажется, барьер поставлен как преграда не для всего живого вообще, а лишь для того, кто думает и чувствует. Это – преграда для жизни высокоразвитой, обладающей сознанием.

– Так или иначе, перед нами несомненное доказательство, что происходит что-то очень странное, – сказал сенатор. – Мы не можем просто закрывать на это глаза. Надо действовать, опираясь на те сведения, какими мы располагаем.

– Ну хорошо, – заявил генерал. – Перейдем к делу. Можем ли мы с уверенностью предполагать, что эти чужаки чем-то нам угрожают?

Я кивнул:

– Может быть, и так. При известных обстоятельствах.

– При каких именно?

– Не знаю. Откуда нам знать, что они думают и чего хотят.

– Но все-таки тут может скрываться угроза?

– Мне кажется, – прервал Дэйвенпорт, – мы слишком много рассуждаем об опасности. Сначала нужно бы понять…

– Мой долг прежде всего в том, чтобы предусмотреть возможную опасность.

– И если она есть? Что тогда?

– Мы можем их остановить, – сказал генерал. – Только надо действовать без промедления. Действовать, пока они еще не захватили слишком большую территорию. У нас есть способ их остановить.

– Вы, военные, умеете действовать только силой! – вспылил Дэйвенпорт, – Ничего другого у вас и в мыслях нет. Да, конечно, термоядерный взрыв уничтожит всякую чуждую жизнь, которая успела проникнуть на Землю. Возможно, он даже разобьет барьер времени и навсегда закроет Землю для наших новых друзей…

– Друзей! Да почем вы знаете, что они нам друзья! – чуть не завопил генерал.

– Этого я, разумеется, не знаю. Ну а вы почем знаете, что они нам враги? Необходимо собрать больше сведений; необходимо опять установить с ними связь…

– А пока вы будете собирать сведения, они успеют укрепить барьер и раздвинуть его еще шире…

Дэйвенпорт окончательно рассердился.

– Рано или поздно должно же человечество научиться решать встающие перед ним задачи какими-то другими способами, а не просто грубой силой. Так вот, может быть, сейчас самое время начать. Вы предлагаете сбросить на этот город бомбу. Я уже не говорю о нравственной стороне вопроса: ведь это – убийство нескольких сотен ни в чем не повинных людей…

– Не забывайте, тут на одной чаше весов несколько сотен людей, а на другой – безопасность населения всей Земли, – проворчал Биллингс. – Мы ничего не будем предпринимать наспех. Такой шаг надо сперва тщательно продумать. Тут возможно лишь всесторонне обдуманное решение.

– Но вы его не исключаете – от одного этого содрогнется все человечество, – сказал биолог.

Генерал Биллингс упрямо вскинул голову.

– Допускать неприятные возможности подобного рода – мой долг, – заявил он. – Даже учитывая нравственную сторону вопроса, в случае надобности я не стану колебаться.

– Джентльмены! – беспомощно воззвал сенатор.

Генерал поглядел на меня. Кажется, все они давным-давно обо мне забыли.

– Прошу прощения, мистер Картер, – сказал он, – Мне не следовало так говорить.

Я немо кивнул. Даже за миллион долларов я не мог бы выдавить из себя ни слова. Все внутри точно свинцом налилось, горло перехватило, я боялся шевельнуться.

Ничего подобного я не ждал. Правда, теперь, наслушавшись их, я запоздало понял, что только этого и можно было ожидать. Мне следовало понимать, как встретят в нашем мире эту новость, а уж если сам не сообразил, надо было только вспомнить, как тогда сказал Шкалик, лежа на полу у меня в кухне:

«Они захотят пустить в ход бомбу, – сказал он тогда. – Не давай им сбросить бомбу…»

Ньюком впился в меня холодным, пронизывающим взглядом.

– Полагаю, вы не станете повторять то, что сейчас слышали – сказал он.

– Да, мы вынуждены на вас положиться, друг мой, – подхватил сенатор. – Мы в ваших руках.

Я через силу рассмеялся. Наверно, дико прозвучал этот смех.

– Чего ради я стану болтать? Мы – такая удобная мишень. Говори не говори, толку не будет. Все равно нам податься некуда.

А вдруг барьер оградит нас и от бомбы – мелькнула мысль. Да нет, ерунда. Барьер не пропускает только ничего живого, точнее, если прав Дэйвенпорт – а он, вероятно, прав, – это преграда только для существ мыслящих. Вот пробовали взорвать его динамитом – и хоть бы что. Эта незримая стена не сопротивляется взрывам – и тем самым от них не страдает.