Текст книги "Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 59 страниц)

Потом он не приказал ей покинуть спальню немедленно – фараон повернул ее к себе лицом, полулежа напротив и опираясь на локоть. Он внимательно разглядывал ее, удовлетворенно улыбаясь.

– Ты хороша, госпожа Меритамон, – сказал Рамсес. – У священных людей Амона рождаются лучшие дочери, чем я думал.

Это была и похвала, и оскорбление. Конечно, на такое нельзя было отвечать. Фараон, не отрывая от нее взгляда, погладил ее по плечу, потом по щеке, и на мгновение Меритамон испугалась, что он захочет ее снова. Но он просто ласкал ее.

– Есть ли у тебя какая-нибудь просьба? – спросил Рамсес. – Желание, которое твой владыка мог бы исполнить?

– Повелитель…

– Могучий Бык, – прошептала Меритамон, опустив глаза. – Мой брат томится в ужасной подземной темнице, и мое сердце рыдает при мысли об этом… Умоляю твое величество облегчить его положение…

Перед нею возникло насмешливое лицо смертника Аменемхета. “Шлюха… Ты легла с этим господином, чтобы он сделал то, что ты хочешь…” А как еще назвать то, что она делает сейчас?

Фараон не стал говорить, что уже приказывал жрецам Амона лучше заботиться об узнике. Он хмуро молчал.

– Это отцеубийца, – наконец сказал Рамсес. – Ты и в самом деле думаешь, что его участь несправедлива?

– Мне просто очень жалко моего брата, – прошептала Меритамон. На царскую простыню капнула слеза.

– Ты, должно быть, пошла добротой в мать, – заметил Рамсес. – Хорошо, я прикажу, чтобы твоего брата завтра же перевели в дворцовую тюрьму. Здесь надзирать за этим преступником будут мои собственные слуги.

Меритамон чуть не вскрикнула: “Освободи его! Освободи!”

Но промолчала, поняв, что выпросила для одного раза очень много. Может быть, в следующую ночь… следующую ночь…

Меритамон положила руку на живот и поняла, что пленница здесь навеки.

Фараон молчал; тогда она соскользнула с ложа, надела платье и сандалии и, припав к полу в поклоне, неслышно удалилась.

========== Глава 81 ==========

Аменемхет был болен.

В отличие от его сестры, за ним никто не ухаживал. После того случая, когда его камеру убрали под надзором Хорнахта, это больше не делалось ни разу. Несмотря на твердую волю царя, направившую вестников в храм Амона с этой целью, люди его величества не осмелились применить насилие на земле бога, сыном которого являлся сам фараон. И поэтому молодой, пышущий здоровьем красавец в несколько дней упал ниже последнего нищего в городе. Ниже – потому что даже нищих в храмах призревали и лечили.

Но не таких, как он.

Отцеубийца неподвижно лежал на соломе, уже не чувствуя ни собственного смрада, ни окружающей вони; только жар, сжигавший его тело. Глаза его были открыты, но ничего не видели – может быть, потому, что рассудок уже помутился. Но даже здоровый человек мало что мог бы рассмотреть в неосвещенной подземной камере: Аменемхету никогда не давали огня.

Должно быть, Тотмес хотел, чтобы вдовец его дочери еще при жизни увидел мрак подземного мира. Верховный жрец всеми силами торопил его отбытие туда – если уж не мог вынести Аменемхету смертный приговор после возмутительного вмешательства фараона. Тотмес долго не мог прийти в себя после такого надругательства. Отменить священный суд!.. Такого никогда не было во времена его предшественника, отца этого убийцы, с которым Тотмесу не дали поступить по справедливости!.. Все жрецы Опета Амона негодовали – все, кроме, может быть, нескольких, кто промолчал. Но и они негодовали. Даже второй пророк бога, приходившийся Аменемхету родственником. И эту несправедливость верховный жрец собирался исправить тайно, если уж ему это не было позволено открыто.

Без врачей, без умывания и хорошей еды, а также от однообразия и полного отсутствия утешения, лишенный надежды когда-либо выбраться отсюда, Аменемхет умрет меньше, чем через месяц, хотя изначально был очень здоров. Что ж, Тотмесу уже доводилось видеть, как быстро умирали такие же крепыши, которым создавали подобные условия. Даже пытки не требовались.

Тотмесу, правда, скоро сообщили, что лихорадка распространяется и на других узников, и тогда их отселили от Аменемхета. Тотмес даже сквозь каменные стены чувствовал его страдания от болезни, одиночества и предательства близких, которое Аменемхет сам себе измыслил; и верховный жрец радовался. Он знал, что скоро его месть подойдет к концу.

Нет, не месть – отмщение!

И Тотмес был в высшей степени изумлен и разгневан, когда ему доложили о том, что в храм именем фараона явился целый военный отряд, который требует выдать этого узника!

В храм!.. Силой отнять преступника у бога!..

Верховный жрец вышел навстречу солдатам с таким лицом, точно за спиною его стоял сам Амон с невидимым воинством.

– По какому праву вы явились сюда? – выкрикнул Тотмес. – Разве вам не известно, что это священная земля, на которой запрещается всякое насилие?

Предводитель отряда, несколько смутившись, поклонился верховному жрецу.

– Это приказ, великий ясновидец. Ты должен вывести к нам преступника по имени Аменемхет, которого мы заберем отсюда в тюрьму при дворце его величества в Пер-Рамсесе.

– Чей это приказ? – спросил Тотмес, хотя прекрасно знал, чей это приказ. Он пытался оттянуть время, уже предчувствуя, что ему придется уступить – никогда прежде фараон не позволял себе такой дерзости, посягнуть на храм! И это после того, как Амон даровал ему такие военные победы!..

– Это повеление его величества, – ответили ему.

– А если я откажусь уступить? – сказал верховный жрец. – Вы посягнете на преступника, который принадлежит богу?..

Тотмес мелко дрожал от возбуждения и скрываемого страха. Он чувствовал, что сейчас не может ставить условия; конечно, фараону придется ответить за такое кощунство потом, но такая уступка… отдать Аменемхета…

Он предпочел бы что угодно, только не это!..*

– Если ты откажешься, мы возьмем его силой, – сказал начальник, который при виде колебаний могущественного жреца Амона снова обрел уверенность.

Тотмес на один безумный миг чуть не поддался порыву позвать храмовую стражу, но рассудок победил. Он холодно отступил в сторону, скрестив руки на груди и всем своим видом показывая, что никак не намерен содействовать святотатству. Уж его-то силой принудить к чему-нибудь не посмеют! Эти солдаты еще имеют почтение к жрецам, хоть и далекое от того, что полагается!

Но никто больше не затрагивал его; кажется, все были довольны, что Тотмес не вмешивается. Довольны? Этого еще только не хватало! Нет, не довольны, угнетены… опасались мести бога. Великий ясновидец улыбнулся, видя, что направившиеся в сторону тюрьмы солдаты сбавили шаг и не смеют переговариваться здесь; самым решительным оставался начальник отряда. Но и он был мрачен и не торжествовал. Остановившись перед запертой дверью, начальник на несколько мгновений замер от осознания этого препятствия, потом повернулся к Тотмесу.

– Открой!

– Дверь отпирается изнутри, богохульник, – не двигаясь с места, сказал верховный жрец.

Мужчина подавил гнев… и страх. Занес руку и громко постучал.

– Кто? – громко спросили изнутри через несколько мгновений.

– Именем его величества, отворить! – приказал предводитель отряда. – Нам нужен узник Аменемхет!

Несколько мгновений за дверью было тихо, а потом снова раздался вопрос.

– По какому праву вы требуете его?

Тотмес усмехнулся.

– Таков приказ фараона! Открывай! – крикнул взбешенный начальник отряда. – Или вы все будете арестованы!

Тотмес перестал улыбаться. Поистине, бог не потерпит того, что творится здесь. Скоро фараон это почувствует.

Дверь, тем не менее, отворили, и солдаты, громыхая оружием, стали спускаться следом за своим полным решимости начальником, который, однако, тоже не вполне поборол страх. Ему пришлось откашляться, прежде чем он смог спросить, где помещается арестованный.

От зловония, стоявшего в подземелье, даже солдаты начали морщиться; некоторые встряхивали ногами, точно надеялись таким образом очистить сандалии.

– Как мерзко в этом месте! – воскликнул командир. – Почему вы так содержите узников?

– Так содержатся самые страшные грешники, – ответил ему невозмутимый жрец в белой одежде, то ли спустившийся за солдатами, то ли вышедший откуда-то из глубины коридора.

Начальник отряда неприязненно взглянул на “божественного отца”.

– Так заслуженно наказан преступник, которого вы собираетесь отнять у бога, – сказал жрец.

Мужчина передернулся и, не отвечая, приказал открыть камеру.

Картина, представшая отряду, смутила и ужаснула даже воинов – почти нагой исхудалый до костей человек неподвижно лежал на соломе, слипшейся от грязи… и, судя по запаху, от его собственных испражнений. Этот человек зарос черными волосами, лицо скрыла огромная борода, так что невозможно было понять, был ли он красив.

Красив? Кто мог говорить о красоте в таком месте?

– Да вы сами преступники! – воскликнул начальник отряда, наконец обретя дар речи.

Жрец за его спиной не ответил.

Больной пошевелился и повернул голову к вошедшим; глаза его ярко заблестели, и он попытался что-то сказать, но вышло только невнятное бормотание.

– Прикажи принести воду, натрон и бритву, – отступив и прикрыв ладонью нос, сдавленно приказал начальник отряда. – Нужно отмыть и побрить его, прежде чем вывести на улицу.

Жрец молча повернулся и вышел, не унижая себя дальнейшими спорами. Он думал о том же, что и Тотмес – что Амон рассчитается за такое кощунство позднее.

Через некоторое, довольно значительное, время два храмовых раба принесли и с трудом спустили вниз огромную лохань, полную теплой воды; за ними шел третий раб, перекинувший через плечо новую одежду. В руках у него была плошка с натроном и бритва.

Начальник отряда велел всем покинуть камеру; сам он остался, чтобы проследить за процедурой, несмотря на большое отвращение к происходящему.

Рабы подняли с соломы костлявое тело и сдернули с больного лохмотья; Аменемхет вздрогнул и застонал, казалось, плохо сознавая, что происходит. Он даже утерял способность стыдиться. Начальник отряда отвернулся.

Некоторое время он слышал за спиной плеск и иногда – короткие стоны.

Потом ему сказали, что узник готов. Мужчина с опаской обернулся, не зная, что увидит – и увидел, к большому изумлению, человека, очень похожего на тех жрецов, что пытались его не пустить сюда: с бритой головой и гладким лицом, в белой одежде. Только он был чудовищно худ. Аменемхет повел большими черными глазами, скосив их на него, и начальник отряда понял, что этот молодой человек был очень красив… когда-то. Если его вылечат, он снова станет таким, как был. Волна неприязни к сытым надменным слугам Амона поднялась в воине Рамсеса, и он с трудом заставил себя действовать дальше, как намеревался.

По его приказу рабы вытащили больного из камеры и подняли по лестнице наверх; начальник отряда взбежал следом, чтобы не упустить ничего. Вдруг он испугался, что каким-то образом Аменемхета отнимут у него – этого жреца, принадлежащего другим жрецам!

Но слуга фараона увидел, что его люди окружили Аменемхета, а храмовые рабы и жрецы остались в стороне; он вздохнул с облегчением.

– Подайте для него носилки, – громко приказал он. – Этот человек не сможет идти сам, а его еще потребуется везти на корабле.

Почему-то он оправдывался перед служителями Амона, хотя действовал по приказу своего и их собственного повелителя.

– Принесите для него носилки, – с отвращением и одновременно удовлетворением приказал сам верховный жрец, видя, что никто из его людей не спешит помочь преступнику.

Аменемхета погрузили в носилки – он так и не задал ни одного вопроса о том, кто за ним явился и что хотят с ним сделать. Верховный жрец неотрывно следил, как его уносят, а когда солдаты скрылись, прошептал им вслед проклятие.

***

Аменемхет смутно понимал, что его судьба переменилась – отдельные слова, которые он улавливал, сказали ему, что это перемена в лучшую сторону. Его не убьют, а передадут в другие руки, и обращение с ним, скорее всего, станет лучше…

Сестрица постаралась.

Он презирал ее – уверенный, что для его спасения Меритамон легла в постель одного из приближенных фараона… скорее всего, Хорнахта. Разумеется, она негодует сейчас и отрицает это! Любая женщина стала бы! Все они подлы и развратны… только одна не вызывала у него таких чувств. Он не мог думать о ней обыденно. Никогда не сможет.

Тамит оставила в его душе болезненное изумление, благодарность, которую он до сих пор ощущал не только душою, но и всем телом. Теперь, когда она покинула его, он всем существом ощущал любовь к ней – вкусу ее губ и кожи, ее смеху, ее речи. Каким напитком жизни она для него была! Аменемхет не сомневался, что ее исчезновение связано с неизбежностью – может быть, ее уже схватили; а может, ей удалось спастись. Он был этому рад.

Единственное, чему он еще мог радоваться.

Когда его забрали из храмовой темницы, к узнику понемногу стали возвращаться другие чувства – удивление и радость тому, что его спасли. Удовольствие от ощущения себя чистым. Он уже и забыл – как это, не чувствовать вони и зуда во всем теле, мерзкой немытой с самого появления бороды, полной насекомых, и длинных волос, усиливающих чувство жара и нечистоты. Думал Аменемхет смутно, на это еще почти не было сил.

Когда он оказался на корабле, радость от спасения заглушила болезнь: у него увеличился жар, его стала мучить качка и проснулась сильнейшая жажда. В тюрьме ему почти не давали пить, а воды, в которой его искупали, измученному телу было ничтожно мало. Лежа на тюфяке посреди каюты, Аменемхет открыл рот и хрипло позвал на помощь.

Он почему-то подумал, что никто не придет. Он уже ни в кого не верил.

Но явился солдат фараона, неприязненно спросивший, что ему надо.

“Никто здесь словно даже не помнит, что я болен”, – с отвращением подумал Аменемхет. Он попросил воды, и солдат кивнул и исчез.

Его напоили, а через какое-то время ему снова пришлось позвать, по другой нужде. Аменемхету почему-то стало намного более стыдно перед этим человеком сейчас, чем несколько часов назад – перед целой толпой, когда он лежал перед ними в самом позорном виде, в каком только может предстать благородный муж. Но теперь они были один на один, сын верховного жреца – и воин фараона, изначальные враги. Аменемхет не сомневался, что этому солдату далеко по знатности происхождения до него.

Но теперь он должен быть благодарен даже за такие услуги…

С кем же легла его сестра, чтобы дать возможность брату жить и унижаться дальше? Аменемхет ни на минуту не верил, что ей помогли бескорыстно. Он достаточно узнал людей, чтобы понять, что этого не может быть.

Потом у него кончились силы думать, и молодой жрец заснул.

Очнулся Аменемхет только тогда, когда его растормошили, приказав вставать и спускаться на причал. Он попытался послушаться, но встать неожиданно оказалось непосильной задачей. Лежа на постели, он сам не понимал, как он плох.

Тогда пришли двое солдат и, взяв его за плечи и за ноги, вытащили наружу; Аменемхет болтался у них на руках беспомощной куклой в человеческий рост. Его сунули в те же самые носилки и понесли. Аменемхет лежал, почти не чувствуя страха перед грядущим – только желание, чтобы кто-нибудь изгнал из него болезнь, этого врага, который пожирал его изнутри.

Вдруг он испугался, подумав, что может оказаться в таких же условиях, как те, от которых его избавили. Нет, лучше умереть…

Ощущая повороты, он вначале пытался гадать, куда они ведут. Где дворцовая тюрьма, которая была ему обещана? Неожиданно Аменемхет почувствовал ужас, такой ужас, что едва не выпрыгнул из носилок, несмотря на свою болезнь и свою стражу. Нет, только не в тюрьму, он не хотел снова в тюрьму, он непременно умрет там!..

Носилки опустились. Ему показалось, что сквозь полог прорвался свет.

– Выходи, – сказал воин фараона, заглядывая в носилки.

– Куда? – спросил Аменемхет.

Ему было стыдно за свою слабость и зависимость – но больше страшно. Он бы не выдержал, если бы снова оказался один, под землей, без огня, в тишине…

– Дойдешь до постели, – сказал солдат. – Вставай, тебе нужно сделать только несколько шагов.

Аменемхет встал, сразу ощутив себя своим отцом – в те дни, когда его болезнь начала брать над ним верх. Больно было шагать, смотреть, двигаться. Он добрался до постели, только слабо удивившись ее чистоте и мягкости. Неужели такова тюрьма?

В комнате не было окон, но она не походила на подземную камеру. Аменемхет, сидя на мягком тюфяке, замер, пытаясь оглядеть свою темницу, но потом его будто уложили чьи-то руки, хотя никто к нему не притрагивался. Он вытянулся на постели и неожиданно всерьез испугался, что умрет, несмотря на то, что о нем проявили такую необыкновенную заботу.

Потом он снова заснул.

Когда Аменемхет открыл глаза, рядом с ним сидела сестра.

***

Меритамон смотрела на него с жалостью… с презрительной жалостью, теперь в ее взгляде всегда будет презрение, что бы этот взгляд ни выражал. Даже слезы в ее глазах не позволяли Аменемхету не думать о ее поджатых губах и ранней складке между тонких черных бровей. Как она похожа на мать, подумал он, но мать никогда и ни на кого не посмотрела бы так…

– Меритамон, – произнес он.

“Кому ты отдалась, Меритамон?”

– Ты поправишься, – сурово сказала сестра. Она не делала попытки коснуться его, но вовсе не из боязни заразиться. – Дворцовый врач осмотрел тебя и сказал, что ты будешь жить. От этой лихорадки умирают только старики и маленькие дети, – заключила Меритамон.

Она очень изменилась.

Его губы шевельнулись, чтобы высказать вслух мучивший его вопрос, всякий раз возникавший у него при виде нее, но Аменемхет сдержался. Он скользил взглядом по ее волосам, в которых вместо любимой диадемы были золотые цветы, по тяжелым серьгам, почти касавшимся плеч. Меритамон никогда раньше не носила таких серег. Как и таких платьев. Он видел ее позолоченные соски под тонкой алой тканью. Нет, дело не в платье, а в ее теле…

“Дорогая сестра, почему ты раскрашена, как шлюха?” – чуть не спросил он; но вдруг ощутил, что такой вопрос может стать последним в его жизни.

– Что, я красива? – неожиданно сказала Меритамон. Едва заметная улыбка тронула ее позолоченные губы. Такую улыбку он видел только на губах своей неверной возлюбленной, но даже не подумал сравнить сестру с нею – хотя Тамит подавала себя еще более нескромно, чем сейчас Меритамон.

– Почему ты так себя ведешь? – сказал он единственное, что смог сказать. Сестра засмеялась.

– Что тебе не нравится, брат? Разве я делаю не то же самое, что всегда делала твоя милая? Или ты не замечал, как она себя ведет?

Аменемхет хотел разгневаться, но вдруг понял, что не может.

Меритамон наклонилась к нему, чуть не задев своей тяжелой бесстыжей грудью, и прошептала:

– Будь осторожен со словами, дорогой брат – если ты посмеешь оскорбить меня, можешь оказаться в еще худшем месте, чем то, откуда тебя выручили. Ты понял? Или ты захотел обратно к Тотмесу?..

На его лице выразился такой ужас при упоминании верховного жреца, что сестра удовлетворенно кивнула.

– Превосходно. Знай, что сейчас ты не в тюрьме, а в дворцовом покое. Вернуться в подземелье для тебя смерть.

Она замолчала, захваченная этой возможностью. Меритамон опустила ресницы, чтобы погасить злой блеск глаз, потом продолжила:

– Ты здесь, потому что такой совет дал врач. Тебе дал послабление фараон, но стоит тебе рассердить его или меня… тебе придется плохо, – покачав головой, закончила она. – Ты понял?

– Сестра, кто твой покровитель? – спросил Аменемхет. Еще на середине этой фразы он понял, кто. Ну конечно. Его величество в свои пятьдесят с лишним лет не постеснялся отнять жену у жреца, потому что не может совладать со своей похотью. Именно так сказал бы отец.

– Я наложница фараона, – ответила Меритамон. Это прозвучало почти горделиво. Что ж, это действительно очень большая честь, вяло подумал Аменемхет. Гордись, сестрица… Как хорошо, что отец и мать мертвы…

– Понятно, – сказал Аменемхет. – Ты сама себя ему предложила? Интересно, к чему он принуждает тебя… стоит ли моя ничтожная жизнь такого терпения?..

Его голова мотнулась, слабая речь пресеклась; Аменемхет улыбнулся, несмотря на то, что никогда еще не получал пощечин от женщины.

– Ты меня не слышал? – прошипела Меритамон ему в лицо, дыша медом с примесью каких-то пряностей. – Ты не понял, что стоит мне рассердиться, как ты окажешься в такой же яме, как та, откуда тебя извлекли?..

Аменемхет кивнул.

– Отец гордился бы тобой, наверное, – пробормотал он. – Воображаю, как ты сама довольна своим положе…

Меритамон вскочила.

– Еще одно слово об отце – и ты можешь считать себя мертвецом! – крикнула она в ярости. – Убийца! Мерзавец! Я и помыслить не могла, что мой брат настолько лишится стыда!

Аменемхет снова кивнул.

– И я помыслить не мог, что увижу свою сестру… такой госпожой, – со слабой язвительной улыбкой сказал он. – Прошу простить меня, госпожа Меритамон, женщина фараона…

Она усмехнулась.

– Твои извинения не приняты. Ты негодяй, которого не стоило спасать. Подумай, как ты предложишь богам свое сердце! – сказала Меритамон, глядя на него с гневом и слезами на глазах. – Неужели ты действительно не понимаешь, что ты натворил?..

Аменемхет отвернулся.

Лежа с закрытыми глазами, он чувствовал, что сестра еще некоторое время стояла около него, потом раздались быстрые шаги и грохот захлопнувшейся двери. Он вздрогнул, потом улыбнулся, не открывая глаз.

Аменемхет знал, что сестра не отправит его обратно, как бы ни грозилась это сделать.

* Кто знаком с романом “Фараон” Болеслава Пруса, должны вспомнить аналогичные конфликты между жрецами Амона и молодым фараоном; они точно так же отбивали друг у друга узника – грека Ликона, виновного в убийстве сына царя от наложницы.

========== Глава 82 ==========

Меритамон хорошо переносила беременность – скоро ее состояние стало совершенно очевидным для нее, но не из-за болезненных проявлений. Однако, кроме нее, никто не знал о том, что с нею происходит; не знал и Рамсес, призывавший ее на свое ложе почти каждую ночь. Это было менее тягостно, чем Меритамон думала – царь умел обращаться с женщинами; и она искренне улыбалась ему, искренне вздыхала и стонала в его объятиях, и охотно смеялась его грубоватым шуткам и отвечала на расспросы о своей прежней жизни.

Она чувствовала себя двумя женщинами сразу.

Одна была любимой женщиной фараона, гордо сидевшей у его ног во время празднеств, снисходительно принимавшей преклонение придворных и с удовольствием участвовавшей во всех предприятиях при дворе. Другая была несчастной сестрой, обездоленной дочерью и матерью и разлученной с милым возлюбленной. Эту вторую женщину Меритамон заставляла молчать. У нее не было другого выхода. Даже юная царевна Та-Рамсес, наиболее расположенная к ней при дворе, никогда не поняла бы ее.

Единственный, кто мог бы понять ее, был тот, кого Меритамон никогда больше не увидит.

Она, однако, воспользовалась тем, что никто не знал о ее беременности, и выговорила себе пятидневный отдых от царской постели. Это даже необходимо было сделать, чтобы Рамсес ничего не понял и не переменил своего отношения к ней. Меритамон не подумала, что скоро ей придется открыть свое состояние – и тогда ее ложь может обернуться против нее…

Она уразумела, что напрасно слукавила, только тогда, когда впервые за неделю после того, как пришла к царю, встретила ночь в собственной постели. Меритамон лежала без сна и думала, что фараон может охладеть к ней. Что она будет делать тогда? Что будет с ее братом? Аменемхет выздоравливал, но если Рамсес разгневается, он может переменить свое решение насчет него, и тогда ее брат умрет.

Она не хотела этого, хотя брат стал редкостным негодяем.

Меритамон не ожидала, что ее позовут к его величеству в один из этих пяти дней, но, к ее изумлению, это произошло. За нею явился вестник, сказавший, что его величество желает видеть ее на обеде, который устраивает в честь окончания строительства одного из собственных храмов…

Она не посмела ничего спросить и только выговорила себе время, чтобы совершить омовение и переодеться должным образом. К царю – сейчас? Но ведь она сейчас не может… и она сейчас нечиста; разве Рамсес не понял того, что она сказала?

Меритамон явилась на пир раньше царя, как это было в обычае у придворных. Она заметила, что Идут среди приглашенных по-прежнему нет. При ее появлении тут же встали несколько молодых господ, которые поклонились ей; Меритамон ответила кивком и сама низко поклонилась главной царице и царевне Та-Рамсес, которых заметила в зале.

Девушка приветливо улыбнулась ей, а царица чуть склонила голову.

Меритамон опустилась на подушку, рассеянно глядя, как ей ловко наливают вино и подают закуски. Она чувствовала себя хорошо, только была возбуждена так, что ей стало жарко. Что будет на этом празднестве? Чего захочет от нее Рамсес?

Тут раздались шаги вестника и его громкий голос, выкрикивавший титулы фараона. Все присутствующие простерлись ниц, кто где стоял или сидел.

Выпрямившись, Меритамон увидела, что царь прошел к тронному возвышению, где воссел рядом с царицей; у нее вдруг выступили на глазах слезы обиды, хотя она знала, что иначе быть не может. Но зачем тогда ее позвали?..

Рамсес, казалось, вовсе не обращал на нее внимания. Побеседовав с царицей, он громко призвал присутствующих к молчанию, после чего принялся, гордо улыбаясь, восхвалять себя и восхищаться новым храмом в свою честь. Он говорил так, точно над этой постройкой не трудились ни строители, ни зодчие, а он воздвиг ее единственно своею божественной волей…

Потом Рамсес сказал, что храм будет освящен сегодня после празднества, и широким жестом показал на сидевших в зале жрецов. Меритамон только после этих слов обратила на них внимание… и вдруг обмерла от изумления.

Она заметила среди этих жрецов своего бывшего свекра. Конечно, ведь это очень важный человек. Она все время забывала о его значимости, потому что держался второй хему нечер всегда очень просто.

Меритамон смотрела и смотрела на него с мольбой, забыв о фараоне, радуясь этому родному лицу. Только бы старый жрец понял ее и утешил!..

Второй пророк Амона казался занятым беседой, но некоторое время спустя что-то заставило его повернуть голову к бывшей невестке. Может, он почувствовал ее немой призыв. Меритамон больше всего боялась, что на его лице появится осуждение или отвращение… что он знает о ней?..

Старик коротко и сдержанно поклонился ей. На его лице была разве что печаль, но никак не осуждение. Но Меритамон поняла, что сам он с нею не заговорит.

Тогда молодая женщина поднялась и пробралась к жрецу между пирующих; ей все давали дорогу, и все смотрели с восхищением. Но ей были безразличны суждения придворных. Все, что она хотела услышать, было осуждение или одобрение этого человека высочайшей добродетели.

– Божественный отец, – негромко сказала Меритамон, опускаясь рядом с ним и кланяясь почти так же низко, как кланялась фараону.

Она ощутила прикосновение его руки к голове. Другие жрецы затихли и внимательно смотрели на нее – впрочем, она не заметила, чтобы они ее осуждали.

– Как тебе живется, госпожа? – спросил второй хему нечер. – Счастлива ли ты?

Она должна была, наверное, сказать, что счастлива – в объятиях владыки и бога Та Кемет. Или не должна? Ведь она была замужем за Менкауптахом? Но глядя на морщинистое лицо этого дорогого ей человека, Меритамон почему-то думала, что он примет любой ответ…

– Божественный отец, могу ли я поговорить с тобой? – сказала она вместо всего того, что намеревалась. – Ведь нас, конечно, не осудят за это?

– Нет, я думаю, – ответил жрец. Он огляделся. Все, кто сидел поблизости, внимали их разговору; но что плохого можно было усмотреть в беседе Меритамон со старым пророком Амона?

– Пойдем, госпожа, – просто сказал второй раб бога и встал, тронув Меритамон за локоть. Она изумленно встала. Неужели они могут выйти… беспрепятственно?

Жрец и женщина фараона направились к выходу из зала. Меритамон не знала, сколько взглядов устремлено им вслед; но ей вдруг стало очень холодно и неуютно. Она чувствовала, что эта выходка ей даром не пройдет.

Они остановились в пустом коридоре, где поблизости никого не было слышно и видно. Второй раб бога повернулся к ней, сложив руки на животе, и посмотрел очень внимательно и участливо, с готовностью помочь.

– Что тебя беспокоит, Меритамон?

Она вздохнула и вдруг, сама этого не ожидая, прижалась к груди старика и заплакала. Пророк Амона обнял ее, поглаживая по плечу, прикрытому воздушным рукавом.

– Я несчастна, – прошептала она. – Очень несчастна. Ты знаешь, отец, что Аменемхета вызволили из тюрьмы и он живет во дворце?

Рука, лежавшая на ее плече, замерла и отяжелела.

– Да, знаю.

Жрец сказал это так сухо, что Меритамон отстранилась.

– Я не могу простить ему того, что он сделал. Никто из нас не вправе, – сказал пророк Амона. – Как бы он ни сожалел о своем преступлении.

Разумеется, “они” не вправе простить убийцу великого ясновидца! Меритамон тем более никогда этого не простит! Но Аменемхет даже не думал сожалеть!..

– Он не кается! – шепотом воскликнула молодая женщина. – Он упорствует во зле, он называет меня… шлюхой!..

Старик молчал.

– Что ты думаешь об этом? – почти потребовала Меритамон ответа.

– Это очень печально, – сказал жрец.

– Но ты не думаешь обо мне плохо? – прошептала она, доискиваясь прощения в его глазах.

Он покачал головой.

– Я никогда не осуждал тебя, госпожа. Мы все должны повиноваться воле фараона… Менкауптах горюет, но он смирится с этим. Успокойся.

Меритамон опустила глаза, потом подняла, и в них была решимость.

– Я беременна, божественный отец, – сказала она.

Старик вздернул брови и вскинул руки от неожиданности. Разговаривать с женщиной, которая носит божественное дитя! Ему еще не приходилось этого делать!

– Прими мои поздравления, госпожа, – сказал он. – Это радость – появление царственного сына или дочери.

Меритамон пристально смотрела ему в глаза, так что жрец снова помрачнел.

– Ты совершила преступление?

Меритамон поняла, о чем он думает, и засмеялась против воли. Она никак не могла бы “совершить преступление” здесь – единственный, кого она желала, был так далеко от нее, словно жил на другом конце мира.

– Это ребенок Менкауптаха, отец, – сказала она. – Я не знаю, как с этим быть. Я не могу совершить настоящее преступление – выдать его за царское дитя, – прошептала она так тихо, что жрецу пришлось неотрывно следить за движением ее губ, чтобы понять.

Меритамон сейчас бесстыдно лгала; но она чувствовала, что иначе поступить не может. Она хваталась за последнюю надежду, за союз жрецов Амона. Неужели этот человек ничего не предпримет, чтобы ей помочь?