Текст книги "Заклятые враги (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 83 (всего у книги 88 страниц)
– Мама, – в её голосе звучал почти что укор. – Ведь я сказала уже, что думаю относительно твоего предложения.
Лиара не нахмурилась. Она и виду не подала, что что-то в ответе дочери ей не понравилось – разве что только едва слышно вздохнула, но и раздражение успела подавить по-королевски быстро и самоуверенно. Правительницы не демонстрируют собственной слабости, только не тогда, когда за углом стоит богиня, что готовится узнать о том, насколько верными последовательницами её они были.
Она тряхнула головой – рыжие волосы привычной волной легли на плечи, сияя на фоне белизны платья особенно ярко, – и повернулась к Галатье.
– Так значит, – проронила она, – это было всё-таки не побегом? И в этом путешествии должна быть какая-нибудь польза?
– Милая моя, – усмехнулся Дар, – тебе не кажется, что немного некультурно так приветствовать короля соседней державы?
Было неизвестно, говорил ли он о себе, или, может быть, о Галатье – и тот тоже не знал. Лиара только гордо вскинула голову – разве она способна принимать критику на свой счёт? – и вновь торжественно посмотрела на дочь.
– Очень приятно, что ты всё-таки заботишься о судьбе наших государств, – протянула она. – Что ж, Галатье, – до “Вашего Величества”, разумеется, она не снизошла, – пойдёмте. Эрла?
Дочь неуверенно, но без лишних споров шагнула следом за матерью, подчиняясь её воле. Рано или поздно королева найдёт время, чтобы рассказать ей всё, что думает – так почему бы не сделать это сегодня?
Дарнаэл хмыкнул. Он так и остался посреди тронного зала, как раз у пересечения ветвей мраморных прожилок – но не один. Тот мужчина, что стоял рядом с Эрлой, незнакомый ему, разве что отдалённо и смутно, – тоже не ушёл. Разумеется, это не слуга Лиары – у неё они все как на подбор, безликие, не запоминающиеся и безмерно глупые. И, разумеется, этот человек пытался когда-то сопротивляться проявлениям её верховной власти.
Как всегда, в немилости.
– Ваше Величество, – он быстро кивнул Дарнаэлу, словно времени на достаточное уважение не было.
– Герцог Ламадийский? – Дар усмехнулся.
– Мы разве знакомы?
– Я бывал в Ламаде давным-давно – жителей ваших городов трудно забыть, – пожал плечами король. – Как и дарнийцев трудно спутать с любыми другими жителями южных берегов, так и вы не теряетесь среди горцев. Но всё же, я был уверен в том, что моя дочь станет однажды королевой, а не герцогиней. Впрочем, может быть, так оно и лучше.
– Думаю, – мужчина смотрел на него так спокойно, что Дар мог быть уверен – он не ошибся, – королева Лиара не позволит ей отступиться от титула.
– Думаю, даже с королевой Лиарой можно совладать. Уж можете мне поверить, – рассмеялся Тьеррон. – Да и на то в Эрле и течёт и моя, и её кровь, чтобы она никогда не подчинялась приказам, разве нет?
– В любом случае, – сухо ответил мужчина, – больше герцогства Ламады не существует. Разве вы не знаете?
– Так или иначе, совсем скоро два трона станут одним. Лучше уступить Ламаду, чем целое государство, правда?
– Вы не верите в победу?
– Почему же, – отозвался Дарнаэл. – Верю. Но после победы не может быть так, как раньше. Кто-нибудь всё-таки должен выиграть.
– Вы воюете не между собою, мне казалось.
– Казалось, молодой человек, – улыбка Дарнаэла казалась вымученной и уставшей. – Рано или поздно вы поймёте, что в этом мире все войны только с самим собой.
– В такой войне победить невозможно.
– Именно потому правители и придумывают другие государства. Как ещё им поднять свой авторитет?
***
Галатье будто бы и не ожидал увидеть своё государство таким – войско, распростёршееся на теренах чужой державы, бессилие, свалившееся тяжёлым грузом на плечи и полнейшее бессилие, колотившееся в его душе, бившегося в груди, будто бы ещё одно сердце. Казалось, ему противной была даже мысль о том, что совсем-совсем скоро его страна превратится в пыль в руках кого-то властного и сильного.
Бонье – не его сын, но сын его жены, – ничего не ответил. Он не смог ни объяснить, как такое вообще случилось, ни зачем они связались с могучим, нечистым на руку магом. Может быть, он их заставил – конечно, было просто рассказывать о том, что трудно поддаться человеку и сделать что-то против своей воли, когда ты дворянин и занимаешь высокое положение в обществе, но ведь Галатье и сам был готов выполнять каждый приказ, что сорвался бы с уст Дарнаэла Тьеррона.
Может быть, эта слабость была для них фамильной. Просто тонкой нитью проходила сквозь семью, связывая мелкими, тонкими нитями.
Сейчас Галатье было страшно. Никто не дал ему увидеть богов – только издалека, – но одного только поразительного сходства Дарнаэла с его сыном хватало, чтобы в душе забилось странное сожаление по прошлым временам.
Он был пленником этого места. Кто выпустит короля вражеской армии, короля, смерть которого будет означать потерю любой, даже формальной власти над Торрессой?
Галатье отчаянно пытался вспомнить о наследниках. О тех, кому перешёл бы его трон в случай его смерти – только не Бонье. Ведь это повторится, разве нет? Он ждал, что, рано или поздно, парень склонится перед кем-то, падет на колени…
Он и сам был готов это сделать.
– Значит, – голос звучал отчасти хрипло и устало, и Галатье казалось, что ещё несколько слов, и он больше не сможет даже шептать, – теперь армия не может даже сопротивляться этому влиянию? Теперь им только нужен кто-то, кто попытается их остановить? Но… Я ведь не смогу. Если…
– Это твоя армия, – возразил Дарнаэл. – Ведь ты король! Правитель! Ты должен выйти к ним и сделать всё, что можешь, чтобы они остановились.
На самом деле, истинной целью было что-то другое, пожалуй. Узы короля и его народа – священны, если королю место в его государстве. Если же нет – то никто не сможет остановить навалу врагов, что так и стремятся разрушить маленький бесполезный островок…
Или завладеть сознаниями армии.
Им надо было отсечь последнюю надежду. Надо было сделать так, как говорила Нэмиара – попробовать воспользоваться чарами и чужой силой, пока на свою нет никаких перспектив.
Просто отпустить.
Галатье был слеп. Он и в себя не верил, и в человеческое коварство – тоже, – но был не настолько глуп, чтобы согласиться с Дарнаэлом, рискнуть выступить перед своим государством.
Сейчас – когда рядом не было больше никого, только король соседнего государства, в этом круге тонких, назойливых стен, – он чувствовал себя беззащитным.
– Чем это может тебе помочь? – прошептал он отчаянно. Хотелось опять упасть на колени и протянуть Тьеррону кинжал, но на этот раз у него даже оружия в руках не было.
А ещё оставалось старое ветхое кресло, в котором он сидел, лишь бы не подниматься на дрожащие ноги.
– Твою армию, как говорит одно древнее пророчество от эльфов, может остановить её истинный правитель. Знаешь, магия и всё такое, – Дарнаэл сложил руки на груди, словно пытаясь вселить в него некую уверенность.
– Какой я правитель…
– А кто тогда? – Дар прищурился. – Формально – ты. И пока ты жив, никто не может претендовать на это место официально.
– Убей меня.
– И стать врагом Торрессы? Это магия, Галатье. Может быть, они и вправду ждут только пары твоих слов, чтобы остановиться?
Он не верил в это. Разумеется, не верил. Но Дарнаэлу надо было ослабить хватку, чтобы его больше не держали за горло обязательства перед волшебством чужой страны, перед её правительством.
Было время подумать – пока они приехали сюда, пока Лиара вновь не восстановила хрупкое, ирреальное перемирие. Молчание, тишина – вот и всё, что было ему нужно, чтобы смириться с теперь уже привычной и такой правильной мыслью о том, как всё должно происходить дальше.
Дар никогда не был достаточно глуп, чтобы поверить в пустые пророчества и их бесконечную силу. Нет, разумеется, он не собирался сейчас доверять посторонним людям, подчиняться воле богов… Даже если эти боги были реальны. Даже если он мог с ними разговаривать.
Даже если они смотрели на него, презренно кривя губы или улыбаясь зеркальным отражением. Всё это – фикция.
Умрут они или выживут, боги были и будут всегда. Просто сменят тела. Расстроятся или обрадуются – а разве вечной жизни может грозить что-нибудь столь временное? Нет, конечно же – они проживают её раз за разом и сами же в этом сознаются, радостно улыбаясь или пуская слезу над могилой целого поколения.
Если Галатье сможет остановить своё войско – они наконец-то получат долгожданный мир. Им не придётся толкать вперёд осколки собственной армии, у которой здесь даже есть толком нечего, не придётся бороться с торресским войском, руководимым, возможно, самым сильным на свете магом.
Если Галатье сдастся и падет от рук врага, то это уже не будет Торресса – только вражеский маг. Тогда, может быть, у них будет право пользоваться всем, что есть под руками. Свободный путь, свободные люди, которых больше не связывает клятва другому человеку.
Это не его были мысли.
Это были мысли отражения в зеркале – Первый, спокойный и равнодушный, с короткой фразой.
Пока их повязывают связи с Галатье, пробиться к ним труднее. Стоит только отступить, и Тэллавару будет так просто вытеснить мысли из их и без того достаточно пустых голов…
И дать им возможность вспыхнуть ненавистью.
Почему он вторил, что это важно – сказать Дарнаэл не мог.
– Я просто хочу обрести покой, – ошалело пробормотал Галатье. Он закрыл глаза, словно вот-вот заплачет, и тяжело дышал, не в силах бороться со старостью. – Почему ты не пощадил меня, почему вытащил оттуда…
Потому что сам хотел умереть?
Потому что хотел доказать что-то себе, Лиаре, кому-нибудь ещё, но теперь, в последнее мгновение, осознал, что это не поможет?
Потому что выжить пожелал только на обратном пути?
Потому что магия построила свои тонкие линии правил?
– Если ты выйдешь к ним, ты умрёшь. Так легко, так просто, – он положил руки ему на плечи и, склонившись, шептал почти на ухо. Будто бы те проклятые змеи, которых описывал Бонье. – Неужели ты не этого хочешь, Галатье?
***
Он коснулся мягких, светло-каштановых, вьющих волос. Улыбнулся новой, солнечной улыбкой, не имеющей ничего общего со старыми чертами лица. Теперь ни единой морщинки, ничего страшного, ничего отвратительного. Ни единой нотки из прошлой жизни.
Обернулся.
– Ведьма, – голос звучал подобно шипению, на губах змеилась улыбка. Он, казалось, был готов осклабиться и одним укусом испить из неё жизнь.
Но вдруг пригодится?
– Я пришла, потому что мне есть что сказать.
Он рассмеялся. Повернулся наконец-то – Вархва? Будто бы в её глазах отражается эта Эррока впиталась в её кожу. Светлые волосы, бледная кожа, глаза синие-синие, до того наивные, что даже заглядывать противно.
Он сделал шаг в её сторону, коснулся пальцами щеки.
– Мне нужен предводитель этого войска.
Он рассмеялся.
– И что ты мне расскажешь, кукла?
Она могла. Ей было что поведать о живом принце, о том, как он смотрел на неё не этими жёлто-мутными, другими, синими глазами.
– Дарнаэл Первый ожил, – выдохнула наконец-то она.
Это должно было быть предательство.
Это было бы предательство – если б только что-то не сжало её горло, не позволяя выдохнуть те слова, которые она собиралась сказать. Не позволяя так просто сорваться с губ фразам, у которых не было бы шанса потом исправиться на другие, логичные, правильные и честные.
Она тряхнула головой. Светлые кудри, почти прозрачные глаза, бледная кожа.
Она сбежала из дворца, в котором её заперли, как в клетке – сбежала оттуда, где считали по правду предательницей, чтобы совершить то, в чём подозревали на каждом шагу. Сбежала, а теперь не могла выдохнуть те несколько коротких строчек, тех цепких фраз, что стали бы ей приговором.
– Я просто очень хочу не остаться ни с чем, – рассмеялась звонко она. – Наверное, Первый попытается выйти, пригрозить своими чарами… Но у него ничего нет на самом деле. Он не способен даже цветочек заставить распуститься.
…А принц… что принц? Она молчит.
Принц не ожил, принц не пытается руководить собственной неокрепшей силой.
Что такое эрроканка? Это сила. Это бьющееся в груди сердце. Это жертва.
Будь она сто раз не предана, не благородна. Будь сто крат тщеславна.
Принц не ожил, в принце нет ни капли могущества.
…Он склоняется, чтобы поцеловать юные белые губы – рабовладелец и целая армия подчинённых ему недодуш.
Он склоняется, чтобы выпить её силу, и змеи шипят под ногами, обвивая её запястья, щиколотки, плечи и шею.
Невидимые оковы падают, скатываются по её плечам, и он наконец-то позволяет себе сделать последний шаг. Позволяет силе вспыхнуть и обрести власть – завтра это случится. Завтра он станет всем для этого мира.
…А утром она пеплом по ветру выскальзывает из отвратительных рук, и по костям чужих надежд ускользает во вражеский лагерь.
***
Эльфийка шумно выдохнула воздух. Ей не хотелось даже начинать этот разговор – когда мысли, чужие и страшные, страстные и болезненные, врывались в её сознание, хотелось закрыться в себе и выставить максимальные блоки, а не отчаянно пытаться сконцентрироваться на чужих словах.
Тэравальд пытался ей объяснить, что он тоже пленник. Пленник богов, пленник чужих требований и ожиданий. Они окружили его со всех сторон и давили на голову – быть верным религии или церкви?
Как странно, говорил он, идти за своим богом против воли религии, созданной во имя его. Как странно, когда жрец, молившийся иконе этого эльфа, метал нож в спину ему самому.
Са пытался оправдаться – и не мог. Для этого было недостаточно слов, недостаточно сил, только что-то странно сжимающее горло – не в силах выдохнуть правильный ответ.
Нэмиара, наверное, его и не поймёт. Она сейчас была такая отстранённая, такая холодная, что Тэравальду становилось не по себе – он не мог и предсказать, какова будет следующая фраза, куда направлен ещё один взгляд в её исполнении.
Она не могла его прогнать. Она ведь добрая, светлая, чистая, разве нет? Или всё-таки оттолкнула бы, появись у неё такая возможность.
– Понимаешь, – он протянул руку, сжал её запястье, словно пытался достучаться до сознания, – я и не знал, что надо делать. Всё словно перед глазами плывёт, и мне как-то так…
Она внезапно мотнула головой, сжала зубы, отвернулась, словно пыталась придумать, что сказать, но на самом деле не могла этого сделать. Неприятно было, что ли, или, может быть, просто до конца не могла разложить для себя эту короткую ноту молчания.
– Тише, – её голос прозвучал как-то глухо. – Это опять происходит…
Он запрокинул голову назад, глядя на бесконечно синее небо. Они сидели в королевском саду, на мягкой траве, и он отчаянно пытался понять, о чём шептала Нэмиара. Почему отказывалась слышать его слёзы, жалеть, касаться даже его.
Ей было неприятно? Ей было страшно?
– Что происходит?
– Он сделал всё неправильно, – она откинулась на траву. – Он так много ошибался… Он так много ошибался, что у них даже есть шанс.
Она засмеялась – и смех её, словно шелест листьев, убаюкивал его.
Хотелось закрыть глаза, и небеса мрачнели, и тучи закрывали солнце.
Её больше не было.
От его бедной Нэмиары осталась только высокая, стройная, с серебристой листвой берёза.
========== Глава восемьдесят первая ==========
Наверное, это изначально было самоубийством.
Король Галатье едва-едва ходил – в последнее время здоровье подводило его всё больше и больше, напоминал о себе возраст. Он понимал, что и на холме том отвратительном долго не простоит, что и заклинание, что должно было заставить его голос звучать громче, долго не продержится.
Королева Лиара отказалась участвовать в этом фарсе, как сама выразилась, лично, поэтому отправила юную ведьму. Та бормотала какие-то заученные формулы, навешивая на него защиту и усиливая голос – иначе никто так и не услышит своего правителя.
Галатье всё это было не интересно. Дарнийка говорила, что его жизни не будет грозить опасность, но короткого кивка со стороны Дарнаэла хватило, дабы понять – она просто пытается его успокоить. Этого торрессец и ожидал. Он надеялся, что наконец-то получит свою смерть, что ему позволят мирно отойти – не будут больше привязывать оковами к этим остаткам жизни.
Смириться с собственной усталостью, опустить голову, позволить себе умереть, пусть не сейчас, а через полчаса. Он всё ещё верил в то, что в его войске остались какие-то крохи здравого смысла – бороться против Дарнаэла… Но Тьеррон строго-настрого запретил поминать своё имя, и Галатье казалось, что он будет говорить не от себя.
Ему некому было оставлять своё государство. И раз за разом он вспоминал ту красавицу-дарнийку из далёкого прошлого, мелькнувшую ярким пятном в его жизни. Он путал с нею и ведьму, и ещё кого-то – или, может быть, то всё были тени?
Галатье не знал, как это – потерять рассудок. Наверное, никто не знает, а когда наконец-то наступает тот отвратительный миг, когда мысли уже не поддаются и отказываются плыть в нужном направлении, то поздно вспоминать о том, как сбежать из маленького замкнутого пространства собственных мыслей.
Торрессой после его смерти будет править Бонье – даже хорошо, что их очень скоро коронуют. От него не осталось ничего, но и шанса исправить это больше нет – зачем хвататься за бесполезные осколки жизни?
Тем не менее, шагая в сопровождении стражи на холм, он чувствовал себя почти уверенным, почти сильным. Ведь установка была так проста, так обыкновенна – остановить армию. Уговорить их больше не нападать на чужое государство.
Выйти и заговорить так, как говорят короли. Так, как должен сказать настоящий правитель. Просто сделать эти несколько важных шагов и позабыть обо всех предрассудках.
Можно ведь вспыхнуть ярче хотя бы перед тем, как догоришь?
…Он и не думал, что подняться будет до того трудно. Что когда он выпрямится на этом холме – или попытается, по крайней мере, – на него никто не будет обращать внимания. Теперь, когда армия Элвьенты осталась за спиной, а его собственная огромным лагерем простёрлась перед глазами, ему стало особенно страшно – ведь где его власть, в чём?
Что говорил Дарнаэл, когда диктовал ему приветственную речь народу, когда повторял, что надо сделать? Каков он был?
…Как горели глаза, как он уверенно, упрямо твердил одно и то же.
Галатье сделал последний шаг, замер, расправил плечи и посмотрел на огромный лагерь торресской армии, неожиданно большой, неожиданно могучий, как на ту маленькую страну, что он возглавлял. Может быть, он никогда не пытался посмотреть по-новому на собственную державу, зря считал её до такой степени слабой?
Он не мог говорить с ними, как прежде.
Когда он выпрямился и откашлялся, а голос громогласно зазвенел под действием магии над огромной толпой, Галатье осознал, что самим собой он быть не может.
На этом холме к ним обратится не их король.
Он просто сыграет роль.
Станет тем, кем никогда не был. Засияет чужой синевой, вспыхнет огнём сворованной – одолженной на минутку, – силы.
– Народ Торрессы!
Голос звучал так, как надо. Поставленно, уверенно, и плевать, что с чужими нотками, чужим тоном, другими словами. Может быть, надо переменить тон? Вспомнить о том, как он на самом деле должен себя вести? Воскресить того короля, которого Торресса потеряла много лет назад, обретя слабого, малодушного мужчину, способного только вставать на колени перед своей женщиной? Бессмысленно! Он даже не знал, способен ли держать удар, когда понадобится, имеет ли шанс выдержать, выстоять, не рухнуть на колени, когда на него посмотрит враг, пленивший его армию, убивший его жену…
Жену? А дочь? Марта умерла от руки Дарнаэла Тьеррона – по его приказу уж точно. Нормально ли – молиться на него, шептать просьбы и падать на колени перед человеком, что мог смести его державу?
Армия Торрессы никогда не была достаточно сильна. Всё, что здесь стоит – это тень. Тень, пресыщенная магией, и именно этих чар они боятся.
Их армия не мала, но труслива. Она способна рухнуть на колени от первого дуновения ветра, задрожать при виде вражеского отряда, ничтожно крохотного, жалкого, но руководимого достойным лидером.
Почему же сейчас они столь смелы? Почему смотрят в его глаза, почему поднимаются с оружием в руках, не собираясь замирать, будто бы те крольчата перед удавом?
Потому что это не они. Не солдаты, у которых есть чувства, есть дыхание, есть способность смотреть вперёд и думать о чём-то. Марионетки, куклы, жалкие отражения… Отражения в руках умелого кукловода, и он не позволит им просто так воспротивиться.
Не позволит проиграть.
– Долго ли вы, вольный народ, – голос громом раздавался над долиной, – будете поддаваться рабовладельцу, человеку, что гонит вас, будто бы тупой скот, вперёд, на могучую чужую армию? На людей, с которыми вам никогда в своей жизни не совладать, людей всесильных, людей, в глазах которых горит жажда победы?! Вы – кто вы? Вы боретесь за Торрессу? За своё счастье? Всего этого нет в планах вашего поводыря!
Он должен достучаться. Пусть чужими фразами, пусть восклицаниями, что срываются с его губ против его воли.
Он – не Галатье Торрэсса. Он просто остаток от себя-прошлого, тень, что пришла откуда-то из маленького островка…
– Я вырвался из темницы для того, чтобы предстать перед вами. Признаться, что был слаб, когда отринул от своих обязанностей, когда позволил женщине, пусть и любимой, взять в руки правление своим государством, когда дал ей возможность разрушить то, что столько лет выстраивали в Торрессе! Но они тоже были слабы… Да, сильнее меня, человека, предавшего однажды свою державу, но уже тысячу раз пожалевшего об этом. Могу ли я замолить эти грехи? Могу ли сделать для вас что-нибудь, кроме как предотвратить кровавую бойню, не дать вам затопить собственными слезами родной архипелаг?!
Он никогда в своей жизни не говорил столь проникновенно. Никогда не пытался быть таким сильным, до того могущественным, чтобы народ поднял головы и смотрел на него.
Это войско было огромным – может быть, потому, что он просто никогда не видел их всех вместе. Он смотрел на них и понимал – они проиграют. Они такие же, как и их король.
Ему хотелось закричать, что армия Элвьенты и Эрроки, объединившись, сметёт их с лица земли. Хотелось молить, чтобы его бедные дети, несчастный народ наконец-то позволил себе уйти отсюда и вернуться к привычной жизни. Хотелось раз за разом повторять, что они достойны лучшего, чем быть просто овцами на забой, и никто, в том числе ничтожный маг, возглавивший их, не в праве лишать их высшего блага – жизни.
Он был уверен в том, что его услышат. Был уверен, когда смотрел в преданные глаза, на которые наворачивались слёзы, когда видел, как дрожали руки и подгибались ноги – они не могли ничего сделать. Они не умели воевать. Не вышколенная армия, силой своей вознамерившаяся повалить навалу врага. Не сильные маги, одного слова которых достаточно для того, чтобы противник больше не мог даже пошевелиться, пока ему перерезают горло…
И внезапно всё пропало. Галатье видел, как выпрямлялись спины, видел, как глаза его народа вспыхивают чем-то необыкновенным. Он был стар и слеп – но даже так мог заметить, как отчаянно, преисполнено болью пылали их души.
Он верил, что сам воззвал их к этому.
Но после поток докатился и до него.
…Сопротивляться этому было невозможно. Галатье потерял все слова, что рождались минуту назад в его сознании. Они рассыпались, будто бы жемчужины разорванных бус. Маленькие бисеринки на полу. Ничего не было, и сила воли его потерялась в траве.
И он был готов подчиняться. Он ещё видел то прекрасное дарнийское солнце и карие глаза его возлюбленной, затерявшейся на далёком острове. Он видел, как плакали матери за своими упокоившимися на войнах детьми. Видел, как его короновали…
И всё это становилось ненужным. Лишним. Сейчас только одно божество там, за их спинами, великолепное и могучее, только тот, кто способен направить их и заставить сделать то, что думает сам.
Он владел ими. И Галатье отступал, сверженный, чувствуя, как чёрные пута проклятья сковывают его по рукам и ногам. Как боль кинжалом впивается в сердце.
Дарнаэл знал, что говорил, когда обещал ему смерть здесь. Знал, что Галатье Торрэсса не сможет уговорить собственный народ. Да и цель у него была другая – просто лишить их правителя, дать возможность кому-то – не врагу, – занять его место.
По праву, по магии не может тот, кто убил короля, занять его место.
Тэллавар не знает этого.
И Галатье тоже не знал.
Он закрыл глаза, и волна облегчения окатила его с ног до головы. Царственное забвение очернило небеса тучами, и яркое дарнийское солнце угасло на закате времён.
***
Армия рванулась вперёд, под громкий, сумасшедший хохот своего предводителя. Тэллавару не нужна была магия для того, чтобы показать весь спектр собственной ненависти – волшебство лишь направляло его подданных туда, куда он приказывал.
Понять всё могущество бессмертного было трудно. Она и не пыталась – просто молча принимала это, как данность. Устало опустилась в плетёное кресло и зажмурилась, пытаясь позволить себе побыть на мгновение свободной.
Она смотрела на оставшуюся на полу змеиную кожу. Несчастная умерла, так и не ощутив ни капельки счастья. Не позволив себе до конца вкусить той отчаянной боли, того жуткого чувства… Забрать у человека жажду – что может быть хуже?
Мизель всегда знала – мужчины болтливы. Она, мелочная, жалкая девица, способная вешаться на шею любому, кто только ей улыбнётся и предложит на одно короткое мгновение ей немножко больше власти. Мужчины в это верят – им приятно чувствовать себя королями, всемогущими, а она достаточно хороша, чтобы легко околдовать их. Достаточно могущественна, чтобы скрыть собственное отвращение за тонкой струйкой магии, которую так легко, так просто в них влить.
Она расслабленно потянулась и вновь посмотрела на то, что осталось от несчастной королевской любовницы. Ей было интересно, горела ли Зэльда любовью к своему Дарнаэлу так, как сейчас пылает Тэллавар?
Он рассказывал ей всё. Насмехаясь над пустой женской слабостью, он слушал её тихий шепот о том, насколько слаб Дарнаэл Первый, насколько безлика великая богиня Эрри… Он верил каждому слову – когда она расписывала, как вынесли на поверхность труп несчастного Шэйрана. Слушал с огромным удовольствием о том, как юный лик померк, осенённый старостью смерти, и как от несчастного принца Элвьенты осталась одна лишь жалкая оболочка.
Она говорила, что боги отправились сюда, чтобы позволить магии воспылать в этом мире и победить Тэллавара – но потеряли оружие. Повторяла раз за разом, что прибыла к истинному победителю, зная, что достаточно красива, чтобы ей поверили на слово. Это, конечно же, было глупой и откровенной ложью, всё то, что она повторяла.
Но если истинные змеи должны хранить верность своим богам, то разве она, переменчивый хамелеон, не может выбирать сама, руководясь разумом, а не какими-то глупыми эмоциями?
Тэллавар рассказывал ей, что он сделает. Тогда, когда Элвьента попытается остановить его войско, когда воспользуется последним козырем – может, Бонье, может, Галатье, если сумеют его привести, – он наконец-то отпустит свою силу, ведь теперь у него есть всё, что нужно. Наступает война, и теперь он готов поработить всё своё войско для того, чтобы оно оставило от Элвьенты и Эрроки только жалкие огрызки стран-подданных. Может быть, он займёт трон в Лэвье или в Кррэа, но больше всего хочется отстроить новую столицу. В Вархве, например, откуда он родом – там он отыскал то, что влил в свою новую личность, стремящуюся к победе.
Мизель не пришлось оборачиваться для того, чтобы услышать, что к ней кто-то приблизился. Она позволила Грете даже коснуться своего плеча и обернулась, улыбаясь так наивно и невинно, как должна была бы, окажись и вправду глупой потаскушкой.
Мужчины легко верят в слова красивой женщины, особенно если из уст её постоянно звучит лесть. Почему бы не воспользоваться этим сполна, если есть такая возможность, почему не попытаться перевернуть всё так, как хотелось бы ей одной?
– Ты думаешь, – в голосе Греты не было эмоций, хотя это не она, а бедная Виест отдала всё, что было в её душе, гадкому псевдобогу, – что способна занять место рядом с ним?
Мизель хотелось хмыкнуть. Лживое существо рядом с её возлюбленным повелителем – что ещё может думать о ней Грета, если она до такой степени верна своему хозяину?
Они учились вместе, и никто не знал, что Грета – преданная змея Его Преосвященства. Кроме Мизель.
Они учились вместе, и никто не знал, что Мизель – нечто большее обыкновенной ведьмы. Даже Грета.
– Ты считаешь, – продолжала она, подойдя ближе, и Мизель буквально видела её клыки, вот-вот стремящиеся прорваться сквозь человеческий лик, – что имеешь право приходить сюда, своими грязными ногами топтать всё то, что хозяин столько лет пытался воссоздать, лгать ему? Я вижу в твоих глазах, что о принце ты ему солгала. Ты сказала ему, что он мёртв – а тот ведь вернулся живым. Ты сказала, что в Дарнаэла нет ни капли его истинной силы – но ведь разве ты не знала, что он пытается разбудить дар в принце?
Мизель рассмеялась. Улыбка на её губах казалась до того ясной и чистой, словно перед ними Гретой стояла не обыкновенная девушка из плоти и крови, а сама богиня Эрри или её верная, лучшая жрица.
Мизель ненавидела Эрри. До чего же противным ей казалось матриархальное лицемерие, в которое она столько лет успешно играла. До чего гадкой была война – с кровью и мечами… Один только взгляд из-под ресниц, одно короткое слово, прошептанное с вложением нескольких капель силы – и больше ничего не нужно, чтобы подчинить человека! Кто-то, как она, женской змеистой хитростью получает это от противников, кто-то – властно расправляя плечи и сжимая ладонью эфес меча, кто-то – касаясь поручней балкона перед своей толпой, по тонкой зелени трав передавая в их мысли свой приказ. Разве это не действеннее, чем война?!
Ей так нравилось, как это делал Первый. Как он радостно улыбался, будто бы дитя, когда его чары казались успешными! Сколько лет она прошла с ним плечом к плечу – пусть немного за его спиной? Тенью. Она всегда была тенью.
Не змея – белая кошка, ступающая по мирам с той осторожностью, которой может быть достоин только самый лучший на свете человек. Белая кошка, всегда верная одному только своему богу – без шепотка о бескорыстности.
Она дарит свою службу, они – забвение и вечность. Честная сделка – она часто меняет свой лик, но всегда приходит, когда нужно. Она не предаёт, какую бы только роль перед этим не играла…
– А почему ты ничего не поведала своему распрекрасному божеству? – прошептала она, приближаясь к Грете, глядя ей прямо в глаза. – А почему не рассказала ему сама? Потому что он не спрашивал? Это так удобно, правда? – Мизель провела кончиками пальцев по щеке змеи, словно испытывая её терпение. – Сколько стоят клыки твоей верности, змея божья?
