Текст книги "Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 59 страниц)

Вдруг Меритамон подумалось, что Рамсес решил воспитать его отдельно от нее, дочери великого ясновидца, чтобы Анх-Осирис не усвоил ничего из того, чему жрецы Амона учат своих детей…

Теперь она уже ничего не сможет с этим поделать.

Меритамон хотела уже вернуться к себе и встала, морщась от боли в затекших ногах, как вдруг увидела бегущего в ее сторону вестника.

– Наложница Меритамон? Хорошо, что я застал тебя, – сказал он, слегка задыхаясь, и Меритамон вдруг с обидой подумала, что ее не назвали госпожой.

– Что? Меня зовет фараон? – спросила она.

Вдруг ужас от этой мысли провалился ей в желудок, и в животе стало холодно. Как она сейчас будет смотреть в глаза фараону?..

– Нет, госпожа, тебя зовет царица Та-Рамсес, – ответил вестник, поклонившись. Меритамон вздохнула с облегчением и удовлетворением.

– Хорошо, веди меня, – сказала она.

Меритамон последовала за мужчиной заросшей травой тропинкой, которая вела из двора гарема, и только спустя несколько мгновений поняла, что он сказал. Царица Та-Рамсес. Царица. Какой ужас, подумала Меритамон, вот судьба, которой не изменить… Бедная девушка! Ложиться с собственным старым отцом, пусть даже он живой бог!..

Даже мысли о собственной участи на какое-то время выветрились у нее из головы.

Она и ее провожатый долго шагали по роскошным коридорам, уже давно не вызывавшим у Меритамон ни интереса, ни восхищения. Меритамон до сих пор не знала, где расположены комнаты царских жен и детей; впрочем, ей едва ли пригодилось бы это знание. Все равно наложницам никуда не пройти без стражи и из-за стражи.

Вестник остановился у двери в какую-то комнату и отступил в сторону, поклонившись Меритамон и одновременно показав рукой в сторону этой двери. Нужно войти, поняла молодая женщина, тут царевна…

Она собралась с духом и вошла.

Меритамон коротко поклонилась, воздев руки и опустив глаза. Так кланялись родственникам его величества. Только потом она сообразила, что, должно быть, ей следовало пасть ниц – ведь Та-Рамсес стала царицей.

Но девушка, быстро вставшая с подушек ей навстречу, этого не требовала. Та-Рамсес, забыв о всякой важности, с улыбкой подбежала к ней и схватила за руки. Сжимая их, воскликнула:

– Наконец-то ты вернулась! Мой единственный друг среди женщин дома!

– Вот как? – виновато улыбаясь, спросила Меритамон. Она не могла смотреть в глаза этому простодушному существу.

– Садись, госпожа, – сказала юная царица, увлекая ее на подушки. Она казалась совершенно счастливой. Может быть, ей нравится жить так, как она живет?..

Меритамон окинула взглядом комнату, в которой, кроме них двоих, никого не было: никакой избыточной роскоши, только необходимая дань высокому положению царственной хозяйки. Мебель почти такая же простая, как та, которую делали в древности; столик с красивой лампой, несколько кресел, подушки и циновки… узкая кровать… На столике под лампой было сложено вышивание. Не знай Меритамон, к кому ее привели, она подумала бы, что здесь живет скромная девица из семьи среднего достатка.

– Ты стала царицей, госпожа Та-Рамсес? – осторожно спросила Меритамон, наконец найдя в себе смелость посмотреть в эти близко посаженные глаза… глаза фараона. Какое безумие. Она никогда этого не поймет; наверное, для того, чтобы понимать смысл таких браков, нужно родиться и вырасти в царской семье…

– Да, – гордо и спокойно подтвердила Та-Рамсес и немного покраснела. – Я стала женой его величества.

Она опустила глаза, и радость, которой Та-Рамсес сияла с их встречи, погасла. Царица вновь превратилась в то серьезное, исполненное достоинства и сознания долга существо, каким была тогда, когда они познакомились.

Меритамон понимающе покивала, глядя на ее побледневшее личико и опущенные веки. Она надеялась хотя бы, что тяготы такого замужества скрашивает всеобщее преклонение, которым Та-Рамсес должна теперь пользоваться.

– Когда это случилось? Его величество мне не говорил… – осторожно сказала Меритамон, и Та-Рамсес быстро подняла глаза.

– Его величество и мне не говорил, – опять немного покраснев, сказала царица. – До того дня, как нас поженили. Хотя я давно думала об этом.

Ей действительно было не более четырнадцати лет; Меритамон не сомневалась в этом, хотя никогда не спрашивала девушку о ее возрасте.

– Приношу тебе поздравления, царица, – сказала она. – Я рада за тебя, моя госпожа…

Та-Рамсес слегка улыбнулась, потом ее личико как-то болезненно передернулось. – Не будем сейчас говорить обо мне, – быстро сказала она. – Я хочу поговорить о тебе. Хорошо ли ты съездила домой?

– Да, – сказала Меритамон, которой было мучительно неловко от близости с царственной подругой. – Я провела две ночи в своем доме, царица, а потом навестила своих родителей на Западе… Я скучала по дому, и очень рада, что мне дали дозволение побывать там.

– Пока ты утоляла эту тоску, фараон говорил мне, что скучает по тебе, – заметила Та-Рамсес, взглянув на нее. – Я думаю, что он призовет тебя сегодня.

“Пока меня не было, он призывал собственную дочь”, – подумала Меритамон и передернулась, точно от холода.

Это место, гарем фараона, казалось ей все более чуждым и отвратительным.

– Я рада, что стала царицей – ведь теперь я могу призывать тебя к себе, – сказала Та-Рамсес после паузы, наполненной взаимной неловкостью. – Раньше мне приходилось навещать тебя в гареме. Теперь я наделена намного большей властью.

Она произнесла это без гордыни – просто со спокойным удовлетворением. Должна же она хоть чем-то удовлетворяться, подумала Меритамон с жалостью. А потом у нее возникли какие-то смутные, странные и порочные мысли. Ее царственная подруга теперь наделена властью…

Меритамон быстро взглянула на царицу и снова опустила глаза.

Она никогда раньше даже вообразить не могла, что будет спокойно беседовать не просто с другой женщиной своего любовника… а с женщиной, которая является его дочерью! Конечно, она сызмальства знала, что двор фараона – особое место, где существуют особые порядки. Но Меритамон до сих пор не могла осознать, как можно жить в таком месте и не понимать его порочности. Наверное, с ней что-то не так. Или что-то не так с женщинами, принадлежащими дому его величества…

– Что с тобой? – нарушил ее размышления голос Та-Рамсес. – Тебя что-то смущает?

Меритамон взглянула на нее и усмехнулась тому, что раскраснелась, точно девушка.

– Ничего, царица. Прошу простить меня.

– Мне не за что тебя прощать – ты меня не обижала, – сказала Та-Рамсес. – Напротив, ты принесла мне отраду. Я сейчас свободна, – сказала царица. – Может быть, сыграем в какую-нибудь игру? Какие игры ты любишь?

– Все, что тебе угодно, моя царица, – низко кланяясь, ответила Меритамон. Она надеялась своей почтительностью немного утешить эту девушку, которая попала в такое положение; но вдруг поняла, что не знает, нуждается ли Та-Рамсес в подобном утешении. Может быть, ей совсем не так неловко, как представляется Меритамон. И действительно, Та-Рамсес уже являла собою образец царственного достоинства и любезности, без признаков стыда или огорчения; все, что следовало скрыть от чужих глаз, было скрыто. Если было что скрывать.

Они играли и разговаривали до самого вечера, а потом разделили трапезу. Та-Рамсес с сожалением отпустила свою подругу, обещав, что непременно призовет ее в скором времени снова. Меритамон вернулась к себе, полная изумления и впечатлений… до краев. Она не нашла бы другого сравнения. Словно из нее вылили все, что составляло ее прежнюю жизнь, и против воли наполнили по горлышко чем-то новым; Меритамон понимала, что меняется под воздействием этих сил, и противилась такому воздействию сколько могла.

Она легла, надеясь уснуть и ненадолго забыться.

Но забыться ей не дали – царица оказалась права. Его величество истосковался по своей наложнице и призвал ее на другую же ночь после возвращения.

========== Глава 88 ==========

Рамсес не бывал груб намеренно, но по-прежнему находился в избытке страсти, и мог причинить женщине боль или неудобство, не желая того. Конечно, ни одна не смела жаловаться открыто. Меритамон, вспомнившая о своем ребенке, замерла под тяжелым телом, вдруг испугавшись резких движений своего любовника, и чуть не вырвалась; тот почувствовал ее состояние и повернулся на бок, развернув ее к себе лицом. Рамсес сжал ее ягодицы, притиснув любовницу к себе, и все закончилось. Он успел увидеть испуг на ее лице.

Меритамон не могла подавить трепет всего тела. У нее даже не получилось улыбнуться фараону после соития, и он стал совсем мрачным.

– Что с тобой сегодня? – спросил Рамсес.

Она покачала головой, и наконец сумела улыбнуться.

– Прости меня, Хор. Я побывала в родном городе и огорчена тем, что осталась без родителей… Запад – печальное место…

– Мне вовсе не следовало отпускать тебя туда, – резко сказал фараон, ничуть не смягченный этой исповедью. – Вместо благодарности ты привозишь мне такие слова!

– Поднимайся! – приказал он, садясь на постели и накидывая на себя сброшенное ночное одеяние. Рамсес отвернулся от нее. – Я не желаю лежать с женщиной, которая при этом думает о мертвецах Запада!

Он был раздосадован и расстроен.

А Меритамон казалось, что царя не должно тревожить, что в сердце у женщин, которых он берет – разве ему недостаточно их тел?

– Могу ли я идти? – тихо спросила она.

– Иди, – приказал он, не оборачиваясь. А ведь раньше Рамсес улыбался ей и ласкал ее, даже утолив желание. Меритамон поклонилась его спине и пятясь ушла. Ей хотелось рыдать, она сама не знала, почему – разве не холодности фараона она добивалась все эти месяцы? А теперь ей опять плохо…

Она плакала, бредя в одиночестве дорогой, которую уже так хорошо выучила за это время. Теперь, наверное, действительно конец всему.

Меритамон не знала до сих пор, что означает немилость фараона – теперь она это поймет.

На языке появилась горечь, потом ее затошнило, но до рвоты не дошло; она чувствовала, что иссякла ее способность быть хорошей любовницей, что теперь она ни на минуту не сможет отвлечься от своего состояния. Если, конечно, Рамсес еще захочет ее. Едва ли. В его распоряжении множество не менее соблазнительных женщин, которые не беременны и могут полностью отдаваться ему…

Вдруг Меритамон осознала, что недалек миг, когда Рамсес догадается о ее беременности. Что будет тогда? Может быть, он уже догадывается – он, конечно, по-царски пренебрежителен к людям, но вовсе не глуп… Он знает о своей плодовитости; а длительную неспособность женщины зачать сочтет, пожалуй, даже оскорблением.

Он будет считать, что Меритамон носит царевича.

Она добралась до своей комнаты, и То приподнялась на своем тюфячке ей навстречу. Меритамон опустилась на колени и обняла женщину; она заплакала на ее плече, ничего не объясняя. То стала поглаживать ее по голове, точно мать.

– Он прогнал тебя? – прошептала служанка.

– Да, – всхлипнула Меритамон. – Он увидел, как мне страшно и тоскливо с ним, и разгневался… О, что за существа цари…

– Тише, тише, госпожа, – сказала То.

Она взглянула ей в глаза.

– Он посердится и отойдет, – сказала служанка. – Вот увидишь.

Меритамон помотала головой.

– Как ты-то можешь знать…

И даже если отойдет – в другой раз увидит то же самое и рассердится окончательно.

Меритамон бросилась на кровать и обхватила голову руками. Куда ни ткнись – выхода нет. Она сейчас чувствовала себя Тамит – наконец испытав на собственной шкуре все горести плена и полной зависимости от господина, выпавшие на долю матери Хепри. Только ее положение было стократ хуже…

На другой день она даже не вышла из своей комнаты. Ей не хотелось, чтобы другие женщины увидели ее поражение, ее слабость… ее беременность… Может быть, это уже заметно? Может быть, опытные женщины могут определять это на глаз?

Меритамон потребовала зеркальце и долго разглядывала себя. Заметила, что немного округлились щеки и опухли веки, из-за чего большие глаза стали казаться меньше. Она стала немного полнее в бедрах и животе – это уже было видно. Если приглядываться. А ведь Рамсес не только приглядывался, а и ложился на нее, и оглаживал это изменившееся тело…

Чтобы занять свой ум, она приказала служанке раздобыть для нее вышивание или шитье. Меритамон угрюмо принялась за работу, сидя на кровати и обложившись подушками; она поймала себя на мысли, что ей поскорее хочется туда, где живут старые наложницы. Оттуда так же нельзя спастись, как отсюда, но там женщины не находятся под таким надзором… не рискуют, как здесь…

Меритамон провела в четырех стенах весь день, а потом легла спать, отказавшись от ужина. За ней никто не прислал, и молодая женщина уверилась, что отвергнута окончательно.

А через два дня вечером за нею нежданно явился вестник, и позвал ее не к царю, а… к новой царице Рамсеса. Та-Рамсес приглашала ее на маленький праздник на реке, который устраивала для женщин гарема. Меритамон и раньше бывала на праздниках при дворе, но каждый раз их возглавлял фараон, и все эти мероприятия носили отпечаток мужской власти – всеохватной, сурово-ревнивой. На таком празднике и думать было нечего о том, чтобы посмеяться и поговорить с кем хочется, пойти куда угодно… А здесь…

– Царица сама возглавляет этот праздник? – переспросила Меритамон, все еще не в силах поверить такой вольности. Хотя Та-Рамсес говорила ей о своих новых правах, эти слова до сегодняшнего дня оставались для Меритамон только словами. Разве может здесь быть другая власть, помимо власти фараона?

– Да, госпожа, – ответил вестник. – Там будут царевичи и царевны, придворные и несколько женщин его величества – те, кого царица пожелает пригласить. Ты удостоена особого внимания царицы Та-Рамсес.

Он поклонился.

– Сейчас! – воскликнула Меритамон и бросилась переодеваться – скорее, чтобы не спугнуть свое счастье.

Она переоделась в мгновение ока, даже не решаясь тратить время на купание; То только умыла ей лицо и наложила свежую краску. Волосы Меритамон сколола на затылке и накрыла париком. Она не любила парики, но на всех торжественных собраниях при дворе полагалось их надевать.

Когда она вышла, ее уже ждали во дворе носилки и стража. Наложница счастливо засмеялась и села, предвкушая приключение, новый поворот в своей судьбе.

Ее быстро понесли вперед, и ей на миг стало страшно – но Меритамон тут же успокоила себя, сказав себе, что Та-Рамсес не позволит никому причинить ей вред. Да ведь на празднике наверняка будет и стража. Иначе просто нельзя, ведь приглашены наложницы!

Когда ей сказали выходить, Меритамон изумилась тому, насколько поздно. Во дворе было видно, что вечереет; а пока ее несли, Ра скрылся за горизонтом, и почти сразу же упала ночь. Небо сливалось с водою, и вокруг ярко горели огни, зажженные на плотах и лодках.

– Царица? – неуверенно позвала Меритамон, уже не надеясь отыскать Та-Рамсес.

Она видела стражников, стоящих на берегу, но их смутные фигуры казались не большей защитой, чем такие же смутные кусты у воды.

– Царица?.. – снова повторила она, ступая вперед; и тут перед самым ее лицом возникла Идут.

– Что, не ждала? – прошипела женщина ей в лицо.

Меритамон действительно ее не ждала и попятилась. Идут усмехнулась, поправляя свой дорогой парик и вскидывая голову.

– Да, я здесь, потому что я дочь его величества! – сказала она. – Я царевна! А ты – недоразумение, которое он скоро забудет!

– Дочь фараона? – изумленно спросила Меритамон.

Мелочность Идут давно заставила ее думать, что эта женщина не царского происхождения. Но разве стала бы она лгать, когда Меритамон может спросить?..

– Оставь меня! – воскликнула Меритамон, видя, что Идут снова наступает на нее – и, кажется, пытается оттеснить к воде. На лице ее, должно быть, отразился страх, потому что женщина злобно-ликующе улыбнулась и подняла руки – пухлые руки, округлость которых могла скрывать недюжинную силу.

– Я тебя сейчас утоплю, и никто не узнает! – приглушенно крикнула она и бросилась на Меритамон, прежде чем та опомнилась. Меритамон стиснула руки, не шутя пытавшиеся свалить ее в воду, но Идут оказалась очень сильна – или просто это злоба придала ей такую силу…

– Я поклялась! Я тебя утоплю!.. – выдохнула она; но тут Меритамон извернулась и подсекла ее под полную лодыжку. С изумленным криком Идут упала, потянув ее за собой, и обе оказались в воде.

– Отцепись!.. – выкрикнула Меритамон, и яростно оттолкнула пытавшуюся опрокинуть ее Идут ногой. Она прошлепала два шага к берегу и выбралась на сушу, отлепляя от ног мокрую юбку и отбрасывая с глаз мокрые волосы; парик она потеряла.

– Меритамон! – воскликнул чей-то юный голос, полный изумления.

Перед ней стояла распорядительница праздника – царица. Меритамон низко поклонилась, прикидывая, сколько с нее спросят за ущерб, причиненный царевне Идут.

Та тоже выбралась на берег и просто исходила злобой, глядя на Меритамон и ее покровительницу.

– Идут – что вы делали? – воскликнула царица, заметившая ее. Меритамон увидела, что позади Та-Рамсес собрались люди, без сомнения, те самые царские дети и придворные, о которых говорил вестник.

Идут подбрела к царице, но кланяться не стала.

– Она напала на меня! – бросила она, ткнув пальцем в Меритамон. – Она пыталась меня утопить! Она заслуживает смерти, царица!

Та-Рамсес, не отвечая, повернулась к подруге.

– Что произошло, Меритамон? – спросила она.

Было непохоже, что она поверила Идут, но вид у нее был слишком суровый, чтобы Меритамон могла надеяться на забвение этого происшествия.

– Она напала на меня, – честно сказала Меритамон, кивнув на Идут. – Это она пыталась меня утопить, госпожа. Идут все лжет.

Та-Рамсес некоторое время молчала.

– Идут, возвращайся на борт, – приказала она, показывая в сторону одной из лодок, и, к удивлению Меритамон, Идут беспрекословно подчинилась. Хотя она и теперь не стала кланяться – однако, не сказав ни слова, ушла.

– Царица, я сказала правду, – повторила Меритамон, когда они остались одни. Молодая женщина слышала, как перешептываются за спиной своей властительницы божественные дети.

– Я верю, – тихо ответила Та-Рамсес. – Я… прикажу всем молчать об этом.

Она повернулась к своим гостям и вдруг громко и властно крикнула:

– Всем молчать о том, что случилось! Вы слышали?

– Да, царица, – ответил молодой мужчина – очевидно, сын фараона.

Та-Рамсес снова повернулась к своей подопечной.

– Меритамон, тебя могут сурово наказать за это, – скорбно прошептала она, взяв ее под руку и сдвинув брови. – Я всецело верю твоим словам, но ты подралась с царевной. Идут моя сводная сестра, дочь его величества от женщины гарема… Сожалею, что раньше не сказала тебе об этом…

– И ты ничего не сможешь сделать, царица? – спросила Меритамон.

Та-Рамсес покачала головой.

– Если Идут пожалуется фараону – нет, – сказала она. – Я могу… попросить его за тебя, но я не могу менять решения Могучего Быка.

– А теперь давайте веселиться! – вдруг громко и весело сказала она, обращаясь к гостям. Меритамон поразила такая перемена настроения, но это было просто самообладание. Та-Рамсес выполняла свой долг хозяйки.

– Меритамон, мы собираемся поплавать все вместе, – сказала она непринужденно – совершенно естественно, если бы не блеск глаз и не легкая дрожь в голосе.

– Ты пойдешь с нами? – спросила Та-Рамсес.

Меритамон отвела с лица мокрые волосы – она уже наплавалась на сегодня.

– Если ты приказываешь, царица, – ошеломленно сказала она. Та-Рамсес поощрительно улыбнулась.

– Ну же! Не бойся Идут, я буду рядом с тобой! – сказала царица; и вдруг выскользнула из платья, оставшись совершенно нагой перед всеми. Гордо и неторопливо Та-Рамсес вошла в воду, потом быстро и красиво нырнула, и придворные захлопали – а потом с шумом и смехом последовали ее примеру.

Меритамон некоторое время стояла, глядя, как эти знатные господа раздеваются и ныряют, ничуть не стыдясь ни друг друга, ни тем более ее. Двор – непонятное и порочное место. А может, это такое место, где добродетели перевернуты с ног на голову. Она подумала, что хуже всего для нее будет отстать от других гостей, и стянула платье, молясь, чтобы найти его потом, когда купание закончится.

Меритамон погрузилась в воду с головой, потом вынырнула и увидела множество таких же голов. То, что все делали, оказалось совсем не так непристойно, как она думала вначале – в темной воде было ничего не разглядеть; Меритамон попыталась найти царицу и вскоре высмотрела ее. Та-Рамсес помахала подруге рукой, а потом быстро подплыла к ней.

– Иди со мной! – пригласила она, увлекая ее на глубину. – Никто здесь не утонет – мы все вместе! Смелей!

Меритамон поняла, что царица пытается развеселить ее, и благодарно засмеялась. Она отдалась радостям этой ночи, не зная, когда еще удастся вкусить их. Ее никто не осудит за то, что она повторяет за другими.

Когда женщины и мужчины наплавались, они стали взбираться на лодки и плоты – поодиночке и более смущенно, чем купались. Теперь все было видно, и господа спешили завернуться в одежды. Меритамон с ужасом обнаружила, что ее платье пропало, и несколько мгновений стояла обнаженная на плоту, в раздевающем свете факелов, блестевшем на ее теле.

Та-Рамсес, уже закутавшаяся в длинное полотенце, щелкнула пальцами, отдавая приказ ближайшей служанке, и та подбежала к Меритамон с таким же полотенцем. Оно ниспадало до земли. Обхватив руками локти, Меритамон подумала, что опять сделала что-то страшное, за что ей придется заплатить.

Как будто мало ее семья платила!..

Она осмотрелась и вдруг встретилась взглядом с Идут, стоявшей на палубе соседней ладьи. Идут, несомненно, прекрасно видела, как ее соперница одевается… и видела ее без платья…

Меритамон провела руками по раздавшемуся животу и бедрам, и ее начала колотить дрожь. Царица, только что обменивавшаяся любезностями с гостями, подошла к ней и обняла за плечи, потом приказала подать подогретого вина.

Она не понимала ничего.

***

Царевна Идут не стала медлить – она потребовала встречи с фараоном, как только рассвело. Как дочь его величества она могла рассчитывать на скорый прием. Рамсес отослал своего управителя, с которым был занят, услышав о срочности дела; он разрешил Идут войти.

Наложница угрюмо и быстро преклонилась перед ним, но фараон не обратил внимания на недостаточную почтительность. Он видел, что Идут встревожена и на что-то очень сердита. Его величество заботился обо всех своих детях, и приказал ей сесть и немедленно изложить свою беду.

– Меня разгневала твоя новая наложница, повелитель, – мрачно сказала Идут, не глядя на него. – Вчера царица Та-Рамсес приглашала ее на праздник на реке, и эта женщина напала на меня. Она заслуживает порки и изгнания! А царица меня даже не послушала!..

– Постой, – гневно и громко прервал ее Рамсес. – Как – напала?

Он даже приподнялся.

– Да, – заявила Идут. – Она пыталась меня убить!

Женщина взглянула в глаза царю, но под его взором ее решимость идти до конца вдруг сломалась; Идут потупила взгляд.

Рамсес знал, что между его женщинами не все так просто, как кажется, и не принимал в таких случаях поспешных решений. Его гневное дыхание начало успокаиваться.

– Кто может подтвердить твои слова? – спросил он. – Это серьезное обвинение, и я не могу осудить Меритамон без свидетелей.

Идут не назвала свидетелей и не подняла больше глаз, и фараон почувствовал, что начинает гневаться на нее. Никакая женщина еще не приносила ему клевету безнаказанно; Идут была его дочерью, но такую ложь нельзя было спускать. Он уже подумывал, не назначить ли порку ей вместо Меритамон, как вдруг наложница вскинула глаза, точно вспомнила что-то очень важное и потрясающе приятное.

– Я могу назвать тебе и другое ее преступление, владыка! – воскликнула Идут. – Я могу показать, что эта наложница тебе изменила!

Вот тут Рамсес вскочил на ноги.

– Что? – громовым голосом крикнул он, и Идут чуть не струсила.

– Да! – воскликнула она, пытаясь перекричать собственный страх, и вскочила тоже. – Эта женщина беременна, и давно! Я видела ее живот, когда мы купались!

– Беременна? – повторил фараон.

Он сел, вдруг остыв.

– Это прекрасно, – сказал Рамсес. – Почему это должно означать измену?

И вдруг его величество вспомнил о том, что не более месяца назад Меритамон отвергала его из-за женских недомоганий. Но тогда какой живот может быть виден?

– Ты уверена в том, что сказала? – тихо спросил фараон, теребя бородку.

Идут кивнула и засмеялась.

– Да! – выкрикнула она.

========== Глава 89 ==========

На собрании высших жрецов Амона председательствовал Тотмес – иначе быть не могло. Иначе не будет, пока он жив.

Великий ясновидец обвел взглядом троих рабов бога и улыбнулся. Голосом Амона из них был только он один… даже Яхмес, наиболее близкий семье Неб-Амона, подчинится его воле и не посмеет восстать.

– Божественные отцы, Амон не может этого допустить, – произнес верховный жрец.

Третий и четвертый пророки молчали; третьему хему нечер судьба Меритамон была просто безразлична, четвертый был слишком болен, чтобы заботиться о чем-то, кроме своего состояния… а Яхмес смотрел на своего главу исподлобья, и в молчании этого всегда смиренного человека чувствовалась враждебность.

– Господин Яхмес, – верховный жрец решил бить наверняка. – Ты поручился за отцовство этого ребенка – не так ли?

Яхмес кивнул, сжав губы.

– Да, великий ясновидец.

– Ты также сказал, что неважно, чей это сын, – напомнил Тотмес. – Однако можем ли мы допустить, чтобы бог вмешивался в дела фараона… ради ребенка с грязной кровью?

Яхмес вскочил, забыв о своем достоинстве.

– О чем ты говоришь? – воскликнул он, и Тотмес, вскинув руку, призвал его замолчать и сесть.

– Ты прекрасно понимаешь меня, Яхмес, как и вы, братья, – сказал верховный жрец, снова обводя взглядом безразличных жрецов – истинно болел сердцем за дело только второй хему нечер.

– Мы не можем быть уверены, что спасаем дитя Менкауптаха, а не… того забытого богами юноши, – сказал великий ясновидец.

– Если кто и забыл его, то только люди, а не боги, – горячо возразил Яхмес. – Почему ты так предубежден против Хепри? Не ты ли хвалил мне его подвиги?

Тотмес кивнул, словно досадуя на то, что Хепри может иметь какие-то достоинства.

– Да, я говорил тебе это, Яхмес, но теперешнее положение дел меняет все. Теперь понятно, почему он так защищал Меритамон. Он состоял с нею в связи, а разве это простительно жрецу?

Он в упор посмотрел на покрасневшего старика.

– Ты признаешь перед всеми нами, что готов и дальше защищать этого прелюбодея, порождение блудницы и грабителя могил?

– Готов, – не колеблясь, ответил Яхмес. – Это лучший юноша из всех, кого я знаю.

Тотмес усмехнулся.

– Бог, в чьем доме ты находишься, может разгневаться на твои слова, мой друг, – сказал он. – Он может счесть, что ты недостоин своего высокого положения… или ты забыл, что у тебя есть жена и дети?

– Нет, – ответил Яхмес.

От напряжения у него задрожала нижняя челюсть и задергалась шея, но он не отступился от своих слов.

Тотмес, впрочем, был не так готов осуществить свою угрозу на деле, как показал – он понимал, что жрецов столь высоких достоинств и столь уважаемых всеми, как Яхмес, немного. Он почувствовал еще большее уважение к второму пророку Амона за его стойкость, но не мог смириться… с тем, что его ненавистный враг, Тамит, так легко получит желаемое. Разве не этого она хотела – прибрать к рукам семью Неб-Амона, со всеми ее богатствами и преимуществами?

И разве, в самом деле, можно допустить, чтобы ее потомство процветало… чтобы число жрецов Амона умножалось за счет таких людей, как этот Хепри?

– Нет, Яхмес, я не могу с тобой согласиться, – сказал верховный жрец. – И, без сомнения, твое желание отвергнет бог…

– Посмотрим, – негромко ответил Яхмес.

Тотмес вздрогнул от такой дерзости.

– Ты забыл, что я – уста Амона на земле?

– Опасаюсь, что об этом забыл ты сам, – со скрываемым негодованием ответил Яхмес. – Ты уста Амона, но не сам Амон.

С Неб-Амоном он никогда не осмелился бы говорить в таком тоне – но перед ним сидел не Неб-Амон. Тотмес знал, что никогда не будет в глазах знавших Неб-Амона людей равен своему предшественнику.

– Речь идет о дочери великого ясновидца, – напомнил Тотмесу второй хему нечер – как нельзя кстати! – Разве можем мы допустить, чтобы фараон подвергал насилию дочь господина Неб-Амона, величайшего из жрецов Амона нашего времени? – спросил старик.

“Теперь великий ясновидец я, а не он”, – хотел Тотмес сказать, но не сказал. Только стиснул руку в кулак. У него были совсем не впечатляющие руки… он мечтал, но до сих пор не научился владеть своим телом так, как Неб-Амон, который одним движением брови или поворотом головы мог повергнуть в трепет любого, как бы высоко этот человек ни стоял…

– Великий ясновидец погиб из-за матери этого мальчишки, – заметил Тотмес.

– Это было до того, как Меритамон полюбила Хепри и забеременела от него, – негромко ответил второй раб бога. – И дети не в ответе за грехи своих родителей.

Тотмес опустил глаза.

– Это неразумно – вспомни, наконец, кому мы противостоим, – вырвалось у жреца. – Стоят ли одна эта женщина и ее ребенок такого риска?

– А другая женщина и ее ребенок стоили твоей мести, – ответил Яхмес.

Он нанес верховному жрецу удар в самое сердце.

Поняв, что ему осмелились напомнить о дочери, Тотмес пригнулся к столу, побелев и вцепившись в его край.

– Убирайтесь, – наконец выдохнул он. – Уходите! Все!..

Жрецы поднялись и, кланяясь и не смея нарушать молчание, удалились.

Тотмес долго сидел, не отрывая взгляда от стола; потом поднял голову и взглянул на статую Амона у стены. Бог был сокрыт, как всегда.

– И ты согласен с ним? – прошептал верховный жрец.

Амон не ответил, и божественно-безмятежное выражение его лица, просвечивавшего золотом под кисейным покрывалом, могло означать что угодно.

– Все равно, – прошептал Тотмес. – Все равно…

Яхмес вышел первым и придержал дверь для старика Эйе, четвертого хему нечер. Тот уже с трудом ходил, у него болели все кости, а при попытке сделать любое телесное усилие начиналась резь в животе.

– Как ты, господин Эйе? – осторожно спросил он.

Достаточно было только посмотреть на него и ничего не спрашивать.

Эйе пожал плечами и улыбнулся, как будто и не присутствовал только что на таком важном совещании. Яхмес не был уверен, что старик вообще слышал, что там решалось.

– Я готов уходить на Запад, – ответил четвертый раб бога. Он снова улыбнулся и ушел, не попрощавшись с Яхмесом.

Второй хему нечер некоторое время смотрел вслед Эйе, а потом покивал – не кому-то рядом, а своим собственным мыслям. Да, кажется, почтенному жрецу и в самом деле пора уходить.

Из Опета Амона Яхмес направился не домой, хотя дома его ждали. Он направился к расположенному близ храма дому, куда уже давно не заходил ни один уважающий себя служитель Амона – кроме тех немногих, смелых или преступных, которые нашли в себе силы презреть предрассудки. Яхмес улыбнулся гранатовым деревцам на крыше. Хепри хорошо ухаживал за этим садиком. Сейчас был день отдыха, и Хепри находился дома; они не договаривались с Яхмесом о встрече, но юноша сам понимал… чувствовал, когда его следует ждать.