Текст книги "Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 59 страниц)

Это была девочка.

Ей сразу показалось, что дочка напоминает лицом бабку – Тамит… Хепри, взглянув в лицо девочке, тоже увидел сходство.

– Ее будут звать Тамит-Ташерит*, – сказал он жене. И Меритамон поняла, что в этот раз ее любящий муж не допустит никаких возражений.

* “Тамит-младшая”.

========== Глава 97 ==========

Месяц молодые супруги провели в почти безоблачном счастье. Вся прислуга любила Меритамон – теперь, после известия о ее чудесном освобождении из гарема фараона, ее люди испытывали перед нею благоговейный страх, словно эти события еще увеличили разницу между ними и их хозяйкой. Но Меритамон заслужила их любовь тем, что не менее ревностно заботилась о довольстве слуг, чем ее мать. Она помнила о том, что пережила сама. Она помнила о Тамит.

Спустя короткое время после рождения дочки Меритамон уступила желанию мужа – взяла к себе Тамит. Хепри, конечно, не приказывал ей. Они с его возлюбленной никогда не были вполне равны, но скорее он уступал ей, чем наоборот; и эта почтительность сохранилась в нем, теперь – как сознательное желание остаться скромным, поскольку это подобает слуге бога, и уберечь себя от властолюбия. Но Меритамон угадывала его желания, и желание Хепри позаботиться о матери было самым сильным.

Тотмес, казалось, наконец отвернулся от Хепри и его семьи. Говоря о четверых хему нечер, положение четвертого пророка Амона было самым удобным, потому что не требовало от жреца столько быть на виду, принимать столько решений и нести на себе такую ответственность, как старшие жрецы – и Хепри, успокоившись насчет великого ясновидца, взял к себе свою измученную жизнью мать. Меритамон боялась и не любила ее, и не могло быть иначе; но ради любимого она смирилась с этой женщиной. Только сразу при появлении поставила ей условие – не входить в комнаты матери и отца.

Ка-Нейт, может быть, от своей бесконечной доброты и позволила бы это, но Меритамон – никогда. Тамит молча склонила голову перед хозяйкой и с улыбкой попросила разрешения подержать на руках внучку…

Меритамон испугалась по-настоящему. Она не хотела подвергать свое дитя влиянию этой женщины, но делать было нечего – нельзя было держать Тамит в доме и не пускать к ее собственной плоти и крови.

Тамит с улыбкой покачала ребенка на руках, приласкала Тамит-Ташерит и сказала невестке, что видит в красивых глазах внучки свою душу. Ей, несомненно, доставил удовольствие страх в глазах Меритамон, которая именно этого и боялась. Отобрать дочь у свекрови молодая женщина, конечно, не решилась.

Меритамон вдруг впервые за долгое время подумала, что Тамит еще до свадьбы приходилась ей свойственницей, родственницей через брата… а теперь их семьи связаны еще и по-новому, через нее саму… Дозволены ли в глазах богов такие множественные узы? Тамит это явно не слишком заботило. Она на своем веку совершала и не такие дела.

Открыто оскорблять Меритамон, насмехаться над нею, грозить эта женщина не стала – впрочем, Меритамон знала, что такое едва ли произойдет. Одного присутствия Тамит в доме было достаточно, чтобы этот дом омрачился, самое счастье его хозяев стало казаться противным богам. Меритамон нередко представлялось, что она ощущает присутствие родителей, что воздух в доме наполнен гневом Неб-Амона, которому так и не удалось избавиться от Тамит при жизни и который своею смертью допустил ее полное владычество.

Тамит была тиха, весела и спокойна – ее, конечно, приглашали к общему столу, к общим беседам и прогулкам, и она владела собою не хуже любой госпожи. Но ни она не могла избавиться от ненависти к Меритамон, ни Меритамон – от ненависти к ней. При жизни эти женщины уже не смогли бы помириться. Такое было бы оскорбительно для обеих. Меритамон думала, что, кажется, старость заставила Тамит уняться и отойти от прежних бесстыдств и бесчинств. Но залечить те раны, которые были нанесены ее семье, уже не в силах Тамит – не в человеческих силах…

Меритамон иногда думала о брате. Только иногда. Потому что, стоило ей начать думать об Аменемхете, как она сама готова была на любое бесчинство. Она слишком любила этого человека, и случившееся с ним причиняло ей слишком большую боль. Ей казалось иногда, что ей стало бы легче, если бы брат умер, если бы можно было перестать терзаться неизвестностью насчет его судьбы и упущенными возможностями исправить его и сделать прежним.

Одно Меритамон понимала ясно: Аменемхету нельзя снова войти в свой дом – ведь он по-прежнему муж Тамит, и если он объявится, это противное человеческому закону и Маат родство заставит бывших друзей, брата и сестру ополчиться друг на друга насмерть.

Хепри все еще очень любил Аменемхета – поэтому Меритамон и с ним никогда не говорила о своем брате.

Но вдруг ей захотелось выяснить его судьбу, узнать, как он живет. Разумеется, молодая мать не могла поехать через всю страну к преступнику, отбывающему ссылку; у нее было еще меньше возможностей узнать об Аменемхете, чем о своем первом сыне, который по-прежнему воспитывался в царском дворце – и добраться до которого теперь было никак нельзя.

Особенно женщине, сбежавшей от гнева фараона, которой никак нельзя было дать о себе знать ни царю, ни преданным ему людям. Наверное, Хорнахт тоже возненавидел ее после того, что ему пришлось испытать по вине Меритамон.

Молодая женщина поразмыслила и решила обратиться за помощью к человеку, который ее любил и принимал в ней участие, как отец – но притом не был ей отцом и не был так болезненно впутан в ту войну, которая уже многие годы раздирала ее семью. Она оставила дочку на попечение То и отправилась в храм, где находился ее муж; но как раз с ним Меритамон постаралась не встретиться.

– Где мне найти Яхмеса? – спросила она, и ее настороженно и не очень приветливо, но немедленно проводили к второму пророку Амона.

Жрец с нежным участием обнял ее, растрогав до слез, и расспросил о том, как она живет. Конечно, Яхмесу хотелось знать, хорошо ли идут дела, которые он устроил. Меритамон с улыбкой долго рассказывала о том, как счастлива с Хепри; потом, погрустнев, прибавила, что хотела бы узнать, как поживает ее брат. Возможно ли это?

Яхмес сказал ей то же, что Меритамон подозревала и сама – что жрецам нельзя вмешиваться в такие дела фараона. Что они рискуют вызвать крайнее недовольство Рамсеса: ведь совсем недавно они открыто не подчинились его воле. Конечно, жрецы – самая могущественная сила в стране после его величества, но сила тайная, полностью зависящая от своей мудрости и осторожности…

Вдруг жрец улыбнулся, точно нашел способ помочь Меритамон, и сказал, что знает человека, который может пособить ей.

– Я смогу увидеть брата? – воскликнула Меритамон.

Яхмес покачал головой.

– Я приведу тебя к женщине, которая расскажет тебе правду о его судьбе – если дозволят боги. Но ты должна будешь молчать о том, что узнаешь…

Меритамон увидела на лице своего второго отца то же выражение, что и тогда, когда он отказал ей в просьбе облегчить положение Аменемхета. Яхмес прежде всего был жрецом Амона. Меритамон не сомневалась, что этот старик покарает и ее, если она пойдет против божественных запретов.

– Конечно, я буду молчать, – обещала она.

Яхмес улыбнулся и погладил ее по голове. Это та самая жрица, которая показывала чудеса фараону, пояснил он. А потом сказал, что проводит ее к этой ведунье прямо сейчас.

***

Исиду они нашли во дворе перед маленьким изображением ее собственной богини: девушка очень искусно и самозабвенно исполняла перед своей божественной матерью жертвенный танец. На Исиде не было ничего, кроме пояска из драгоценных цепочек и ножных браслетов. Яхмес смутился и почти испугался, увидев, что пришел к жрице в совсем неподобающее время.

Исида заметила гостей и обернулась к ним через плечо, замерев с поднятой ногой и выгнутой спиной; ее синие косы липли к обнаженному телу. Потом она крикнула им удалиться, пока не будет готова их принять. Второй пророк Амона смиренно поклонился и ушел. Меритамон изумилась тому, что он так почтителен к этой юной девице и терпит такое ее обращение с собой.

– Это великая жрица, – пояснил Яхмес. – Она юна, но она достигла того, чего я не смог бы за всю жизнь, госпожа. Ты увидишь сама.

Они дожидались Исиду в прохладном зале, сидя на табуретах. Однако девицы не было долго – она не стала спешить ради них, по-видимому, со всей тщательностью совершая омовение и переодеваясь.

Наконец колдунья пришла, поправляя длинное полупрозрачное платье, под которым позвякивал тот самый драгоценный поясок; однако от ее тела исходил запах свежести и притираний. Волосы Исида распустила, и теперь они мелко вились, что сделало ее более похожей на обыкновенную женщину… однако Меритамон моргнула от удивления, впервые заметив цвет ее глаз.

– Она чужеземка?.. – шепнула Меритамон Яхмесу, но жрец только прижал палец к губам.

– Госпожа Исида, нам нужно твое божественное ясновидение, – вполголоса сказал он Исиде. Та кивнула.

– Я догадалась, – сказала она и устремила внимательный взгляд на Меритамон. Той стало не по себе под взглядом прорицательницы.

– Сядь и дай мне твои руки, – приказала Исида молодой женщине, указывая на холодный пол; та послушалась без раздумий. Они оказались лицом к лицу, соприкасаясь коленями; Исида держала руки жертвы в своих прохладных руках, не прилагая силы – но Меритамон внезапно потеряла способность двигаться. Ей казалось, что с каждым мгновением ее существо все больше перетекает в эту женщину, не выпускавшую ее из плена своих синих глаз.

Потом Исида вдруг бросила ее руки и встала. Подойдя к Меритамон, возложила ей руку на голову и содрогнулась, больно захватив волосы женщины; а потом заговорила, медленным и низким, как будто страдающим, голосом.

– Плохо… все плохо… так и случилось, как должно было быть.

Меритамон в ужасе повернулась к колдунье и посмотрела ей в глаза.

– Никто не может избежать своей судьбы, – сказала Исида. – Твой брат умер.

Меритамон вскочила, зажав себе рот, подавляя крик.

– Я не ве… Как… – пробормотала она, борясь с тошнотой; перед глазами все затуманилось, и она почувствовала, как ее схватил за плечи Яхмес, удерживая на ногах. Она никогда не думала, что этот старик такой сильный мужчина.

Наверное, в сравнении с женщинами все мужчины сильны…

Яхмес усадил ее на табурет, по-прежнему держа за плечи, и спросил колдунью из-за спины Меритамон:

– Как это случилось?

Он – верил.

Меритамон отказывалась верить, но ее сопротивление тоже начало слабеть.

– Он был застрелен в спину, – сказала Исида, и ее лицо стало почти человеческим, сострадательным, но – ненадолго, потом она снова заговорила монотонным пророческим голосом.

– Аменемхет, сосланный к пограничным постам, пытался бежать, и его быстро заметили дозорные, – произнесла Исида, глядя в пустоту, которая говорила ей о том, что делается далеко-далеко. – Его хотели схватить и судить, и в погоню за ним отправили бегунов с собаками… его догоняли, но один из дозорных в крепости выпустил ему в спину стрелу, потому что пожалел его…

– Пожалел? – выкрикнула Меритамон.

Она уже рыдала.

Яхмес сжал ее плечи и вздохнул.

– Ты разве не помнишь, какая участь ждала твоего брата в случае побега? – спросил он молодую женщину. – Он бы умер, но гораздо мучительнее. Благослови богов, что Аменемхет принял именно такую смерть.

Меритамон вырвалась из его рук и отпрыгнула.

– Да я ненавижу вас! – закричала она в лицо обоим жрецам. – Я ненавижу…

Исида с силой ударила ее по лицу, обрывая богохульство. Меритамон отшатнулась от нее с расширенными глазами, поражаясь тому, что ее посмели ударить. Она всегда признавала превосходство жрецов, но никто никогда не смел бить ее!..

Она открыла рот, чтобы прокричать в лицо колдунье проклятия, но Яхмес обхватил ее руками, что-то успокаивающе бормоча, и потащил прочь. Когда они покинули зал, Меритамон лишилась сил от горя и затихла, и жрец ее отпустил.

– Мне очень, очень жаль, – сказал Яхмес. – Это правда, Меритамон.

Правда или нет – но Аменемхета уже не вернуть.

– Я не верю ей, – всхлипывая, пробормотала Меритамон сквозь прижатые к лицу пальцы. – Эта ведьма лжет…

– Зачем бы ей лгать? – тихо ответил Яхмес. – Госпожа Исида никогда не лжет – она верная служительница бога и гораздо правдивее других женщин.

Меритамон покачала головой, утирая слезы собственными волосами. Она не верила в правдивость жрецов, мужчин или женщин. Она уже не верила ни в чью правдивость.

– Она не лжет, когда пророчествует, – пояснил Яхмес.

– Бедный, бедный мой брат… – сказала Меритамон.

Яхмес промолчал.

Он думал, что Аменемхет получил по заслугам.

И вдруг Меритамон, точно вспомнив о чем-то очень важном, рванулась назад, так что жрец едва успел перехватить ее за руку.

– Куда ты? – воскликнул он.

– Я не знаю, похоронен ли он! – крикнула Меритамон. – Если его тело не сохранено…

Это означало, что погибла и его душа – как знал любой жрец и даже непосвященный.

Они быстрым шагом направились обратно.

Исида еще не ушла. На том самом табурете, на котором ее оставили, она опять была погружена в видения, и Меритамон несколько минут в страхе, перемогая нетерпение, смотрела, как чуть заметно изменяется лицо колдуньи, как она слегка раскачивается, а потом застывает с лицом совершенно пустым, точно ее дух временно покинул тело и носился где-то далеко.

Наконец Исида открыла глаза и гневно посмотрела на недавнюю хулительницу богов. Меритамон уже и забыла, как чуть не совершила этот грех.

– Зачем ты вернулась? – спросила колдунья.

– Он похоронен? – прямо спросила Меритамон.

Исида опустила веки, и молодая женщина уже подумала, что прорицательница не ответит.

– Да, – сказала жрица после долгого молчания. – Он зарыт в песок, завернутый в большой саван… его не бальзамировали… это дважды преступник…

Меритамон ахнула и зарыдала. Такое погребение означало, что брат умер весь…

Яхмес приобнял ее, и на этот раз у Меритамон не нашлось сил вырываться.

– Это, может быть, еще не конец, – прошептал жрец. – Госпожа, имя твоего брата сохранилось в записях и живет в твоих собственных устах – значит, боги еще смогут отыскать его. Да и песок высушивает тела, такое погребение не так плохо.

Меритамон только представилось, как прекрасное тело Аменемхета будет высушено, станет ссохшимся, страшным, как все мертвецы, и она заплакала еще пуще.

Потом повернулась к жрецу и сказала, что пойдет домой.

Теперь ей предстояло вернуться к женщине, которая убила ее брата все равно что своими руками. К женщине, которая была матерью ее возлюбленного. И она вернется, и найдет в себе силы не гневиться на Тамит, потому что тогда сломается и ее собственная жизнь.

***

Вернувшись домой, Меритамон сразу же пошла к дочери – и обнаружила дочку, спавшую в ее спальне под присмотром То, на руках у Тамит!

Женщина положила мирно спящую девочку обратно в постель, а потом ласково улыбнулась Меритамон.

– Как ты помолилась, госпожа?

– Кто тебе… – начала Меритамон, а потом поняла, что не может запретить этой женщине ласкать собственную внучку.

Тамит подошла к ней и участливо обняла за плечи.

– Ты плачешь. Что случилось?

– Я узнала, что мой брат умер, – устало сказала Меритамон.

Больше всего на свете она хотела бы сказать: я узнала, что ты убийца не трижды, а четырежды. Но не посмела. Испугалась, как ни постыдно это было – старая Тамит по-прежнему оставалась намного сильнее ее и опаснее.

– Как умер? – сказала Тамит, и Меритамон показалось, что она слышит в ее голосе испуг и раскаяние. – Кто тебе сказал? – пробормотала женщина, отступив.

– Колдунья Исида из храма Амона, – ответила Меритамон. – Это знаменитая провидица.

Усмешка на мгновение тронула уголок рта Тамит и тут же исчезла.

– Лгунья, наверное.

– Нет, – спокойно ответила Меритамон. – Именно она показала фараону чудеса и помогла мне бежать из гарема.

Тамит села, и Меритамон снова представилось, что она сумела наконец добраться до сердца этой женщины, хотя это и казалось невозможным.

– Как он умер? – спросила Тамит.

– Застрелен в спину при попытке к бегству, – ответила Меритамон. Она усмехнулась. – Его пожалели, иначе он был бы четвертован.

Слезы вновь заструились по ее щекам, и вдруг ей так захотелось, чтобы пришел ее возлюбленный муж и обнял ее. Но ее муж был сыном этой женщины.

Вдруг она увидела, что Тамит тоже плачет… Меритамон, не веря себе, сделала шаг к ней – еще немного, и они бы обнялись, рыдая об общей потере.

Меритамон остановила себя, стиснув руки в кулачки так, что ногти вонзились в ладони. Она не станет обниматься с женщиной, которая загубила ее брата. Меритамон села и дала слезам волю, так что теперь в комнате плакали уже трое – ее служанка давно прослезилась. А потом проснулась и раскричалась Тамит-Ташерит, и рыдающей матери пришлось ее успокаивать.

Хепри вернулся очень скоро – раньше, чем его ждали; и застал весь свой дом рыдающим. Казалось, что-то призвало его сюда; может быть, эта огромная скорбь.

Он обнял жену.

– Что случилось, Меритамон? – спросил ее муж.

– Мой брат умер, – всхлипнула она и положила голову Хепри на плечо. – Его застрели… ли, и он даже не похоронен согласно обычаю, а значит, не спасется!

Хепри крепко прижал ее к себе. Его руки дрожали, а сердце часто и громко билось.

– Кто сказал тебе это?

– Жрица Исида, – шепнула она, и Хепри замер на мгновение; а потом он стиснул жену в объятиях изо всех сил и зарыдал тоже. Он не стал уличать колдунью во лжи, потому что лучше кого-либо другого здесь испытал ее способности.

Потом Хепри пошел к матери… он не знал, как говорить с этой женщиной о смерти ее молодого мужа, которой она сама и была причиной; но не попытаться утешить плачущую мать он не мог. Он обнаружил, что Тамит выскользнула из комнаты, пока они с Меритамон успокаивали друг друга, и отправился на ее розыски.

Он обнаружил женщину спящей на полу в столовой. Но не это, и даже не засыхающие на ее щеках слезы привели Хепри в ужас – Тамит была пьяна. Он знал, что женщины иногда напиваются, как мужчины, но даже вообразить не мог в таком положении свою мать.

Не зная, повторится ли еще такое, молодой жрец осторожно поднял женщину на руки, чтобы унести в спальню; Тамит не очнулась, и оказалась такой тяжелой, что он едва удержал ее.

Когда Хепри уложил ее в постель, он не удержался и спросил мать о самочувствии, и она приоткрыла глаза. Он понял, что она узнает его, и повторил свой вопрос.

Тамит пробормотала проклятие и отвернулась к стене.

========== Эпилог ==========

Ни Меритамон, ни Хепри не видели смерти Аменемхета – но ни один из них в ней не сомневался. Меритамон надела траур. Она не покидала дома в эти дни, и ее скорбь по брату видели только родные стены.

Тамит траура носить не стала, но очень изменилась. Меритамон показалось, что смерть мужа оборвала в ней что-то… что-то, заставлявшее эту женщину держаться за жизнь. Тамит была не из тех женщин, кто мог бы жить ради детей, а не ради мужчин; и она не могла жить памятью… таким, как она, нужно было постоянное горение…

А может быть, груз общей ненависти на ее плечах, груз ее грехов, стал слишком тяжел? Может быть, она понимала, что окончательно отделила себя от людей, с которыми жила под одной крышей, даже от собственного сына?

Тамит была слишком горда, чтобы жаловаться. Она была не в том положении, чтобы жаловаться. И она просто замкнулась в себе и стала стремительно стареть: из красивой женщины, которая еще что-то обещала, она необыкновенно быстро превратилась в старуху, не обещавшую ничего, кроме несчастий тому, кто к ней приблизится. Меритамон была рада, что Тамит больше не подходит к ее дочери, умненькой и хорошенькой Тамит-Ташерит, но ужасалась, когда ей случалось встретиться со своей свекровью – хотя та старалась всячески избегать людей.

Голова Тамит стала совершенно белой, кожа высохла и стала коричневой, как трава в сильнейшую жару, морщины углубились. Только глаза остались прежними, черными, но и они потухли. Эта женщина воплощала траур по самой себе.

Хепри вначале пытался сблизиться с этой старухой, хотя не понимал и боялся ее – существа, в которое превратилась его неистощимая и непобедимая мать. И любил он больше не ее, а ту прежнюю Тамит, о которой постаревшая не могла вспоминать без ненависти и зависти. Иногда мать и сын встречались глазами, и Тамит видела во взгляде сына жалость.

Она не заговаривала с ним – из последней гордости, хотя с каждым днем поводов для жалости у Хепри становилось все больше. Вначале он боялся, что мать станет пить, но она не стала. Этот остов храма плотской любви не желал рушиться окончательно.

По крайней мере, она не пила, когда ее могли видеть.

Но однажды слуги на кухне увидели, как Тамит идет к ним через сад – высокая седая старуха, которую покачивало, будто ветром, хотя ветра не было.

– Пьяна, – с жалостью и отвращением сказал повар.

Когда Тамит служила в доме, он был одиннадцатилетним поваренком. Но помнил эту женщину превосходно.

Он и его помощники как раз рубили мясо для обеда, но услышав эти слова, все собрались вокруг повара, наблюдая за приближением Тамит. С одинаковым выражением на лице.

– Что ей здесь нужно? – спросил самый старый из слуг.

– Пусть ее, – ответил повар. – Выпроводим, что она может сделать?

Тамит вошла, и в глаза ей бросился блеск окровавленных ножей. Старая женщина вдруг широко улыбнулась; казалось, она все сознает и чему-то очень рада. Качаясь и распространяя винный дух на всю кухню, она направилась к главному повару.

– Что ты готовишь на обед? – спросила она, приближаясь к нему. Мужчина отступил, неосознанно подняв нож; он все еще боялся ее.

– Иди отсюда, тебе нужно проспаться!

В доме ее называли госпожой и обращались почтительно – но не те, кто сохранил о ней старую память, и не тогда, когда она была в таком состоянии.

Тамит засмеялась.

– Ишь ты! А ведь я теперь среди господ, – сказала она. – Попробуй-ка, выставь меня за дверь!

Повар шагнул к ней, не выпуская из рук длинного ножа для разделки мяса, и тут произошло нечто неожиданное и страшное. Когда мужчина свободной рукой схватил пьяную старуху за запястье, она вдруг подалась вперед и упала на него, прямо на нож, опрокинув повара на пол; раздался общий крик, и громче всех кричал повар, придавленный тяжелым телом и почувствовавший, как на него полилась горячая кровь. Ранена?.. Как сильно?..

Тамит перевернули на спину и обнаружили, что она мертва.

Нож вошел ей в сердце… если женщина и вскрикнула перед смертью, то никто этого не услышал. Несколько мгновений люди молчали в страхе и оцепенении; но почему-то никто не испугался обвинения в убийстве.

– Она сделала это нарочно! – вдруг прошептал один из слуг.

Все были в ужасе, кто-то почувствовал жалость… но намного больше было облегчения.

Побежали за хозяевами.

Хепри и Меритамон прибежали бегом, но на их бледных лицах было то же выражение, что и у кухонной прислуги: ужас и облегчение. Не исключая и сына Тамит.

Испуганные слуги наперебой рассказали им, что произошло, и у супругов не возникло никаких сомнений, что им не лгут – Тамит действительно убила себя таким способом, сознавая это или нет. Она одна была виновна в своей смерти.

Хепри опустился на колени подле тела матери с искаженным лицом; он выдернул нож из ее груди, и из раны вытекло совсем немного темной крови. И вот тогда он прижал мать к себе и зарыдал, и заплакала его жена, и оба слышали и понимали чувства друг друга – им было очень жалко эту самоубийцу, и они радовались, что теперь можно плакать о ней мертвой и не тяготиться присутствием живой… Все кончилось, действительно кончилось…

– Боги этого не прощают, – прошептал Хепри.

Он опустил мать на пол и взглянул на Меритамон.

Жена покачала головой.

– А остальное… простили бы?

Она плакала.

– Мне кажется, боги должны простить ей этот поступок, когда она расскажет им, как жила, – произнес Хепри.

Он был серьезен как никогда.

– Ты хочешь сказать… простить потому, что она была несчастна? – прошептала Меритамон. Она боязливо взглянула на тело и тут же отвернулась. – Значит, ей должны простить и то, как она жила? А как же те люди, которых она сделала несчастными… причинила смерть?..

Хепри не ответил. Он нежными движениями оправил платье Тамит и сложил ей руки на груди.

Он вдруг заметил, как кто-то из слуг шагнул к его матери и потянулся к ее волосам*, и яростно крикнул:

– Не сметь! Никому не сметь трогать ее!..

Сын поднял свою мать, от которой еще пахло вином, и медленно понес в дом. Меритамон некоторое время смотрела ему вслед, потом двинулась за мужем. Она все еще утирала слезы, но уже не плакала.

* Согласно древнеегипетскому поверью, локон, срезанный у самоубийцы, приносил удачу.