Текст книги "Граница вечности"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 75 страниц)

– Спасибо за подсказку о Ставрополе, – сказала она. – Я написала хороший материал.

– Отлично. Будем надеяться, что весь эксперимент не затопчут.

Она передала Василию последний отпечатанный эпизод и кивнула на конверт.

– Новая глава?

– Последняя.

Он отдал Тане рукопись.

– Анна Мюррей будет счастлива. – Новый роман Василия назывался «Первая леди». В нем рассказывалось, как жена американского президента Пэт Никсон на сутки потерялась в Москве. Таня восхищалась силой воображения Василия. Восприятие жизни в СССР глазами благонамеренной американки с консервативными взглядами было комичным способом критиковать советское общество. Она положила конверт в свою сумку.

Когда ты сможешь отвезти все это издателю?

– Как только у меня будет командировка за границу. Не раньше чем в марте следующего года, в Лейпциг.

– В марте? – расстроился Василий. – Через полгода? – сказал он с упреком в голосе.

– Попытаюсь организовать командировку туда, где смогла бы встретиться с ней.

– Будь добра.

Таня обиделась.

– Василий, я рискую жизнью ради тебя. Найди кого-нибудь еще, если можешь, или делай все сам. Я ничего не буду иметь против.

– Я понял, – проговорил он с ноткой покаяния в голосе. – Извини. Я так много вложил в эту книгу. Три года я работал над ней по вечерам после трудового дня. Но я не имею права проявлять нетерпение к тебе. – Он потянулся через стол и положил руку на ее сжатые в кулак пальцы. – Ты мой ангел-хранитель. Ты меня спасала не один раз.

Она кивнула. Это была правда.

И все-таки она немного сердилась на него, когда вышла из кафе с окончанием его романа в сумке. Что раздражало ее? Те женщины в туфлях на высоких каблуках, решила она. Она считала, что Василий должен был вырасти из того периода. Беспорядочность в связях свойственна юности. Он ронял свое достоинство, появляясь на каждой литературной сходке с другой особой. Ему пора было остепениться, установив серьезные отношения с женщиной, которая была бы равной ему. Пусть моложе его, но схожей с ним по интеллекту и способной ценить его труд и, возможно, даже помогать ему. Ему нужен был партнер, а не победы над представительницами прекрасного пола.

Она поехала в ТАСС. Прежде чем она села за свой стол, ее остановил Петр Опоткин, главный редактор редакции очерков, Осуществлявший политический надзор за выпускаемыми материалами. Как всегда на губах у него свисала сигарета.

– Мне звонили из Министерства сельского хозяйства. Твоя статья о Ставрополе не пойдет, – сказал он.

– Что? Почему? Премиальная система одобрена министерством. И она работает.

– Это неправильно. – Опоткин любил указывать людям, что они делают не так, как надо. – Она отменена. Есть новый подход, ипатовский метод. Они отправляют парк комбайнов по всему району.

– Снова контроль из центра вместо индивидуальной ответственности.

– Верно. – Он вытащил сигарету изо рта. – Тебе нужно написать статью об ипатовском методе.

– Что говорит первый секретарь крайкома?

– Молодой Горбачев? Он применяет новую систему.

А как может быть иначе, подумала Таня. Он умный человек. Он знает, когда держать язык за зубами и делать, что ему говорят. Иначе он не стал бы первым секретарем.

– Хорошо, – сказала она, подавив гнев. – Я напишу новую статью.

Опоткин кивнул и отошел.

Просто невероятно, подумала Таня: новая идея, премии за хорошие результаты, как следствие – более высокие урожаи, не требовался стимул из Москвы. Просто чудо, что системе дали отмашку на несколько лет. И как оказалось в итоге, о такой системе не могло быть и речи.

Ясное дело, не могло.

Глава пятьдесят вторая

Джордж Джейкс был в новом смокинге и считал, что выглядит в нем вполне прилично. В сорок два года он уже не обладал телосложением борца, которым он так гордился в юности, тем не менее он был строен и подтянут и черный с белым свадебный наряд красил его.

Он стоял в Вефильской евангелической церкви, которую Десятилетиями посещала его мать, в пригороде, Вашингтона. Этот округ он представлял сейчас как конгрессмен. Это было низкое кирпичное строение, тесное и простое. Обычно его украшали только несколькими цитатами из Библии в рамочке: «Господь – мой пастырь», и «В начале было слово». Но сегодня оно было украшено по торжественному случаю бумажными и матерчатыми лентами и белыми цветами в огромном количестве. Хор пел «Скоро придет», а Джордж ждал свою невесту.

В первом ряду сидела его мать в темно-синем костюме и круглой шляпке того же цвета с маленькой вуалью. «Ну что же, я рада, – сказала Джеки, когда Джордж сообщил ей, что собирается жениться. – Мне пятьдесятвосемь лет, жаль, что ты так долго ждал. Я счастлива, что ты в конечном счете здесь». У нее был острый язык, но сегодня она не могла убрать с лица гордую улыбку. Ее сын женился в ее церкви перед лицом всех ее друзей и соседей, и к тому же он был конгрессменом.

Рядом с ней сидел отец Джорджа – сенатор Грег Пешков. Каким-то образом он умудрялся сделать так, что даже смокинг сидел на нем, как мятая пижама. Он забыл вдеть запонки в манжеты, и его галстук-бабочка выглядел как мертвый мотылек. Никому до этого не было дела.

Также в первом ряду сидели русские прародители Джорджа – дед Лев и бабушка Марга, которым сейчас было за восемьдесят.

Они оба казались немощными, но тем не менее прилетели из Буффало на свадьбу внука.

Появившись на свадьбе и сидя в первом ряду, белый отец, дед и бабушка признавали правду перед всем миром, но никому до этого не было дела. Шел 1978 год, и то, что раньше было тайным позором, сейчас едва ли имело значение.

Хор запел «Ты так красива», и все повернулись и посмотрели на входную дверь.

Вошла Верина, опираясь на руку отца Перси Маркванда. Джордж обомлел, увидев ее, а кое-кто из прихожан ахнул. На ней было белое, в обтяжку до талии и расклешенное книзу платье со шлейфом. Светло-коричневая кожа на обнаженных плечах была мягкой и гладкой, как сатиновая ткань ее платья. Она выглядела ослепительно-красивой. Джордж почувствовал, что слезы застилают его глаза.

Служба проходила как в тумане. Джорджу удавалось правильно отвечать на вопросы, но думать он мог только о том, что Верина теперь его навсегда.

Хотя церемония ничего особенного собой не представляла, свадебный завтрак, устроенный отцом невесты, скромностью не отличался. Перси снял ночной клуб «Рыбы» в Джорджтауне, в котором при входе шестиметровый водопад обрушивал воды в огромный водоем с золотыми рыбками, а посередине танцевальной площадки находился аквариум.

Первый танец новобрачные исполняли под мелодию «Оставаясь бодрым» группы «Би-Джиз». Джордж был неважным танцором, но это едва ли имело значение: все смотрели на Верину, которая танцевала под диско, придерживая одной рукой шлейф. Джордж чувствовал себя таким счастливым, что ему хотелось всех обнять.

Вторым с невестой танцевал Тед Кеннеди, который пришел без своей жены Джоун: говорили, что они расстались. Джеки завладела Перси Марквандом. Бэйб, мать Верины, танцевала с Грегом.

Двоюродный брат Джорджа – поп-король Дейв Уильямс – пришел со своей привлекательной женой Бип и пятилетним сыном Джоном Ли, названным в честь исполнителя блюзов Джона Ли Хукера. Мальчик танцевал со своей матерью и так важно выделывал па, что все смеялись: должно быть, он видел фильм «Лихорадка в субботу вечером».

Элизабет Тейлор танцевала со своим последним мужем, миллионером и будущим сенатором Джоном Уорнером! На безымянном пальце правой руки Лиз красовался знаменитый бриллиант квадратной огранки в 33 карата «Круп». Взирая на все это сквозь туман эйфории, Джордж с изумлением сознавал, что его женитьба стала одним из выдающихся социальных событий года.

Джордж пригласил Марию Саммерс, но она не пришла. После того как их недолгий любовный роман закончился ссорой, они не общались в течение года. Джордж был обижен и озадачен. Он не представлял, как жить дальше: правила изменились. Он также негодовал. Женщины хотели новых взаимоотношений и полагали, что он знает без объяснений, в чем они заключаются, и согласится на них без разговоров.

Потом возникла Верина после семилетнего пребывания в неизвестности. Она создала собственную лоббистскую компанию в Вашингтоне, сфера деятельности которой охватывала гражданские права и другие вопросы равенства. Ее первоначальными клиентами были небольшие группы воздействия, которые не могли привлекать к работе штатных лоббистов. Слухи о том, что Верина одно время входила в ряды «Черных пантер», придавали ей больший авторитет. Вскоре ее и Джорджа снова стали видеть вместе.

Казалось, что Верина изменилась. Как-то раз вечером она сказала:

– Драматические жесты производят впечатление в политике, но в итоге успех достигается тяжелой, нудной работой: составлением законопроекта, общением с прессой и завоеванием голосов.

Ты повзрослела, хотел сказать Джордж, но передумал.

Новой Верине хотелось выйти замуж и иметь детей, и она была уверена, что и то и другое не помешает ее карьере. Один раз обжегшись, Джордж не совал руку в огонь: если она так думала, зачем ему спорить.

Джордж написал письмо Марии, начав его словами: «Не хочу, чтобы ты узнала об этом от кого-то еще». Он рассказал ей, что он и Верина снова вместе и думают пожениться. Мария ответила в дружеском тоне, и их отношения вернулись к тому, какими они были до отставки Никсона. Но она осталась незамужней и на свадьбу Джорджа не пришла.

После танцев Джордж подсел к отцу и деду. Лев с наслаждением пил шампанское и рассказывал анекдоты. У него был большой запас пошловатых анекдотов о папе римском, которым стал польский кардинал.

– Он сотворил чудо: сделал слепого глухим.

Грег сказал:

– На мой взгляд, это весьма агрессивный политический ход Ватикана.

Джордж удивился, но Грег обычно имел обоснования для своих утверждений.

– Почему ты так считаешь? – спросил Джордж.

– Католицизм более популярен в Польше, чем где-либо в Восточной Европе, и коммунисты бессильны подавить религию там, в отличие от всех других стран. В Польше существуют религиозная пресса, католический университет и различные благотворительные организации, которые укрывают диссидентов и следят за нарушением прав человека.

– И что же замышляет Ватикан? – спросил Джордж.

– Какую-нибудь гадость. По-моему, они считают, что Польша – это слабое место у Советского Союза. Польский папа будет делать больше, чем махать туристам с балкона. Вот увидите.

Джордж собирался спросить, так что же будет делать папа, как в клубе стало тихо и он увидел, что прибыл президент Картер.

Все зааплодировали, даже республиканцы. Президент поцеловал новобрачную, пожал руку Джорджу и взял предложенный бокал розового шампанского, хотя отпил один глоток.

В то время как Картер разговаривал с Перси и Бэйб, которые были давними жертвователями средств, один из помощников президента подошел к Джорджу. После нескольких комплиментов он спросил:

– Вы не хотели бы поработать в комиссии палаты представителей по разведке?

Джорджу польстило такое предложение. Комиссии конгресса представляли собой важный орган. Членство в нем давало власть.

– Я конгрессмен всего с двухлетним стажем, – сказал он.

Помощник кивнул.

– Президент предложил выдвигать чернокожих конгрессменов, и Тип О’Нил с этим согласен. – Тип О’Нил был лидером большинства в конгрессе, и ему принадлежала прерогатива в назначении членов комиссии.

– Я буду рад служить президенту в любом качестве, но разведка? – сказал Джордж.

ЦРУ и другие разведывательные органы находились в подчинении у президента и Пентагона, но их уполномочивал, финансировал и теоретически контролировал конгресс. В целях безопасности контроль делегировался двум комиссиям – одной в палате представителей и одной в сенате.

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал помощник. – Комиссии по разведке обычно формируются из друзей военных, из людей, придерживающихся консервативных взглядов. Вы – либерал, который критиковал Пентагон за Вьетнам и ЦРУ за Уотергейт. Вот почему мы хотим предложить вас. В настоящее время эти комиссии не наблюдают, а просто аплодируют. Разведывательные агентства, которым сходит с рук убийство, будут и дальше совершать их. Так что нам нужен кто-то, кто будет задавать острые вопросы.

– Разведывательное сообщество ужаснется.

– Вот и хорошо, – сказал помощник. – Их нужно тряхнуть, после того как они вели себя в никсоновскую эпоху. – Он бросил взгляд на другую сторону танцевальной площадки. Проследив за его взглядом, Джордж увидел, что президент Картер уходит. – Я должен идти, – проговорил помощник. – Вам нужно время, чтобы подумать?

– Нет, – ответил Джордж. – Я согласен.

* * *

– Крестная? Я? – удивилась Мария Саммерс. – Ты серьезно?

Джордж Джейкс улыбнулся.

– Ты не очень верующая, я знаю. Но и мы тоже. Я хожу в церковь, чтобы порадовать мать. Верина была в церкви один раз за последние десять лет, и то только на нашу свадьбу. Но идея крестных родителей нам нравится.

Они обедали в столовой для членов палаты представителей на первом этаже Капитолийского здания, сидя перед знаменитой фреской «Капитуляция генерала Корнуоллиса». Мария ела мясной рулет, а Джордж – салат.

– Когда она должна родить? – спросила Мария.

– Примерно через месяц, в начале апреля.

– Как чувствует себя Верина?

– Ужасно. Вялая и дерганая одновременно. Очень устает, что бы ни делала.

– Скоро все пройдет.

Джордж вернул ее к тому, о чем шел разговор.

– Ты будешь крестной матерью?

Она снова уклонилась от ответа.

– Почему ты просишь меня?

Он чуточку подумал.

– Потому что я доверяю тебе. Может быть, больше, чем кому бы то ни было, кроме моей семьи. Если бы Верина и я погибли в авиакатастрофе, а наши родители были бы слишком стары или умерли бы, я был бы уверен, что ты обязательно позаботишься о моих детях.

Мария была тронута.

– Как приятно слышать такое.

Джордж подумал, но не сказал, что у Марии едва ли будут свои дети, ведь ей в том году должно было исполниться сорок четыре года, как он подсчитал. А это значило, что у нее в избытке материнской любви, которую она могла бы дать детям своих друзей.

Она была почти членом семьи. Его дружба с ней длилась почти даадцать лет. Она продолжала заходить к Джеки несколько раз в году. Мария нравилась Грегу, Льву и Марге. Она не могла не нравиться.

Джордж не брал в расчёт эти соображения, но все-таки сказал:

– Если ты согласишься, то сделаешь большое одолжение Верине и мне.

– Верина действительно этого хочет?

Джордж улыбнулся.

– Да. Она знает, что мы были близки, но она не из ревнивых. Кстати, она восхищена, какую ты сделала карьеру.

Мария посмотрела на людей, изображенных на фреске в одежде и обуви XVIII столетия, и сказала:

– Наверное, я капитулирую, как генерал Корнуоллис.

– Спасибо, – обрадовался Джордж. – Я очень рад. Я бы заказал шампанского, но знаю, что ты не станешь пить его в разгар дня.

– Может быть, когда родится ребенок.

Официантка забрала тарелки, и они попросили кофе.

– Как дела в государственном департаменте? – поинтересовался Джордж. Мария там стала большой шишкой. Ее должность называлась заместитель помощника госсекретаря и была более влиятельной, чем казалась на слух.

– Мы пытаемся разобраться, что происходит в Польше, – пояснила она. – Это непросто. Мы принимаем к сведению, что правительство подвергается резкой критике в рядах Объединенной рабочей партии, которая является коммунистической.

Рабочие живут в бедности, элита пользуется большими привилегиями, а «пропаганда успехов» только выпячивает недостатки. В прошлом году снизился национальный доход.

– Ты знаешь, что я член комиссии палаты представителей по разведке.

– Конечно.

– От секретных служб вы получаете надежную информацию?

– Да, надежную, насколько можно судить, но ее недостаточно.

– Ты хотела бы, чтобы я поднял этот вопрос на комиссии?

– Да, пожалуйста.

– Возможно, нам понадобится дополнительный разведывательный персонал в Варшаве.

– Думаю, что да. Польша могла бы представлять важность.

Джордж кивнул.

– Грег тоже говорил об этом, когда Ватикан избрал папой поляка. А Грег обычно бывает прав.

* * *

В сорок лет Таня стала недовольна своей жизнью.

Она спрашивала себя, что бы ей хотелось делать в течение следующих сорока лет, и пришла к убеждению, что ее не устраивает быть прислужницей у Василия Енкова. Она рисковала своей свободой, знакомя мир с его талантом, но это ничего не принесло ей. Она решила, что настало время сосредоточиться на своих собственных нуждах. Что это значило, она не знала.

Мысль о неудовлетворенности пришла ей в голову на торжестве по случаю присуждения Леониду Брежневу Ленинской премии за его мемуары. Награда была смехотворной: трехтомная автобиография советского лидера мало соответствовала действительности, была плохо написана, и даже не самим Брежневым, а кем-то за него. Но Союз писателей воспользовался присуждением как предлогом для пирушки.

Готовясь к выходу в свет, Таня сделала прическу «конский хвост», как у Оливии Ньютон-Джон в фильме «Бриолин», который она видела на подпольной видеокассете. Новая прическа не обрадовала ее, как она на то надеялась.

Выходя из дома, она столкнулась в вестибюле со своим братом и рассказала ему, куда направляется.

– Твой протеже Горбачев выступил с подхалимской речью, восхваляя литературный гений товарища Брежнева, – заметила она.

– Михаил знает, кого целовать в зад, – сказал Димка.

– Ты правильно сделал, что привел его в Центральный Комитет.

– Его уже поддерживал Андропов, который ему благоволит, – пояснил Димка. – Все, что мне пришлось сделать, это убедить Косыгина, что Горбачев настоящий реформатор.

Шеф КГБ Андропов стоял во главе консервативной фракции в Кремле, а Косыгин был поборником реформ.

– Необычно, что нужно заручаться поддержкой обеих сторон. Он сам необычный человек. Приятного тебе вечера.

Вечеринка проходила в служебном помещении Союза писателей, но правлению удалось достать несколько ящиков грузинского шампанского «Багратиони». Под его влиянием Таня затеяла спор с Петром Опоткиным из агентства ТАСС. Никто не любил Опоткина, который не был журналистом, а осуществлял политический надзор. Его приходилось приглашать на мероприятия, потому что он имел слишком большое влияние. Он поймал Таню и с укоризной сказал:

– Визит папы в Варшаву – катастрофа!

Опоткин был прав в этом отношении. Никто не представлял во что это выльется. Папа Иоанн Павел II оказался талантливым пропагандистом. Выйдя из самолета на военном аэродроме «Окенче», он упал на колени и поцеловал польскую землю. На следующее утро фотография была на первых страницах западных газет, и Таня знала, как, должно быть, знал папа, – что снимок найдет дорогу обратно в Польшу подпольными маршрутами. Таня тайно обрадовалась.

В разговор вмешался Танин босс Даниил:

– Папу, ехавшего в Варшаву в открытой машине, приветствовали два миллиона человек.

– Два миллиона? – удивилась Таня, которая не видела этой информации. – Неужели правда? Это примерно пять процентов населения, один из двадцати поляков!

Опоткин сердито сказал:

– В чем тогда смысл партийного контроля над телевидением, если люди своими глазами могут видеть папу?

Для таких людей, как Опоткин, контроль был превыше всего.

Он не унимался:

– Он совершил литургию на площади Победы перед двумястами пятьюдесятью тысячами человек.

Таня знала об этом. Это была шокирующая цифра даже для нее, ибонаглядно свидетельствовала, что коммунистам не удалось завоевать сердца польского народа. Тридцать пять лет жизни при советской системе не обратили в их веру никого, кроме привилегированной элиты. Таня выразила мысль соответствующим коммунистическим жаргоном:

– Польский рабочий класс снова проявил старую реакционную приверженность при первой возможности.

Укоризненно ткнув Таню в плечо указательным пальцем, Опоткин изрек:

– Это реформисты вроде вас настаивали на том, чтобы пустить папу туда.

– Чушь, – презрительно произнесла Таня. Кремлевские либералы, такие как Димка, доказывали, что папе нужно дать возможность приехать в страну, но их довод не был услышан, и Москва приказала Варшаве не пускать папу, тем не менее польские коммунисты ослушались. Проявляя независимость, несвойственную для советского сателлита, польский лидер Эдвард Терек не повиновался Брежневу. – Решение принимало польское руководство, – сказала Таня. – Оно опасалось, что начнется восстание, если запретят визит папы.

– Мы знаем, что делать в таком случае, – заявил Опоткин.

Таня знала, что, противореча Опоткину, она портит свою карьеру, но ей было сорок лет, и ей надоело раболепствовать перед идиотами.

– Решение поляков предопределили финансовые трудности страны, – сказала Таня. – Польша получает громадные субсидии от нас, но ей нужны и займы на Западе. Президент Картер занял жесткую позицию во время своего визита в Варшаву. Он ясно дал понять, что финансовая помощь связывается с тем, что они называют правами человека. Если вы хотите винить кого-то за триумф папы, то Джимми Картер и есть тот самый виновный.

Опоткин должен был знать, что Таня права, но не собирался признавать это.

– Я всегда говорил, что было ошибкой позволять коммунистическим странам брать займы в западных банках.

Тане следовало бы на этом остановиться и дать Опоткину возможность с достоинством выйти из тупиковой ситуации, но она не могла сдерживаться.

– Значит, перед вами стоит дилемма, не так ли? – спросила она. – Альтернатива западной финансовой помощи – либерализация в сельском хозяйстве Польши, чтобы они могли производить в достаточном количестве своего продовольствия.

– Больше реформ! – сердито воскликнул Опоткин. – У вас всегда одно решение!

– У поляков всегда были низкие цены на продовольствие, поэтому они сидят тихо. Стоит правительству поднять цены, как они начинают бунтовать.

– Мы знаем, что делать в таком случае, – сказал Опоткин и отошел в сторону.

Даниил ошеломленно застыл.

– Молодец, – похвалил он Таню. – Но ты можешь поплатиться.

– Я хочу еще шампанского, – сказала она и пошла в бар.

Там она увидела Василия. Он сидел один. Таня отметила про себя, что в последнее время на таких сборищах он появлялся без какой-нибудь девицы, и не могла понять почему. Но сегодня у нее все мысли были только о себе.

– Я больше не могу заниматься этим, – сказала она, подсев к нему.

Василий протянул ей бокал.

– Заниматься чем?

– Ты знаешь.

– А, догадался.

– Извини. Я должна жить своей жизнью.

– Что ты хочешь делать?

– Не знаю. В этом-то и проблема.

– Мне сорок восемь лет. И я испытываю нечто подобное.

– Что именно?

– Я больше не бегаю за девушками. И за женщинами.

– Не бегаешь или не можешь догнать?

– Как я понимаю, ты иронизируешь?

– Ты понятливый.

– Послушай, я вот что подумал, – с серьезным видом начал он. – Я не уверен, нужно ли нам и дальше изображать, будто у нас лишь шапочное знакомство.

– Почему ты так решил?

Он наклонился ближе к ней и понизил голос, так что ей пришлось напрячься, чтобы расслышать его в шуме вечеринки.

– Всем известно, что Анна Мюррей издает Ивана Кузнецова, но никто не ассоциировал ее с тобой.

– Это всё потому, что мы сверхосторожны. Мы делаем все, чтобы нас никогда не видели вместе.

– В таком случае нет ничего страшного, если люди будут знать, что мы с тобой друзья.

– Может быть. И что из того? – с сомнением спросила она.

У Василия на губах появилась озорная улыбка.

– Как-то раз ты сказала, что отдалась бы мне, если бы я бросил весь свой гарем.

– Не помню, чтобы я когда-либо говорила нечто подобное.

– Возможно, ты подразумевала это.

– Во всяком случае, такое могло бы случиться восемнадцать лет назад.

– А разве сейчас слишком поздно?

Она посмотрела на него, онемев от удивления.

Он нарушил молчание.

– Ты единственная женщина, которая действительно для меня имела значение. Все остальные представляли для меня лишь спортивный интерес. Некоторые даже мне не нравились. Если я никогда раньше не спал с какой-то девицей, это служило достаточной причиной, чтобы пытаться соблазнить ее.

– Поэтому ты становишься для меня более привлекательным, так, что ли?

– Вернувшись из Сибири, я пытался возобновить прежнюю жизнь, на что мне потребовалось много времени, но потом я понял: я не стал счастливым.

– Да неужели? – Таня все больше злилась.

Василий не замечал этого.

– Мы с тобой были друзьями долгое время. Мы родственные души и принадлежим друг другу. Когда мы будем спать вместе, это будет естественно.

– А, понятно.

Он не замечал ее сарказма.

– Ты не замужем, я не женат. Почему? Мы должны быть вместе и пожениться.

– Итак, подведем итог, – сказала Таня. – Ты провел жизнь, соблазняя женщин, не питая к ним никаких чувств. Сейчас, когда тебе вот-вот стукнет пятьдесят лет и они не привлекают тебя, – или, возможно, ты не привлекаешь их, ты делаешь мне одолжение, предлагая жениться.

– Может быть, я не очень хорошо выразил свою мысль. На бумаге у меня получается лучше.

– Что верно, то верно, ты не очень хорошо выразил свою мысль. Я – последнее утешение дряхлеющего Казановы!

– Черт возьми, я, кажется, обидел тебя.

– «Обидел» мягко сказано.

– Я вовсе не хотел этого.

Краем глаза Таня заметила Даниила. Повинуясь внутреннему порыву, она оставила Василия и пошла к своему редактору.

– Даниил, – обратилась она к нему, – я бы хотела снова поехать за границу. Найдется ли для меня место?

– Конечно, – сказал он. – Ты мой лучший автор. Я сделаю все возможное, чтобы ты осталась довольна.

– Спасибо.

– И кстати, я думал, что нам нужно усилить бюро в одной из зарубежных стран.

– В какой?

– В Польше.

– Ты пошлешь меня в Варшаву?

– Там назревают большие события.

– Хорошо, – сказала она. – Польша так Польша.

* * *

Камерон Дьюар был сыт по горло Джимми Картером. Он думал, что администрация Картера осторожничает, особенно в отношениях с Москвой. Камерон работал в отделе по делам СССР в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли в пятнадцати километрах от Белого дома. Советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский был ярым антикоммунистом, но Картер проявлял осмотрительность.

Однако это был год выборов, и Камерон надеялся, что придет Рональд Рейган. Он был сторонником агрессивной внешней политики и обещал избавить разведывательные ведомства от бессмысленных этических ограничений. Он будет больше похож на Никсона, надеялся Камерон.

В начале 1980 года Камерона, к его удивлению, вызвала к себе заместитель заведующего отделом советского блока Флоренс Гиари. Это была привлекательная женщина, на несколько лет старше Камерона: ему было тридцать три, а ей, вероятно, около тридцати восьми. Он знал ее историю. Ее взяли на работу практиканткой, несколько лет держали в должности секретаря и отправили на подготовку, когда она устроила скандал. Сейчас она была высококвалифицированным офицером разведки, но многие все еще недолюбливали ее из-за того, что она подняла шум.

Сегодня на ней были юбка из шотландки и зеленый свитер. Она выглядела как школьная учительница, подумал Камерон, аппетитная школьная учительница с хорошей грудью.

– Присаживайтесь, – сказала она. – В комиссии конгресса по разведке считают, что наша информация из Польши неудовлетворительна.

Камерон сел. Он направил свой взгляд в окно, чтобы не смотреть на ее бюст.

– Тогда они должны знать, кого винить, – сказал он.

– Кого же?

– Директора ЦРУ адмирала Тернера и того, кто назначил его. Президента Картера.

– Почему?

– Потому что Тернер не верит в сбор разведывательной информации.

Камерон имел в виду получение разведданных шпионами. Тернер отдавал предпочтение электронным средствам разведки.

– А вы верите в сбор сведений с использованием человеческого фактора?

У нее красивый рот, подумал он: розовые губы, ровные зубы. Он заставил себя сосредоточиться на ответе на вопрос.

– Он изначально ненадежен, поскольку все предатели – лжецы по определению. Если они говорят нам правду, они должны лгать своей стороне. Но это не делает сбор разведывательной информации бесполезным, особенно если он подтверждается сведениями из других источников.

– Я рада, что вы так думаете. Нам нужно укрепить нашу агентурную сеть. Как вы относитесь к тому, чтобы поработать за рубежом?

Камерон укрепился в своих надеждах.

– С тех пор как я пришел работать в это ведомство шесть лет назад, я просил направить меня в зарубежную командировку.

– Хорошо.

– Я бегло говорю по-русски. Я хотел бы поехать в Москву.

– Жизнь забавная штука, знаете ли. Вы поедете в Варшаву.

– Вы шутите.

– Нет, не шучу.

– Я не говорю по-польски.

– Русский вам пригодится. Польские школьники изучают русский тридцать пять лет. Но вам придется поучить и польский.

– Хорошо.

– Это все.

Камерон встал.

– Спасибо. Он пошел к двери. – Могли бы мы еще обсудить этот вопрос, Флоренс? – спросил он. – Может быть, за ужином?

– Нет, – твердо сказала она.

А потом, на тот случай, если он не понял, она добавила:

– Определенно нет.

Он вышел и закрыл дверь. Варшава! По зрелом размышлении он был доволен. Это была зарубежная командировка. Он преисполнился оптимизма. Он огорчился, что она отклонила его приглашение поужинать, но знал, что делать.

Он взял пальто и вышел своей машине, серебристому «меркури-капри». Он приехал в Вашингтон и в потоке машин двинулся в район Адамса Моргана. Там он оставил машину в квартале от здания, в фасадной части которого помещался массажный салон под названием «Шелковые ручки».

Женщина за стойкой администратора сказала:

– Привет, Кристофер, как дела сегодня?

– Замечательно, спасибо. Сузи свободна?

– Да, тебе повезло. Комната три.

– Чудесно. – Камерон дал банкноту и прошел дальше.

Он отдернул занавеску и вошел в кабинку с узкой кроватью. Рядом с кроватью на пластмассовом стуле сидела упитанная женщина двадцати с лишним лет и читала журнал. Она была в бикини.

– Привет, Крис, – сказала она, положила журнал и встала. – Тебе, как всегда, подрочить?

Камерон никогда не сношался с проститутками в прямом смысле слова.

– Да, пожалуйста, Сузи. – Он дал ей банкноту и начал раздеваться.

– К моему удовольствию, – сказала она, отложив деньги в сторону, и помогла ему снять одежду. – Ложись и расслабься, дружочек.

Камерон лег и закрыл глаза, а Сузи принялась за дело. Он начал представлять, как Флоренс Гиари в своем кабинете снимает через голову свитер и расстегивает «молнию» на юбке из шотландки. «Ах, Камерон, я не могу устоять перед тобой», – говорит она в его воображении. Оставшись в одном белье, она обходит свой стол и обнимает его. «Делай со мной все, что хочешь, Камерон, – говорит она. – Только сильно».

В массажной кабинке Камерон сказал вслух:

– Да, детка.

* * *

Таня посмотрелась в зеркало. Она держала в руках небольшую коробочку с тенями и кисточку. Косметику в Варшаве можно было купить легче, чем в Москве. У Тани был небольшой опыт наложения теней, и она замечала, что некоторые женщины делают это плохо. На ее туалетном столике лежал журнал, открытый на странице с фотографией Бьянки Джаггер. Часто поглядывая на фотографию, Таня начала подкрашивать веки.